Прощание с печкой. Ностальгическая новелла

Моего родного дома нет. Безжалостно, по брёвнышку разобрали его чужие люди и куда-то увезли. Но еще осталась большая русская печка, возле которой крутилась вся жизнь моей семьи, - новый хозяин решает: разобрать ли её по кирпичику или оставить как невидальщину в своём будущем особняке? И я не могу ничем помочь моей родной печке. Подтаявшим айсбергом возвышается она над кусками прогнивших досок, чурок, брёвен, передок её закопчен, бока потемнели, а там, где когда-то отогревалась я, сейчас стайка желтых осенних листьев, еще не унесённых ветром, и их пестротою моя печка словно приглашает в последний раз полежать на ней, чтобы не забыла, и словно шепчет: «Я служила тебе, я согревала твоё тело и душу и была предана тебе!» И мне грустно, больно от безысходности того, что непременно должно свершиться, но моё сокрытое «я» шепчет, утешая: что же делать, если всему и всем приходит конец? И всё же, прежде чем её не станет… Но прежде, чем тебя не станет, - вот видишь?.. ты еще жива для меня, жива! – я хочу говорить с тобою, чтобы набросать твой прощальный портрет, призывая в помощники мою ленивую память и дневниковые наброски.
«Почти весь день падает и падает густой снег, а я сижу на печке и слушаю радио: рассказывают биографию композитора Чайковского*. Как же много было в его жизни интересного!» И сколько мне тогда было? А-а, лет тринадцать. А вот еще одна запись, через листок: «Нет у меня подруги или друга, которому можно было бы доверить свою радость или горе. Была Лариска, мой дорогой Чижик, но родители увезли её далеко-далеко и, наверное, мы больше никогда не увидимся. Помню, как зимой забирались с ней на печку и вспоминали детство, мечтали о будущем!»
Ты, моя печка, шепчешь: «Но это – записи из дневника, а сама-то что помнишь?»
Прости, родная, мало. Ой, как мало! Ведь для того, чтобы осталось в памяти, надо было «завязывать узелки» о том, что когда-то уйдёт невозвратно, но детство не ведает того.
«И ты не ведала, принимая меня как данность». 
Ну да, и я… Так что зацепилось в памяти мало, и из этого «мало» - вот это: тогда мой брат преподавал физкультуру в деревне, а когда приезжал домой, то привозил мне несколько чёрствых пряников. Почему чёрствых? Наверное, всю неделю берег их для меня. Так вот, когда с этими пряниками залезала я на твои теплые, согретые недавно сгоревшими тельпушкАми кирпичи и, задёрнув цветастые занавески, подолгу их грызла, то казались они мне таким удивительным лакомством! А в твоём чреве, хранящем тепло до позднего вечера, еще томилось и молоко в крынке, покрытое темной вкуснятиной-пеночкой, и чугунок с рассыпчатой кашей или тушёной картошкой, окрашивающийся к ночи в кремовые тона...
«А ты лежала на моих теплых кирпичиках и читала».
Да, вначале - сказки. И сейчас сожалею, что тогда была ты для меня чем-то привычным, неодушевлённым, и поэтому не рассказывала тебе ни о Емеле, разъезжающем по деревне на печке, ни об Илье Муромец*, пролежавшем на теплых кирпичах целых тридцать три года, ни о бабе-Яге, которая любила погреть свою старую спину о твою, а потом на лопате поджарить кого-либо на угольках в такой же… 
«Нет, не в такой же, тогда были другие времена, другие печки».
Конечно, другие, но все они были заботливыми домочадцами, в любой день и час готовыми согреть, накормить, и даже помыть в своём жарком горниле.
«Да нет, во мне вы не мылись, мала для этого».
Нет, не мылись, но теплую воду ты всегда хранила, когда было чем натопить тебя, а если дрова сжигали и купить было не на что, то каким же айсбергом ты становилась! И уже нельзя было сунуть, промокшие от растаявшего снега варежки, в твои печУрки. Печурки… Название-то какое теплое, ласковое.
«Но помнишь ли еще слова, присущие только мне?»
Я-то еще помню… ЗагнЕтка или шестОк, на который ставили чугунок перед тем, как сунуть в огонь, заслОнка… ею прикрывали твоё устье, чтобы сохранить тепло, ухвАт, которым передвигали эти самые чугунки, а для сковородок – чАпельники, ну, а кочергОй или кочерёжками выгребали угли. Да, еще гусиное крылышко! Мама обметала им от сажи и золы шесток и вьЮшки. Шесток, вьюшка. Какие же лёгкие, улыбающиеся и точные названия!
«Ты забыла о лесенке».
Да-да, была еще и лесенка, по ней взбирались на палАти*, и её соорудил нам папа незадолго до того, как уехал в московский госпиталь, из которого не вернулся. И была эта лесенка тяжёлой и добротной, служила долгие годы. Когда я поднималась по ней и ныряла меж весёлых ситцевых занавесок, то словно в шалаше оказывалась, где слева белела одна из сторон дымохода, впереди - кирпичная тоже выбеленная стенка, а справа – деревянная перегородка. И вот так-то уютно было сидеть в морозный зимний вечер под лампой на теплых, разогретых кирпичах за этими занавесками и читать, читать!.. А как-то вместо керосиновой лампы вспыхнула и маленькая электрическая, - это старший брат Николай, приехав на каникулы, соорудил во дворе ветряк, который заряжал аккумулятор, и проводка от него тянулась к этой лампочке. Вот радости-то было!
