Барнаул - Столица Мира гл. 10

Барнаул - Столица Мира

Глава 10 НОЧЬ С ПЯТНИЦЫ НА СУББОТУ

ХАРВЕЙ.

Харвей посмотрел на часы. «Через полчаса начну представление», - подумал он, погасил в номере свет и подошел к распахнутому настежь окну.

В душной ночной тьме тлели огни погрузившегося в сон города. В стороне вокзала то и дело раздавались сигнальные гудки маневровых и монотонная абракадабра каких-то объявлений. Внизу изредка шелестели колеса машин. Где-то заиграла музыка, как будто некий фантастический оркестр, проспав весь день, наконец-то спохватился и приступил к репетиции. И Харвею почему-то подумалось, что, в принципе, не его это проблема, не его головная боль - который из двух Глушаниных остался в городе, - а стало быть, не он должен этим заниматься. Кто будет заниматься? Если местные власти до сих пор не занимались, значит, никто не будет заниматься и впредь. И дьявол с ними со всеми, свихнувшимися и перепившимися, с галлюниками и гальюнниками. Свою задачу Харвей выполнит, он выяснит, куда упрятали американского парня с красивым прозвищем Железная пятка, выяснит, во что бы то ни стало, пусть даже свихнется сам, а остальное... Ученые здесь нужны, целый научно-исследовательский институт...

Харвей вслушался в шум города и четко осознал, что единственное, от  чего бы oн сейчас не отказался, это от женщины. Не отказался именно сейчас, не завтра, не через два дня, а сегодня и ни минутой позже. И гротесковые ритмы фантастического оркестра лишь подстегивали это желание, рождая в голове отчаянные мысли: «Наплевать на следствие, послать всех к чертям в преисподнюю или в Марианскую впадину, пригласить какую-нибудь даму в номер, вскружить голову, угостить шампанским, мороженым, клубникой со сливками...»
«Стоп, парень! - остановил себя Харвей. - Не забывай, где находишься. Хлебни пивка, и все пройдет!»

Далеко во тьме замерцал огонек, неяркий и таинственный, словно звездочка, искрой небесной упавшая и блуждающая но земле, и Харвею подумалось, что, наверное, подобным образом выглядят блуждающие болотные огни, негасимые никаким ветром, плывущие не в своем пространстве.

Ночной оркестр бряцал нестроенными аккордами утопически мечтательное, бредовое и пошлое одновременно. «Подлый оркестр, расстрелять его мало, не то чтобы слушать», - подумал Харвей и рванул на груди рубашку так, что пуговицы разлетелись по комнате.

НОЧНОЕ СОВЕЩАНИЕ.

- Нам необходимо обсудить и осмыслить недавние события, подбить, как говорится, бабки, - сказал генерал-майор Федорцов и закурил очередную сигарету. Для начала мы послушаем магнитофонную запись, затем посмотрим то, что наснимал лейтенант Григорьев. У меня есть отчет лейтенанта Кизерева, - лейтенант осторожно поправил перевязь, - но он написан левой рукой и в нем трудно что-либо разобрать... Ладно, давайте слушать запись, это очень интересная запись.

Включили магнитофон. В кабинете воцарилась тишина. Было слышно, как за окнами ночной ветер шумит в листве деревьев. Пять минут все наслаждались тем, насколько тихо работает магнитофон. Если бы не светящийся индикатор и вращающиеся бобины, никто бы не сказал, что он включен. Но вот из динамика раздался звук скрипнувшей пружины, и лица сидевших за столом напряглись, однако далее была тишина, и еще минуты две тишины. И вдруг: - Вон! Пошли вон, нечисть!

От неожиданности все вздрогнули. Дикий вопль сорвал оцепенение, висевшее в кабинете, и вызвал у присутствующих нервное шевеление, похожее на сбрасывание мурашек. Глушанин встретился взглядом с Федорцовым, тот кивнул головой, как бы говоря: «Я тоже в этом месте пугаюсь». Кизерев замотал головой и забормотал под нос что-то невнятное.
- А-а-а! - душераздирающе вырвалось из динамика. Все вздрогнули. Далее послышались легкое шуршание, мягкий звук удара, и опять наступила тишина. Кое-кто закурил.
- Кто уже есть?! - выдал магнитофон вопрос. Все переглянулись и подались вперед. Минуту ничего не было слышно, а потом вдруг: «бах», «бах» - выстрелы прогремели так, словно пистолет находился у самой мембраны микрофона. «Бах» - опять грянул выстрел.
- Харвей, Харвей, открой! - глухо понеслось из динамика. Послышались звуки ударов, и через секунду раздался грохот падающей двери. Топот ног и неясные возгласы понеслись над притихшими слушателями, и неожиданно отчетливое «В чем дело? Почему стреляли? Не в Чикаго же, мать твою!..» потрясло слушателей до глубины души.

