От первого лица

Публикация:   Алтайское книжное издательство Государственного комитета РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. – 1990г.
Художник В. Сорокин

Николай Орехов,   Сергей Орехов

ОТ ПЕРВОГО ЛИЦА

Фантастический рассказ

Я сидел перед накопителем и просматривал свежие информационные бланки, поступившие накануне по каналам сквозного времени. Ничего интересного не попадалось, и я уже начал подумывать о завтраке, когда из кабинета Твердохлебова послышался голос:
- Рудольф, ты меня слышишь? Отложи-ка на минутку свои бумажки, похоже, сейчас опять хвалу в твою честь петь будут. Интересно, что ты на этот раз преподнес своим бедным читателям?
По видеоглобу передавали традиционный утренний обзор прессы, и я знал, о чем будет идти речь в сегодняшней передаче, и потому не испытывал большого желания слушать уже известное, но Твердохлебов прибавил громкость, и голос диктора заполнил коттедж:
- ...на третьей странице сегодняшнего номера помещен очередной очерк специального корреспондента Рудольфа Эрнестовича Зудина о проблемах, связанных с деятельностью отрядов Глубокой Космической Разведки в неисследованных районах Метагалактики. Главный герой очерка - человек, имя которого известно каждому, - Григорий Константинович Твердохлебов предстает перед читателем в критический момент ВМФ-феномена как личность, бесспорно героическая, способная на… - Голос диктора неожиданно оборвался, очевидно, Твердохлебов выключил звук, и из кабинета донеслось:
- Рудольф! Рудольф Эрнестович! Может быть, вы соизволите?.. Я бы хотел получить некоторые разъяснения.
Я встал, прошел к кабинету и остановился в дверях. Твердохлебов сидел в кресле и ехидно смотрел на меня. За его спиной на стенной панели видеоглоба диктор беззвучно шевелил губами, вскидывая брови, жестами показывая огромную важность повествуемого. Твердохлебов махнул рукой в сторону дивана:
- Давай, давай, проходи, я хочу посмотреть в твои глаза, Рудольф.
Я пожал плечами и сел на диван, Твердохлебов откинулся на спинку кресла, убрал небрежным движением длинные рыжие волосы назад и, прищурившись своими зелеными, с затаенной хитринкой глазами, посмотрел на меня.
- Итак! Я хочу от вас, дорогой друг, услышать, что вы там, в своей статейке, наплели обо мне такого, что у этого человека, - Твердохлебов мотнул головой в сторону безголосого диктора, - столь необычайный эмоциональный подъем?
- Григорий, - начал было я, не понимая, в чем дело.
- Это мы слышали, - оборвал он меня, - Я спрашиваю, Рудольф, что ты нацарапал своим зазубренным, как ископаемый томагавк, пером?
- А в чем, собственно, суть претензий, Григорий? - спросил я. - Ничего такого я не написал, я лишь позволил себе несколько строк о БМФ-феномене, ну, и о тебе, разумеется...
- А что ты о нем знаешь, о БМФ-феномене? - Он вскочил с кресла, сделал несколько шагов по комнате. - Что ты можешь о нем знать? - Он вернулся в свое кресло.
В этот момент дверь распахнулась и со словами: «Я вам не помешаю, мальчики?» - на пороге появилась Мария Григорьевна. Она катила перед собой тележку, на которой в тарелках благоухала натуральная овсяная каша.
- Доброе утро, мальчики, - ласково произнесла она. - Гриша, ты опять с Рудиком споришь? Вместо того чтобы позавтракать, ты с самого утра дебатируешь на голодный желудок. Нет, я всегда говорила, что глубокий космос портит людей.
- Здравствуйте! - сказал я, вставал с дивана. Твердохлебов уже крутился возле тележки,
- Доброе утро, Мария Григорьевна! Вы уж извините, у нас дела, - ворковал он, переставляя тарелки с тележки на стол. - А почему только две тарелки? Вы разве не будете с нами завтракать?
