Граф. глава 8. Двор Хаоса

И все-таки, воспоминания удобны тем, что можно двигать изображение, смещать одну панораму относительно другой, подменять времена года без риска изменить содержание, сколько-нибудь нарушить гармонию самого мира Мнемосины.

В палату ее не пустили, но ей было достаточно того, что он выживет. Она стала китайской вазой, и весь мир лежал на ее плечах. Голос доктора, случайное касание пальцев, белое на белом, дыхание, приправленное спиртом, скользили вдоль сознания, не угрожая ее хрупкости.

Июль исходит соками. Жара. В чистом ультрамарине плывут и ворочаются левиафаны. Ты лежишь на диване с закрытыми глазами. Я множу окурки.

- Граф!

Мой дом переполнен тобой. Я неспокойна. Я - мыльный пузырь, радужный (видел когда-нибудь такую красу?). Неосторожный жест - рассыплюсь, затанцую с молекулами воздуха, воплощусь во мгновение прохлады.

-Тебе плохо, Граф?

Он покачал головой.

- Нет, Юлинька. Если бы ты знала, где я сейчас. Если бы ты только знала, как мне хорошо...

Вынимаю из пачки новую сигарету. Пальцы дрожат, и ладони такие скользкие, зажигалка не укладывается в ладони.

- Ты когда-нибудь думал, что можешь умереть?

Это лицо, костистое, породистое, отрешенное, смутная улыбка. Знаю, что так к тебе пригвоздило: тебе никто по-настоящему не нужен, тех, же, кто с тобой, ты мучаешь тем, что отталкиваешь, не прогоняя. Ты бесконечно, фатально одинок, ты так же одинок, как я.

- Умереть... Люди почему-то считают, что смерть - это то, что случается с другими. Ошибочно. Это - для всех. Но все равно, не произноси этого, ландыш. Слова обладают силой, о которой мы и не подозреваем. Жизнь во всем ее блеске и убожестве ограничена смертью. Хочешь, открою тебе секрет, ландыш? Мы с тобой бессмертны. Мы были всегда.

- Ты философ, Граф?
-  Нет, я демагог, страшный, вульгарный демагог. Иди сюда, приляг рядом. Все хорошо, милая. Не говори - «умереть». Уехать на «золотом поезде» - вот как.

Мутные зеленые глаза, брызги морской воды. Зрачки сузились до диаметра пущенной пули. В небе кормятся стада левиафанов…

У плиты хлопотала Лена. Она хмуро обернулась, но, увидев Юлию, расплылась в улыбке.

- Он уже дома, - сообщила Лена. - Его Вася привез. О, Юля, если б ты на него поглядела! С лица аж черный стал. Не стало нашего Графа, тень одна. А какой парень был, девочка - не знаешь ты. Да и то, шесть лет уже на игле. Шутка ль сказать!

- Сейчас он где, Лена?

Юлия чувствовала, что все тело наливается горячим свинцом, непомерной тяжестью, будто вампир жадно откачивал ее последние силы. Слишком беспечно она отнеслась накануне к начинающейся лихорадке, и теперь болезнь брала свое. Углы кухни множились, полезли какие-то двойники в облегающих длинных платьях, окна кухни, поделенные рейками на соты, готовы были выпасть в начавшийся снова теплый, мокрый снегопад.

-  Кто? Племянник? А! Так уже с полчаса, как ушел. Это и знать надо было, Юля. Плохо ему сейчас, лихоманка бьет. К барыгам пошел, куда ж еще! Мы с бабкой за отравой этой не побежим, а батюшка его вон пьяный валяется. Знать, от больших переживаний! Гной, гной, да и только, и сдоху нет на него!

Она плюнула.

- Лена!
-Что?
- А Граф обо мне спрашивал?
- А как же! Прямо с порога. Сказали: знает, рвалась к тебе, не пустили. Ничего не сказал, мрачный очень стал.

Она смотрела на Юлию ласково. Ей хотелось говорить, быть важным соединяющим звеном цепи событий запутанной, надоевшей, неотделимой от нее семейной жизни. Юлия оперлась о стол, закашляла. Лена бросилась к ней.