Все посмотрели на Кизерева. Кизерев, довольный, улыбнулся.

- Всем лицом к стене! Оружие на пол! Убью! - взревел вдруг магнитофон и разродился автоматными очередями. Динамики больше не умолкали. Лавина звуков захлестнула слушателей, поглотила их без остатка. Магнитофон загипнотизировал людей, и, после того, как пленка кончилась и зашуршала свободным концом, и ночные шорохи, незаметно просочившись сквозь стекло, растеклись по темным углам, долгая минута безмолвия воцарилась над вспотевшими загривками и потяжелевшими кулаками.

Первым из оцепенения вышел генерал Федорцов. Он выключил магнитофон и сказал охрипшим голосом:
- Каково, а? Американцам еще работать и работать над звуковым сопровождением к своим боевикам. Так-то вот, братья по сыску.

Глушанин смял пустую сигаретную пачку.
- Меня другое насторожило; у меня рождаются какие-то нелепые мысли... Он из-за чего стрельбу-то поднял? Эти его кошмарные, так сказать, вопли...
- Ему снилось что-то? - спросил пожилой майор.
- Об этом поговорим несколько позже. Есть о чем поговорить, не сомневайтесь. А теперь - кино. - Федорцов поискал глазами Григорьева. - Лейтенант, ну что же вы? Включайте аппарат.

Погас свет. На вспыхнувшем экране зазеленело бескрайнее картофельное поле. Но вот камера спанорамировала, и на дальнем плане появилась невысокая лента лесополосы. Камера сделала многократное увеличение, приближая какую-то одинокую  фигуру.
- Снимали сегодня, в 13-31 дня, с расстояния около восьмисот метров, из кузова грузовика. Звука не будет, мы не успели близко подойти, - пояснил Григорьев.

На экране спиной к зрителям стоял Харвей Уильям Маклей. Он резко оглянулся, посмотрел дикими глазами прямо в объектив камеры, затем выхватил пистолет и направил его на кусты.

- Он всегда будет к нам спиной? - спросил Гребе. Ему никто не ответил.

На экране Харвей сделал шаг назад, поднял руку с пистолетом, в кого-то целясь. Видно было, что он что-то говорит, делая непонятные паузы между репликами. Он, то негодующе вскидывал голову, то нелепо размахивал руками, он стоял спиной к зрителям, но зрители не замечали  этого, воспринимая малейшие психологические нюансы его тонкой игры.

- Прямо театр одного актера, - съязвил Гребе.
- Александр Рейнгольдович, - Глушанин высморкался в платок, - вы не любите искусство.

В этот момент Харвей на экране резко повернулся лицом к зрителям. Глаза его и весь он сам выражали большую, непрекословную решимость одержимого неведомой идеей человека. И тут он как-то вздрогнул, поскучнел, обмяк, и фильм окончился.

- Это его один из внештатников окликнул, - сказал Григорьев.
- А что было дальше? - спросил Глушанин.
- А дальше... Он выбрался на тракт и уехал на рейсовом автобусе.
Глушанин обвел взглядом присутствующих:
- Я думаю, что выражу общее мнение, если скажу, что сегодняшней ночью, сейчас, на наших глазах, искусство подлинного реализма поднялось на новую, недосягаемую высоту.
- А, может, его психиатру показать, - тихо произнес Гребе.
Глушанин вспыхнул и ощетинился:
- Что вы себе позволяете, Александр Рейнгольдович?!
Гребе покосился на него:
- Да я не про вас, Евгений Павлович, что вы, в самом деле! Я о Харвее.
Федорцов достал из стола несколько листков бумаги.
- Это отчет Харвея, - сказал он. - Я приберег его напоследок. В отчете агент опять излагает... Ха... В общем, его снова посетили некие аборигены. Тут прямо по фамилиям есть: Лазарь, Андреев, Пахомов из психушки... И, якобы, между ними произошел разговор, и, якобы, они... Короче - бред. Опять Столица Мира, и в таком же духе...

В кабинете вновь повисла тишина. Слышен был хруст заламываемых кем-то пальцев.

ПСИХУШКА. МУРАВЬЕВ.