- Нет, я уже позавтракала, у меня тоже дела. Я сейчас уйду, так что вы, Гриша, отнесете тарелки на кухню сами.
- Хорошо, хорошо! Мы их не только отнесем, мы еще их и вымоем. Большое вам спасибо! - Твердохлебов проводил Марию Григорьевну до двери, вернулся и, упав в кресло, уставился на меня ехидными зелеными глазами, ожидая ответа на свой вопрос.
- Григорий! - начал я, пытаясь сменить тему. - Тебе не стыдно эксплуатировать старую женщину? Весь дом напичкан техникой, а ты заставляешь ее готовить для тебя завтрак старым, примитивным способом - вручную?
- Нет, не стыдно. Во-первых, она готовит для себя, а для меня уж так, заодно. Во-вторых, они сама приучила меня к этой райской пище, она стала кормить меня блюдами собственного приготовления сразу, как только я снял у нее эту половину коттеджа, и с тех пор откармливает меня после каждого полета. В-третьих, ей это просто приятно, и, в-четвертых, ты пытаешься уйти от ответа. Ничего не выйдет.
- Тебя интересует, что я знаю?
- Вот именно - что ты знаешь.
- Кое-что, положим, я знаю, БМФ-феномен - это необъяснимый с позиций современной науки способ появления и развития органической жизни в системе Белюська-Марынга-Фасекля, открытый при твоем непосредственном участии...
- Вот! Именно! - Он стукнул ладонями по кожаным подлокотникам. - При непосредственном участии!
Я понял, в чем дело, но большой вины за собой не чувствовал и сказал;
- Мне понятен твой скепсис, Григорий, однако ты, как человек известный свей скромностью, наверняка ничего бы не стал мне рассказывать, поэтому я обратился к Бабенко.
- Ха, ха и еще раз ха! - воскликнул Григорий. - Ха, ха, и еще тысяча ха! Кто такой Бабенко?
- Как кто? Он был начальником лаборатории на Фасекле...
- Слушайте, дорогой Рудольф Эрнестович, мы с вами знаем друг друга, наверное, лет сто, и все же я не перестаю тобой, вами поражаться! Он, - Григорий ткнул пальцем в меня, - обратился за разъяснениями к Бабенко!
- Так ведь, глубокоуважаемый Григорий Константинович, - подхватил я предложенный им тон, - сто лет - это сто лет, но тем не менее, невзирая на наши дружеские отношения, вы сами не соизволили ни разу... И я не понимаю, что плохого в том, что я обратился к Бабенко? Ты ведь даже не читал мою статью, и слушать не стал.
- А я и не буду этого читать. Я хорошо знаю Бабенко и представляю, что он наговорил. Мог бы и меня спросить,
- Но позволь, любой журналист знает некую знаменитую записку...
- Какую еще записку?
- На дверях твоей каюты на Базе Периферийных Поисковых Систем: «Первое и последнее интервью дам за 15 минут до смерти».
- Но этой записке уже черт знает сколько лет, я давно забыл о ней!
- И тем не менее.
- Ладно, - на его лице появилась неожиданная улыбка, он широким жестом пригласил меня к столу. - Извольте со мной отзавтракать. Рудольф, и пока мы с вами будем бороться с этой чудной, почти остывшей кашей, я вам поведаю о том, как все на самом деле было, так сказать, от первого лица.
- С удовольствием. - Я встал с дивана и, пройдя к столу, занял любезно предложенное мне  место. - С твоего позволения, Григорий, все, что ты сейчас будешь говорить, я запишу,
- Если тебе так хочется, пожалуйста.
