Алексей в Зазеркалье

1.   

    Милостивый государь,  Александр Сергеевич!...
    Узнав, что Вы издаёте журнал, решился я обратиться к Вам. Я уже предлагал в
журналы сию странную повесть, но всюду получал отказ, и только кумушки-соседки всякий раз, приезжая в гости, неизменно готовы слушать мою историю вместе с байками о леших и домовых.
     В году 1833 начинал я служить в Царстве Польском, но быстро вышел в отставку, вернулся в своё поместье и занялся хозяйством.
     Произошло это по следующим причинам.
     Служба моя состояла в том, чтобы приезжать в шляхетские дома, забирать, сверяясь со списком, детей мужеска полу и отвозить их в Энский кадетский корпус. Меня сопровождали трое солдат с ружьями и саблями, и в случае несогласия родителей я имел полномочия забрать мальчика силой.
    Вначале я изумился, почему такое дело поручили статским. Мне ответили, что армию и так ненавидят. А заодно предупредили, что, если хозяева пригласят к столу, следует под любым предлогом уклониться от этой чести. Могут отравить. Я вспомнил, как в детстве отравился грибами, и вздрогнул. Затем поднял взгляд на сослуживцев. Те, казалось, были довольны, что я всерьёз отнёсся к предостережению. Коллеги меня уверили, что шляхта -  сословие воинское, цель жизни дворянина – служить царю, поэтому всё законно. В списке преобладали семьи казнённых и сосланных на каторгу повстанцев, и, заботясь о сиротках, Российская империя облегчала участь вдов.
    После драки, как известно, кулаками не машут, но дамы склонны признавать своё поражение ещё меньше нас, грешных. В первом же доме, куда мы прибыли, мать переодела сына барышней. Уловка почти удалась, но  ребёнок сам себя выдал. Выступив из-за пышной материнской юбки, воздушно-кружевное создание  с  локонами до  плеч звонко провозгласило:
    - Я не  дочка, я сын! Зыгмунт, - и назвало фамилию (довольно  громкую).
    На бедную пани Эльжбету было жалко смотреть. Вдова побледнела, покачнулась и бессильно упала в креслы. Я подошёл. Несчастная женщина была в сознании. Я взял её руку, и, плохо понимая, что делаю, погладил большим пальцем её ледяную ладонь. Кажется, эта невольная ласка чуть-чуть ободрила хозяйку. Дама подняла на меня слегка порозовевшее лицо, и, запинаясь, прошептала:
    - У меня нет ценностей… Нет даже столового серебра… но я сделаю всё, что вы пожелаете… сударь…
    Человек долга на моём месте повернул бы разговор в нужное русло – вы, дескать, бедны, сударыня, а в корпусе ваше чадо будет на всём готовом.
    Но я, как заворожённый, гладил изящные пальцы полячки и чувствовал, как к её руке приливает кровь. Я возвращал её к жизни. Я не мог оторвать взгляда от её ореховых глаз, светло-русых волос… Как лунатик, покорённый высшей силой, я выговорил:
    - Я приду вечером, пани Эльжбета. Вы до вечера подумаете?
    Пани сжала мою руку, как утопающий – ветку ивы, и, как сомнамбула, уронила голову на грудь. Казалось, нами обоими владело нечто потустороннее.
    - В девять, - сказал я и повернулся спиной, пока никто не заметил моей слабости. 


2.

