Деревня

С чего бы начать? Этот вопрос возникает часто. Он проникает во внутренности,  съедает тебя изнутри, доставляя нестерпимую боль, разумеется, не физическую. Особенно, когда речь заходит  о жизнеописании другого человека, в данном конкретном случае, вероятнее всего, выдуманного автором, но оттого не менее реального. Конечно же, говорить так – чересчур высокомерно и, быть может, опрометчиво, ведь, иной раз, автор, особенно неопытный, может при создании персонажа очень сильно в нем отразиться, но это, на мой взгляд, не является показателем фиктивности героя. Даже реальные люди, то есть обитающие с нами в одной и той же реальности, могут быть одновременно очень похожими, фактически неотличимыми, и, все же, очень разными. И как бы банально все это ни звучало, считаю своим долгом также сказать и то, что далее речь пойдет о чем-то таком, к чему не хочется писать никакого вступления, так что просто представим, что была найдена книга, своего рода дневник, и в нем было обнаружено следующее.


Я -  свой  палач, я  - свой самый  злостный мучитель, я  - своя самая измученная жертва.

Замерзшая речка, лесная опушка и старый деревянный дом. Это мое любимейшее место из всех, здесь я родился. Вернее сказать, здесь произошло мое второе рождение. Воспоминания очень яркие, помню даже конкретный момент, точную минуту начала своей второй жизни. Похищение произошло три недели, четыре дня и 28 минут назад. В этот момент  мужчина и человек, его пленивший, находились именно в этом старом деревянном доме на берегу замерзшей речки. Что творилось в голове у похитителя, никто не знал,  а вот пленник, у которого не было возможности говорить весь этот долгий срок заточения, казавшийся ему вечностью, вспоминал всю свою жизнь, с самого начала. Началом он полагал один  эпизод из своего восьмилетия:
-А солнце-то засияло, - хрипло проговорил старик,  сплюнув немного крови и улыбнувшись, - люблю солнце.

-Да, я тоже, - ответил мальчик, вздохнув.

-Чего ты хочешь, дитя?

-Я хочу узнать, как жить, для чего? – сказал мальчик.

-Что ж , пожалуй, главная истина состоит в том, что ее нет. Не могу дать тебе совета, потому как сам прожил жизнь не так, как следовало бы, а как следовало, и не знаю.

-А кто-то знает?

-Ты либо узнаешь это, либо всегда пребываешь в неведении, третьего не дано. Но и так, чтобы кто-то знал с самого начала практически не бывает, это происходит чаще постепенно и, как правило, очень неоднозначно.
-Понятно, - ответил мальчик, старик посмотрел на него, ожидая увидеть, было ли понимание в душе у этого ребенка или же он просто говорил так. Однако глаза мальчика и все его лицо были столь таинственны и закрыты для восприятия мужчины, что он решил оставить это, поверив на слово.
Они сидели, пока старик не умер, а мальчик не встал и не пошел дальше, все для себя решив.

Шли годы, мальчик становился мужчиной, его звали обычным человеческим именем, каких никто толком не знает сколько. Что было бы, если  вместо того старика, попавшегося ему на тротуаре умирающим, был бы другой? А какая, к черту, разница? Сослагательное наклонение не для нас, не для живущих, оно только для нас-умерших, тех миллиардов наших воплощений, которые умирают в течение нашей жизни, пачками каждый день, если не час, хотя у кого-то гораздо реже. Это утверждение, конечно же, справедливо только для жизни с основой в выборе, а не в фатуме. Никто не может сказать, какой именно мы живем.

Мужчина начал медленно, но верно становиться стариком, и это не нравилось мальчику внутри него. Потому он и решил стать кем-то таким, кто никогда  не состарится.  Обыденность не должна быть обыденной, рутина не должна быть рутиной, жизнь не должна быть клеткой.

Преодолевая все мыслимые и немыслимые человеческие возможности, он бежал изо всех сил. Двигался навстречу солнцу. Не смея отворачиваться и бояться, не думая о том, что его там ждет. Подобно Икару, обожженному солнечными лучами и упавшему с неба, падал и он. Долго летел на дно, то ли приближаясь, то ли отдаляясь от желанного светила. В этот момент его сердце переполняли любовь ко всему живому и эйфория.

