3. Зачистка. Николай

Капитан Апшеронского пехотного полка Николай Петрович Орловский стоял, заложив руки за спину, на площадке батальонной линейки и наблюдал за спешным построением  гренадерского взвода. Даже при скудном освещении смоляного факела, воткнутого на столбе,  подчинённым нетрудно было заметить хмурое лицо начальника и раздражённое покачивание с пяток на носки. Так что и бывалые гренадеры, и молоденький командир взвода подпоручик Полудницын поторапливались изо всех сил. Относительно плохого расположения духа капитана Орловского подчинённые не ошибались, но причиной тому были вовсе не их толкотня спросонок и неуставные зевки, впрочем, как и неумелое рвение подпоручика. Ранний подъём – ещё скорее ночь, чем утро – тоже были не при чём, для закалённого кавказского офицера это сущий пустяк. Причина находилась вне места построения.

Со вчерашнего вечера капитана Орловского грызла досада и, пожалуй, обида на командира полка. А какие ещё чувства могла вызвать беседа с господином полковником Пистолькорсом?
   
Неурочный вечерний вызов капитан  воспринял, как должное, отнеся его на счёт беспокойного нрава господина полковника. Присутствие в командирской палатке казачьего есаула Павла Леонтьевича Высочина тоже не насторожило – за те полгода, что его казачья сотня числилась прикомандированной к их полку , он не раз тут заседал. Да и речь полковник Пистолькорс завёл о деле совсем обыденном, давно привычном. Оказывается, только что вернулась одна из разведочных казачьих команд и доложила об обнаружении в ближних горах целёхонького черкесского аула, ничтожного аула, скорей хутора, но штук тридцать живых душ разного пола и возраста в нём наберётся. Полковник, как всегда велеречив и избыточно многословен, но удача, действительно, редкая. Последние месяца два попадаются одни заброшенные аулы. Черкесы потеряли волю к сопротивлению и, сломя голову, бегут к морю. По наблюдению казаков, обнаруженные господа черкесы тоже сидят на чемоданах, то бишь, грузят возы и, не позднее завтрашнего утра ударятся в бега. Так вот – задача срочно пленить этих беглецов! Именно пленить! На последних словах господин полковник возвысил голос и ткнул указующим перстом в кипу бумаг на столе под горящим канделябром. Затем воздел перст к потолку палатки и обосновал свой приказ логически и всесторонне. Итак, из штаба главнокомандующего, его императорского высочества великого князя Михаила Николаевича настойчиво поступают, мягко говоря, недоуменные вопросы – почему это из их отряда столь долгое время не шлют партий пленных черкесов для их последующей высылки или переселения? Напротив, шлют сугубо победные реляции с перечислением количества сожжённых аулов и истреблённого неприятеля. Произнося сей пассаж, господин полковник позволил себе лёгкий вздох и укоризненный взгляд в сторону невозмутимого есаула. Капитан Орловский еле сдержал смешок – как же, совсем недавно отсылались под конвоем конных казаков, дважды подряд, партии пленённых и оба раза на следующий день казаки возвращались и бойко рапортовали, что, мол, были принуждены поголовно изрубить пленных за дерзкую попытку бунта. Поделом, господин полковник, нечего козлам доверять стеречь капусту.

«Между тем, - вдохновенно продолжал командир полка, - высшие государственные интересы требуют гуманности. Вся Европа наполнена воплями о жестокостях России на Кавказе (оглянулись бы эти гуси на свои Индию и Алжир), Польша опять на грани восстания, заходят разговоры о новой коалиции европейских держав супротив России, короче, от нас требуют гуманности и пленных. И я требую от вас, господа офицеры, (полковник Пистолькорс торжественно встал, пришлось и капитану с есаулом выбираться из глубоких раскладных стульев) неукоснительно исполнить мой приказ – доставить пленных в лагерь в целости и сохранности. Господин есаул уверяет, что его казаки справятся с этой задачей сами. Извините, но мой горький опыт подсказывает, что картина будет выглядеть несколько иначе. (Господин полковник изрядно разгорячился, щёки зардели, глаза льют голубое пламя, острые стрелки усов того гляди уколют мочки ушей, высокий покатый лоб запрокинулся к потолку палатки. Несомненно, командир может гордиться своим портретным сходством и с почившим императором Николаем Павловичем, и с ныне правящим Александром Николаевичем, что неудивительно – одной с ними крови. Но капитана Орловского это мало трогало. Он своим командиром полка не гордился, а в глубине души даже крепко недолюбливал. По его твёрдому убеждению, полковник Пистолькорс – дремучий анахронизм, пережиток аракчеевских времён и к тому же бессовестно зажимает его, капитана, заслуженное продвижение по служебной лестнице. Уже полгода держит исполняющим должность командира батальона, не даёт законного хода присвоению положенного должности чина. Можно подумать, что у подполковника Глебова отрастёт отрубленная кисть руки и тот вернётся в строй! Что-то мудрит твердолобый эстляндец.) «Уверен, - не умолкал командир, - что наши доблестные казаки пригонят завтра в лагерь табун лошадей и гурт баранов и, не моргнув глазом, доложат, что, мол, черкесы оказали злостное неповиновение и потому подверглись достойной каре. А вот бараны и лошади за благонравное поведение пощажены. (Есаул Высочин и бровью не повёл в ответ на ядовитую эскападу господина полковника.) Посему, ввиду особой важности дела, приказываю вам, капитан Орловский, лично возглавить экспедицию. Возьмите, сколько сочтёте нужным, отборных солдат и с помощью разведчиков господина есаула проведите операцию без сучка и задоринки. Вы лучший офицер полка, Николай Петрович, у вас вся карьера впереди, я надеюсь на вас, как на каменную стену.»

