К Руси с государевой казной

    Поначалу судьба Красноярского острога складывалась неудачно. С первых дней его защитникам пришлось оружием и дипломатией утверждать право на свое существование. Дело в том, что новый енисейский воевода – Василий Аргомаков, сменивший в 1627 году  Андрея Ошанина, не забыл столкновения с Дубенским в Енисейске во время бунта служилых людей.
 
    Не желая делиться с красноярцами ясаком с обитателей Среднего Енисея, Аргомаков  написал на Дубенского донос, даже поставил под сомнение саму целесообразность основания Красноярского острога. Со злорадством  писал в Москву, что за 1628 год присланная из Красноярска пушнина, всего-то на 192 рубля 58 с половиной копеек,  не окупила даже стоимости  дощаников экспедиции Дубенского.

    Государь  и боярская дума, конечно же, были недовольны незначительным количеством ясака, поступившего из Красного яра. К тому же Дебенской был рекомендован на воеводство Хрипуновым, а тот своим промедлением с поисками серебра на Ангаре уже вызвал недовольство, раздражение, даже подозрительность московских властей.

    Уже на следующий год после строительства острога  Андрея Дубенского сняли с воеводства, назначив вместо него  воеводою  Архипа Окинфова. В 1630 году, отозванный в Москву он даже оказался под следствием, ему пришлось держать ответ не только за малое количество собранного ясака, но и за самоуправные действия казаков его отряда во время пребывания в Енисейске.

    В августе  был издан указ, в котором содержался упрек в адрес Дубенского и, по существу, ставился вопрос о ликвидации острога на Красном Яру.  «Впредь, - было сказано в указе, - в том остроге воеводам и служилым людям быть не велено, потому , как Андрей Дубенской … назвался  сам тот острог ставить, говорил, что в том … государю будет прибыль великая…"

    Впрочем, и в самом Енисейске дела шли не лучше, - дальнейшему освоению восточных земель противились "немирные тунгусы князьца Тасея" на Ангаре. К концу 1628 года  енисейского воеводу Василия Аргамакова сменили, новым воеводой Енисейска стал ссыльный князь, стольник Семён Иванович Шаховский.
 
    Нелегко поставить острог, но и, чтобы ликвидировать его, тоже нужны были и люди и средства. Воеводу красноярского в соответствии с царским указом отозвали в Москву, оставив  управлять казаками атамана Якова Кольцова.

    Красноярские казаки, обиженные царским указом и опьяненные нежданной свободой, в 1629 году предприняли новый разбойничий поход на восток, - в пределы владений бурятских и тунгусских племен,  тем самым вызвав активное противодействие местного населения, продолжавшееся потом в течение нескольких лет.

    А в  1631 году из-за задержки доставки хлеба красноярские казаки, расправившись с атаманом Яковом Кольцовым,  пытались ворваться в Енисейск, чтобы убить тамошнего воеводу и захватить продовольствие. Действия красноярских казаков были поддержаны частью казаков  енисейских.  Воеводе с трудом удалось отбиться.

                *

    Княь Шаховский, отличавшийся откровенностью и не скрывавший своих взглядов, был  человеком сложной судьбы. Активный участник событий Смутного времени, он в 1606 году был в осадном лагере боярина и воеводы князя М. Воротынского под Ельцом, в 1615-ом воевал с поляками под руководством воеводы князя Дмитрия Пожарского. За долгую, почти сороколетнюю  службу неоднократно подвергался опале, был отлучен от церкви, и даже томился в темнице по указу государя. Причиною всему было его прямодушие и страсть к писательству. Можно ли заниматься этим делом  и не обрести врагов?

    На основе материалов первых походов Перфильева и Бекетова по Ангаре новый воевода составил  отписку с указанием южных путей с Енисея на Лену. В той же отписке  сообщал он о «великой шатости» в Енисейске среди служилых людей и жаловался на великую нужду в девках для женитьбы служилым людям. Отписку поручалось доставить в Москву  стрелецкому сотнику Петру Бекетову.
 
