Барнаул - Столица Мира гл. 3

Барнаул - Столица Мира

Глава 3 ВТОРНИК

УТРО

В 7-30 Харвей проснулся. За стеной, в 805-ом номере, стояла мертвая тишина, и Харвей не стал туда звонить, решив обойтись без помощников, которые только  мешают.

Возле лифта толпились желающие им воспользоваться. но лифт, судя по огонькам на табло, проскакивал или не доходил до восьмого этажа. Харвей повернул к лестнице. Около стола дежурной, облокотившись на конторку, стоял дед вахтер. Он и дежурная о чем-то оживленно беседовали. Увидев Харвея, дежурная замолчала. Дед же сделал вид, будто что-то изучает на столе. Харвей догадался, что разговор шел о нем.
- Здравствуйте, - сказал Харвей, отдавая дежурной ключ от номера.

Дежурная поздоровалась. Дед хитро сощурился, окинул Харвея взглядом, сдвинул фуражку на затылок и стал похож па петуха, перетоптавшего всех кур в округе и вдруг увидевшего свеженькую курочку.
- Здорово, сынок, - сказал он надменно. – Американец? Аль с Европы к нам занесло?
«Невероятно! Как они во мне разгадывают иностран¬ца?» - подумал Харвей и сказал:
- Из Европы. А что вас интересует?
- А то, что по-нашему чисто говоришь, сроду не догадаешься, что враг. - Дед цыкнул зубом. - Значит, говоришь, капиталист... Дома-то чего ж не сиделось? Загорал бы себе в Монте-Карле на каком-нибудь там лазоревом берегу.
- Не сидится что-то в Монте-Карло, не загорается.
Дед повернулся к дежурной:
- Слыхала, Маргарита? В Монте-Карле не сидится! С жиру капиталисты бесятся, к нам в Сибирь поперлись! Нет, ты мне скажи, Маргарита, ты, когда нибудь слыхивала, чтобы я от нехрена делать в Монте-Карлу катался, в казино ихнем рублишко лишний спустить?
Маргарита улыбнулась:
- Да что ты, Иннокентьич?! Какое Монте-Карло?! Ты, наверное, за свое вахтерство столько рублишек насшибал, что тебе впору Багамские острова откупить и на них водкой торговать!
Вахтер сплюнул досадливо:
- Дура-баба! Языком не молоти зря! При чужих разве можно?!
- Да какой он чужой? - Маргарита лукаво посмотрела на Харвея. - Все они свои становятся, когда после закрытия до пива приспичит. Что ж он, бизнеса не понимает?

В это время двери лифта открылись, выпустили мужчину, в котором Харвей узнал швейцара из ресторана. Мужчина подошел к ним. Вахтер подмигнул швейцару и спросил Харвея с затаенным  ехидством:
- Так ты пошел куда, сынок? И куда ж ты пошел? За пивом? Или по делам каким?
- В библиотеку, дедуль, надумал. Решил посидеть в читальном зале часок. - Харвей создал на лице улыбку шире американской.
- А-а, запросы сурьезные. - Дед осклабился, прогнал с  конторки несколько мух и вдруг, одернув китель и поправив фуражку, строго спросил:
- Ты вроде в библиотеку собирался, сынок? Так пошто стоишь? Там, поди, заждались тебя? Места все позаймут и не почитаешь нынче?
- Я успею. У меня там бронь, как в самолете.
- А то бежал бы в читалку, нечего меня от службы отвлекать. Гляди, Маргарита, западная система: один зубы заговаривает, другие номера обчищают. Давай, иноземец, не отвлекай от работы. Поболтали - и гудбай... Дуй в библиотеку. Там в читальном зале с мухами не кому бороться. Библиотекарши-то народ слабый, насекомыми зашуганный... А будешь приставать да от работы отвлекать, милицию вызову, и попрут тя, родненького, с номеру долой!..
Харвей растерялся, но тут в разговор вмешался швейцар из ресторана.
- Погоди, Иннокентьич; ты так всех постояльцев разгонишь. - Он повернулся к Харвею с просветленным выражением лица. - Я извиняюсь, а вас какая литература интересует?
- С кем имею честь? - Харвею надоело говорить ни о чем. Он не понимал, зачем с ним затеяли разговор эти  люди: - специфический вид проведения досуга, кто переболтает?
- Я специалист по культурным связям, я и швейцар, и сторож в ресторане. Василием зовут. Можно просто Вася.
- И что  вас конкретно интересует, Вася?
- Д|а вот, стою, смотрю - человек приехал из заграницы. Поднялся в такую  рань... Уж не на смену ли, думаю?' Дай, думаю, поинтересуюсь, куда в такую рань иностранцы спешат?
- А иностранцы, оказывается, спешат в библиотеку. Вас что-то смущает?

Василий пробежал колючими глазами по Харвею, словно прощупывая, словно не глаза это были, а две радарные установки.
- Отнюдь, не смущает меня ничего. Знаем мы ваши библиотеки. Вам если  чего понадобится после отбоя - обращайтесь. Я завсегда на посту, с полным наличием.
- Ну, если вы на посту... Тогда не смею отвлекать, - сказал Харвей и направился к лестнице.

