Преодоление. Все жертвы мира во имя Эго!

*** «Все жертвы мира во имя Эго!»


Аудиокнига на https://youtu.be/QPCITDUPVW0


Сохранив жизнь, эстонский запад не баловал её разнообразием. Певец удил рыбу, перебивался случайными заработками и даже получал правительственную субсидию. Ему не рукоплескали восхищённые слушатели, восторженные поклонницы не вызывали на бис. Надежды и разочарования исполняли его душу, что принадлежала Поэзии и была вне форм: воспоминания и упования питали её.


Серебряная соната

Я стою у окна в серебреющее повечерье
И смотрю из него на использованные поля,
Где солома от убранной ржи ощетинила перья
И настр;жилась заморозками пустая земля.

Ничего! – ни от вас, лепестки белых яблонек детства,
Ни от вас, кружевные гондолы утонченных чувств…
Я растратил свой дар – мне вручённое богом наследство, –
Обнищал, приутих и душою расхищенной пуст…

И весь вечер – без слов, без надежд, без мечты, без желаний,
Машинально смотря, как выходит из моря луна
И блуждает мой друг по октябрьской мёрзлой поляне,
Тщётно силясь в тоске мне помочь, – я стою у окна.

1925


Двадцать три года жизни на эстонском западе (1918–1941) поэта, обожавшего русский север, со многим примиряют, в чём-то убаюкивают. Душа застывает, но не во льдах водопадного сердца, а в серых торосах молчания. Она оттаивает лишь в те мгновения, когда немудрый разговор теплит самовар или салазки мчатся с крутой горы меж густых зарослей кедров.
– Я теперь понял Северянина, – сказал А. Блок по весне в 1914 году. – Это – капитан Лебядкин. Я даже думаю написать статью «Игорь Северянин и капитан Лебядкин».
И прибавил:
– Ведь стихи капитана Лебядкина очень хорошие. (См.: В. В. Гиппиус. «Встречи с Блоком». С. 340).


Не более чем сон

Мне удивительный вчера приснился сон:
Я ехал с девушкой, стихи читавшей Блока.
Лошадка тихо шла. Шуршало колесо.
И слёзы капали. И вился русый локон…

И больше ничего мой сон не содержал…
Но, потрясённый им, взволнованный глубоко,
Весь день я думаю, встревоженно дрожа,
О странной девушке, не позабывшей Блока…

1927


1927 год.
Блок, Северянин, эгофутуризм – всё сон, как эта девушка с русым локоном и томиком стихов. Да и была ли вообще громокипящая мирская слава? Не такая же ли это выдумка, самореклама, обман зрения?
Или, от пролога до эпилога – один шаг?
1911 год. «Сон в ноябрьскую ночь»:


«Нелегко быть министром, а великим человеком и того хуже.
Все дни разобраны, все часы рассчитаны! Пошёл бы в гости, влез бы в халат, но – близится приёмный час, и надо быть в крахмальном белье и во всём авантаже!..
Попробуйте, например, представить себя в положении поэта Игоря-Северянина. Вы спросите, откуда можно знать уклад его жизни? – он сам объявляет о нём в следующем заявлении на обложке своей только что вышедшей брошюрки “Пролог эгофутуризма”.
“Я принимаю редакторов, желающих иметь мои поэзы на страницах своих изданий, по вторникам от 5 до 6 час<ов> веч<ера>. Мои условия: 1 р. за строку рукописи и годовой экземпляр издания. В некоторых случаях – gratis.
Издателей я принимаю по средам от 5 до 6 часов веч<ера>.
Начинающих поэтесс и поэтов, так часто обращающихся ко мне за советами, я с удовольствием принимаю по воскресеньям от 1 до 2 час<ов> дня.
Для литераторов, композиторов, художников и артистов я дома по четвергам от 1 до 3 час<ов> дня.
Устроители концертов и читатели принимаются мною по пятницам от 3 до 4 час<ов> дня.
Интервьюеры могут слышать меня по субботам от 2 до 3 час<ов> дня”.»