    Во время беседы с ним в воеводской приказной избе, перед отправкой в Москву, Семён Иванович, зачитал текст отписки, - мало ли что может случиться в пути, - тогда сотник должен был передать её содержание  на словах, жаловался:
  - Совсем осатанели  казаки с Красного яру: два года тому - погромили, пожгли на Кети суда отплывавшего на Русь воеводы Ошанина, а теперь вот самовольно пошли  на Ангару – грабить разорять там людишек. Еще и скалятся, – идем, де, в поход,  «за зипунами», и воевода Архип Окинфов нам не указ. Теперь, вишь, и  енисейские служилые туда же…

  - Что  служилые, когда сам воевода Хрипунов насильничает по всей Ангаре, - возразил сотник, - а уж они – по его примеру разоряют людишек братских.
  - Ну, Яшке то еще придется за это ответ держать, - и в Тобольске и в Москве. И за разорение ясачных людей, и за то, что похвалялся серебро найти, да так ничего и не нашел. Государь не простит ему убытков, какие он причинил казне. Таких  натворил дел, что долго теперь не расхлебать. Быть ему в опале за неисполнение государева указа – не жесточить людишек брацких, добром, лаской приводить их под  руку царскую…

    А погляди, что делают служилые с их жёнками  да девками молодыми, - воевода зыркнул пронзительным взглядом на сидевшего против него сотника, - обрюхатели всю округу! Ладно еще, когда в жёны берут, -  для жизни, пригляда за  хозяйством. Тоже, правда, без венца, без божьего благословения. Духовники жалуются мне на такое отступничество, строчат кляузы архиепископу тобольскому… А то ведь и вовсе баловство одно, - спортят девку, и в кусты. Оне, правда, часто и сами не прочь, - ребятишки опосля них, говорят,  крепкие, да смышленые растут.

    Князь удовлетворенно хмыкнул. Невольно подумал о том, что  и сам грешен.  После смерти трех жён своих взял четвертую, - смазливую и бойкую аборигеночку. Уже и детишек успел настрогать, - растут. И тоже ведь  без божьего, без церковного благословения, - вопреки  канонам православным. За то и предал его анафеме архиепископ тобольский, - отлучил от церкви.

  - Ох, грехи наши тяжкие, - перекрестился, вздохнул воевода, закончил, - князцы приезжают, жалуются, - совсем почти не стало непорченых девок. А ведь и то надо понять, что ихним молодцам брать в жёны брюхатую девку, али с робятёнком  тоже зазорно. Отсюда и неприязнь, вражда, обида к нашим людям.

    Так что проси там, в Москве, чтобы прислали нам по набору девок молодых сотни полторы для женитьбы служилым людям и пашенным крестьянам. Об этом я в отписке тоже челом бью государю нашему.
Напоследок, уже прощаясь, князь напутствовал сотника:
  - Береги казну государеву. Из Тобольска доносят,  бунтуют татары Барабинские, хотят на Томск идти. Как бы худа не было.

                *

    В путь Бекетов отправился конно с отрядом из шести человек. Предстояло вёрст восемьдесят пройти лесистым берегом Кеми к среднему её течению, а там нижним волоком через перевал - к Кети, -  обскому притоку. Кроме воеводской отписки была с отрядом енисейская государева пушная казна, опечатанная в кожаных мешках, оружие с припасом, малая палатка походная, моток пеньковой веревки, всякая-разная хозяйственная мелочь, вроде котелков, топоров, ножей, ложек, оловянных тарелок; был и кое-какой инструментишко на случай, если придется лодку ладить. Ну и  продукты конечно, - мука, соль, маленько круп, масла постного. Все остальное надеялись добыть в пути.

    Была при сотнике и своя казна, – мешок с подарками: деду, бабушке родной, тёткам, да дедьям с племянниками, – соболишек десятка с три, горностаев два сорока, две черно-бурые лисицы с сединой. Надеялся Петруха побывать на родине, поддержать родных в хозяйственных заботах. Все одно - поклажи немного, - шли, можно сказать, налегке.

    На берегах Кети почти всегда оставались большие и малые суда, брошенные служилыми перед волоком, по которому вот уже больше десяти лет шли казаки на восток, - к Енисею. Со слов Дубенского, прибывшего с отрядом  два года назад, Бекетов знал, где он оставил  легкие лодки, и намеревался ими воспользоваться. Коней провожатые, простившись,  отогнали обратно в Енисейск, а Бекетову с четырьмя сопровождавшими его служивыми людьми предстояло сплавляться дальше водой  -  Кетью и Обью.

    Подходящую лодку нашли быстро. Наскоро подремонтировали судно, поставили мачту с парусом, спустили  на воду. Предстоял долгий, почти пятитысячеверстный путь по водным просторам. Помолясь, отправились с Богом.

    Даже сейчас, почти четыре столетия спустя, такой сплав считают сибиряки за отдых, - праздное проведение времени. Что же это было в глазах  служилых людей того времени, - просмоленных ветрами и зимней стужей,  привыкших к многочасовой гребле против течения, - лихим и отчаянным нашим предкам?