Он вышел из гостиницы и остановился, ориентируясь, в какую сторону идти. Харвея интересовало отделение милиции Центрального района города Барнаула. Адрес Харвей знал, план города сидел в голове, крепко-накрепко заложенный спецами Центра. И Харвей пошел: по Красноармейскому проспекту до улицы Интернациональной и по ней направо; он не плутал и совсем неплохо прогулялся, любуясь контрастами застройки на протяжении своего пути.

АНДРЕЕВ И ВОВА РУБЛЕВ.

Очнулся Андреев в 12 часов дня в квартире у Вовы Рублева. Под ним скрипнул старый, весь в пятнах диван. На табурете, стоявшем рядом, Курт различил стакан, на-половину наполненный вином. Выпив его, не ощущая никакого  вкуса, просто, как  воду, Курт закричал:
- Рубль!
- Чего  тебе? - послышалось из кухни, и появился сам  хозяин квартиры. По его лицу было видно, что он находится в таком же состоянии, как и Курт. - Еще будешь? - спросил он, показывая глазами на пустой стакан па табурете. - Пошли па кухню, с закусем лучше пойдет.

Курт поднялся и, заправляя рубаху в брюки, пошел на кухню. Его мутило, но он шел довольно твердо и прямо, благодаря великой силе - привычке.
Они уселись за небольшой кухонный стол, на котором стояли уже початая бутылка портвейна, блюдце, полное кильки, и лежала горка хлеба. Рубль молча налил по полстакана. Также молча, выпили.
- С утра твоя Галька приходила, - пережевывая кильку, сказал Рубль. - Я тебя ей не  показал. Да она и не искала. Сказала, что ты в трезвяке и просила, чтобы я пошел тебя выкупил. Вот, четвертную дала. – Рубль выложил на стол четвертную. - Чего делать будем?
Курт закурил. Вино приятной прохладой разлилось внутри, но окончательно головная боль еще не прошла.
- Сейчас допьем, - он показал на бутылку портвейна - и поедем на ВДНХ, в «Павильон свиноводства». Ты ведь сегодня выходной?
- Да.
- Значит, так и сделаем.
- Звонил Полуночник, - сказал Рубль. - Появился клиент.
- Кто?  Немец? Американец?
- Не сказал.

МЛАДШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ ГРИГОРЬЕВ.

Нужный номер дома на улице Интернациональной Харвей отыскал без труда. Отделение милиции центрального района располагалось в четырехэтажном здании. Харвей вошел, предъявил дежурному удостоверение, поднялся на четвертый этаж, пройдя по коридору, увидел кабинет №60 и, постучавшись, открыл дверь.

Младший лейтенант Григорьев встал ему навстречу, приветливо улыбаясь:
- Ждал, ждал, - проговорил он, пожимая руку Харвею. - Вот, садись, - указал он на стул рядом со столом. Может, чай? Нет? Ну, я заварю, а там посмотрим.
Он достал из сейфа чайник и папку с бумагами. Папку передал Харвею.
- Вот розыскное дело по пропаже Джона Уилла Пойнтера. Здесь все протоколы опросов свидетелей, приятелей, в общем, все. Изучай, а я чай сделаю.

Харвей взял папку, раскрыл, полистал. В папке, кроме фотографии Джона и снимков какого-то помещения, было много стандартных бланков с мелко написанным текстом.
- Это я потом посмотрю, - сказал Харвей. - Давай, Игорь, так... Ничего, что я сразу на «ты»? – Григорьев с равнодушным видом махнул рукой. - Сам расскажи в общих чертах... как да что... в детали я потом вникну. - Харвей достал сигареты, протянул пачку Григорьеву.
- Не курю. - Григорьев улыбнулся. - Но пепельница есть. - Он пододвинул хрустальную салатницу по  столу к Харвею. - С чего начинать-то? - Он поглядел в окно, постучал кончиком  карандаша по столу. - Версий - полмиллиона. Самое первое, что приходит в голову - это убийство. Правда, не ясно с какой целью. Вторая - побег. Тут мотивы могут быть такие: надоело в клинике, не захотел лечиться дальше, что-то не понравилось, вот и сбежал. Третья версия - это похищение. похищение с целью выкупа или получения какой-либо информации.

Засвистел чайник.
- О! - сказал младший лейтенант Григорьев. – Сейчас чай  пить будем. - Он  занялся приготовлением  чая.

А Харвей подумал: «Есть и еще версии. Например: русские убрали Джона, узнав, что он агент ЦРУ. Допустим, Джон стал обладателем некой особо секретной информации, утечка которой нанесет большой вред государству... Или не убили, а запрятали в своих застенках, имитируя дурацкое исчезновение из клиники. Мотивы могут  оставаться теми же самыми».
Григорьев тем временем поставил ему и себе стакан с  чаем и сел за стол.

- Ну так вот, - продолжил он. - При желании, особо не напрягаясь, можно понапридумывать что угодно... - И он, словно прочитав мысли Харвея, изложил его версии, добавив одну свою, что ЦРУ само выкрало или покончило с Джоном Пойнтером, чтобы спровоцировать инцидент и обострить и без того натянутые отношения с  Западом.

«А что, - подумал Харвей, - это тоже версия».

- А  что, - продолжал говорить младший лейтенант Григорьев, глядя своими серыми глазами в глаза Харвею, - это тоже версия. Только и она, и другие версии без доказательства так и останутся версиями.

В ответ Харвей очень пристально посмотрел на Григорьева. О том, что русские не подарки, его предупреждали, особенно о таких вот младших лейтенантах, как Григорьев. «Серьезная предстоит работа», - подумал Харвей.