-  Господи! Да ты горишь вся! - вскрикнула она. - Что с тобой? Сядь. Больная совсем, по такой погоде ходишь! Что ты?
- Ничего.
- Ну, ну.
- Простыла. Какая ерунда!
- Я сейчас тебе аспирин дам, чай согрею.
- Нет, не надо аспирина, ничего не надо.
- Что ты? Да помолчи уж. Посидим, я тебе погадаю. Хочется мне так. Карту не обманешь, девочка. А вот скоро бабушка с дедом придут. Они там, - Лена неопределенно махнула рукой, - в хлеву, поросят убирают. У деда травы есть особые, снимут простуду. Да и печаль, милая, тоже.

Куртка Графа висела на крюке, вся в темных пятнах от свежего истаявшего снега. Я сидела на диване, смотрела на его худое, почти мертвое лицо, бескровные сжатые губы. В руке я еще держала шприц с грязным осадком и штрихами графской крови. Метро. Тишина...

То и дело подходили домашние, один раз, кажется, собралась вся семья. Свет зажечь не решались, смазанные сумраком лица будто возникали из старого, надоевшего сна.

- Как он, как? - шептали они, и я чувствовала запах их нарядов, запах их кожи, ртов, запах их страха.
- Золотой поезд, Граф? Хотел уехать?
- Как видишь, не уехал. Только купил билет.
- Какой он, твой поезд? И куда уходит? Расскажи мне о той стране.
-  Страна эта красивая, ландыш, очень красивая. Там высокие скалы, много выше наших Альп. Куски скал отваливаются и обрушиваются прямо в море. Небо там без цвета, то есть, оно сразу всех цветов. Цвета смешиваются, перетекают, взрываются. Ван Гог -  покойник в сравнении с этим. Полосы тумана скручиваются спиралями. Это дороги во Двор Хаоса, они постоянно меняются, и есть риск заплутать, так вечно и болтаться между мирами. Там восемь ветров, носят они женские имена, и приходят из разных сторон. И ворон на древнем дубе читает твои манускрипты.
- Это все твои сказки, Граф. Ничего там нет.
- Поэтому я и не зову тебя с собой. Всегда путешествую в одиночку.
- Иди к черту!
- Конечно. Только не всегда к нему нужно ходить. Бывает, он приходит сам.

Граф усмехнулся.

- Смотри, Юля, - заметил он и подмигнул мне, - бабушка масла в лампадку подливает. Сейчас Богу молиться будет. Просить станет, что б я не сдох.

Цыганка стояла в святом углу перед образами. Кончик ее платка почему-то шевелился, хотя голову она держала прямо. Старуха, вся в черном, застывшая перед темными ликами, и беспрерывное движение снега за окном. Открывались Олимпийские игры в Сиэтле. Дуэтом с виолончелью Стинг спокойно и грустно пел о хрупкости человека.

Граф закрыл глаза. Я склонилась над ним. Дышал он глубоко, ровно. Я не могла бы сказать, где он сейчас, с гиперболическим ускорением он уносился в космос, в ошеломляющие просторы Галактик.

- Друг мой, я понимаю, что произошло.
- Неужто?
- Я знаю, что это не было случайностью. Ты сделал это намеренно. Ты нарушил табу. Наши с тобой усилия, наш союз - все пошло прахом. Ты хочешь умереть?
- Мне не нравится это слово.
- Дело не в словах. Дело в твоих желаниях, в том, чего ты хочешь на самом деле. Послушай, твое презрение к жизни только подстегивает меня. Если противник с ходу падает на спину, кому нужна такая победа?
- Значит, я твой противник?
- Ах, перестань.
- Чего ты хочешь? Мне не совладать с тобой, пойми. Я не могу дать тебе то, что ты хочешь. А ведь ты капризна, избалована, тебе нужно все и сразу. Кто сказал, что ты будешь ждать, пока я снова стану человеком? К тому же, ты тоньше меня разбираешься в реальности. Не обманывай себя, ландыш. Иди домой.
-  Ну, разумеется, я знаю, чего хочу. Я играю по-крупному, и ставки уже сделаны. Не дай мне проиграть, цыган! Или ты не веришь, что я люблю тебя?
- Слишком крутые виражи, ландыш, - устало сказал он. - Верю. Верю в черта, в дьявола, в любовь! Теперь я знаю, что это такое. Знаю, что значит безвыходно любить женщину. Все не так, Юля. Наверное, ты опоздала. Я устал.
- Знаю, Граф. Мы оба устали.
- Перестань. Не проводи этих параллелей. Ты же понимаешь, что я хочу сказать.
- Но ведь ты почти вылечился!
- Почти - не результат! Ты знаешь, я лечился и раньше, и каждый раз все повторялось. Мне не для кого было стараться, не было женщины, которой бы я дорожил. В этот раз я хотел все сделать правильно, все для тебя, Юля, чтобы только ты осталась со мной. Хотел вылезти из дерьма. Не получается - ты видишь. Как я могу говорить с тобой о каких-то дальнейших планах?
- Неужели это настолько сильно, Граф?
- Да, это сильнее, чем мне хотелось бы. Я не могу ничего, кроме как отпустить тебя.
- Мы расстанемся в твой день рождения. До апреля еще есть время, до апреля власть моя незыблема.