(А. Измайлов. «Тернии славы, или Сон в ноябрьскую ночь». С. 419)



Два предислова

1

Когда я в стихах фривольно
Пишу о минувшем дне,
Я делаю многим больно,
Но делали больно и мне…

Ведь всё-таки я ироник
С лиризмом порой больным…
Смешное семейных хроник
Не может не быть смешным…

Владимир Иваныч, милый!
Узнал ты себя, небось?
Ну что же, в ответ «гориллой»
И ты в меня в шутку брось!..

И все вы, и все вы, все вы,
Кого осмеял, шутя,
Простите мои напевы,
Затем, что поэт – дитя!..

2

Чем проще стих, тем он труднее.
Таится в каждой строчке риф.
И я в отчаяньи бледнею,
Встречая лик безликих рифм.

И вот передо мной дилемма:
Стилический ли выкрутас,
Безвыкрутасная ль поэма,
В которой солнечный экстаз?..

Пусть будет несколько сырое,
Обыденное во втором,
Но выбираю я второе
Своим пылающим пером!

И после Белого и Блока,
Когда стал стих сложней, чем танк,
Влюблённый в простоту глубоко,
Я простотой иду va banque!

(Из автобиографического романа «Колокола Собора чувств»)



– Это – настоящий, свежий, детский талант. Куда он пойдёт, ещё нельзя сказать; что с ним стрясётся: у него нет темы. Храни его бог. (А. Блок).
Что с ним стряслось, известно.
В годы эмиграции поэт дал более 40 концертов в Эстонии, активно гастролировал по Литве, Латвии, Польше, Германии, Чехословакии, Финляндии, Болгарии, Румынии, Югославии. В феврале 1931 года он выступал в залах Debussy и Chopin в Париже. На втором выступлении 27 февраля его слушала Марина Цветаева:

«Единственная радость (не считая русского чтения Мура, Алиных рисовальных удач и моих стихотворений) – за всё это время – долгие месяцы – вечер Игоря Северянина. Он больше чем: остался поэтом, он – стал им. На эстраде стояло двадцатилетие. Стар до обмирания сердца: морщин как у трёхсотлетнего, но – занесёт голову – всё ушло – соловей! Не поёт! Тот словарь ушёл.
При встрече расскажу всё как было, пока же: первый мой ПОЭТ, т. е. первое сознание ПОЭТА за 9 лет (как я из России)».

(М. Цветаева. Из письма С. Н. Андрониковой-Гальперн. Т. 7. С. 135)


Пролог

Вы идёте обычной тропой, –
Он – к снегам недоступных вершин.
Мирра Лохвицкая

I

Прах Мирры Лохвицкой осклепен,
Крест изменён на мавзолей, –
Но до сих пор великолепен
Её экстазный станс аллей.

Весной, когда, себя ломая,
Пел хрипло Фофанов больной,
К нему пришла принцесса Мая,
Его окутав пеленой…

Увы! – Пустынно на опушке
Олимпа грёзовых лесов…
Для нас Державиным стал Пушкин, –
Нам надо новых голосов.

Теперь повсюду дирижабли
Летят, пропеллером ворча,
И ассонансы, точно сабли,
Рубнули рифму сгоряча!

Мы живы острым и мгновенным, –
Наш избалованный каприз:
Быть ледяным, но вдохновенным,
И что ни слово, – то сюрприз.

Не терпим мы дешёвых копий,
Их примелькавшихся тонов,
И потрясающих утопий
Мы ждём, как розовых слонов…

Душа утонченно черствеет,
Гнила культура, как рокфор…
Но верю я: завеет веер!
Как струны, брызнет сок амфор!

Придет Поэт – он близок! близок! –
Он запоёт, он воспарит!
Всех муз былого в одалисок,
В своих любовниц превратит.
 
И, опьянён своим гаремом,
Сойдёт с бездушного ума…
И люди бросятся к триремам,
Русалки бросятся в дома!

О, век Безразумной Услады,
Безлистно-трепетной весны,
Модернизованной Эллады
И обветшалой новизны!..