Я положил на стол кристалл-клипсу диктофона и мы наконец-то приступили к завтраку. Прогло¬тив несколько ложек каши, Твердохлебов сказал:
- Пойми меня правильно, Рудольф, я об этом феномене уже столько наслушался... Когда нас эвакуировали на Базу, все претензии почему-то предъявлялись мне, а не  Бабенко. Спрашивают: Григорий, как так получилась, что ты прозевал БМФ-феномен? Ты же не «рудокоп», ты как-никак, хоть и сосланный, а с ГКР, и должен бы был сразу заинтересоваться курлычами? Я таким спрашивателям ничего не отвечал, так как ничего я не прозевал, я в нем, в феномене этом самом, участвовал с первой секунды, как приступил к штрафным отработкам, и до последней секунды перед эвакуацией. Кто прозевал феномен, так это Бабенко со своими, мягко  говоря,обалдуями-биоразведчиками. Какого лешего они на Фасекле прохлаждались, коли на ней жизни вообще не было и, возможно, никогда бы не появилась. Фасекля - это же голый камень и океан перенасыщенного раствора хлористого кальция и больше ничего! Что они там разведали? Гасят ли волны ветер? Так это давно выяснили - не гасят. А с Белюськи от курлычей и от их родственников на Марынге сбежали. Впрочем, я опережаю события.
В ночь перед тем злополучным понедельником привиделся мне сон, сон непонятный и чудной, будто плыву я в бесцветном море застывающего желе, надо мной угольное беззвездное небо, и плыву я, потому что мне необходимо куда-то плыть, а куда - не знаю, но вовсю гребу руками и работаю ногами. И вот желе начинает застывать, и воздух вокруг тоже начинает загустевать, и мне уже не то чтобы плыть, вздохнуть трудно, Я из последних сил барахтаюсь и все-таки вмерзаю этаким перпендикуляром - нижняя половина туловища в бесцветной массе, а верхняя в черной, вмерзаю я, и тотчас море с небом поменялись цветами... Я рванулся изо всех сил и... И проснулся: сижу я в своем гамаке, всего колотит... В общем, занялся я традиционными утренними делами.
Поскольку наступил понедельник - в моей «службе быта», как и везде в сфере обслуживания, выходной, - провести я его собрался, по обыкновению своему, за непринужденным разговором и партией в покер с орлами-«рудокопами».
Рудник находился в пятистах километрах от моего старт-комплекса, по белюськианским меркам неблизко, но других развлечений на Белюське не имелось, и я садился я свой «тарантул» и через 4 часа форсированного перехода отводил душу на каком-нибудь рудознатце из свободной смены.
Часов в 11 утра собрался я выезжать, дай, думаю, позвоню «рудокопам», чтобы встречу организовали. Вызываю рудник - сплошные помехи. Я подождал немного - помехи. Что же, дело ясное - помехи. Даю в ангар команду, дабы «тарантула» выгнали на улицу подзарядиться на солнышке, выхожу из космобота на верхнюю смотровую площадку, глянул окрест и остолбенел.
Знаешь, Рудольф, на что это походило? Словно несметное стадо черепах решило сменить район дислокации и переселиться, скажем, из Бомбея поближе к Берингову проливу. Лавовое плато вокруг космобота покрывали пятнистые присоски курлычей. Самих же курлычей не видно ни одного.
Я крайне удивлен. Вот это, думаю, демонстрация! Наверняка все племя пришлепало. Вот только по какому поводу? В честь чего они все явились? - ломаю я голову. На траурную процессию не похоже, в трауре они исчезают наоборот - от присосок до верхних балясин, лишь венчик из блестящих дранок колышется в воздухе над землей. Если не траур - значит, радуются. По какому поводу радость? Полетов сегодня нет - у меня выходной. Спускаюсь с площадки на землю.
- По порядку номеров проявись, - командую им через киберлингвиста и мягче добавляю: - Сколько вам можно объяснять? Неприлично исчезать, когда с человеком разговариваете.
- Подожди, Григорий, - остановил я Твердохлебова. - Мне непонятно про исчезновения.
- Мне тоже непонятно, - сказал Григорий, глядя на меня из-под высоко поднятой ложки с кашей. - Ты почему меня об этом опрашиваешь? Спроси у Бабенко. Неужели он тебе ничего не говорил? Мне он объяснял, что, мол, курлычи из материального состояния переходят в идеальное.
Я поперхнулся кашей.
