Чувство опыта. Часть 1

Если ты говоришь кому - то, что вырос на улице, значит, последующий за этими словами удар по щам тебя не огорчит. Ответишь - ты свой. А нет - соврал, а таких здесь не любят. У нас было, как в сказке, три дороги, а за спиной бабий яр. Больница для бедных, морг и тюрьма. Такие вот достопримечательности Шевченковского района, одного из самых старых и ущербных, бедных, разъебанных и серых районов города. И, если присмотреться поближе, все три дороги насквозь пропитаны равнодушием, и окровавленная трава на выжженных предыдущими поколениями тропинках имеет тусклый зеленоватый отлив, оттенок той грязно-оливковой краски, которой красят стены в школьных спортзалах. Фасады зданий, синие таблички с изображением государственного герба везде одинаковы, будь то министерство образования или пенитенциарное учреждение. Суть неизменна, тебя везде подстригут под насадку и окунут ****ьником в грязь. и в этой предсмертной агонии, в шаге от небытия или счастья, ты будешь цепляться за жизнь так крепко и с таким неподдельным азартом, как будто вся эта канитель имела хоть какой-то смысл, как будто вечное равнодушие промозглых районов - в тебе самом, в каждой уставшей улыбке, в проебанном у обочины детстве, в первой выкуренной сигарете и последнем предупреждении участкового милиционера.

Обезьянники на всех станциях метро обустроены по одному типу. Некоторые даже настолько похожи, что трудно догадаться, сидя в клетке, находишься ты на станции Демеевская или Дорогожичи. Правда, красная ветка в этом плане отличилась, на Черниговской , Дарнице и Лесной милицейские деружки, обклеенные объявлениями с лицами пропавших людей или особо опасных преступников, стоят прямо посреди перрона. Мы сидели в одной из этих пластиковых будок, я рассматривала фотороботы а Женя ревела, так, как будто её задержали за вооруженное нападение на инкассаторскую машину, совершенное группой лиц по предварительному сговору, а ни за распитие в неположенном месте. Да и знали мы тогда, какие места для этого дела подходят, а какие нет? В тот зимний вечер, ясный и погожий январский вечер, сотрудникам пришлось немного с нами повозиться. Пузатые, неуклюжие патрульные в пыльных фуражках бежали за нами без энтузиазма, преодолели несколько десятков метров по свежему льду и сдулись, на больше их не хватило. Менты орали нам что-то в след, но я не могла разобрать слов, а Женя уже тогда начала ныть, что ей пора домой. Женя бубнила фоном, снег отражал свет уличных фонарей, поблескивал на крышах киосков, таял на лакированной коже моих ботинок. Позже, когда мы курили, стоя у стеклянных дверей метро, к нам подошли сзади и, взяв за шкирку, затащили в эту будку. Я никогда раньше не задумывалась о том, что закон настолько близок а синяя форма, сшитая киевской фабрикой Мальвы, или Барвы, или ещё какой-нибудь подобной сомнительной конторой, настолько паршиво скроена. С фотографической точностью я запоминала расположение предметов в отделении, количество звездочек на пагонах. И никогда эти вещи не менялись, никогда чашка, стоящая на столе возле белых папок не была чистой внутри, всегда её потресканную эмаль украшали чайные разводы. Женя просила не звонить её родителям, а её пугали тем, что придется написать им на работу, что у её отца, занимающего высокую должность будут проблемы. Со мной не говорили, меня отказывались замечать. Позже я поняла почему. а ещё поняла, что человеку всегда дышат в спину и целятся в голову. Конечно, не сотрудники органов. Берите выше. Долг. Закон. Родина.

В школе мне казалось, что подростковый возраст, тогдашнее мое состояние - репетиция настоящей взрослой жизни. И я училась любить искренне, училась убегать с уроков, проползая под камерами на втором этаже, так, чтобы мне нечего было предъявить. Редко учителя орали вслед мою фамилию, когда я уже вылезала из окна мужского туалета. А за воротами школы меня ждали друзья, ребята постарше с бандитскими рожами, как о них говорили родители моих одноклассников. Никто из мам и пап этих ботаников не хотел, чтобы их чадо общалось со мной. в обломках фраз, в той ненависти, с которой они обращались к нам, выброшенным за борт уличным детям, хватило бы яду отравить целый табун лошадей. А их порядочных, воспитанных и самодовольных долбоебиков тянуло ко мне, словно магнитом.

В столовой у меня был свой стол. Он стоял у выхода, подальше от окошка раздачи, отдельно от остальных парт. Мы с девочками пили там чай на больших переменах. Этот дешевый стол из дсп ничем не отличался от остальных, на нем не было никаких особых отметок, но он всегда был свободен, за него никто не садился даже тогда, когда все места были заняты. Восьмиклассники хлебали остывший суп стоя, девочки и мальчики с параллели стоя давились своими сосисками в тесте. Многие ученики уже тогда, в столь юном возрасте носили дизайнерские вещи. У большинства из них были планы на будущее, четкий график, расписанный с точностью до минуты, большие перспективы и гаранты. Я пила свой чай, десятикопеечные помои, где две ложки заварки на три литра кипяченной воды. Но я сидела за своим столом. У окна.