   Что думают низшие чины, не волновало меня. Я всегда мог сказать, что  действую в интересах дела. Всем известно, что женщина в руках мужчины тает как сливки. В любви, если вспомнить народную мудрость, каждый ищет того, чего нет у самого. У русских есть сплоченность и сила, а у поляков ни того, ни другого. Следовательно…
    Я не собирался делать  с пани Эльжбетой ничего дурного. Обошёлся бы уважительно, как с женой. Если на то пошло, я и с женщинами не дворянского сословия так обращался. За это меня ценили.
   И всё же…
   Мой старший брат учился в кадетском корпусе. Отношения между нами были  очень близкими, и Митя мне рассказывал про побои, издевательства старших, отобранные гостинцы, розги, карцер, муштру и полупьяных педагогов (не всех, конечно). Поведать об этом отцу не представлялось  возможным. Однокашники брата сочли бы его предателем, а папенька бы либо назвал Дмитрия тютей, не умеющим давать сдачи, либо посоветовал учиться ладить с людьми. Папенька всегда говорил то, что было выгодно ему – прости мне, Боже!.. О том, чтобы поведать эти ужасы маменьке, не было и речи. Однако маменька, похоже, что-то чувствовала, потому как умолила отца не отдавать туда же меня, сославшись на моё слабое здоровье, и отец уступил.
    Сейчас мне становилось жалко и ребёнка, и мать. В голову даже закрадывалась крамольная мысль о том, что подло заставлять сына воевать за того, кто казнил отца. 
Возможно, пани Эльжбета уговорит меня отступиться. Быть может, обман раскроется и придется оставить службу. Что ж… Судьба.
    Ох… Если бы мы с пани Эльжбетой познакомились где-нибудь в кондитерской… Говорят, в польские ресторации русскому лучше не заходить. Но я как-то решил испытать судьбу и зашёл. Ничего, живой. Так вот. Если бы мы познакомились в кофейне… Или хотя бы в парке…  И я решился бы назначить даме свидание… Разве я так же переживал бы? Нет, конечно.
    Наверное, в каждом человеческом сообществе есть люди, которые идут навстречу неведомому, а потом возвращаются и делятся опытом. Я таков.
    В гости я, разумеется, пошёл без охраны. Холодный ветер трепал деревья. Сгущались сумерки. Каркали вороны и жалобно пищали летучие мыши. Я вошёл, доложил о себе. Хозяйка спустилась по лестнице. Казалось, она заледенела. Я вообразил, что пани Эльжбета боится или стесняется, и, пряча в усах победительную улыбку, проследовал за вдовушкой на второй этаж.
    Мы миновали слабо освещённую канделябрами залу. Пани Эльжбета указала на высокую зеркальную дверь. Я пропустил даму вперёд, шагнул за порог… Тотчас же меня схватили. Кажется, поляков было трое, а может быть, четверо – тьма стояла кромешная. Я ничего не видел, но я почувствовал, как дерзкие, бесцеремонные руки обыскали мои карманы, нашли и вынули заряженный пистолет.
    Я решил, что пришёл мой час, но тут во тьме затеплился огонёк свечи, и голос с акцентом сказал:
    - Сударь, не бойтесь. Мы вам зла не сделаем, но дайте слово, что не попытаетесь сбежать до конца.
    - А что я должен делать? – спросил я больше для того, чтобы выиграть время.
    - Сидите и смотрите то, что мы вам  покажем. Даёте слово?
    - Даю. Слово дворянина.
    - Смотрите, - вздохнула пани Эльжбета. – Будет страшно.
    Зажглось ещё несколько свечей. Поляков действительно было четверо, не считая пани Эльжбеты. Меня усадили на канапе, двое предусмотрительно уселись с боков. Тот, что разговаривал со мной, занял место на другом диванчике, подле хозяйки. Четвёртый вышел, но быстро вернулся и водрузил на стоящий посреди комнаты простой табурет игрушечный домик с двумя слепыми оконцами, нарисованной дверью и длинной трубой, раскрашенной под кирпич. Из трубы шёл дымок – видимо, внутри стояла свеча или керосиновая лампа. Из одной стенки домика торчала медная трубка. Демонстратор поставил рядом с волшебным фонарём деревянную шкатулку, вынул из ларца квадратное стёклышко в медной оправе и вставил в рамочку прямо за трубкой. На оклеенной белым шёлком стене появилось изображение – городская улица, на которой стоял похожий особнячок. На заднем плане виднелись громадные, этажей по десять, фантастические здания. Замерли на улицах мужчины в странных костюмах, стриженые дамочки в безобразно коротких юбках.
    Замерло время. Время ждало меня, приглашало в гости. Я встал с дивана – поляки не препятствовали – и вошёл в чужую эпоху.
    На секунду я очнулся и понял, что всё-таки сижу на канапе между двумя конвоирами. Возможно, подумал я, ко мне хотят применить магнетизм. Но ведь я не знаю ничего особенно секретного. В крайнем случае, открою, в какую семью мы дальше пойдём. Полный список фамилий я всё равно наизусть не помню.
    Чуть выше живой картины качался медный маятник часов. Вправо-влево, вправо-влево… Восток-запад, восток-запад… Сегодня сила на востоке, завтра – на западе…
    Я заснул.