    Для них это была радость, - плыть по течению среди уже освоенных земель, особо не опасаясь внезапных нападений, занимаясь в пути рыбной ловлей, делясь рассказами о пережитом, добывая  себе на пропитание таёжного зверя, ночуя у костров под вольным сибирским небом. Это был желанный отдых после изнурительных боевых походов.

    Были, конечно, и заботы, - ведь, как не говори, а в мешках - государева пушная казна, да и, слышали они, бывает, шалят разбойнички, - вольные людишки. Нужно было быть готовым ко всему, и потому в любую ночь на всем этом пути ставили они ночной караул, меняя друг друга каждые два часа. Впрочем, этот небольшой отряд с пятью боевыми пищалями представлял собой не малую силу, и мало кто отважился бы напасть на него из желания завладеть царской казной.

    Плыли не торопясь, зная, что времени хватит и в любом разе к осеннему ледоставу доберутся к Руси. И всё же в  пути останавливались только на обед и ночёвку, да и то не в каждую ночь. На обратном пути хотели  казаки задержаться на недельку в Тобольске, - повидаться с близкими.

    Когда был запас отварного мяса, и не было желания похлебать чего-нибудь горяченького, то, поужинав всухомятку и попив забортной воды, плыли и ночью. Тоже не без выгоды, - над водою гнуса таёжного нет. Спали прямо в лодке, кто на чем, подложив под голову государеву пушную казну. Только караульный, сидя за рулевым веслом, правил в свете луны на стрежень, терпеливо ожидая смены. Так и за ночь проплывали верст до тридцати.

    А с восходом солнца, ополоснув лицо и наскоро помолясь, завтракали опять же всухомятку, а после того занимались каждый своим делом, - как сотник скажет. Или гребли в четыре весла, сотник – на руле, или двое гребли,  один рыбалил про запас, а второй, свободный от гребли,  потрошил в это время рыбу, резал её на полосы, подсаливал, подвешивал на веревку  вялиться под солнцем, а то и просто солил, укладывал в посудину под гнёт.

    Рыбалить, что в Кети, что в Оби – одно удовольствие. Не нужно никакой наживки, - все под рукой, была бы снасть. А снасть – тальниковое удилище с привязанной к нему плетенкой из конского волоса длинной с удилище, да малый кованый крючок, - это, конечно, ежели на харюза, али ленка некрупного.

    Вырвет служилый волос с головы своей, али из бороды, намотает его на крючок помудрёнее, чтобы на комарика или  мушку было похоже, - вот тебе и наживка. И нахтыстом, - подале от лодки.  Не успеет такая наживка к воде опуститься, как харюза, кто вперед, норовят влет её взять, - выскакивают из воды и по два, и по три. Успевай только подтаскивать, с крючка снимать, да поправлять «мушку». Или мотать новую, коли все же сумел ободрать.
 
    Ну, а если на крупную рыбу охота, - тогда на живца. Там и снасть иная, - крючок тройной в полперста размером, и привязан он к плетенке из конской жилы. Да надо, чтобы она, плетенка то, длинная была, чтобы, когда рыба попадется, так можно было бы поводить её, обессилить. А иначе, при короткой то плетенке, враз оборвать её может, али крюк сломает или отогнет.
                *

    Почти полтора месяца длилось это путешествие среди  девственной сибирской природы, в полной тишине и безлюдии. Лишь изредка видели они на берегах одиноких всадников, табуны пасшихся лошадей и оленей. Причаливали к берегу при виде малых русских крепостиц, - Кетска, Нарыма, Сургута, уже построенных к тому времени,  делились со  служилыми новостями, пили за встречу и знакомство зелёное самодельное вино, плыли дальше.

    Был у сотника такой соблазн, - не свернуть ли за Сургутом в Иртыш, не подняться ли к Тобольску, - всего то пол тысячи верст. Хотелось увидеть мать, отца, жену с сыном, - ведь не видел их почти два года. Но, подумав, остыл. Нужно было исполнять указ воеводы. Даст Бог,  думал он,  на обратном пути свидимся.

    По пути рассказывал сотник своим сослуживцам о походах, в которых  принимал участие. Стрельцы с ним все  молодые, - лет по двадцати - двадцати пяти, и все свои, - тобольские. Только у него, у  сотника  в посаде свой дом, жена с сыном. Остальные еще холостякуют. В их глазах  Петр Бекетов  уже человек в годах, - ему  под тридцать, да и сотник ведь.

    Самый молодой в команде – Ивашка Петров сын Данилин. Ему – семнадцать.  В Тобольске у него тятька с мамкой и пятеро братьев, - все старше его. Тятьке уже за шестьдесят, однако ж служит еще, вместе с сыновьями в походы ходит, - тоже стрелецкий сотник, сын боярский. Он еще с полком князя Волховского с Волги в Сибирь к Ермаку пришел. Ставил Тобольский острог, там и оженился.