Когда машина скорой помощи остановилась во дворе психушки, и два санитара, поддерживая Харвея под руки, повели его к крыльцу, первый, кого он увидел, был Краб.
- Кого я вижу! - воскликнул тот, стоя в ярко освещенном дверном  проеме. - Бока! Какими ветрами?!
В дверях из-за Краба показался доктор Сергеенко. Он тоже узнал Харвея и расплылся в умильной улыбке:
- Ах-ах-ах! Вот так встреча! Надолго к нам?

К Сергеенко подошел врач скорой помощи, что-то ему сказал и показал пальцем на Харвея. Они еще о чем-то поговорили. Сергеенко посуровел лицом и произнес:
- Будем оформлять. Пахомов, - обратился он к Крабу,- примите больного и проводите его в покой номе шесть. А мы пока некоторые формальности выполним. - Он и врач скорой помощи ушли.
- Занемог, Бока? - спросил Краб сочувственно. - Не горюй, все здесь будем. - Он подошел к Харвею и ласково взял под руку.

Харвей наклонился к уху Краба:
- Спецзадание... Никому ни слова... Полная секретность.
- А! Так это... - Краб изумленно выкатил глаза.
- Я же сказал, - прошипел Харвей. - Так надо. Выполняй указания врача.
- Ага-а, понял, понял, понял.. .- Краб неестественно повеселел и закричал на весь больничный двор: - «Ну, пойдем, голубчик, в родимые покои. Пойдем, я покажу тебе наш таинственный и волшебный мир...»
- Что орешь-то? - сказал Харвей, шагая с Крабом по коридору. - Психов разбудишь.
- Ерунда все это! - Краб дико захохотал. Проходя мимо двери с табличкой «Кастелянша», он стукнул в нее кулаком и рявкнул:
- Светка! Свежую пижаму в шестой номер. У нас новое поступление, га-га!

В палате их уже ждал Сергеенко. Он достал из ванночки шприц, наполнил его из ампулы.
- Борис Эдуардович, надо бы укольчик успокаивающий поставить, дайте сюда ваш локоток.
- Отставить уколы, - сказал Харвей. - Идите и занимайтесь своими делами. Когда надо будет, я вас позову.
Сергеенко захихикал:
- Дорогой Борис Эдуардович, позвольте вам сообщить, что вы находитесь в психиатрической больнице, в психушке. Поступили вы к нам как  больной, а врач здесь - я. У себя в КГБ можете распоряжаться, сколько вам вздумается, а здесь командую я. - Он протянул руку. - Локоть!
- Не, Шприц, ты бы погодил со своими уколами, - вмешался Краб, заговорщицки подмигивая Харвею. - Он же не буянит. Зачем колоть, лекарства переводить? Я за него отвечаю.
Вошла Светочка, бросила на кровать пижаму и грациозно удалилась.
Сергеенко крякнул, сказал «ладно» и вышел вслед за Светочкой.

Харвей надел пижаму, вылинявшую, неотутюженную, с многочисленными заплатами. Штаны оказались несколько коротковаты, но рукава куртки с лихвой компенсировали недостающую длину штанов.
Краб захохотал, сел на кровать. Харвей покосился на него исподлобья и спросил:
- Муравьев здесь?
- С вечера здесь, - ответил Краб, гыгыкая. - Стоганов тоже здесь. Мы в ординаторской сидим. Пива, правда, уже мало осталось, я всего одну канистру брал, ты бы немного пораньше подсуетился...
- Веди к ним, - не дал ему договорить Харвей. Они вышли из палаты. Краб закрыл дверь на ключ и засовчик. Дверь в ординаторскую оказалась напротив. Краб толкнул ее, проговорил «заходь» и, пропустив Харвея вперед, вошел следом.

Харвей оцепенел. В ординаторской за столом у окна сидел тот самый здоровяк из «Павильона свиноводства», в голубенькой клетчатой рубашке с коротким рукавом, в джинсах и плетенках. На кушетке, отвернувшись к стене, спал второй, в белых брюках и оранжевой рубашке. На столе, сдвинутые в угол, накрытые белым халатом, громоздились какие-то прямоугольные предметы. В одном месте ткань халата озарялась изнутри зеленоватыми всполохами.