3.

    В той, неведомой, эпохе меня почему-то звали английским именем Эдуард, хотя жил я в России. Я работал журналистом. Общался с полицейскими и писал статьи о том, как ловят преступников. В одном из экономических  преступлений оказался замешан городской голова. Цензура в ту пору не просто ослабла – она растворилась, как сахар в чашке, и статья моя попала в газету.
    После публикации мне угрожали расправой, и сердце  моё было не на месте. У меня росла дочь. В ту пору ей было  восемь. На жену надежды было мало – Елена пила. Я же вовремя понял, что если буду попивать, то не смогу разрулить ситуацию, в которую угодила семья. Я понимал, что жена последует моему примеру, только если сама  захочет, но лишить дочку матери тоже не мог. Кто знал, что звезда нашего курса со временем превратится в банальную выпивошку… Можно, конечно, во всём обвинить мою мотыльковую тягу к огню, но Елена видела, кого выбирала. И когда же я всё запустил…
   Я шёл по улице домой, по привычке заглядывая в окна ресторанов. Я не мог позволить себе зайти даже в пиццерию – денег едва хватало на жизнь. «Ты всё ещё не купил костюм от Гуччи?», «Собери ребёнка в школу в кредит!» - взывала реклама. Слава Богу, до такого ещё не дошло. Я и без костюма прекрасно обходился, и в рабство не торопился.
   Иногда я поглядывал и на женщин, но тут я не  мог прийти к согласию с самим собой. С одной стороны, если бы я встретил достойную, можно было бы познакомить её с дочерью – где-нибудь в цирке, якобы случайно… Но из уличного знакомства редко получается что-то путное. Скорее всего, выйдет пошлое бегство в любовь, а семья погрузится ещё глубже в трясину.
   Оставалось смотреть на цветы, в изобилии посаженные на клумбах. Здесь был махровый розовый бальзамин, разноцветная герань, не говоря уж о банальных ноготках и астрах. Где-то я читал, что цветовое разнообразие поднимает настроение. Сейчас я с удивлением понял, что это правда.
    Даже золотые осенние тополя и рябинный багрянец чем-то радовали меня. А что мне ещё оставалось…
    Ох… Возможно, если бы я забросил серьёзные журналистские расследования и стал бы лепить пустые убогие детективчики, деньги потекли бы рекой, но… Но!..
    Не успел я зайти в подъезд, как навстречу мне кинулась пожилая соседка, Янина Станиславовна.
    - Эдик, беда!
    Я оторопел.
    - Какая беда?
    - Рита качалась на турнике…
    - Какой турник, у неё же школа! С уроков, что ли,  сбежала?
    - Господи, Эдуард, о какой ерунде ты думаешь!.. Ребёнок упал с турника, заплакал… Кровь из носа ручьём… Я, старая дура, перепугалась, вызвала «скорую».
    Я улыбнулся. Женщины, конечно, боязливые существа, но всё же приятно, что хоть кто-то беспокоится о твоём ребёнке.
    - Ну  правильно, Янина Станиславовна. Вы поступили, как мать. Лучше
перестраховаться.
    -  Да уж, правильно… Врач «скорой» позвонила куда-то там… То ли в органы опеки, то ли в ювенальную юстицию… Говорит, мы обязаны доложить о несчастном случае… И о том, что ребёнок без присмотра…