«Скажи, а что помнят обо мне твои дети, внуки?»
Дети… Прежде чем писать о тебе, позвонила дочке: «Знаешь, что такое ухват*?» Помолчала на том конце провода и с усмешкой ответила: «Ну, наверное это то, чем хватают.» А когда спросила у внучки о кочерге*, то услышала невнятное: «Может, что-то железное?» А для чего «это железное»? Нет, не знает, а уж о чапельнике*… Вот так-то, моя роднуша. В наше трезвое время, когда пытаются разгадать все тайны природы, тем самым лишая нас того самого таинственного Нечто, поэтизирующего её, дети и внуки привыкают к тому, что вещички-поделки проносятся пред ними резвым галопом, не успевая оставить о себе памяти. Да похоже, и безугомонь людская намеренно делает вещи такими яркими и непрочными, чтобы не задерживались в памяти, - взглянул, купил, использовал, выбросил, опять купил. Ну, зачем обременять себя привязанностью к чему-то? Ведь идти по жизни налегке, не вздыхая и не вспоминая о том, что отслужило, гораздо веселей. 
«Отслужило, как и я».
Не грусти, родная, может, еще и послужишь, как служат на Руси твои сестры. Сколько их, вот таких же стареньких, с закопченными боками и трубами, стоят по деревням, согревая не только бренную оболочку, но и души! Ты знаешь, подсчитала сейчас: в моей повести о жизни мамы, упоминает она печку двадцать три раза! Значит, не зря выкладывали их посреди избы, и были они не только очагами, сердцевинами, но и эдакими детинцами, вокруг которых кучкувался, ютился быт семьи.  Вот, послушай, что запомнила она еще четырехлетней девочкой: «Привел к нам отец в хату молодого учителя, Ваней звали, стал тот у нас жить, и я сразу к нему привязалася. Полюбил и он меня, и вот бывало, залезем с ним на печку, а он и начнёть сказки читать. А во интересно! Слушаю-слушаю, да и засну.» И было это… ну да, в девятьсот седьмом году.  А вот еще:  «Помню, мамка-то уйдёть на фабрику, а мы с сестрой – похлЁбку* себе варить. Сейчас бросишь в чугунок картошки, воды… если подруга селедочную голову принесёть, то и вовси праздник. Сварим, а потом всташшым его на печку, сидим вокруг, черпаем и едим… и соседские дети, и мы. А жили они как раз напротив, и вот зимой-то как соскочишь со своей печки да как лупанёшь к ним босиком через дорогу!.. и сразу – на ихнюю, а она бо-ольшая была! Разогреешься там, наиграешься и-и назад, домой. Бяжишь, а снег под ногами!.. Когда обутый-то идешь, ведь не так он хрустить, а вот когда босиком... во когда неприятно!  Как-то по-другому хрустить и колить.»
А еще в те времена печки не только кормили и тепло семье дарили, но и считались оберегами, им придавали чудодейственную силу, и никому не давали от сгоревших в ней дров углей, боясь, что вместе с ними уйдет достаток. А невесту… Трижды обводили молодую вокруг затопленной печи, и только тогда становилась она домочадцем, а когда рождались дети, то в твои печурки прятали их молочные зубы, чтобы скорее и крепче росли настоящие. А еще головешками* пытались распознать ведьму, вылетающую на метле из трубы, и за шесть недель до Великого поста* их собирали, - как только печка вытапливалась, выхватывали по одной и заливали водой, - а под Велик день складывали под угол хаты заподозренной ведьмы, поджигали, и если та с криком выскакивала, то значит - ведьма, а если сгорала… Чудовищно, конечно, но, значит, что-то чувствовали люди в таинстве огня, углей и тепла, которое хранилось в печи по целым дням и, очеловечивая, даже подкупали: бросали на ночь в печь полено и ставили ковшик с водою, чтобы и печка, и огонь не нуждались ни в еде, ни в питье. Подкупали и домового* с кикиморой*, живших в подпечье, бросая им горсть конопли или семечек, а еще, как в той самой сказке*, которой так и не рассказала тебе, девочка в поисках братца, украденного гусями, пробегала возле печки, стоявшей в чистом поле, и та кормила её, уставшую и голодную пирожками, а когда сестричка нашла брата и снова, спасаясь от погони, пробегала мимо, то спрятала в себе.