Всё свалил в одну кучу, старый лис, – и откровенную лесть, и небывалую фамильярность, и некорректный намёк. Но только капитана Орловского подобными приёмами не проймёте, ваше превосходительство, господин барон Пистолькорс. И капитан  ответил предельно сухо:

- Слушаюсь. Будет исполнено.

Закончил свои разглагольствования командир полка и вовсе нелепо – предложил по русскому, якобы, обычаю выпить за успех предстоящего дела. Мадера была, спору нет, хороша, только у русских принято пить после завершения дела, а не наоборот. Но не учить же господина полковника. Есаул вытянул бокал благородного буаля единым махом, будто кружку воды.

Выйдя из палатки, капитан условился с есаулом о часе завтрашнего выступления и спросил:

- А вы, Павел Леонтьевич, сами пойдёте?

Спросил, и пожалел о вылетевших словах. Мало, что вопрос щекотлив для есаульского самолюбия, так ещё прекрасно знал, что казак никогда не скажет прямо.

Тот и впрямь остался верен себе. Пожал могучими плечами, прислушался к долетавшей из казачьей стоянки разудалой песне и нехотя проговорил:

- К нам полусотня сменная прибыла. Я, возможно, завтра стариков в станицу провожать буду. Да и дело-то пустяковое, любой хорунжий управится. Посмотрю.

Поглядел сочувственно с высоты своего почти саженного роста, пожал руку и пропал меж тёмных шатров и палаток.

А капитан Орловский долго не мог успокоиться и, уже лёжа в палатке, всё честил последними словами командира полка. Посылать на поимку двух дюжин беглых черкесов командира батальона? Да где это видано!? Пустячную, по выражению есаула, вылазку возвести в ранг операции европейского масштаба? Там зауряд-прапорщику делать нечего. Не зря с такой нескрываемой насмешкой глядел на него есаул. Дал же бог стати казачине! (Свой не самый богатырский рост капитан считал одной из помех в служебном росте.) А как расценить условие обязательного пленения? Знает же, господин полковник, что черкесы народ непредсказуемый. Могут и на рожон попереть. Да ещё пристегнул этих прохвостов казачков, бди за ними, чтоб не набедокурили.

С этими мыслями капитан Орловский вышел и на построение. Откуда взяться хорошему настроению?

На освещённое факелом пространство вынырнул из темноты верховой, огляделся и направился к капитану. Казак, немолод, погоны старшего урядника, круглый, как колобок.

Приложил ладонь к виску, хрипло выкрикнул:

- Ваше благородие, приказано доложить – казаки готовы. Ждут на выгоне за восточными воротами.

Капитан иронически разглядывал рапортующего. Ну и чучело! С коня слезть не удосужился, нагайка висит на козыряющей руке. Урядник, а титуловать не выучился. Круглая усатая физиономия багрова отнюдь не от света факела – сивухой разит на десять шагов. Аппетитно, надо признать, разит на свежем воздухе, заправился казак перед походом основательно, закусывал, небось, колбасой с чесноком. Хорош казак.

- Поезжай, - отмахнулся капитан от урядника.

Повернулся к строю гренадеров – те уже переминаются с ноги на ногу, ёжась от предутреннего морозца, подпоручик Полудницын подступает с разинутым для доклада ртом. Капитан Орловский остановил его лёгким жестом.

- Выступаем, господин подпоручик. Степан, коня!