Здоровяк со скучающим лицом посмотрел на Харвея и ногой задвинул пластиковую емкость с пивом подальше под стол.
- Это  вот и есть Сашка Муравьев, - указал Краб на сидевшего за столом парня. - А это спит Стоганов.
«Как же так?! - пронеслось у Харвея в голове. - Они пошли к Глушанину, я же сам видел!» Харвей на секунду растерялся, но тут же взяв себя в руки, сказал:
- Бровко Борис Эдуардович, майор Комитета государственной безопасности.

Лицо Муравьева вытянулось в изумлении. Он посмотрел вопросительно на Краба, потом на Харвея, потом, видимо, вспомнив, где находится, улыбнулся:
- А я сразу-то и не понял, а у вас, оказывается, новую форму ввели...
Краб, давясь от смеха, схватился за живот:
- Ой, Шура, не могу, гы-гы-гы!.. Эту форму я ему здесь выдал...
- Так что, главный штаб теперь здесь? – спросил Муравьев.
Зашевелился Стоганов. Он повернулся, посмотрел из-под халата на Харвея и сказал:
- Все остальные штабы ликвидированы, уцелел лишь один... - Он опять отвернулся к стене и засопел.
- Меня зовут Бровко Борис Эдуардович, я майор Комитета государственной безопасности, я расследую дело по исчезновению гражданина США Джона Уилла Пойнтера, - повторил настойчиво  Харвей, понимая, что его слова не принимают всерьез.
- И что, уже давно расследуете? - спросил Муравьев.
- Да нет, машинально ответил Харвей, - пятый день...
- Трудновато, понимаю, - лицо Муравьева приняло выражение сочувствия и желания помочь. - Исчез-то он, кажется, год назад, так все следы, должно быть, дождичком смыло?! Знаете, весенним таким дождичком?
- Какие следы? - Харвей в недоумении повернулся к Крабу. Краб держался одной рукой за косяк, другой вытирал слезы и беззвучно смеялся. - Вы напрасно меня за психа принимаете, - слегка раздраженно сказал Харвей. - Сюда я пришел только потому, что хотел поговорить с вами... С тобой... Давайте лучше на ты, так проще будет, проще именно здесь. - Сказав это, Харвей прошел к столу, сел на шатающийся табурет, непроизвольно потянулся к пустому стакану и поставил его рядом со стаканом Муравьева.
- Да нет, ну что ты! - чуть-чуть растягивая слова, сказал Муравьев и налил пиво в стакан.  - Я все понимаю, - замурлыкал он. - Ты майор КГБ, расследуешь дело об исчезновении американца из палаты, расположенной напротив этой комнаты - все вполне логично! Я готов дать самые правдивые и искренние показания.
- Да причем здесь показания? Мы же не на допросе! Я просто хотел поговорить... Просто поговорить...
- Самая простая форма разговора - это допрос, - сказал Муравьев.

Харвей пропустил издевку мимо ушей и ткнул пальцем в канистру:
Кстати, откуда у вас здесь японская канистра?
- Да это мне Джон подарил, - выдавил из себя сквозь смех Краб и подсел к столу. - Шура! Я тебе божусь, это нормальный к-а-гэ-бэшник! Ну, это у него задание такое!
- Ну, я и говорю, - промычал Муравьев, обсасывая хвост леща, - всегда готов. - Он поднял свой стакан, стукнул им о стакан Харвея. - Вдарь пивка, майор, и сыпь вопросы!

На кушетке зашевелился Стоганов:
- Шура, ты мне утром напомни, я ему тоже показания дам, - сказал он и снова откинулся на подушку.
- Понимаете, - начал Харвей, - будет лучше, если я вам кое-что расскажу.
- У-y, - промычал Муравьев, заглатывая содержимое стакана и, заглотив, причмокнул, - давай.

СОВЕЩАНИЕ.