Григорьев что-то поискал в ящике  стола.
- Так что... работа предстоит серьезная, - заявил он, демонстрируя высший пилотаж в прочтении мыслей на  расстоянии.

Харвей всерьез заподозрил неладное. «Что это? - подумал он. - Телепатия? Или случайное совпадение? Если телепатия, то на какое расстояние... Интересно! А каково тогда приходится его подследственным на допросах?»

Григорьев, ничего не говоря, взглянул хитро на Харвея и стал прихлебывать горячий чай из стакана.

Харвей потрогал свой стакан. Он обжигал пальцы.
- А как, все-таки, насчет  ЦРУ? - спросил Харвей, специально  расплывчато формулируя  вопрос, предоставляя возможность Григорьеву самому догадываться, что его, Харвея, конкретно интересует.
- А что  ЦРУ? - невозмутимо спросил Григорьев. – Джон был агентом американской спецслужбы – ребенку ясно. Вы сами в Интерполе о данном факте информированы. Следовательно, доступ к секретной информации Пойнтеру был перекрыт раз и навсегда. Что тут непонятного? Вот и все ЦРУ.
- А как же те три версии: убийство, похищение, бегство?
- Да тоже никак. Никаких зацепок нигде и ни с кем. Да в папке все есть, прочитаешь. - Григорьев поставил пустой стакан. - Джон жил, работал, конечно, общался с  людьми. Все  опрошены, опросы запротоколированы, показания проверены на десять раз... Ты вот пей чай, а то остынет. - Григорьев откинулся на спинку стула.

Беря уже почти остывший стакан, Харвей спросил:
- А сам-то ты, что по поводу дела думаешь?
- Что я могу думать, если ничего нет? Нет ничего, понимаешь? Что тут думать? Искать надо. Трупы, которыми мы располагаем на сегодняшний день, к Джону Пойнтеру никакого отношения не имеют. Всесоюзный розыск объявлен. Будем ждать и будем искать. Наверняка, он в бегах. За что его было убивать? В карты он не играл, значит, крупных долгов по проигрышам не было. Долларами не спекулировал, скандалов избегал, по кабакам не шастал, хотя ресторан у него находился под боком, он обедал и ужинал в столовых. Женщины? У нас  за ресторанную «конторщицу» никто убивать не будет, тем более, я уже говорил, что он ресторанов не посещал.
- А его не могли убить в психушке?
- Ерунда! Кому это надо?!
- Допустим, не убили, а запрятали куда-нибудь еще подальше... - Харвей посмотрел в потолок, - скажем, для экспериментов? О ваших психиатрических больницах у нас много разного говорят...
- Ерунда! - сказал Григорьев раздраженно. - Напридумывать можно что угодно! Вот ты сам съездишь и  поглядишь...
- А вы, конечно, взяли и мне все-все показали!..

В этот момент дверь открылась, и в кабинет вошел лейтенант Кизерев. Несмотря на жару, Кизерев был одет в черный дерматиновый пиджак и фланелевую клетчатую рубашку с длинным рукавом. Он, приветствуя, поднял руку:
- Мое вам с кисточкой! Здорово, Игорек! – поздоровался он с Григорьевым. - Привет, Боря! - он легонько хлопнул Харвея по плечу… - Сегодня решил самостоятельно? Отчего не разбудил?
- А зачем? - Харвей усмехнулся. - Вы, как у русских говорится, с устатку, измотанные   бессонной ночью, государственными заботами...
- Красиво излагает,- сказал Кизерев улыбающемуся Григорьеву. - Ты, я вижу, Борек, с городом освоился, отделение сам нашел...
- Ну а что? Ты так и будешь за мной хвостом мотаться? Мне, как помнится, гарантировали полную свободу?

Кизерев  поправил  очки.
- Почему - хвостом? Для прикрытия. Ты наших условий не знаешь. У нас хоть и спокойнее, чем в Чикаго  или где-то там на Тайване, а вот один уже пропал, концов найти  не можем...
Харвей усмехнулся. О Тайване Кизерев специально сказал - осведомленностью хвастает. И про исчезновение намек понятен - пугает.
- Ты неправильно понял намек, - сказал улыбчивый младший лейтенант-телепат. - Сергей совсем не то имел в  виду. Он не намекал  вовсе. Дело-то, сам  понимаешь, Нешуточное.
- Какие могут быть шутки! - вспылил лейтенант Кизерев. - Дело международным скандалом пахнет. Я просто обязан тебя хоть издали, но сопровождать для прикрытия. А если откровенно говорить, вдруг ты помимо Интерпола и на ЦРУ подрабатываешь? Даже и без ЦРУ, вдруг ты полезешь, куда, куда тебе не положено?

Харвей повертел в пальцах пустой стакан.
- Не пойму, что вам мешает дело сразу и окончательно засекретить?
Уши Кизерева покраснели, он снял очки.
- Коллега, не валяйте дурачка! Займитесь делом. А засекречено оно или нет - выясните в процессе работы.