Когда бы он ни бежал, всегда делал это под музыку и стихи, свои музыку и стихи. Его талант был его следом в истории, именно за него он остался в сердцах миллионов.

Он был не один, таких как он были единицы из великих, десятки из неизвестных великих, сотни из талантливых и тысячи из желающих. В определенном смысле, их можно было назвать бегунами. Они бежали за главной наградой всей нашей жизни: ответом и удовлетворением - высшим блаженством.

Закрыв глаза и глубоко вдохнув, он пустился в свое обычное плавание по океанам забытья и безумия. Он сам не знал, что именно мотивировало его, двигало им, но что бы это ни было, оно обладало огромной силой и привлекательностью. Не красотой, а именно привлекательностью, как бывает привлекательной боль в определенные минуты жизни. Боль не в том значении, какое она имеет для, скажем,  изощренного мазохиста, но боль для обычного среднестатистического человека. Как же он ненавидел это слово – «среднестатистический». Отвратительное, оно представлялось ему гниющей плотью, смердящим дерьмом, лежащим посреди дороги в раскаленное летнее утро под палящим солнцем. Впрочем, подобным образом ему виделись многие другие слова и понятия, бывшие в  широком употреблении. Как то: «амбициозный»,  «легитимный», а одно из самых ненавистных – «ненормальный». Казалось бы, последнее несколько выделялось из общего списка, состоящего из более чем тысячи смысловых единиц. «Смысловые единицы» - так он иной раз называл слова.

Тем местом, где он сделал остановку, сам того не ожидая, оказалась простая деревня с не менее простыми людьми. Обитатели попросту влачили свое существование, по крайней мере это было так в глазах незваного гостя.

Рано утром, когда солнце только взошло, в деревне запел петух.  Жители нехотя поднимались, зевая и кряхтя. Вскоре, жизнь крестьян заиграла полным ходом, по крайней мере это было так в глазах незваного гостя.

-Где я? – спросил мужчина у первого увиденного им прохожего.

Ответа не последовало, и он решил, что ответ не нужен. Его ноги громко шаркали по иссушенной мерзлой земле в этом синем мирке. Под его глазами были синяки, пальцы ног поминутно сводило от холода. На душе было как никогда одиноко. До того, как он оказался здесь, вдохнул здешний воздух, одиночество никогда не было таким ощутимым.

И даже когда его тело покинуло деревню, он все равно остался там, мечтая проникнуть хоть в один из закрытых домов, открыть хоть одну дверь, - деревня представлялась ему чем-то необычным и интересным, достойным внимания. Его взгляд, бег остановился на ней не просто так – здесь он смог ощутить нечто большее, чем равнодушное безразличие, что-то его зацепило. Здешняя простота была особенной, такой, которая могла заставить искать в ней сложное. Омут, озеро этих мест обладало своей глубиной, и бегун хотел ее вобрать, нырнуть в нее, хоть это и было остановкой в его забеге, поворотом в сторону от намеченного пути в никуда. «А, может, - думал он, - это и есть то, что я бессознательно ищу всю жизнь или хотя бы часть этого чего-то.»

Когда поселение осталось далеко позади, мужчина обнаружил в себе непреодолимое желание туда вернуться, его одержимость росла и подпитывалась, все дальше отдаляя его  и от забега, и от изначального, увиденного им образа. Сновидения более не вдохновляли его на новые совершения и шаги, а лишь мучили упущенной, потерянной, никогда, быть может, и не бывшей к нему благосклонной  мечты. Да, пусть странной, необычной,  а кому-то может показаться, что и глупой, но мечты.