- Это что, - продолжал Григорий. - Я тебе еще скажу. Они ведь, курлычи, единственные представители органики на всей Белюське, нет кроме них (не считая землян), вообще никого! Чем питаются - непонятно. Как размножаются - непонятно. Где ископаемые останки и тупиковые ветви эволюции - тоже непонятно. Я однажды Бабенко прямо спросил: «Гена, где эволюция?» Гена поглядел на меня дикими глазами, сказал: «Не приставай», собрал своих оболтусов и был таков с Белюськи, улетели отдыхать на Марынгу. Впрочем, я опять отвлекся.
Проявились курлычи, а я спрашиваю:
- С чем пожаловали? Отчего в пещерах не сидится?
Самый маленький из них и, судя по вибрирующему придыханию, главный в племени, заявляет:
- Надо бы на Марынгу слетать.
И все племя загалдело: надо, мол, слетать, Григорий Константинович, до зарезу надо, край как надо, есть, мол, идейка такая - слетать, птичий базар прямо.
Слушал я, слушал и принципиально отвечаю:
- Ничего у вас не выйдет, мужики.
Главный их исчез наполовину, а потом прокурлыкал, что в прогнозе не может быть ошибки, что, мол, старейший их прогнозист (по-простому - гадальщик), сидя где-то там, в своих подземельях, поведал им, будто бы путь на Марынгу свободен, и еще он им поведал, будто бы сегодня тот самый день, когда совершится Великий Скачок. Сказал он мне это, и тут же все племя поисчезало до присосок, весело им стало, видишь ли. Мне подобные ритуальные сцены всегда на нервы действовали, но я себя сдерживаю и вежливо, очень вежливо прошу объяснить, почему они сегодня пришли? Вчера воскресенье было, вот и приходили бы. Так нет же, вчера никого не было.
А они ноль внимания на мои слова, все поисчезали и чмок-чмок-чмок присосками по зеркальной поверхности лавового выброса. И тогда я сказал им:
- А теперь, мужики, слушай мой прогноз: сегодня никаких полетов не будет. Объясняю почему: у меня выходной. Должен же я отдохнуть хотя бы раз в галактическую неделю? За внеплановый полет меня по голове не погладят и расход горючего заставят возмещать из личного кармана. И никаких «Великих скачков» в программе выходного дня не значится.
Сказал я эти слова и возвращаюсь в космобот, захлопываю люк, иду в камбуз заказывать кибер-коку обед, а сам думаю, что разбаловали мы курлычей, повадились они на ближайший спутник Марынгу к сваей родне летать, До нашего появления не летали, а теперь вдруг зачастили. Я, конечно, как сознательный гуманоид, понимаю - «служба быта», сервис, все для курлычей и т. д. и т. п. Я ведь тогда, Рудольф, уже пять лет в местной «службе быта» отработал, и я же ее основатель, правда, поневоле, и я же ее единственный и полномочный представитель, и ветеран-старожил, и неустанный радетель всяческих услуг, и странные мысли мне уже тогда не давали покоя. Я, например, ни разу не видел мертвого курлыча. Курлычей в трауре видел, я уже говорил, однажды целый лес этих блестящих дранок видел. А вот самого покойника.. Или, к примеру, родственники курлычей на Марынге... Марын-га - крупный спутник с собственной атмосферой, сплошь покрыта песками, а над желтыми барханами в фиолетовом небе несутся эдакие жиденькие облачка и постоянно светятся яркие огоньки звезд. Среди барханов, по узеньким тропкам, катятся на колесах шары с высокими тянущимися к небу раструбами. На шарах имеются странные образования наподобие следов от наших ботинок с рифленой подошвой, словно кто пинков надавал. И все это - и колесо, и шар с «протекторами», и раструб - все есть единый живой организм естественного происхождения. И катятся эти родственнички, выстроившись в предлинные колонны, куда им вздумается. То сюда покатили, то отсюда в обратном направлении, словно от скуки не знают, куда себя деть. Мы так и не смогли понять цели этих катаний. Ладно бы, искали что-нибудь, еду там или полезные ископаемые, а то ведь им ничего не надо. Наш научный деятель, Бабенко, крутился вокруг них, крутился, и никаких результатов, кроме одного: раструбы у марынгян постоянно в одном направлении нацелены - на Белюську, Потоптались бабенковские шарлатаны вокруг них, помялись, да возьми и останови одного. А они, родственнички, до того неторопливо так катились, а тут все разом и встали на всей Марынге. А на Белюське повсеместно огни святого Эльма засветились. Я сам, помнится, светился не хуже прожектора средней мощности. На Фасекле пошли сплошные проливные дожди, горные лавины, сели. Причем тут Фасекля - так никто и не понял. От Марынги до Фасекли 8 млн километров, да вот поди ж ты, какая-то взаимосвязь имеется. А иначе как объяснить результаты того первого и последнего бабенковского эксперимента?