Григорьев встал и принялся наливать чай на  троих.
- Сергей, чем занимаешься сегодня? - спросил он у Кизерева. - Очень занят?
- Да похоже, что так. - Кизерев взял стакан двумя пальцами, дуя на него. - А что?
- Из «сотого» звонили… «сотый» - это магазин, - пояснил он для Харвея, -  пиво привезли, нам оставят. Для разрядки пиво - это вещь, а то мы что-то обстановку обострили. Рыбка есть. Ну как? - Григорьев посмотрел на Харвея. - В интересы международного дела пиво как  вписывается?
Харвей пожал плечами:
- Я, собственно, не против. А как само дело? – Он постучал по папке пальцами.
- Да как дело? - Григорьев опустошил свой стакан. – Пей чай, вот пока и все дело. Выдать документы на руки я, разумеется, не имею права. Будешь со мной работать, вон за тем столом. Можешь мой стол присовокупить. Так, вроде, договаривались? - Он посмотрел на Кизерева. Тот кивнул головой. - А сейчас, значит, я быстренько  соберусь, и мы тронемся...

Харвей подумал, что как-то несерьезно получается: дело такое ответственное, а тут пиво. Может, у них порядки такие? Может, ему с непривычки все нелепым кажется. И вдруг в голове возникла отличная мысль.
- Мужики! - произнес он уже неоднократно слышанное обращение. - А если нам того?.. За пивком и бумаги полистать?.. Как бы между делом, а?
Оба лейтенанта переглянулись. Лица их приобрели типично русское выражение любопытства, смешанного с удовлетворением.
- Наш парень, - сказал Григорьев одобрительно. Он взял папку с материалами и сунул ее  в дипломат.
Кизерев улыбнулся:
- Значит, покатили? Возражений у иностранной стороны нет?
Харвей согласно кивнул:
- И не мешало бы где-нибудь перекусить, скоро ленч.
- Линчевать мы не против, линчевать мы любим, - сказал Кизерев.
- Обязательно полинчуем, - сказал Григорьев.

МУРАВЬЕВ АЛЕКСАНДР ЮРЬЕВИЧ.

Муравьев Александр Юрьевич родился поздней осенью 1956 года. Мама Саши была большой любительницей педагогики, и это не могло не отразиться на ребенке; папа умел зарабатывать хорошие деньги и поддерживал благосостояние семьи на твердом, приличном уровне. Отсюда неодолимая тяга Саши к элементам сладкой жизни. Красиво жить не запретишь, тем более, не запретишь хотеть красиво жить, И Саша хотел. Он отрабатывал манеры, позы, почерк, набирал лексикон, но, несмотря на мощный прессинг объективных и субъективных факторов, стяжателя из Саши не получилось, и вместе с тем пропал в нем великолепный актер. Учась в средней школе, Саша съездил отдохнуть от утомительных пионерских дел в престижный пионерский ла¬герь. Отдых оставил в его душе неизгладимый след, и Саша чуть было не избрал карьеру политического лидера, но... Но тлетворное влияние физиков и лириков: Саша пробует рисовать, писать стихи и заниматься в физматшколе. В области Искусств ему повезло более, чем везло когда-нибудь в прошлом и будущем - появилось несколько весьма удачных стихов, которые, будучи положенными на музыку, стали популярны в довольно широком кругу барнаульской общественности; кроме того, Саша оказался замешанным в создании первой версии Романа Века... Пить Саша начал, как и все в Барнауле, рано, но начинал он красиво: из хрусталя, с деликатесами, при мягких светотенях полумрака и под музычку. Это уже потом, в славные годы учебы в университете, он докатился до того, что пил с будущими выдающимися историками, физиками, химиками страны на стройках, в подвалах, на скамейках у кинотеатров и даже в стройотряде. Наивно было бы ожидать от Саши, который вырос в Александра, других форм поведения в общественных местах, когда сама общественно-политическая система забуксовала у всего мира на виду. Как своеобразная форма защиты Александром, чисто интуитивно, был выбран цинизм. Скоро интуитивное сменилось объективным, и Александра, первый раз в жизни пригласили в КГБ. Пригласили сдать нерекомендуемую к чтению литературу, а именно - повесть А. и Б. Стругацких «Гадкие лебеди». И тогда Александр понял, что он меченый, что теперь от социальных невзгод его спасет лишь высокий профессионализм ученого-физика.  Хорошие специалисты нужны при любом режиме. Александру Юрьевичу уже не требовалось объяснять, что если он не упрется лбом во что-то одно, если он не начнет грызть это что-то одно, упираться и грызть до победного конца, неминуем крах, крах его как субъекта. И Александр Юрьевич закусывает удила и рвет вперед. Служба в армии отпадает как сама собой разумеющаяся нелепость, женитьба - дань природе и сложившимся традициям - отодвигается по вектору времени на возможно дальний срок. Но шараханий избежать не удалось. Сначала - свадьба. Потом наука физика, словно магический кристалл, засверкала перед Александром Юрьевичем бесчисленными гранями своих многочисленных направлений. Это продолжалось, пока не родился сын, и пока суровая местная действительность не швырнула Александра Юрьевича в лоно аспирантуры, указав ему тем самым место и тему действия. Суровая местная действительность...