Лето 1911
Дылицы


Последнее публичное выступление поэта состоялось в зале Братства Черноголовых 14 марта 1940 года. Это был юбилейный вечер по случаю 35-летия литературной деятельности.
Хронический туберкулёзник, зиму 1940–41 годов поэт много болел. В мае состояние резко ухудшилось, из-за чего не удалось эвакуироваться с началом войны. В октябре 1941 года Игоря Васильевича перевезли в Таллинн, где 20 декабря он скончался в возрасте 54 лет.


«Можете себе представить! Вторник, среда, четверг, пятница, суббота, воскресенье – заняты. Только и отдохнуть, что в понедельник!
И что творится в покоях поэта! С утра суетятся – издатели, редакторы, художники, фотографы, портретисты, композиторы, артисты, устроители концертов, интервьюеры, репортёры, начинающие поэты, поэтессы, почитатели, поклонницы… Что там приёмы министров, – детская игра!
Поэт, видимо, только и знает, что выступает на вечерах, позирует перед художниками, уговаривается с издателями, редакторами, беседует с интервьюерами, разрывающими его на куски!
Жаль только, что не указано, где печатаются эти интервью и на каких концертах и собраниях можно видеть поэта.
О просителях автографов, которые лично являются к великому поэту и присылают тридцать тысяч курьеров, г. Игорь-Северянин умалчивает, очевидно, по своей невероятной скромности. Но можно себе представить, как они ломятся, эти несносные честолюбцы, тщеславящиеся вниманием знаменитостей, в его двери с утра до вечера! Что там театр Станиславского или Мариинская опера!.. Жизнь за автограф!
В понедельник, вероятно, автор только и делает, что пишет автографы!..
Какой пышный, какой волшебный сон!.. Как хорошо быть поэтом и мечтателем...
Жаль лишь, что к редким избранникам приходит такая сногсшибательная слава, и один из милиардов может сказать о себе, как говорит г. Игорь-Северянин в своей брошюре в четыре странички (мал золотник да дорог):

Я прогремел на всю Россию
Как оскандаленный герой!
Литературного Мессию
Во мне приветствуют порой…»

(А. Измайлов. «Тернии славы, или Сон в ноябрьскую ночь». С. 419–420)



III

Не мне в бездушных книгах черпать
Для вдохновения ключи, –
Я не желаю исковеркать
Души свободные лучи!

Я непосредственно сумею
Познать неясное земле…
Я в небесах надменно рею
На самодельном корабле!

Влекусь рекой, цвету сиренью,
Пылаю солнцем, льюсь луной,
Мечусь костром, беззвучу тенью
И вею бабочкой цветной.

Я стыну льдом, волную сфинксом,
Порхаю снегом, сплю скалой,
Бегу оленем к дебрям финским,
Свищу безудержной стрелой.

Я с первобытным неразлучен,
Будь это жизнь ли, смерть ли будь.
Мне лёд рассудочный докучен, –
Я солнце, солнце спрятал в грудь!

В моей душе такая россыпь
Сиянья, жизни и тепла,
Что для меня несносна поступь
Бездушных мыслей, как зола,

Не мне расчёт лабораторий!
Нет для меня учителей!
Парю в лазоревом просторе
Со свитой солнечных лучей!

Какие шири! дали, виды!
Какая радость ! воздух ! свет!
И нет дикарству панихиды,
Но и культуре гимна нет!

Октябрь 1909
Петроград


IV

Я прогремел на всю Россию,
Как оскандаленный герой!..
Литературного Мессию
Во мне приветствуют порой.

Порой бранят меня площадно, –
Из-за меня везде содом!
Я издеваюсь беспощадно
Над скудомысленным судом.

Я одинок в своей задаче,
и оттого, что одинок,
Я дряблый мир готовлю к сдаче,
Плетя на гроб себе венок.

Лето 1911
Дылицы



…Близкие и родные люди, выплеснутые живым Океаном, навещают одиноких и замкнутых в себе пилотов на орбите исследовательской станции Соляриса. Удивительный сон о девушке, стихи читавшей Блока. Весь день все мысли о ней. И вечером сквозь сумрак коридора одно и то же видение – естественное, как русый локон, – тревожное, как чувство любви. Постоянные возвращения одного и того же предмета мысли, политерии. Чудища.
Океан возвращает людям их души – самое сокровенное и дорогое в них:
«…дилемма, которую мы не сможем разрешить. Мы преследуем самих себя. Политерии применили только подобие избирательного усилителя наших мыслей. Поиски мотивов этого явления – антропоморфизм. Где нет человека, там нет доступных для него мотивов. Чтобы продолжать исследования, необходимо уничтожить либо собственные мысли, либо их материальную реализацию. Первое – не в наших силах. Второе слишком напоминает убийство». (С. Лем. «Солярис»).