Но что меня больше всего убивало, так это наша «служба быта»- Ее ведь по просьбе курлычей организовали. Я уже говорил, что сами курлычи не летали к своей родне на Марынгу- Это точно установлено Нашли мы, правда, чьи-то древние посадочные площадки - на Белюське четыре штуки, на Марынге, по-моему, две и даже, кажется, на Фасекле есть одна. Но курлычи к ним никоим образом не причастны. Это кто-то давным-давно, еще в доисторические времена, навестил сей звездный уголок, потыкался по нему туда-сюда, да видно так ни с чем и улетел, с расстройства о себе ничего, кроме тех площадок, на память не оставив. И больше нет на всей Белюське ни одного инженерно-технического сооружения. Сами курлычи в естественных карстовых пещерах живут и ничего за давностью лет о прилетавших не помнят. А может, и помнят, только говорить не хотят. Странный они народ - курлычи. Откуда они узнали о своей родне на Марынге? И встречаться им с этой родней после нашего прилета стало до крайности необходимо. А родня та курлычей не чище - тоже единственные в своем песчаном мире.
Твердохлебов замолчал, поковырял ложкой в тарелке, а я сказал:
- Бабенко мне ничего этого не рассказывал. Он вообще...
- ... Твой Бабенко, Рудольф, чадо в белом халате, а не биоразведчик! Ты понимаешь, ведь все, что там творилось, ни в какие ворота не въезжало, наша человеческая логика оказалась там слепа и бессильна, там свихнуться было дважды два. Я ведь по вечерам сам себя уговаривал, как маленького ребенка, какого, мол, рожна тебе, Гришаня, надо? Вози их туда-обратно. Попросили - отвез. Попросили - привез. И все. И никаких проблем! По понедельникам выходной! Уйми, Гришаня, неуемную душу свою. Какое тебе дело до всех этих присосок-балясин! Держи себя в руках. Осталось полтора годика и вернешься ты в большой астрофлот, восстановят тебя во всех званиях-регалиях и будешь ты, как встарь, покорять звездное безбрежие. Нервы мои, Рудольф, на Белюське стали совсем ни к черту. вредным стал, как канцелярская крыса, честное слово! Я ведь как только себя ни убеждал! И что, мол, перевозки эти Земле выгодны (взамен транспортных услуг мы добывали тинтониевую руду в чистом виде), и что, мол, меня, проштрафившегося и отстраненного от глубокой космической разведки, никуда не взяли бы до истечения штрафного срока, и... Все равно, еще чуть-чуть, и сбежал бы.
Твердохлебов замолчал и, задумавшись, смотрел в пространство перед собой.
Я не выдержал и спросил:
- Ну, вот привозил ты курлычей на Марынгу, а что они там делали?
- Курлычи-то что делали? - Григорий почесал за ухом. - Прилетят, рассядутся по барханам, а те, которые родственники, вокруг восьмерки выписывают... а потом назад летят. И рады-радешеньки чему-то, одни круги от присосок и видно. Ладно, мы что-то опять в сторону ушли, будем считать это лирическим отступлением. Короче, заказал я киберкоку обед, возвращаюсь в рубку, и тут включается монитор, понимаешь, Рудольф, сам собой включается, на экране твой любимый Бабенко над пультом наклонился, руками в  него уперся и орет во все горло:
- Григорий! Твердохлебов! Ты меня слышишь?! Григорий!