Был шестой час вечера. Муравьев Александр Юрьевич неторопливо поднимался от ЦУМа вверх по Ленинскому проспекту к Октябрьской площади. Он любил такие прогулки. На Октябрьской площади он садился в автобус №18 и отбывал в район прописки и постоянного места жительства, в район со странным названием Поток. А сейчас он совершает променад и думает, что не мешало бы при такой жаре пивка хапнуть, что вот сейчас где-то в далекой ФРГ его приятель Женька Глушанин наверняка пьет баварское темное и наверняка не откажет себе в баварском светлом или еще в каком; там, у проклятых капиталистов, говорят, много разных сортов. «А что остается мне? - спрашивает он себя. - Что остается мне, простому советскому человеку? Глотать тополиный пух да пыль с копотью? Пить газированный кипяток из сифилисных стаканов? Стаканы-то мыть некому! Пиво выпускать, наверное, тоже некому. Есть только кому пить! Потрясающая ситуация! Еще есть кому жрать, орать и пальцем указывать. Производить некому. Вот так-то!» Неожиданно его мысль метнулась в другую сторону. «А что, если поехать на ВДНХ, в «Павильон свиноводства?» Точно! И Стоганов наверняка уже там. Сейчас позвоню ему домой, и, если дома нет, значит, уже в «Павильоне».
Александр Юрьевич зашел в таксофон и стал шарить по карманам в поисках двушки. Случайно он поднял голову и увидел проезжающую мимо по проспекту «Чайку». Александр Юрьевич остолбенел и забыл про двушку, потому что в «Чайке» на заднем сидении сидел... Да нет, не может того быть! Глушанин же в Гамбурге! Или приехал? А почему его жена ничего не сказала? Еще не знает? Скрывает? На кой? Но причем тут «Чайка»?

Александр Юрьевич выскочил из таксофона на тротуар и увидел, как «Чайка» разворачивается на переезде и едет по Ленинскому проспекту в обратном направлении и останавливается у Дома политпросвещения. Дверца открывается, и из машины выходит... Да нет же! Не может того быть! Глушанин же в ФРГ, в Гамбурге! Может быть, это кто-то очень похожий? Расстояние приличное, толком не разглядеть... Александр Юрьевич досадливо хмыкнул, и тут глаза его остановились на проезжавшем мимо белом «Москвиче»-фургоне, за рулем которого сидел бывший одноклассник, наглючий скромняга, вечно живущий в долг и куда-то надолго пропадающий в недосягаемое, Серега Кизерев собственной персоной. Рядом с Кизеревым сидел какой-то тип, вырядившийся в белую сорочку и галстук, но сам Кизерев... Весь такой  деловой... «Этот-то когда машину водить научился? - подумал Александр Юрьевич. - Хоть с этого долги стрясу. Он замахал рукой, но было уже поздно подавать стоп-сигналы умчавшемуся прочь «Москвичу».

В НОМЕРЕ У КИЗЕРЕВА.

В гостиницу коллеги сыщики прибыли лишь к шести вечера. Пошли в номер к  Кизереву. Харвей расположился на полу, поставив рядом стакан и положив пред собой папку. Григорьев и Кизерев расселись в креслах, полусерьезно полушутя обсуждая между собой неожиданные перспективы Барнаула как будущей столицы мира. Харвей раскрыл папку, рассмотрел снимок Джона, снимки палаты №6, снимки дверей палаты, снимки окна той же  палаты с улицы и изнутри, пробежал глазами список оставшихся вещей Джона, перекинулся на текст.

«Джон Уилл Пойнтер... - ага, дата рождения, ага, краткая биография, ага, - ...прибыл в страну 30-го июня 1986 года... - ага, - ...проживал в гостинице Барнаул в 804-ом номере...» - Ага!
- Так он что, в моем номере жил?! - спросил потрясенный Харвей.

Кизерев и Григорьев, оборвав разговор на полуслове, удивленно посмотрели на него. Кизерев поставил стакан с пивом на палас, кинул в рот кусочек леща, пожевал.
- Мы думали, ты знаешь, - сказал он, что-то соображая. Мы тебя специально в этот номер поселили, думали, так удобней будет. Обстановку-то все равно изучать… его жилище-пристанище...  Так  ведь? Тебе же удобней!..
- Я, собственно, не возражаю, только что же вы раньше молчали?
- Тебе же объяснили, - сказал Григорьев. - Все думали, что ты в курсе, и твои в Центре в курсе. Хотели как лучше...
Харвей ничего не ответил и уткнулся в папку. Кизерев и Григорьев обменялись многозначительными улыбками и возобновили прерванный разговор.

Харвей читал:
«…работал без претензий, в конфликты с администрацией не вступал... – ага, не был, не был, ага, - ...принимал участие в субботнике... Даже так! – 23-го марта 1987 года был доставлен в клинику на улице Луговой... - ага, - бригаду вызвала дежурная по этажу после того, как Джон Уилл Пойнтер выскочил из номера в коридор, ненормально выглядя: в растрепанной одежде (на себе имел носки и трусы), со смертельно бледным лицом, остановившимся взглядом, производя при этом нечленораздельные звуки. На поставленный ребром вопрос прибежавшего вахтера «Наелся что ли?» отвечал по-английски, отрывистыми фразами: «Это только начало... Сдвиги есть...» и еще что-то из физики глубокого вакуума (что именно, вахтер не успел запомнить). На попытку врача успокоить его Джон Уилл Пойнтер дерзил, цитируя какой-то древний трактат египетских жрецов, восклицая: «Все придет на круги своя, и станет град малый и далекий Барнаул Столицей Мира!..» Был доставлен в клинику, где дежурным врачом Сергеенко поставлен диагноз: буйное помешательство... ara-а, так значит, - ...к больному применялись следующие методы терапии...» - Ну, это мне неинтересно, хотя нет, надо посмотреть...