Федорцов ослабил узел галстука и невесело улыбнулся:
- Запись мы слушали. Он там один вопит на весь номер, потом стрелять начинает. Фильм смотрели. Мне кажется - налицо нервное расстройство... Или дьявольски хитрая игра.
- Я и говорю, его надо психиатру показать, - сказал Гребе.
- Да нет, нашему нельзя, - ответил Федорцов. - Надо будет оттуда вызывать. Опять комиссии международные, черт их...
- Ну а что делать? - проговорил пожилой майор. - Факт, как вы сами сказали, налицо, придется вызывать.
Полковник наклонился через стол к майору:
- Это все потом, это понятно. А сейчас-то? В данный момент? Ему сегодня опять пригрезится какая-нибудь дрянь, и он динамитом гостиницу к ядреной фене!.. Он же псих, по фильму ясно!
Неожиданно в разговор встрял Кизерев:
- А если oн нам всем мозги пудрит? Если это четко продуманная... Ну, я не знаю, короче, ясно. А мы его собираемся хватать, как психа...
- Да-да, - поддержал его Глушанин. – Приезжает комиссия и констатирует его полную вменяемость, и мы... Вот тут-то мы, так сказать, и запрыгаем!
- Вот-вот, именно. Этого я и опасаюсь, - сказал Федорцов.
- Уй, какие вы все перестраховщики. - Гребе кисло сморщился. - Ну псих же он, невооруженным глазом видно, что псих!
- Александр Рейнгольдович, - Федорцов постучал пальцем по столу, - давайте это... Вполне возможно, что он и «съехал». Только надо ведь все умно сделать, неужели не понимаете?
- С добрым утром! - неожиданно звонким пионерским голосом воскликнул Кизерев.
- Что?! - не понял Федорцов.
- Светает, говорю ,- улыбнулся Кизерев.

Все посмотрели в окно - там действительно рассветало.

- Говорит пионерская зорька! - воскликнул Глушанин. - Однако, лейтенант, вы даете!..
Неожиданно зазвонил телефон. Федорцов снял трубку:
- Да. Я слушаю! Да, это генерал Федорцов! Да, докладывайте! - Слушал генерал молча, но по изменившемуся цвету лица все поняли, что что-то произошло. Кончив слушать, генерал бросил трубку на аппарат и сказал окостеневшим голосом: - Харвей Уильям Мак-лей... - Он перевел дух. - Харвей выскочил из номера в одних трусах и бегал по коридору, крича что-то про нечисть. После того, как он спрятался под ковровую дорожку, дежурная по этажу вызвала скорую, и его увезли в психушку. Это произошло два часа назад. А наши люди дрыхли, как убитые, и хватились только сейчас! - Федорцов вытер внезапно вспотевший лоб. - Едем в психушку: Немедленно.

К психбольнице подъехали минут через десять под дикий вой сирен и беспрестанное полыхание мигалок.

ПСИХУШКА.

- А они за левым ухом не чесались? - спросил Муравьев, когда Харвей закончил рассказ.
Краб склонился над канистрой, делая вид, будто закручивает крышку. Его спина вздрагивала от сдерживаемого смеха.
- Я вижу, разговор не получается, - с подавленным видом произнес Харвей. - Ты, все-таки, принимаешь меня за психа... В таком случае я буду полностью откровенен. Я - майор  Интерпола. Мое настоящее имя - Харвей.
Стоганов что-то нечленораздельно промычал, всхлипнул и произнес:
- Как мало в мире хороших людей! Жаль, что уходят они от нас слишком рано...
Муравьев вырвал из-под Краба канистру.
- Да нет, нет! Что ты! Это я так, чтобы разговор поддержать. - Он  наполнил стаканы. - Интерпол, говоришь? Это да-а! Но вот ребятки из нашего КГБ давно бы аборигенам согласие дали. И с Джоном бы сразу встретились, и равновесие восстановили бы, и тем  самым помогли бы Столице вступить в новый этап развития... А вам, пасынкам капитализма, патриотизма не хватает, способности к самопожертвованию. Хотя, Джон, если верить аборигенам, согласился!

Краб, не разгибаясь и вздрагивая всем телом, проковылял к кушетке и, сдвинув Стоганова к стенке, уткнулся лицом в подушку.
- В мире немало плохих людей... - начал говорить Стоганов и замолчал.

Харвей решил, не обращать внимания на то, что его принимают за настоящего психа, и продолжил:
- Меня интересует  один момент: все, кто общался с Джоном перед его исчезновением, отмечают его зацикливание на вакууме. Краб сказал мне, что ты имеешь к этому какое-то отношение, ну, по крайней мере, разбираешься в этом вопросе.
- Ну да, ну да, а как же - я ведь физик. Ты что, тоже хочешь узнать, из чего состоит физический вакуум? Или как вакуум сделать? Его насосом надо качать... -  Муравьев опустошил стакан. - Знаешь, есть у меня один знакомый, который создал Единую Теорию Всего. Нудная это вещь! Я ее Джону за пивом рассказал, но тебе не буду - слишком долгая история. Понимаешь, я сам толком ничего не знаю, и никто в этом мире ничего толком не знает, знает только этот самый любитель-теоретик Костя Иорин. Это он заварил всю кашу, с него все и началось. Я - простой физик, Стоганов - психиатр, еще у нас тут есть всякие  и никто, кроме Иорина, ничего внятно объяснить не сможет. Ну, начну я рассказывать, так для нормального человека мои слова покажутся бредом сумасшедшего - сплошная научная фантастика...