    - Ритка-то в порядке? Где она?
    - В порядке… дома… и эти там же… Прости меня, Эдик…
    - Да не переживайте вы, -  вздохнул я и поднялся на крыльцо своего дома.
    Господи, не понос, так золотуха!..
    В моей однокомнатной квартире вовсю хозяйничали две упитанные дамы средних лет, одна с химической завивкой, другая с высокой причёской «под старину». Завитая сидела за столом и писала, а та, что с причёской, ходила и диктовала ей:
    - Потолки низкие… Обои старые, грязные… В холодильнике чёрный хлеб с семечками, помидоры и копчёная колбаса… Всё это вредно для детской печени…
    Ага, конечно!.. А то, что на каждом углу торчит киоск, набитый кока-колой и фантой, это их не волнует!..
    Ритка сидела на кушетке, поджав ноги и запрокинув голову. На переносице лежал влажный носовой платок. Дочь не сразу меня заметила.
    - Где ты делаешь уроки? – обратилась к Маргарите дама с причёской. – У тебя есть отдельное рабочее место?
    - Нет, - улыбнулась одними губами, не опуская головы, дочь. – Мы с папой садимся за письменный стол, он справа, я слева. Видите, две лампы стоят? Мы вместе работаем.
    - Отдельного рабочего места у ребёнка нет, - сделало вывод должностное лицо.
    - Здравствуйте, - громко поздоровался я. Ритка  сорвалась с  дивана, и, потеряв платок, бросилась ко мне и прижалась. Слава Богу, кровь больше не текла. Я обнял дочь и с вызовом поглядел на чиновниц.
    - Слушаю вас.
    - Мы из органов опеки, -  львицей заурчала дама с причёской.
    - Я понял, - бросил я.
    Я не особенно боялся. Я знал, что даже в бичёвских семьях, даже если родители бьют ребёнка (именно бьют, а не по попке шлёпают!) – даже тогда их ставят на учёт, а ребёнка если и отбирают, то  далеко не сразу. Надо многократно проштрафиться. Но ведь бичи не обвиняют в казнокрадстве градоначальника!..
     Ох… Гусь тоже думал, что купается, пока вода не закипела!..
     Как сквозь воду до меня доходил голос служащей. 
     - Потолки низкие… Обои грязные… Рабочего места у ребёнка нет… Ребёнок  пропускает уроки…  Гуляет без присмотра… Получил травму… Ни мать, ни отец не следят за ребёнком…
     Эдуард Викторович! Ни у вас, ни у вашей супруги нет морального права воспитывать вашу дочь!..
     Господи, неужели всё это говорится мне наяву?!..
     Что делать? Поднять на свою защиту акул пера? Или взять дочку и бежать? Вряд ли они попробуют увести Риту сегодня…
     Чиновница стояла напротив меня. Я зло смотрел на её клетчатое платье, обтягивающее полную фигуру, на мужские, какие-то солдатские, до колен, ботинки со шнуровкой… Передо мной  был человек-функция, человек, до мозга костей продажный. Если когда-то в жизни этой особы и было нечто человеческое, всё равно взывать к совести бесполезно. Задача продажной твари – не сделать по справедливости, а угодить хозяевам и пролезть повыше. Эх,  дать бы этой мерзавке по её ухоженной, усредненно-безликой физиономии… Но ведь тогда меня сочтут социально опасным.

    И разве достойно дворянина бить женщину?