Всеприемлемость

Одно – сказать: «Все люди правы».
Иное – оправдать разбой.
Одно – искать позорной славы.
Иное – славы голубой.

Холопом называть профана
Не значит: брата – «мужиком».
Я, слившийся с природой рано,
С таким наречьем незнаком…

Любя культурные изыски
Не меньше истых горожан,
Люблю все шорохи, все писки
Весенних лесовых полян.

Любя эксцессные ликёры
И разбираясь в них легко,
Люблю зелёные просторы,
Дающие мне молоко.

Я выпью жизнь из полной чаши,
Пока не скажет смерть: «Пора!»
Сегодня – гречневая каша,
А завтра – свежая икра!..



Прав был Блок – действительно, детский талант. Талант, который трагедию жизни претворил в грёзофарс.
– Ты кукла. Но ты об этом не знаешь.
– А ты знаешь, кто ты? (С. Лем. «Солярис»).
Да и что можем мы знать о том великом Эго, которое ощутил в себе поэт? О том океане мысли, что звучал в нём, – Эго, воспетом им всерьёз, а не для шутки и не для пародии.
В полудрёме мы заглядываем за горизонт и вовсе не желаем избавиться от «власти вещей с её триадой измерений», перебороть скудного течения до предела политизированной жизни. Что можно знать о трансцендентальном? О том, на первый взгляд, потустороннем, но живо присутствующем в нас мышлении, не сводимом к привычному «я мыслю»?
– Мыслящий Океан, омывающий всю планету Солярис, – наблюдал Станислав Лем. Океан мысли разлит не только по глубинам и безднам планеты, Океан пронизал всех и вся:
«Живой Океан действует, да ещё как! Правда, он действует иначе, чем представляют себе люди: он не строит ни городов, ни мостов, ни летательных аппаратов, не пытается ни победить, ни преодолеть пространство. Он занят тысячекратными превращениями». (С. Лем. «Солярис»).


Поэза «Ego» моего

Из меня хотели сделать торгаша,
Но торгашеству противилась душа.

Смыслу здравому учили с детских дней,
Но в Безразумность влюбился соловей.

Под законы всё стремились подвести, –
Беззаконью удалось закон смести,

И общественное мненье я презрел,
В предрассудки выпускал десятки стрел.

В этом мире только я, – иного нет.
Излучаю сквозь себя огни планет.

Что мне мир, раз в этом мире нет меня?
Мир мне нужен, если миру нужен я.



На кантианскую «вещь-в-себе» и непознаваемость мира Северянин отвечает:
– Что мне мир, раз в этом мире нет меня? Мир мне нужен, если миру нужен я.
Мир, из которого больное воображение исключает Творца, смысл не только бытия, но и всякой захудалой вещи, – это мир, лишённый раздельности, мир, в котором нет отличия между добром и злом, большой чёрный тюремный сон Поля Верлена, беспамятство.
– Люби раздельность и лучи в рождённом ими аромате. (И. Анненский).
Но нет раздельности, если нет мысли, и весь свет превращается в одну чёрную точку, мир «свёртывается» клубком, и потом и нити клубка исчезают. Недаром правописание велит ставить точку в конце всякой мысли. Конец, точка, безмолвие.


«Человек упрямый и склонный к парадоксам мог по-прежнему сомневаться в том, что Океан – живой. Но опровергнуть существование его психики – безразлично, что понимать под этим словом, – было уже нельзя. Стало очевидным, что Океан отзывается на наше присутствие. Такое утверждение отвергало целое направление в соляристике, провозглашавшее, что Океан – “мир в себе”, “жизнь в себе”; что в результате повторного отмирания он лишён существоваших когда-то органов чувств и поэтому никак не реагирует на внешние проявления или объекты; что Океан сосредоточен лишь на круговращении гигантских мыслительных течений, источник, творец и создатель которых находится в бездне, бурлящей под двумя солнцами».