В этот момент на столе под халатом замигали яркие зеленые огни. Муравьев сорвал халат, и Харвей увидел какие-то непонятные приборы, осциллограф.
- Похоже, началось, - сказал Муравьев, вглядываясь в круглый экранчик. Он ткнул пальцем в слабенькую точку, ползущую над подрагивающей синусоидой. – Как тебе это правится, майор?

Харвей ничего не успел сказать. За окнами заревели моторы, завыли сирены, на окнах заплясали голубые всполохи.

Колонна автомашин влетела во двор психушки через ворота, предусмотрительно не закрытые ночным сторожем. Нежданных гостей на крыльце встречал перепуганный Сергеенко. По коридору почти бежали, впереди Федорцов, сзади остальные.
- Да вы не беспокойтесь, он в шестой... Куда он денется?.. Сам закрывал... Вы не беспокойтесь... - Сергеенко остановился у двери в палату и начал возиться с замком.
Краб открыл глаза и соскочил с кушетки.
- Инспекция что ли? - спросил он и насторожился, прислушиваясь к шуму за дверью. - Так, Шурка, быстро под тахту, нет, лучше ложись со Стогановым. Если что - ты приходил дипломную работу делать. Пиво... Куда пиво? А-а, дай-ка я допью. - Краб схватил японскую канистру и опрокинул оставшееся пиво себе в утробу, утерся рукавом...

Сергеенко наконец справился с замком, откинул засов, распахнул дверь.
- Где он?! - взревел генерал-майор Федорцов на всю психолечебницу.
Краб оттолкнул Харвея в сторону, открыл дверь и спросил стоявших в коридоре людей:
- Мужики, вам кого?
Сергеенко увидел Харвея и вбежал в ординаторскую.
- Вот он, вот  он! Я же говорил, что он здесь! Федорцов перешагнул порог.
- Това... э-э-э... Мистер Харвей Уильям Маклей, мы за вами, собирайтесь.
- Куда? - заподозрил неладное Харвей.
- В управление. До прибытия международной комиссии побудете под домашним арестом, пусть ваши психиатры сами решают, больной вы или нет. Прошу вас следовать за мной.

Харвей оглянулся. Муравьев, накрывшись с головой халатом, очень натурально сопел носом. Спокойно бегущая волнистая линия на экране осциллографа ощетинилась острыми зубцами и размазалась по всему полю изображения.

Из коридора  заглянул  Кизерев.
- Пойдем, Харвей, так положено. Мы не имеем права тебя здесь оставлять.

Харвей вздохнул, еще раз посмотрел на осциллограф и пошел следом за Федорцовым к выходу.

ANTE LUCEM (ЭКСПОЗИЦИЯ ПОСЛЕДНЯЯ)

Харвей сидел на жесткой скамейке, прислонившись спиной к приятно холодной обшивке фургона. За решетчатой дверью маячили фигуры пожилого майора и лейтенанта Кизерева. Майор с нескрываемым любопытством рассматривал Харвея, а Кизерев, подперев голову здоровой рукой, думал о чем-то о своем.

Фургон тронулся. Харвей равнодушно уставился в потолок. После того, как его вывели из ординаторской и посадили в этот фургон, на него напала апатия, полное безразличие ко всему происходящему.

Неожиданно в углу прямо из воздуха возник человек: давно небритый парень в серо-зеленом пиджаке и синих вельветовых брюках. Харвей ошалел, узнав в появившемся того, третьего из «Павильона свиноводства». Парень прошел через будку и сел напротив. Харвей посмотрел на майора и Кизерева, те даже не среагировали.
- Они меня не видят, я - галлюцинация, - сказал парень - Но у меня есть имя, фамилия, отчество - Иорин Константин Михайлович. Можно просто Костя.
- Чего тебе? Зачем явился? - спросил Харвей, успокаиваясь. - Меня тут с вашими выходками за психа держат.

Глаза майора округлились, он толкнул Кизерева в бок:
- Смотри, смотри, у него бред начинается. Может остановим машину?
Кизерев отмахнулся:
- Пусть себе бредит. Я уже насмотрелся.