    …Я очнулся на канапе между двумя поляками. Изображение на стене погасло, и только над трубой игрушечного домика по-прежнему вились сероватые кольца дымка. Тот, кто сидел рядом с пани Эльжбетой, поднялся и подошёл ко мне. 
    - Ну, что? Видел?
    Меня не  удивило обращение на «ты». Мы, словно греческие боги,  вознеслись высоко  над миром и над условностями. Один полубог приказал другому:
    - Пойди и постарайся вразумить своих земляков. Пусть как можно скорее прекратят свои безобразия. Иначе вас ждёт расплата. Ибо такие вещи не прощаются никому.
    Я кивнул. Говорить я не мог. 
    Не помню, как меня вывели на воздух. Кажется, я даже не попрощался с пани Эльжбетой.
    Помню только, что, когда я вышел из дома, занималась заря.

4.

   Не откладывая дела в долгий сундук, я начал вразумлять земляков, а именно пошёл с  докладом по начальству. Коллежский асессор Фёдор Васильевич Анютин выслушал меня с интересом. Я поведал, как вчера вечером пошёл в гости. Я всё пытался объяснить  деловою необходимостью, но Анютин, тёртый калач, похоже, понял истинное моё намерение. Он изумился моей дерзости. Мало того, что я пошёл к женщине, так ещё и докладываю об этом!..
    Когда же я перешёл к истории с волшебным фонарём, Анютин нахмурился, как  ноябрьское небо, и, кажется, подумал, что место моё не на переднем крае, не на завоеванной земле, а в жёлтом  доме.
    Когда я кончил, Фёдор Васильич заговорил.
    - Есть такая легенда. Один наш, русский корабль сбился с курса и приплыл к неизвестному пустынному берегу. На берегу стояла крепость. Одни  люди сидели внутри, а другие эту крепость осаждали. Платье у тех и у других было ни на что не похожее, язык незнакомый. А капитан русского корабля  был  рыцарем. Решил помочь тем, кто в замке сидит, благо пушки корабельные работали. Сказано-сделано. Разогнали нападавших,  зашли в бастион… Тут выяснилось, что  кое-кто с обеих сторон по-французски понимает. И картина сложилась совсем не та, что показалась вначале.
     Те, что сидели в замке, раньше пытались весь мир покорить. И получили ответ.
     Как вам предание, Алексей Николаевич?
     - Разве поляки пытались завоевать мир? – спросил я.
     - Да не столько поляки, сколько католичество, инквизиция, Запад… Вы что, не знали? Видели, небось, как охотник спускает борзую на медведя, а борзая и рада стараться…
     - Всё равно нельзя отбирать детей, - ответствовал я. И повторил то, что услышал ночью:
     - Такие вещи не прощаются.
     Федор Васильевич встал, отвернулся от меня и подошёл к окну.
    - Поговорку знаете – где родился, там и пригодился?
    - Знаю.
    - Так вот. Боюсь, вам не место на линии огня. Здесь же как? Либо ты волочишь неприятеля на аркане, либо он тебя потащит. Это касается и военных, и статских. А вас, батенька, перевербовать очень просто. До женщин вы падки, видения вам всякие мерещатся… Я полагаю, ваше место дома, в Рязанской губернии.
5.

   Милостивый государь, Александр Сергеевич!
   История моя подошла к концу. Я вышел в отставку, вернулся домой и занялся хозяйством. Отец вначале гневался, потом, когда мои заботы стали давать плоды, сменил гнев на милость.
   Что сталось с пани  Эльжбетой и её сыном,  не  знаю. Сослуживцы говорили, что  после моего разговора с Анютиным  в её дом отрядили людей, дабы изловить бунтарей на месте, но особняк стоял  закрытый, и внутри не было даже слуг.
    Иногда мне кажется, что всё, случившееся в ту ночь, мне приснилось, а иногда – что всё произошло не просто так.
    В любом случае я хочу, чтобы моё послание-предупреждение нашло своего читателя.


                Готовый ко услугам Алексей Романов.