- Тебе  наливать? - спросил  Кизерев, раскупоривая новые бутылки.
Харвей молча пододвинул стакан, продолжая читать дело:

«...26 марта во время утреннего обхода было установлено, что больной Джон Уилл  Пойнтер исчез».
Харвей взял наполненный стакан и поглядел на лейтенантов. Те  замолчали.
- Что-нибудь не ясно?-  поинтересовался Григорьев.
- Может, мне спуститься и мяса в ресторане заказать? - спросил заботливо Кизерев. -  А то ты рыбу почему-то не ешь!..
- Ничего не надо, - ответил Харвей. Он снова открыл папку.

«...делом занимался младший лейтенант Григорьев... - ага, - ...прибывший из Москвы старший следователь МУРа майор... - та-ак, фамилия неразборчиво написана, наверняка специально, - ...дело отложено до выявления новых фактов».

Харвей прекратил чтение.
- Слушай, Игорь, вот здесь - «Барнаул – Столица Мира», жрецы... Сдается мне, что-то в этом есть. - Пиво туманом ударило в голову. Харвей приподнялся на локте с паласа, закурил. - Вот тут, по-моему, как-то... - Харвей пощелкал пальцами.
Кизерев широко улыбнулся:
- «Барнаул - Столица Мира»? Это наши рокеры местные... Сгоряча в шовинизм провинциальный вдарились... Это у них пройдет.
- А как же тогда трактаты жрецов?
- Лазаря штучки,- хмыкнул Кизерев.- Он там, кстати, по делу тоже проходит.

Григорьев отмахнул от себя выпускаемый Харвеем дым и полюбопытствовал, осматривая обглоданные рыбьи скелеты:
- У нас рыбки больше нет, не осталось нигде?
Харвей вернулся к изучению дела, кое-что читая, кое-что бегло просматривая. Тонким почерком, видимо, григорьевским, рябили протоколы опросов.
-У нас время-то есть? Тут много читать, - сказал он, глядя на часы.
- Время терпит, - ответил Кизерев. - Изучай толком. Тебя никто не торопит. А мы пока в «сотый» позвоним, есть идея позвонить, тьфу ты, повторить...

Харвей вооружился карандашом, бумагой и принялся досконально изучать свидетельские показания.

Кизерев с Григорьевым звонили. Потом Григорьев ушел, а Кизерев курил, пуская дым в потолок.

Харвей довольно быстро прочитал дело, закрыл папку и подал ее Кизереву.
- Уже?! - удивился тот.
- Уже.
- Ну, ты у нас мастер! Что-нибудь записал? Неужели не нашел ничего интересного?
- Я запомнил все, что меня заинтересовало.

Кизерев поправил очки на раскрасневшейся переносице. он явно не поверил, но  промолчал.
Харвей, дотянувшись до телевизора, включил его. Серый экран озарился изнутри таинственным светом, покрылся рябью  и погас.
- Вдарь ему в бочину, - сказал Кизерев.
- Кому?
- Телеку, кому ж еще!
- Как так - вдарь? Я такого русского слова не знаю. Ударь?
- Ну, пусть будет - ударь, какая разница. Вот так, кулаком. - Кизерев лениво поднялся, подошел к телевизору  вразвалку, как подходят штангисты к штанге, и нанес в бок телевизору страшный удар.

Телевизор проехал по тумбочке несколько сантиметров и рявкнул на весь номер: «Не стреляйте в меня, я еще не допил свое пиво!..» И тотчас на экране возникло четкое, хотя и черно-белое, изображение: беснующаяся толпа; толстый, бородатый тип в очках у микрофона, барабанная установка... Телевизор проревел что-то нечленораздельное и отключился, послав в качестве прощального привета медленно гаснущую точку в центре экрана.

Кизерев  пожал плечами:
- Не сдюжил. Бывает. А, кстати, ты видел этого толстого в очках? Это Лазарь. Это он первый начал вопить про  Столицу Мира.

ЛАЗАРЬ СЕРГЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ.

Сережа родился в марте 1961 года. Он рос беспокойным, хулиганистым мальчиком. Не было ни одной оставленной строителями бочки с краской, которую он не опрокинул бы, не было ни одного женского общежития, в окна которого он бы не подглядывал. Может быть, именно поэтому по окончании школы в Сережином аттестате среди сонма троек красовалась единственная хорошая оценка - 4 по астрономии. Очень этим гордясь, Сережа идет работать - точить втулки для оборонной промышленности. Через год втулки ему надоедают, и, чтобы их больше не точить и в глаза не видеть, Сережа устраивается воспитателем в пионерский лагерь, устраивается на три сезона. Выгнали его к концу первого. Причиной столь бурного отторжения новоявленного воспитателя послужило отсутствие у последнего педагогических способностей. И Сергей Александрович поступает в педагогический институт на факультет иностранных языков, решив, что при помощи этого самого иностранного языка на досуге можно будет поддерживать связь с вражеской агентурой. К тому времени он уже два года поет в различных малоизвестных вокально-инструментальных ансамблях города Барнаула. В изобилии пьет пиво. Результат не заставил себя ждать: до первой сессии он так и не дотянул; в знак траура вышел на Ленинский проспект - центральный проспект города - в изодранных джинсах с одной единственной штаниной в наличии... Потом пришла эпоха работы па книжном складе с потрясающим окладом в 92 рубля. Лазаря не интересуют деньги, его интересуют книги, которые он беззастенчиво ворует, ворует и читает. Таким вот неординарным, беззастенчивым способом он окунается в мировую литературу. И еще - рок-музыка; эта штука зацепила его накрепко. Все это в дальнейшем сказалось. А если вспомнить, что в детстве он пел в хоре мальчиков и даже два раза ходил на уроки к педагогу по классу трубы, то становится понятным, почему во время службы в армии он попадает в солдатский народный хор. Лазарь окунается в безбрежный океан тоталитарного искусства, а такие произведения, как оратория Червинского «Партии слава» и прочее подобное, оставляют в его душе незаживающие раны.