- Слышу, - говорю я ему, - Чего орешь?
Он голову вскинул, уставился на меня удивленно.
- Живой?
- Живой, - говорю.
- Как там у тебя, - спрашивает, - все в порядке?
- Здороваться надо, - говорю ему в ответ. - Совсем одичал в скалах?
- А-а, - отмахивается Генка, - потом поздороваемся. Как там у тебя, отвечай, все в порядке?
- А что должно быть не в порядке?! - раздражаюсь я в ответ на ярко выраженное бескультурье.
- Да эти твои, белюськианцы…
- Курлычи, что ли? Так и говори, что курлычи, а то слово подобрал какое-то, как из рыбьего языка. А что они, курлычи?
- Я и спрашиваю тебя, как они? У нас тут… - Изображение на несколько секунд перерезалось помехами, потом опять появился Генка и давай орать:-  Видал, что творится? Планета очумела, бури магнитные, еще черт-те что… всякое... Как там они у тебя?
- Да вот, толпятся возле бота. На Марынгу им захотелось ни с того ни с сего.
- А ты?
- А что я? У меня выходной, сейчас вот кофе пить буду.
- Какой выходной?! Какой кофе?! - заорал он и вцепился в свою бороду. - С рудника до тебя дозвониться не могут, сигнал почему-то не проходит. Марынгинская кибер-лаборатория на тебя тоже выйти не может. Мы тут все с ума посходили, кое как мощности наскребли, чтобы пробиться, а у тебя, оказывается, выходной; Ты знаешь, что твои соседи с рудника, после того, как не смогли выйти с тобой на связь, на вездеходе к тебе поехали?
- Да ты что? - говорю. - Никто ко мне не приезжал.
- Ну еще бы! Я только что с ними разговаривал. Поехали они к тебе обычным вашим маршрутом, а занесло их черт знает куда! Теперь неизвестно, когда домой доберутся, их на другое полушарие почему-то забросило, а ты там кофе пить собираешься!
- А что тебе мой кофе? - спрашиваю я. - Я, что ли, их туда загнал?
Бабенко оставил свою бороду в покое и противным таким голосом мне говорит:
- Григорий Константинович, почему вы такой твердый, как позавчерашний хлеб? Ну неужели вам мало той мухи, благодаря которой вы здесь очутились?
- Ты понимаешь, Рудольф, это он мне намекает на ту скандальную историю с судебным процессом, на котором мне шесть лет штрафных отработок в личное дело впечатали. Но я не поддаюсь на провокацию, делаю каменное лицо и спрашиваю:
- Ну и что?
Бабенко хотел что-то ответить, да не успел, экран опять забушевал помехами. Но вот он снова появился.
- Твердохлебов! - кричит. - Ты же знаешь, как тут все взаимосвязано! Отвези ты их, Христа ради. У нас тут... Из-за магнитных бурь точку удержать не можем, луч расфокусировывается. Катаклизмы грядут, Григорий! Отвези ты их! - Помехи с треском ворвались на экран, оборвав Генкины восклицания.
- Что же получается, Гришаня? - спросил я сам у себя. - Плакал твой выходной - так выходит? Придется лететь на Марынгу, обстоятельства заставляют. Сильнее тебя, Гришаня, обстоятельства нынче. Настроение мое угробилось окончательно. И тогда я открыл нижний люк грузового трюма и рявкнул по внешней связи на курлычей, что считаю до полутора и стартую. Те долго ждать себя не заставили.
До Марынги 30 минут лету - моему боту раз зевнуть. Садимся мы, примарынгиваемся, значит, а вокруг посадочного поля... Мать моя! Родственники колесят, аж песок в небо летит. Собралось их тут видимо-невидимо!