- Нет, ты погляди на них! - сказал Харвей, указывая гостю на кагэбистов. - Они тебя не видят - и они нормальные люди, а я тебя вижу - и я псих!
- Это не суть важно. Пусть они тебя не заботят... Меня интересует, что ты решил?.. Ты согласен?..
- Я не пойму, на что я должен соглашаться? - Харвей посмотрел на Кизерева и на майора. - Да и как я отсюда уйду, если, допустим, соглашусь?
- Ты уйдешь туда, куда ушел Джон Уилл Пойнтер... Тебя там ждут... Ты там нужен...
- Интересно, куда это туда?
- Именно там я еще не был, я не знаю... Это более высокий уровень...
- Ты говоришь о Столице Мира?
- Разумеется, нет.
- Тогда объясни мне для начала, что такое Столица Мира?
- Явление, процесс над определенной географической точкой. Но зачем тебе это? Тобой интересуются выше.
- А если конкретно?
- Пока конкретнее не получится.
- Тогда мне не понятно, на что я должен соглашаться.
- Покинуть планету.
- Однако, вы, русские - парни с размахом. Но... Скажи, галлюцинация по имени Костя, а оттуда возвращаются? Если я захочу вернуться, у меня это получится?
Иорин пожал плечами:
- Видимо, возвращаются, коли туда попадают... Все дело за тобой...
- И еще вопрос. А почему именно я и Джон? Что, на всей планете подходящих кандидатур больше нет?
- Почему? Есть... Таких, как вы, не так уж мало... Просто, вы оказались ближе всех...
- И еще такой момент меня интересует: Джон, он как, очень хотел туда попасть? Я в смысле того, желание у него большое было?
- Не очень... Такое же, как у тебя... Он больше из спортивного интереса согласился...

Харвей посмотрел в окно. Машина подъезжала к зданию управления. Харвею всеми фибрами не хотелось в управление. «Как мне все надоело, - подумал он. Как Я устал! Что меня ждет здесь? Я для всех - псих, сумасшедший. Кизерев давно в это поверил. Майор? В его понимании я сейчас брежу. И для Интерпола я тоже... Русские докажут, что я псих, без труда докажут».
- Давай, Иорин, действуй, я согласен, - сказал Харвей. - Я готов. Как там у тебя? Заклинания? Крибле-крабле-бумс? Или у тебя волшебная палочка?
- Ты сказал... - произнес Иорин и растаял в воздухе.

Харвею стало весело. Ему вдруг подумалось, что это на самом деле обычный бред. Он растянулся во весь рост на скамейке, засмеялся и крикнул:
- Эй, лейтенант, отдыхай, сынок!

Кизерев вздрогнул и хотел что-то сказать, но машина уже разворачивалась перед подъездом управления. Кизерев стал командовать, чтобы заезжали во двор. Майор поднялся, поправил китель и тоже стал отдавать какие-то приказания шоферу. Через некоторое время машина остановилась. И тут из углов будки заструился бело-голубой туман.

«Голубая муть с белыми просветами», - подумал Харвей.
Туман быстро заполнил всю будку. Он нахлынул, обволок, поглотил... Время остановилось. Сознание поплыло. Харвей почувствовал себя рассыпающимся на тысячи блестящих осколков... Он одновременно увидел себя извне в миллионах копий и в то же время изнутри ощутил себя этими копиями... шагающими по фантастической лестнице... В высоте брезжил свет. Впереди идущие ускорили шаг. По мере того, как совершалось восхождение, свечение в вышине усиливалось. Складывалось впечатление, что там, над головой, находится совсем не солнце; может быть, фосфоресцировал туман, который заполнял высь. Через некоторое время из тумана возникли темные, гигантских размеров, не то канделябры, не то сталактиты, не то невесть что еще. Неимоверных, пугающе огромных размеров, они проступали сквозь туман, глянцево отсвечивая черными бугристыми поверхностями. Но восхождение продолжалось, никто не подумал остановиться.

По мере продвижения канделябры-сталактиты, свешивающиеся из светящейся бездны, уже не потрясали воображение своими чудовищными размерами. Возможно, это были и не канделябры, и не сталактиты, а нечто совсем иное, потому что они... дышали что ли.