После службы в армии Лазарь тусуется в разнообразных ансамблях и псевдорок-группёшках, продолжает в изобилии пить пиво и состоит в членах городского географического общества. Маясь от бездействия, он решает стать режиссером массовых праздников и подает заявление в Алтайский государственный институт культуры, получает двойку за сочинение, но поступает. Будучи студентом, любит выступать на фестивалях политической песни в городе Ашхабаде, мотивируя свою любовь тем, что там его никто не знает и, стало быть, «можно отрываться па полную раскрутку». По окончании института Лазарь Сергей Александрович остается работать в институте главным выдумщиком и младшим преподавателем на кафедре  режиссуры праздников.

Казалось бы, наступило время эйфории, но не тут-то было. Лазарь решает устроить или организовать что-нибудь заметное и достойное и вскоре, в содружестве с одним своим знакомым, создает городской рок-клуб, собирает группу из ни кому не нужных музыкантов дилетантов, сочиняет программу, делая упор на хорошо замаскированную стилизацию в музыке и ненавязчивую шизоидальность текстов, и добивается успеха. Лазарь и его группа «9» легко покоряют окрест лежащие сибирские города, местная газета публикует скандальные, не имеющие к Лазарю никакого отношения статьи о рок-музыке, но с его фотографиями в качестве иллюстраций. Да только мало этого Лазарю. Он мечтает о собственном альбоме, нормально записанном нормальном альбоме...

Лазарь стоял на краю сцены, простерев руки над гудящей толпой. Барабаны грохотали, как камнедробильная машина, но все равно, чего-то в звуке не хватало. Аполлон, обросший и похожий на снежного человека, лупил по тарелкам что было силы, ударная установка ходила ходуном, и со стороны казалось, будто Аполлон старается попасть палочками во все барабаны одновременно. Андрюхииу гитару опять не слышно. Что он там играет - сам черт не разберет, но зал ревет - значит, все в Порядке. Олежин бас и Тимины клавиши прослушивались нормально, и опять оба играли каждый в своем темпоритме.
«Лишь  бы к концу вставки сошлись, - подумал Лазарь. И снова Олежа не настроил свой бас!  Ч-черт! - Лазарь сделал «шпагат» Зал ответил взрывом хохота. Лазарь сделал  «ласточку». Зал взорвался свистом и овациями. - Так, сейчас пауза. Вот она!»
Аполлон вдарил (по другому и не скажешь) одновременно по всем тарелкам и тут же заглушил их. Олежа закончил риф чуть позже.
«Бабками» надо наказывать! - разозлился Лазарь. - Рублем по заднице надо  бить!»
Проступила Андрюхина гитара. Андрюха выскочил к самой рампе, припал на колено и начал выдавать на публику почти фирменный проигрыш.

«Ого, чего они в мою вещь понавпихали! - удивился Лазарь. - Опять без меня репетировали! Надо будет посмотреть, что они играют, а то я уже сам не знаю, как свои песни играть!»
Погас фронтальный свет. Сверху, тускло разгораясь и плавно набирая яркость, зловеще смотрели в зал три прожектора. Поддали дыма, и три световых столба, пробежавшись по многоголовой, ревущей народной массе, впились в центр сцены. Тима на клавишах вступил в пререкания с Андрюхиной гитарой. С небольшим опозданием к ним подключился Олежа. Аполлон зачакал восьмыми по хэту, сейчас  он перейдет на  «дубль».

Лазарь напрягся. Повторялась прежняя история: неведомая сила подкрадывалась к нему, поднимаясь откуда-то снизу. Лазарь широко расставил ноги, прижал локти к бокам, сопротивляясь обволакивающему воздействию. «Опять! Опять! - пронеслось у него в голове. - Сегодня не буду! Нет! Надо хоть раз выдержать! Нет!»

Аполлон перешел на «дубль».

Словно холодная волна накрыла Лазаря с головой, и его понесло куда-то над сценой и над бушующим залом. Он уже ничего не видел и, чтобы не упасть, вцепился в стойку микрофона руками и заорал, совершенно себя не контролируя:
- Говорит радио Барнаула! Говорит радио Барнаула! Барнаул - Столица Мира! Барнаул - Столица Мира!

И тут же наваждение спало, отпустило, исчезло. Лазарь вытер вспотевший лоб, растерянно  оглянулся.
Аполлон, работая одной рукой, второй красноречиво крутил у виска. Лазарь отмахнулся и вступил с некоторым  опозданием:

Поставьте меня в чемодан!
Закройте на висячий замок!
Положите на кромку прибоя!
Отдайте на волю ветрам!..