    Васка Тимофеев Горбун тоже из старожилов тобольских. Он постарше, ему – двадцать пять, но он чуть ли не с тринадцати лет в походах, повидал всякого-разного. Отец его – Тимофей Горбун погиб в бою под Тарой, когда пленили чуть ли не все Кучумово семейство. Сам Кучум со старшим сыном тогда сумел-таки бежать.

    Васке в тот год было лет семь. Мать, узнав о гибели мужа, занемогла и вскоре умерла. Васка рос и воспитывался в семьях служилых людей, знавших Горбуна, переходил из одной семьи в другую.  Ходили тогда среди служилых слухи, будто мальчонка этот чуть ли не княжеского рода и имел какое-то отношение к князю Волховскому, умершему от голода в осажденном татарами Кашлыке. Но толком никто ничего не знал.

    Митка Яковлев Бархат и Федоско Васильев – ровесники, им по двадцать три года, еще и похожи друг на друга. Тоже потомственные стрельцы. Их отцы, - завзятые друзья Яков Бархат и Василий Федотов Чуня пришли в Тобольск в 1606 году вместе с семьями. У каждого  было уже по малому ребятенку,  – девочки.  На скорую руку срубили в посаде домишко, - один на две семьи.

    Вскоре Василий, оставив жену  под присмотром друга,   сплыл с отрядом служилых на Енисей, - объясачивал тунгусов, ставил в его низовьях  Туруханское зимовье. А когда через год вернулся, - у обеих жён уже росло по сыну. Васька только крякнул, увидев мальчонку, - все ж таки радость. Ни жену, ни Митку ни в чем не упрекнул. Только несколько дней спустя, сказал Яшке:
  - Другой раз ты пойдешь в поход,  а я с жёнками останусь. – Яков не возражал.

    Надо сказать, что практика оставления семьи на попечение друзей-однополчан при уходе служилых в долговременный поход была в те годы в Сибири обыденной. Да и как, в самом деле, жить молодой женщине без мужской поддержки и защиты в суровых и часто не очень-то обустроенных условиях быта. Ну, а уж там, как получится.

    На возможные последствия такой опеки служилые смотрели философски. Может быть, имело здесь значение и то, что  сами  они в походе  святыми тоже не были. Правда, возможности общения со «слабым полом» были у них весьма ограничены, часто их просто не было совсем. Но когда такое всё же случалось,  то, сами понимаете…

    Сквозь пальцы смотрели на это и духовники, хотя порою и ворчали. Во всяком случае, если не было никаких жалоб на насильство, не было замечено явного злоупотребления положением опекуна, а новорожденных вовремя крестили по православному обычаю, то прелюбодеянием это не считалось. Ребенка, само собой, записывали за мужем родившей женщины, ни мало не смущаясь тем, что он уже год, как в походе.

    Митке с Федоской было по восемнадцать, когда оба они ушли в первый поход, - ставили новые стены в Мангазее, два года несли там службу в составе крепостного гарнизона, - собирали ясак, ходили на непокорных тунгусов. Так что и у них был уже не малый и походный и боевой опыт. Вот такой была команда, сопровождавшая Петра Бекетова в столицу.

    Верстах в  восьмидесяти    от Березова, у старинного Обского городка заметили служилые казачий пикет. Причалили, рассказали о своей докуке. Казаки указали  короткий путь на Чердынь, - вдоль по Сосьве-реке к верховьям Вишеры. Дали лошадей и провожатых. В полторы недели прошли этот путь, распрощались с провожатыми, не стали тратить время на изготовление лодки, связали плот и  в два дня сплавились к Чердыни. Ну, а это, считай, уже Русь. Доложились чердынскому воеводе, и через две недели были уже в Москве.

   Дьяк Приказа Казанского дворца встретил енисейцев приветливо. Расспросил о здоровье енисейского воеводы князя  Шаховского, прочел его отписку, посмеялся над  просьбой прислать в Сибирь девок. Однако, подумав, согласился, что князь прав, и вскоре по государеву указу  в Великом Устюге был объявлен большой набор вольных людей на сибирскую службу.

    Набирали для Тобольска 500 мужчин и в Енисейский острог служилым людям и пашенным крестьянам на женитьбу 150 девок. В Устюг стекались люди, откликнувшиеся на призыв из Тотьмы, Сольвычегодска, Вологды, Холмогор, с Пинеги и Мезени, много было и устюжан. Однако ж  на женитьбу  соблазнились поехать в Сибирь лишь пять девок и молодых вдов.