Курлычи высыпались из бота и двинулись куда-то за барханы, родня вокруг них кружится. А курлычи рады-радешеньки до самых присосок. Ну еще бы - по-ихнему вышло.
Я пошел в камбуз налить себе кофейку, а тут кто-то как рявкнет мне в спину:
- Григорий!
Я от неожиданности чуть не упал. Оборачиваюсь - с монитора на меня Бабенко смотрит и улыбается.
- Привез? - спрашивает.
- Чего орешь? - говорю ему. - Привез.
- Молодец, - говорит он и расплывается что твоя Джоконда. - Посмотри-ка, Гришенька, сюда. - Он перевел изображение со своих панорамных камер на мой монитор. Я сначала ничего не увидел особенного: скалы как скалы, океан как океан, - Смотри в оба! - донесся Генкин голос.
И я увидел. Множество зеленых точек роилось в воздухе, словно мухи. Меня аж передернуло. Мало того, что у меня с мухами связаны самые тяжелые воспоминания, и вот тут опять мухи.
- Что за ерунда! - еле сдерживаю я себя. - Издеваешься надо мной, да?
- Помилуй, Григорий, при чем тут твое историческое прошлое? - слышу я из монитора. - Ты разве ничего не видишь? Вообще ничего не видишь? Это же жизнь! Понимаешь? На Фасекле появилась жизнь!
Я ему просто не поверил:
- Как так появилась?
- Как-как, родилась, вот как! - раздается его ликующий голос.
- Чепуха! - говорю я.
На экране опять появился сияющий Бабенко и с восторженным видом заявляет:
- Мы ее в честь тебя решили окрестить Григорианской. Григорианский тип зарождения жизни!  Григорианский тип эволюции! Нравится? Эх ты, бывшая звезда астронавтики! Это ведь  ты возил их на Марынгу! Пять лет трудился, как пчелка! Ха-ха-ха! Я вижу, что ты ничего не понимаешь, - говорит он. - Я тебе все объясню. Ты думаешь, зря мы тут пять лет болтаемся? - Он состроил страшную рожу кому-то там, у себя. - Мы тут, Гришенька, не зря болтались, мы кое-что выяснили, Много я тебе пока не скажу, но кое-что... - Он опять сделал свирепое лицо и показал кому-то там, у себя, кулак. - Вспомни-ка, Гришенька, как у нас, на Земле: цветочки-лютики, травки-муравки, пчелки летают, цветочки опыляют... А теперь прикинь: пять лет регулярных перевозок курлычей к их родственникам на Марынгу. Понял?
Ну, я, конечно, собрал все свое ехидство и говорю ему:
- Вы что, хотите сказать, Геннадий Иванович, что я на своем боте опылял их как какой-нибудь летающий таракан?! Это вы мне хотите сказать, незаживающая язва естествознания?! - И рассмеялся ему в лицо.
- Ну зачем так грубо, Гриша! - начал он меня успокаивать. - Жизнь на Фасекле появилась благодаря необъяснимой пока взаимосвязи между этими тремя планетами. Главное то, что ты обеспечил непосредственный контакт Белюськи с Марынгой, что, безусловно, и послужило толчком. Понимаешь, возможно, у них такой принцип... э-э... развития жизни. Прилетает, скажем, некто «Н» из вселенской бездны, пока исследованиями занимается, пока то да се, проистекает некий, нами еще не понятый, процесс, и нате вам здрасьте - появляется новая форма жизни... Только почему-то не на планете посещения, а на соседней. Это, конечно, пока так - предварительные наброски. Кто-то прилетая на Белюеьку до нас, ты ведь знаешь, а результат - на Марынге у курлычей родня появилась. Прибыли в эту систему мы, ты, лично ты, наладил регулярное сообщение Белюська - Марынга, и вот теперь на Фасекле... Понимаешь, Григорий, мы думаем, что это панспермия на идеальном уровне...