В сознании возникла мысль, что скоро окончится эта нескончаемая лестница - там, куда все шли, сквозь туман четче и четче прорисовывалось ослепительными контурами белое светящееся пятно. И вдруг пятно надвинулось. Что-то замелькало рядом. Скорее всего, это были люди, но теперь это потеряло всякое значение, потому что вот он выход, а в нем стоит... И вот он уже летит рядом. И можно па него не смотреть, стало ясно,  кто это.
И вдруг он сказал:
- Hi! It’s me.
- Hi! I see, - ответил Харвей.
- Listen, Would you back?
- Where the hell? - В мозгу часто-часто замерцали бесцветные искры. Возникло видение: ночной город с огромной высоты, залитый странным, не оставляющим теней золотистым светом. - There? Down? What for?
- Well! May be you leave some kind of stuff or somebody there, don’t you? Have you left something unfinished or incomplete?
- Even if it’s right, I don’t care now! But is everybody asked that questions?
- Oh, no! Only those reached the outlet. Wut really great number of people are asked.
- Have I ony time to decide?
- Just a little, till we on.
Возникло ощущение, что наступил момент, когда можно задать самый проклятый, измучивший вопрос, и уже ничего  не изменится.
- Where are we flying to?
- To Eden, Paradise or Heaven. It has not strict signification, just like the universe.
- You make fun of me, don’t you?
- No.
- Then don’t ask silly questions. By the way is there anybody wished be back before?
- No.

Город внизу исчез...  и...
...голубой туман был везде и всюду...
...голубое с белым...
...белое с голубым...
...везде и всюду...

Когда кортеж въехал во двор, и фургон остановился, остальные машины взяли его в полукольцо. Все вышли из машин, закурили, поглядывая на фургон. Боковая дверь не  открывалась.
- Какого черта! - возмутился Федорцов. – Кто здесь?.. Лейтенант Григорьев, помогите им. Что они там?..

Глушанин опередил Григорьева. Он распахнул дверь. В тамбуре сидел Кизерев с отвисшей челюстью и, не мигая, неестественно тупо смотрел в глубину фургона. Оттуда в тамбур высовывались ноги майора, перемещающиеся и дрыгающиеся, и был слышен голос:
- Да нет его под скамейкой! Я же говорил, что нет! И дыры в полу нет... Все цело!
Глушанин отпрянул от двери.
- Что произошло?! - рявкнул Федорцов. Кизерев спрыгнул на асфальт, еле держась на ватных ногах, осмотрелся безумными глазами и очень тихо произнес:
- Исчез.

Все остолбенело замерли, кто где стоял, кто удивленно повернув голову, кто не донеся до рта сигарету, кто в испуге выпрямившись. Космическое безмолвие повисло над замкнутым пространством двора.

Раздался легкий шорох. Все, вздрогнув, как по команде оглянулись. Лейтенант Григорьев катал носком башмака камешек.

И вдруг разом защебетали птицы, переливающаяся лавина звуков скатилась во двор и рассыпалась звонким эхом.

Начиналось утро. Над Столицей Мира вставало солнце. Столица давно ждала этого и готовилась, как всегда, тщательно. Она расправила свои улицы, выгнула навстречу небу крыши домов, распушила кроны деревьев.

Солнце поднималось из серых облаков, расстилавшихся над великой равниной. Солнечные пронзительные лучи пробивали облака в тонких местах, проскальзывали в разрывы и, пронизывая туман, колыхались на волнах огибающей Столицу реки.

Столица была еще очень молода, но она уже знала, что она - Столица Мира. Где-то и близко и далеко находились другие столицы, которые тоже хотели стать Столицами Мира. Пораженные тяжкими недугами разрушения, умирающие от болезней, поразивших их из-за собственной неосмотрительной торопливости, умирающие от старости, они все претендовали на это звание и эту роль, хотя знали, что мало носить звание и играть роль, Столицей Мира надо быть, как была ею Она с еще не развившимся ядром маленького городка, с еще не обремененным мировым значением юным сознанием, но уже с проросшим зерном неподдельного величия.
Столица Мира приветствовала новое утро. В домах просыпались люди. Столица с удовольствием позволила бы им по-настоящему выспаться и набраться сил, но люди сами загнали себя в собственные законы - самозахлопывающиеся ловушки. Столица любила людей. Но любила не всех, а лишь тех, кто действительно был ею рожден, воспитан ею - этих Она считала своими детьми, они были Ее собственностью - аборигены.

Город просыпался. Но в одном из домов некий Константин Михайлович Иорин спать еще и не ложился. Поставив точку в последней строке и закрыв рукопись, Иорин загасил в пепельнице папироску и подошел к окну.

По натянутым улицам-жилам уже ползли первые пешеходы, катились машины. Начался день, и Столица Мира сосредоточилась, пристально вглядываясь в себя, внимательно следя за тем, чтобы люди, создающие Ее тело, по неосторожности не повредили его.

г. Барнаул, 1989 – 1992г.г.