Зал ревел...

СПИСОК. ЗАПИСКА.

Дверь распахнулась, и в номер вошел Григорьев. Он ухнул тяжелый дипломат па стол.
- В «сотом» кончилось! - почему-то радостно заявил он. - Пришлось под «шпиль» идти, завсекцией к ответственности привлекать.

Харвей посмотрел на раздувшийся дипломат. «Хватит. На сегодня достаточно», - подумал он и сказал, поднимаясь:
- Я, ребята, пожалуй, пойду отдыхать. Мне давно пора делать бай-бай.
- Нда-а, - поджал губы Кизерев.
- Пусть он сам, как ему хочется, - сказал Григорьев. Кизерев  махнул рукой.
- Ну ладно. А завтра? Что ты планируешь на завтра, коллега? Или тайна?
- Тайн нет, сказал Харвей. - Я хотел бы  осмотреть личные  вещи Джона.
- Что ж, это можно, - Кизерев потянулся. Только давай не завтра, давай послезавтра. Завтра голова деревянная будет.
- Можно и послезавтра, не горит. Ну, так я вас покидаю. Всем  гуд бай.
- Ауфвидерзеен, - ответили Кизерев и Григорьев Одновременно, словно заранее тщательно отрепетировали этот момент.

В своем номере Харвей включил телевизор, и тот нормально заработал, без зуботычин и пинков. Харвей убрал звук, упал в кресло. Был двенадцатый час ночи, по телевизору шло что-то типа «новостей». Харвей вытянул ноги и сосредоточился, вспоминая наиболее ценные места из материалов уголовного дела.

В деле «лежало» человек сорок с их биографиями и подробнейшими отчетами чуть ли не за каждый прожитый день с момента рождения. «Потрясающая память у людей! - восхитился Харвей. Из рабочих и врачей, из друзей и знакомых он выбрал лишь тех, с кем Джон Уилл Пойнтер имел более-менее постоянные связи. И тогда возник следующий список:
1. Виктор Пахомов (кличка Краб). Санитар Психушки. Контактировал с Джоном в числе последних.
2. Владимир Сергеенко. Лечащий врач Джона. Контактировал с Джоном в числе последних.
3. Александр Андреев (кличка  Курт). Младший мастер крутильного цеха ЗСВ. Находился с Джоном в очень близких отношениях.
4. Сергей Лазарь (кличек много). Рокер. Лидер группы с зашифрованным названием «9». Автор гипотезы о столичной сущности города Барнаула. Часто пил с Джоном  пиво.
5. Александр Муравьев. Физик-теоретик. Аспирант АПИ. Человек из науки. Часто пил  с Джоном  пиво.

«Конечно, ничего нельзя утверждать наверняка, - подумал Харвей. - Подозрения без фактов - пустой звук. Но чутье подсказывает, что что-то в этой пятерке особенное, что-то эдакое... Необходимо лично встретиться с этими людьми и опросить их еще раз».
Харвей расслабился, гоня прочь все мысли, и пустым взглядом уставился в потолок. Может человек себе позволить такое? Просто глядеть в потолок  и все, и больше ничего! В голове так пусто-пусто. Что-то шевелится в подкорке, но наружу не выползает, и от того тело погружается в расслабляющую приятность, в общемировую эйфорию на клеточном уровне. И вдруг в мозгу сверкнула мысль, от которой Харвея подбросило в кресле так,  словно  его плоскогубцами ущипнули за задницу.

«Вахтер!!! Он ведь какой-то ненормальный вахтер! Английский в совершенстве - это ладно бывает… Но жрецы египетские, знание различных разделов физики… Кто, кроме специалиста, на слух определит, о чем идет речь, о физике глубокого вакуума или о физике твердого тела?»

Харвей почесал в затылке и сказал вслух
- Да, господа, этот человек бесспорно выдающийся из общего числа вахтеров и заслуживает самого пристального внимания. Но... Но завтра. На сегодня достаточно.
Харвей разделся, бросил на журнальный столик кобуру, пачку сигарет. Подумав, вынул из кобуры «Зауэр» и, прошлепав в спальню, спрятал его под подушку. Близость постели подействовала лучше всякой колыбельной песни, пивные пары прорвались в сознание туманными щупальцами. «Нет-нет, господа», сначала душ!» Харвей направился в ванную. Он минут пять взрыкивал под ледяными струями и, ругаясь, вникал в смысл написанного на табличке: «горячей виды не будет до августа». Так ничего и поняв, но привыкнув к холодной воде, наблюдал, как собственная кожа превращается в гусиную.

«Хватит. Пора идти бай-бай», - решил он и отключил воду. Долго растирался полотенцем, пока не почувствовал, что с полотенцем что-то неладно, неувязочка какая-то с его махровой фактурой. Харвей повертел полотенце перед глазами и увидел: к подрубленному краю была пришпилена тонкая бумажная трубочка. Харвей осторожно оторвал ее, развернул.
«Иностранец, - прочитал он расплывающиеся на мокрой бумаге кривые печатные буквы.- Я тебя давно ждал. Готовь деньги к сдаче. Скоро буду принимать». В самом низу шла корявая  роспись: «Полуночник».
- Надо же, какая гостеприимность?! А ну вас  всех! Пойду-ка я спать. Спать, спать, спать. Всё, спать.