Тут его сдернуло куда-то в сторону, и на экране появились гогочущие сотрудники фасеклианской станции (я давно слышал непонятное задавленное клокотание и все думал: кому это Генка там маячит?) и давай ржать и меня поздравлять, подначивать. То я, видишь ли, не иначе как родной отец для фасеклианских мух, а тогда интересно, кем же я прихожусь курлычевской родне на Марынге, то я бабка-повитуха, нет, не бабка, дедка-повитух, то я матерый сводник-межпланетник, то я махровый придворный интриган, ну и в том же духе дальше.
А я, Рудольф, чувствую, что у меня внутри все закипает и скоро наружу выплеснется, понимаю, что меня выдвигают на роль подставного дурачка, на вселенское посмешище выставляют: Григорий Твердохлебов - основатель династии фасеклианских мух, этакий галактический Дуремар Паганель, понимаю, но не могу уловить, зачем им эта подставка нужна, зачем меня Бабенко в жертву приносит. А тут еще и этот сон дурацкий, и та история с мухой, и просто нервная усталость... Он ведь, Бабенко, меня тогда почти убедил, взаимосвязь между Белюеькой, Марыягой и Фасеклей действительно существует, но где-то в его теории был логический скачок, пробел, и меня больше всего бесило то, что подсознательно я это чувствовал, а ткнуть пальцем в нужное место не мог, очень уж ловко он подтасовал факты, и имя мое ему понадобилось Для прикрытия, и я не мог понять, почему.
А собратья мои по разуму тем временем развеселились, что тебе в цирке, и каждый норовит отточить на мне свои пожелтевшие клыки остроумия, и каждый норовит достать меня поглубже, да повъедливее. Ну, в общем, достали они меня. И тогда я сказал им...
Неожиданно распахнулась дверь, и вошла Мария Григорьевна.
- Вы еще спорите, мальчики? - удивленно спросила она. - Я уже успела все свои дела сделать...
- Да вот, - сказал Твердохлебов, виновато улыбаясь, - заговорились мы, Рудольф статью написал о БМФ-феномене, а я ему рассказываю, как все было на самом деле. - Твердохлебов повернулся ко  мне. - Ты представь, Рудольф, что было бы, если бы мы там не появились? И если бы не было тех, прилетавших до нас? Что, курлычи так одни бы и существовали? А откуда они взялись, курлычи? А если бы первыми на Белюську прилетели мы, то как бы выглядели все эти «плоды опыления»? А если мы на Белюську пригласим, ну, вот хоть представителей с Альфы Стрельца, что тогда будет? Какая форма жизни появится? И как бесконечно могут варьироваться эти формы? По числу существующих цивилизаций? Или когда-нибудь произойдет качественный скачок? И что последует за этим? Я лично так думаю: все эти новоявленные формы - результат проявления некой реакции на наше там присутствие. Это, знаешь, Рудольф, напоминает мне отражение в кривом зеркале... в странном и непонятном зеркале. Мы видим и имеем дело с тем, что желает нам показать Нечто, укрывшееся за своего рода «амальгамой». Вот вам и Белюсько-Марынго-Фасеклианский феномен. Вовремя систему эту на карантин закрыли.
- Гришенька, а вы почему передачу не смотрите? - спросила Мария Григорьевна, составляя тарелки на тележку. - Звук отключили. Она, по-моему, как раз о том, о чем вы говорите.
Мы повернулись к забытому видеоглобу. Показывали первый «торжественный выход покорителей» после посадки на поверхность. На экране ликующие биоразведчики во главе с Бабенко в одних шортах, босиком, выпрыгивали из люка посадочного модуля под жаркое зеленое фасеклианское небо.
Мария Григорьевна, поджав губы, осуждающе покачала головой:
- Нет, я всегда говорила, и буду говорить, что глубокий космос портит людей. Кто же на чужую, стерильную планету и с немытыми ногами, на которых какой только разновидности жизни нет? - Она вышла, толкая тележку перед собой.
Я посмотрел на Твердохлебова, взгляды наши встретились, и я понял, что слова Марии Григорьевны поразили его не меньше, чем меня.