Спросишь: а есть ли похожие сказки теперь? Едва ли. Ведь теперь наши дома и квартиры согревают батареи, обогреватели, кондиционеры, рефрижераторы… Да мало ли их, обогревательных приборов или гаджетов, - слово-то какое хищное втирается в наш «великий и могучий»! - но той ауры, которую создавали большие русские печки, вокруг них не бывает, они греют лишь плоть, а не душу. Кстати, и у сына есть такой… Правда, еще он помнит, как, приезжая зимою в Карачев, сразу забирался на тебя, бабушка подносила очищенное яичко, - съешь, внучек! - а он ел, смотрел телевизор через перегородку и теперь часы эти вспоминает как одни из самых отрадных в жизни. Да и когда учился в ПТУ*… Как-то ездил со своей группой в деревню помогать колхозникам убирать морковку, мастер водил их в пустую хату своих родственников, и они топили печку, запекая в углях картошку, а потом сидели на разогретых кирпичах, лакомились непривычным кушаньем и так-то, мол, классно было! 
А вот что сохранилось о тебе в моих записках: «Сегодня в библиотеке взяла сборник Евгения Евтушенко* «Обещание» и стихи его оказалось освежающим дождём после долгих дней жары. Сейчас мама топила печку, а я всё приставала к ней: ну, послушай, послушай!      
                Тают отроческие тайны,
                Как туманы на берегах,
                Были тайнами Тони, Тани
                Даже с цапками на ногах.
                Были тайнами звезды, звери,
                Под осинами - стайки опят…
А мама кочергой поправляла в тебе горящие головешки, отчего вспыхивали они еще ярче, освещая лицо радостным, мерцающим светом, и только поглядывала на меня.
                И скрипели таинственно двери,
                Только в детстве так двери скрипят.
                Возникали загадки мира
                Словно шарики изо рта
                Обольстительного факира,
                Обольщающего неспроста.
                Но пришла неожиданно взрослость…
И розовели мамины щеки от пылающих поленьев, розовели и мои от этих строк…»
И еще: «Под Рождество* ездила в Карачев. Спала в своей маленькой комнатке, а утром, еще затемно, проснулась от детских голосов: «Рождество твоё Христе Боже нас…» - лопотали ребята у порога, - Воссиямеро свет разума…», а я лежала, слушала, почти не разбирая слов, и на душе было светло и благостно. Может, еще и потому, что мама с ухватом уже стояла у загнетки, в хате пахло булками, а от тебя, выбеленной накануне мелом, даже в темноте исходил слабый свет и тепло». Мои счастливые мгновения, словами запечатлённые в дневнике!
«Но пришла неожиданно взрослость…» И в этой взрослости, в скоротечности суетной жизни, светлым огоньком не светятся предметы-подёнки, а охлажденные, адаптированные чувства, не привыкшее надолго сохранять в себе лики предыдущего, едва ли подскажут: «Не таинственно, до обиды нам на плечи падает снег…» Как же бездумно и неоглядно обкрадываем мы себя, забывая о том, что приносило утешение и радость, вот и о больших русских печках скоро забудем. Но всё же верю!.. хочу верить, что найдутся и те, которые станут твердить:
           Дайте тайну простую простую,
           Тайну, робость и тишину!
           Тайну маленькую, босую.
           Дайте тайну, хотя-бы одну!
-----------
*Пётр Чайковский (1840-1893) — Композитор, педагог, дирижёр и музыкальный критик.
*Илья Муромец - Один из главных героев древнерусского былинного эпоса, богатырь, воплощающий общий народный идеал героя-воина.
*Печурка - Небольшое углубление в стене русской печки, куда можно было положить варежки, носки.
*Полати — Лежанка, устроенная между стеной избы и русской печью; деревянные настилы, сооружаемые под потолком. На полатях можно спать, так как печь долго сохраняет тепло.
*Ухват, или рогач, — Приспособление, представляющее собой длинную деревянную палку с металлической рогаткой на конце. Ухватом захватывали и ставили в русскую печь чугунки. Под каждый размер чугунка был свой ухват.
*Кочерга - Инструмент из железа или другого огнестойкого материала для перемещения горящих дров и углей в топке печи. Обычно это толстый железный прут длиной около 50—100 см.
*Чапельник (сковоро;дник) - Кухонная принадлежность. Представляет собой крюк с упором на деревянном черенке, предназначенный для захватывания чап;лы — сковороды, не имеющей ручки и потому пригодной для установки в печь или духовку.
*Похлёбка - суп из картофеля.
*Головешка - Часть тлеющего или обуглившегося дерева.
*Великий пост — Центральный пост во всех исторических церквях, цель которого — подготовка христианина к празднованию Пасхи; соответствующий период литургического года.
*Домовой (кутный бог) — У славянских народов домашний дух, мифологический хозяин и покровитель дома, обеспечивающий нормальную жизнь семьи, плодородие, здоровье людей, животных.
*Кикимора — Русский и, в меньшей степени, белорусский мифологический персонаж, преимущественно женского пола.
*Гуси-лебеди — Русская народная сказка.
*ПТУ - Учебное заведение по подготовке квалифицированных рабочих по профессиям.
*Евгений  Евтуше;нко (1932-2017) - Советский и российский поэт, прозаик, сценарист, публицист, чтец-оратор.
*Рождество Христово — Христианский, государственный праздник, связанный с памятью о рождении Иисуса Христа.