(С. Лем. «Солярис»)



Эгополонез

Живи, Живое! Под солнца бубны
Смелее, люди, в свой полонез!
Как плодоносны, как златотрубны
Снопы ржаные моих поэз.

В них водопадит Любовь и Нега,
И Наслажденье, и Красота!
Все жертвы мира во имя Эго!
Живи, Живое! – поют уста.

Во всей вселенной нас только двое,
И эти двое – всегда одно:
Я и Желанье! Живи, Живое!
Тебе бессмертье предрешено!

1912
Веймарн



Конец, точка, безмолвие.
И чтобы начать новую мысль, чтобы написать заглавную букву, нужны и ухо, и глаз, а главное – желание узость своего мышления раздвинуть до границ Трансцендентального.
– Во всей вселенной нас только двое, и эти двое – всегда одно: Я и Желанье!
И только эти двое, Я и Желанье, живы. Остальное – физиология. Остальное в «Поэзе для беженцев»:


Поэза для беженцев

В этой маленькой русской колонии,
Здесь спасающей от беззаконий
Свои бренные дух и тела,
Интересы такие мизерные,
Чувства подленькие, лицемерные,
Ищут все лишь еды и тепла.

Все едят – это очень естественно,
И тепло в наше время существенно –
С этим спорить не будет никто.
Но ведь, кроме запросов желудочных
И телесных, есть ряд мозгогрузочных,
Кроме завтраков, дров и пальто.

Есть театр, есть стихи, есть симфонии.
Есть картины, и если в Эстонии
Ничего нет такого для вас,
Соотечественники слишком русские,
Виноваты вы сами, столь узкие,
Что теряете ухо и глаз.

Если здесь, в деревушке, подобного
Ничего не найти, кроме сдобного
Хлеба, можно давать вечера
Музыкал ьно-поэзо-вокальные,
Можно пьесы поставить лояльные
И, пожалуй, плясать до утра.

Можно вслух проштудировать Гоголя
(Ах, сознайтесь, читали вы много ли
Из него в своей жизни, друзья!..).
Можно что-нибудь взять из Некрасова,
Путешествие взять Гаттерасово,
Если Нитцше, допустим, нельзя…

Но куда вам такие занятия,
Вызывающие лишь проклятия, –
Лучше карты, еда и разврат!
Лучше сплетни, интриги и жалобы,
Что давно-де войскам не мешало бы
Взять для ваших удобств Петроград!..



В эмиграции Игорь Северянин суров по отношению не столько к своим «слишком русским» соотечественникам, сколько к самому себе.
– Что нужно знать? – спрашивает он самого себя.
Видимо, рифма стихии с Россией не случайна, как, в общем-то, не случайно всё поэтическое.


«В почковании, росте, распространении этого живообразования, в его движениях – в каждом отдельно и во всех вместе – проявлялась какая-то, если можно так сказать, осторожная, но не пугливая наивность, когда оно пыталось самозабвенно, торопливо познать, охватить новую, неожиданно встретившуюся форму и на полпути вынужденно было отступить, ибо это грозило нарушением границ, установленных таинственным законом. Какой невыразимый контраст составляло его вкрадчивое любопытство с неизмеримостью, блестевшей от горизонта до горизонта. В мерном дыхании волн я впервые так полно ощущал исполинское присутствие; мощное, неумолимое молчание. Погружённый в созерцание, окаменевший, я опускался в недосягаемые глубины и, теряя самого себя, сливался с жидким, слепым гигантом. Я прощал ему всё, без малейшего усилия, без слов, без мыслей».
(С. Лем. «Солярис»)



Что нужно знать?

Ты потерял свою Россию.
Противоставил ли стихию
Добра стихии мрачной зла?
Нет? Так умолкни: увела
Тебя судьба не без причины
В края неласковой чужбины.
Что толку охать и тужить –
Россию нужно заслужить!