Граф горячился, снова был весь в поту, под скулами  перекатывались желваки. Я поцеловала его ладонь.

-  Когда-то, очень давно, когда в саду с глухим овальным стуком на землю и будку дворового пса падали яблоки, ты обещал рассказать мне сказки венского леса.

Граф улыбнулся. Я теряла голову, когда он вот так улыбался, спокойно и отрешенно. Его мрачное лицо изменялось во мгновение, приобретая мягкость, сопряженную с движением лицевых мышц, светом глаз, этих глаз, в которых я гибла, умиротворенность младенческую, чистую, подвластную любым движениям сердца и дуновениям нежности из стороны, где их пробуждают к жизни бушующие мироздания.

- Пусть их расскажет тебе кто-то другой, ландыш.

Бабка шептала молитвы, губы ее истово двигались, кажется, она собиралась рухнуть в обморок. Вряд ли старуха слышала наши голоса. Она искала защиты у высшего разума. Держась за стену, подходил отец Графа. С бутафорской тревогой на отекшем лице он смотрел на сына. Граф со стоном отворачивался, бормотал по-цыгански проклятия.
Мальчик, так нежно любимый, так и не утоливший моих параноидальных снов; любимый, где в любви уже притаилась ненависть. Мальчик, по следу которого я ступаю на мягких лапах. Мой незабвенный друг растерял все, что имел, остался гладкий, как камень у развилки, нагой как в день рождения, с пульсирующей дремлющей душой. Глаза еще полны сумеречного света, недосказанности, многоточие дурманит меня, невозможность узнать тебя ближе, говорить твоим голосом, осязать твоими пальцами, смачивать твоим языком мои губы, стать тобой. Бег в неизвестность, скольжение, почти свободный полет, иллюзия неодиночества.

- Где ты?
- С тобой.
-  Не уходи. Я бесправна, друг мой, я могу только попросить, только просить тебя стать сильнее, стать хищником, беркутом. Именем моим.

Согласительный кивок головы. Одиночество. Одиночество плоти, Хранитель Молчания.

-  Юля, иди домой. Ночь будет не из легких. Я не хочу, чтобы ты смотрела на меня. Ступай.  Тебе нужно немного поспать.
- Однако, ты порядочный негодяй. Гонишь меня. Теперь? Чего мне бояться? Или я не видела тебя в самых жалких состояниях, не слышала твоего крика, не видела слез? Ты хочешь отделаться от меня, сволочь!
- Юля, птица, ты не поняла. Будет ломка.
- Я не покину тебя. Я удержусь. Одиночество плоти. Слова, утратившие силу, дыхание, нисходящее с губ. Что ищем мы в выпавшем снеге? Думали, мы - посвященные. Сотнями гибнем с тобой в ночи, и мало нам, Граф.
-  Мой дорогой мальчик... Умереть в двадцать три! Не делай потаскухе такого подарка. Жизнь -случайность, смерть закономерна. Каждый из нас в свое время войдет в чистилище. Откуда приходим мы и куда идем, и какая сила вызывает нас из небытия? Ведь есть в этом смысл, Граф, тайна. Ты должен пройти свой путь, а вместо этого стал на путь деградации.

Жизнь подобна кинофильму, «сну, вызванному полетом пчелы вокруг граната за секунду до пробуждения», моей любви. Жизнь - это туман, изменяющийся каждое мгновение. Жизнь - ничто, и жизнь - все.