Была ли это задетая гордость, просто любопытство искателя или же судьба, он не знал. Но, никогда не пытаясь туда вернуться, он все больше там застревал.  Мальчик внутри него кричал и плакал, пытаясь возвратиться на намеченный курс, но что-то, будь то собственные фантазия и непонятые чувства или же реальная сила, имеющая какой-то внешний источник, не отпускало его. Одержимость завладела им, такая одержимость, какую он прежде и не знал. Оставленная,  когда-то встреченная в пути деревня заполняла все его мысли:

«Я все время вижу ее во снах. Она всегда предстает такой, какой я хотел бы ее видеть, но и такой, какая она есть, одновременно. То есть, по сути, я вижу то, что никогда не сбудется. Я, может, не совсем правильно выразился, я хотел сказать не такой, какой я хотел бы ее видеть, но в проявлении тех чувств по отношению к некоторым вещам и, в частности, ко мне, какие я хотел бы, чтобы она испытывала. Может, я несу ахинею, но, по правде, не думаю, что это так.
Помимо этого, мне все время снится сон про смерть, будто я иду по лестнице и натыкаюсь на какое-то физическое препятствие в виде некоего напора музыки, транса, пребывания в некоей нирване. Это препятствие в какой-то момент становится частью моего пути, и препятствием уже не является. А после этого странновато-туманного пути наступает мрак. Потому что я не могу знать про завтрашний, не существующий в реальный момент день, потому что я могу анализировать только настоящий или прошедший момент времени.
Потому я и знаю, что прожитое мной однажды было реальным: в тот день я не знал, куда двигаться дальше.  Моя жизнь на какую-то секунду была закончена. Чтобы потом начаться вновь или прекратиться навсегда.
Станок шумел очень громко, красный свет ослеплял, мешая думать. В ушах был монотонный шум, излучаемый гнетущей атмосферой, что казалась высосанной из прогнивших цветов.
-ЧТО ЗА БРЕД? ЧТО ЗА БРЕД? – Кричал парень, на котором была  красная кожаная куртка и желтые носки, торчащие из белых кед. Он держался за голову, и на него больно было смотреть. Глаза лопались от напряжения, в ту секунду я всем существом чувствовал его боль.
Я отвернулся и увидел девушку в белом платье, держащую в руках осколок стекла, ее глаза были как стекло, ее волосы были мокрыми, ее ноги были грязными и изрезанными.  Ее губы дрожали, с них поминутно слетали какие-то невнятные звуки, напоминающие слова. 
-Пастр…манкли…прости, - услышал я, а потом почувствовал сильную боль в животе – осколок стекла проник в мои внутренности, вот только это был не просто осколок стекла, нечто куда большее. Было ли произошедшее тем, что действительно случилось или всего лишь плодом моего воображения? Этого я не знал, да и не стремился узнать.  Просто потому, что так или иначе оно было реальным, настоящим, истинным вне какой-либо ограниченной действительности.»

Не стоит и говорить, что бежать мужчина больше не мог. Мальчик внутри не умер окончательно, ведь только он и был движущей силой этого человека, но тем не менее его голос потерял былую силу. Время, обстоятельства, искусственность и тяжелая, липкая атмосфера вновь начали давить на бегуна, прекратившего свой бег. Именно в этот момент и произошло похищение, длившееся три недели, четыре дня и 28 минут до момента моего перерождения.

Когда мужчина, наконец, застрелился, его пленник был освобожден от пут, теперь это был просто человек, каких миллиарды. Именно он и пишет сейчас это, именно он, выйдя из деревянного дома на берегу замерзшей речки, смотрит на желанную деревню, все так же равнодушно взирающую на него.

Единственное, что изменилось, была готовность остановиться, повернуть назад, просто побыть какое-то время на месте, появившаяся в моем сердце. Было ли это ошибкой? Не знаю, потому что сослагательное наклонение не для живых. Получу ли я что-то? Не знаю, потому что будущего нет у меня в руках. Стоило ли оно того? Безусловно.
Сейчас у моего тела не было двух пальцев ноги, и ногти на левой руке были содраны. Но, стоя здесь, у замерзшей реки, грея свое лицо под лучами выглянувшего солнца и испытывая мучительную боль, а также настоящий страх, который был неведом тому мне, я чувствую только одно. Я чувствую себя живым, и ей я обязан уже тем, что, может и не зная об этом, она заставила меня это почувствовать. Мой путь лежит туда, а это останется здесь.

На этом записи заканчиваются.