1925



Стихия зла и претворенье добра. Первое – стихия, второе – стихи, воскрешение давно забытых мифов.
«Проблема Солярис» в самом человечестве: мы эмигранты на родной планете. Мы ничего не хотим от неё, кроме удовлетворения потребностей своей ненасытной натуры, – еды, тепла, «интересы такие мизерные, чувства подленькие, лицемерные». И нам не важна её душа. Нам не важна и собственная душа, ведь мы её трусливо сводим к эготическому «я», которое якобы может мыслить само по себе. В силу лености и неверия наша суть неизвестна нам самим. И когда божественные видения, океанические политерии посещают поэта на его мызе в Ивановке, гений, спасающий наше мышление от убиения в самом себе, невольно пугает малахольных сородичей:
– Салонный лев, стихотворец дурного вкуса, самодовольный гордец, мнивший себя гением, – таковы ходячие суждения об Игоре Северянине. (А. Урбан. «Образ человека – образ времени». С. 529).
– О, человечество! В надсолнечной эмали начертаны слова, как упоенья вздох.
О, если бы человечество ещё умело читать! Не по складам – прописные истины букваря, а целокупными чашами восприятий – политерии света.
Какое Эго, какие силы удерживают страну на краю?..


Когда ночами

Когда ночами всё тихо-тихо,
Хочу веселья, хочу огней,
Чтоб было шумно, чтоб было лихо,
Чтоб свет от люстры гнал сонм теней!

Дворец безмолвен, дворец пустынен,
Беззвучно шепчет мне ряд легенд…
Их смысл болезнен, сюжет их длинен,
Как змеи чёрных ползучих лент…

А сердце плачет, а сердце страждет,
Вот-вот порвётся, того и ждёшь…
Вина, веселья, мелодий жаждет,
Но ночь замкнула, – где их найдёшь?

Сверкните, мысли! рассмейтесь, грёзы!
Пускайся, Муза, в экстазный пляс!
И что нам – призрак! и что – угрозы!
Искусство с нами, – и Бог за нас!..

Мыза Ивановка;
Охотничий дворец Павла I



«Впрочем, на что люди надеются, чего они ожидают от “установления информационной связи” с мыслящими морями? Перечня переживаний, связанных с существованием, бесконечным во времени, существованием столь древним, что, пожалуй, сами моря не помнят собственного начала? Описания желаний, страстей, надежд и страданий, рождающихся в живых горах при моментальных образованиях, превращения математики – в бытие; одиночества и смирения – в сущность. Но все эти знания невозможно ни передать, ни переложить на какой-либо земной язык. Любые поиски ценностей и значения будут напрасны».
(С. Лем. «Солярис»)


1911-й год:


Элегия

Вы мать ребёнка школьнических лет,
И через год муж будет генералом…
Но отчего на личике усталом –
Глухой тоски неизгладимый след?

Необходим для сердца перелом:
Догнать… Вернуть… Сказать кому-то слово…
И жутко Вам, что всё уже в былом,
А в будущем не видно и былого…



«Впрочем, не таких, скорее поэтичных, чем научных, откровений ожидают сторонники Контакта. Даже не признаваясь себе в этом, они ожидают откровения, которое раскрыло бы перед ними суть самого человека! Соляристика – возрождение давно умерших мифов, яркое проявление мистической тоски, о которой открыто, в полный голос, человек говорить не решается. А надежда на искупление – глубоко скрытый краеугольный камень всего здания соляристики…»
(С. Лем. «Солярис»)


Эст-Тойла. 1915-й год:


Что за счастье!

Что за счастье – быть вечно вдвоём!
И ненужных не ждать визитёров,
И окружных не ткать разговоров, –
Что за счастье – быть вечно вдвоём!

Быть с чужою вдвоём нелегко,
Но с родною пьянительно сладко:
В юбке нравится каждая складка,
Пьётся сельтерская, как «Клико»!..

И «сегодня» у нас – как «вчера»,
Но нам «завтра» не надо иного:
Всё так весело, бодро, здорово!
Море, лес и ветров веера!



«Но неспособные признать эту правду соляристы старательно обходят любое толкование Контакта. Они причислили его к лику святых, с годами он стал для них вечностью и небом, хотя вначале, при трезвом ещё подходе, Контакт был основой, вступлением, выходом на новую дорогу, одну из многих дорог…»
(С. Лем. «Солярис»)


1916-й год:

*   *   *

Быть может, и любит, да только не скажет…
Да только не скажет и чувств не покажет.
А раз не покажет – так что в этом толку.
Да, что в этом толку – любить втихомолку.
Надеждой терзает, надеждой тревожит…
А может быть вовсе не любит? Быть может!



Сколько дорог ведёт человека к его Контакту с Живым Сущим?! Живое всегда открыто и всякая теодицея надумана: не надо оправдывать трансцендентальное за всё то зло, что без берегов, – мы сами сооружаем его. Иногда полезно посмотреть себе в глаза и заметить бревно, когда столько рассказано и открыто, а мы всё не видим и не слышим.
Живое любит.
– А может быть вовсе не любит?
Сомнение от недостатка взаимного чувства. Живое любит – быть может, как женщина, втихомолку. И с тем же материнским страданием Живое помогает появиться на свет малому человеческому «я»:
– Меня ожизнил Бог, экстазом осиянный!
Любовь Живого необманна, – ибо, если закрался обман, не было бы того действия, когда над бездною появились любовь и небо, душа и плоть.
Дерзкий полёт над землёй. Усталый клин. Страна без границ. Солярис великолепным сиянием поражает глаз. Земля чайками взмывает в небо. Трагические руки радостно простирать к ним – и лететь, лететь на Север.
– Что Эрик Ингрид подарил? Себя, свою любовь и Север.
И более не надо ничего – «всё Эрик Ингрид подарил».
Право, мы никогда не были одиноки, ведь с нами неизменно великое Эго, Живое Сущее, с которым плодоносен и златотрубен наш полонез. Любовь и Нега! Наслажденье и Красота! Все жертвы мира, принесённые и приносимые лишь для того, чтобы звери бежали из зоопарка, птицы покинули клетки. Ингрид прозревает: влюблённый Эрик целует её; кругом только снег без грязи и долгая жизнь без вранья.


«Итак, Океан существовал, жил, думал, действовал. Возможность свести “проблему Солярис” или к бессмыслице, или к нулю, мнение, что Океан – отнюдь не Существо, а поэтому мы ничего или почти ничего не проигрываем, – зачёркивалось навсегда. Теперь люди, желают они того или нет, должны учитывать такое соседство на пути их экспансии, хотя постичь его труднее, чем всю остальную Вселенную».
(С. Лем. «Солярис»)


Кто осмелится идти за поэтом? От мира надежд и иллюзий, от частного «я» к миру идей и свершений, к мыслящему Эго трансцендентального. Таков путь творчества, жизненный путь. Это экспансия бытия над небытием, смысла над бессмыслицей. Выбор за нами, и только в нём наша свобода, – ночи отчаянья и вечный полярный день. Над ослепительной белизной севера к чёрной полоске земли белых журавлей перелёт.


Эпилог

II

Я выполнил свою задачу,
Литературу покорив.
Бросаю сильным на удачу
Завоевателя порыв.

Но даровав толпе холопов
Значенье собственного «я»,
От пыли отряхаю обувь,
И вновь в простор – стезя моя.

Схожу насмешливо с престола
И ныне, светлый пилигрим,
Иду в застенчивые долы,
Презрев ошеломлённый Рим.

Я изнемог от льстивой свиты,
И по природе я взалкал.
Мечты с цветами перевиты,
Росой накаплен мой бокал.

Мой мозг прояснили дурманы,
Душа влечётся в Примитив.
Я вижу росные туманы!
Я слышу липовый мотив!

Не ученик и не учитель,
Великих друг, ничтожных брат,
Иду туда, где вдохновитель
Моих исканий – говор хат.

До долгой встречи! В беззаконце
Веротерпимость хороша.
В ненастный день взойдёт, как солнце,
Моя вселенская душа!

Октябрь 1912






БИБЛИОГРАФИЯ

1. Аверинцев С. С.  Предварительные заметки к изучению средневековой эстетики // Древнерусское искусство. М.: 1976. С. 371–397.
2. Акимов Б. Эгофутуризм. http://slova.org.ru/n/egofuturizm/
3. Блок А. А. Дневники 1901–1921 // Собрание сочинений. Т. 7. М.-Л.: Госуд. изд-во худож. лит-ры, 1963. С. 19–426. http://silverage.ru/blokdnevniki/
4. Брюсов В. Игорь Северянин // В. Брюсов. Собрание сочинений. Т. 6. М.: «Художественная литература», 1975.
5. Гофман Э. Т. А. Советник Креспель // Новеллы. М.: «Художественная литература», 1983.
6. Гиппиус В. В. Встречи с Блоком //  В. В. Гиппиус. От Пушкина до Блока. М., Л.: Наука, 1966. С. 331–340.
feb-web.ru/feb/classics/critics/gippius_v/gip/gip-331-.htm
7. Гумилёв Н. С. Анатомия стихотворения // Полное собрание сочинений. В 10 т. Т. 7. Статьи о литературе и искусстве. Обзоры. Рецензии. М.: Воскресенье, 2006. С. 240–243. https://gumilev.ru/clauses/4/
8. Гумилёв Н. С. Жизнь стиха // Там же. С. 51–60.
https://gumilev.ru/clauses/1/
9. Гумилёв Н. С. Наследие символизма и акмеизм // Там же. С. 146–150.
https://gumilev.ru/clauses/2/
10. Гумилёв Н. С. Читатель // Там же. С. 235–240.
https://gumilev.ru/clauses/3/
11. Гумилёва А. Николай Степанович Гумилёв // Николай Гумилёв в воспоминаниях современников. М.: «Вся Москва», 1990.
https://gumilev.ru/biography/37/
12. Декарт Р. Рассуждение о методе. М.: Изд-во АН СССР, 1953.
13. Измайлов А. Тернии славы, или Сон в ноябрьскую ночь // Игорь Северянин. Царственный паяц: Сборник. СПб.: Росток, 2005. С. 419–420.

14. Лем С. Солярис // Собрание сочинений в 10 томах. Т. 2. М.: «Текст», 1992.
15. Лорка Ф. Г. Из писем // Об искусстве. Сборник. М.: «Искусство», 1971. С. 161–180.
16. Мандельштам О. Северянин И. Громокипящий кубок. Рецензия // Полное собрание сочинений и писем в 3 т. Т. 3. Проза. Письма. М.: Прогресс-Плеяда, 2011. С. 90.
17. Окуджава Б. Несколько слов об Игоре Северянине // Е. Кривошеев. «Я Россию люблю – свой родительский дом…» / Аврора. 1987. № 5. С. 81.

18. Северянин И. Беспечно путь свершая… // Сочинения. В 5-ти т. Т. 5. СПб.: Издательство «Logos», 1996. С. 36–38.
19. Северянин И. Игорь-Северянин беседует с Игорем Лотарёвым о своём 35-летнем юбилее // Там же. С. 161–163.
20. Северянин И. Образцовые основы // Сочинения. В 5-ти т. Т. 5. СПб.: Издательство «Logos», 1996. С. 82–85.
21. Стендаль. О любви // Собрание сочинений в 12 томах. Т. 7. М.: «Правда», 1978.
22. Урбан А. Образ человека – образ времени // Серебряный век. Поэзия. Серия «Школа классики». М.: «Аст Олимп», 1997.
23. Фрейд З. Я и Оно // Психология бессознательного: Сборник произведений. М.: «Просвещение». 1990. С. 425–439.
24. Ходасевич В. Ф. Русская поэзия: Обзор // Собрание сочинений: В 4 т. Т. 1.: Стихотворения. Литературная критика 1906–1922. М.: Согласие, 1996. С. 407–424.
25. Цветаева М. Письма. Т. 7 // Собрание сочинений: в 7 т. М.: Эллис Лак, 1995. 848 с.
26. Wilson C. Beyond the outsider. Pan Books Ltd: London, 1966.




Аудиокнига на https://youtu.be/QPCITDUPVW0

http://www.ponimanie555.tora.ru/paladins_I.html