Денщик Степан подскочил с оседланным пегим жеребцом, капитан привычно вскинул на него туго затянутое в портупею тело. Хотел подозвать урядника, но того и след простыл в тёмных закоулках лагеря. Звёздный свет потускнел, самая непроглядная передрассветная темень, конь неуверенно, наощупь, переставляет копыта. Капитан усмехнулся про себя – идём будто кур воровать в самое воровское время. Настроение улучшалось, мысли оставлены, дело есть дело.

Но вот позади теснины непробудно спящих палаток, конь размашисто шагает по широкой улице, «восточному проспекту», как именовали его в лагере. Лагерь разбивался на неделю-другую, пока не обшаривались досконально прилегающие горы и пока не подтверждалось от идущих по соседним долинам батальонов, что они свою работу закончили. После чего продвигались вперёд на несколько вёрст и всё начиналось сначала. Задача Кавказской армии была поставлена предельно простая – горы Западного Кавказа должны быть очищены от адыгейских племён, в просторечии – черкесов. В каждом лагере непременно прокладывались четыре «проспекта» с ориентацией по сторонам света. Посреди лагеря площадь с палаткой проконсула – разумей господина полковника Пистолькорса. Командир полка был помешан на образце лагеря римского легиона. Хорошо ещё , что не заставлял окапывать рвом и огораживать частоколом, но разборные рогатки торчали по периметру, как ощетиненное штыками каре. Припомнилась прошлогодняя история с постройкой укрепления на Пшехе, припомнилась и ещё больше подняла настроение капитану Орловскому. Когда выяснилось, что укрепление станет постоянным поселением, командир полка начал хлопотать о достойном его наименовании. Офицеры меж собой острили, что командир мечтал дать поселению своё имя, по примеру земляка – генерала Засса, чьим именем была названа станица на Новой Линии, но командующий войсками Кубанской области граф Евдокимов отказал. Причём отказ, по слухам, облёк в весьма язвительную форму – мол, я сам произношу фамилию уважаемого полковника в два приёма и надо пощадить будущих жителей поселения, не то они будут страдать постоянным вывихом челюсти, пытаясь выговорить Пистолькорсовская. И станицу нарекли Апшеронской, в честь полка.

Часовые у восточных ворот взяли на караул. На приречной поляне густо теснилась чёрная масса конных. Лошади, шумно выдыхая, пускали белый пар.

Один всадник уверенно подскакал к капитану Орловскому, выпрямился в седле, козыряя:

- Господин капитан, казачья полусотня к выступлению в поход готова. Докладывает хорунжий Высочин.

Капитаном на миг овладела лёгкая оторопь. Что за метаморфозы? Что старый есаул увильнёт – можно было ожидать, не любят казаки приказов в жёсткой форме. Но зачем целая полусотня этих головорезов? Речь шла о разведочной команде. И ещё этот звонкоголосый хорунжий. Судя по фамилии, сынок есаула. Неспроста его подсунул старый хрыч, дипломат станичный. Ладно, поиграем и мы в дипломатов.

- Оставьте фрунтовые штучки, - самым любезным тоном, приятельски протягивая руку, сказал капитан. – Давайте знакомиться. Николай Петрович Орловский. А вы, как понимаю, сын Павла Леонтьевича?

- Так точно, - под лихо закрученными усиками хорунжего блеснули улыбкой белые зубы, - родной и законный, третий, младший. Ваш тёзка – Николай.

Бойкий хорунжий производил приятное впечатление.

- А батюшка ваш не занемог ли ненароком?

- Скорей наоборот, - рассмеялся хорунжий, - пускай отдохнёт батька. Они вчера гульнули крепко. А я свеженький, со сменной командой прибыл. Нас в Адагумский отряд направляли, а те уже свой участок зачистили и войсковой атаман Бабыч отправил нас стариков сменить, нехай деды Рождество дома встретят.

Словоохотлив хорунжий.

- Так с вами одни новоприбывшие?

- Нет, как можно! – даже обиделся молодой казак. – Те, что вчера аул высмотрели, все здесь. Нельзя их законной добычи лишать.

Да, у казаков свои понятия о войне.

Приблизилась колонна гренадеров во главе с подпоручиком Полудницыным, восседавшим на невзрачной пегашке.

- Отлично, Николай Павлович, - окончательно переходя на дружескую ногу и одновременно возвышая командирский голос, отчеканил капитан Орловский. – Ведите нас в гости, а то, не дай бог, хозяева сбегут.

- Из под земли достанем, - весело выпалил хорунжий и резво помчался к своим казакам, на скаку выкрикивая приказания.

Ну что ж, с есаульским сынком, пожалуй, хлопот не будет. Смешлив, легкомыслен, болтлив. Типичный балованный младшенький. Капитан вспомнил, что он тоже третий сын в семье и грустно вздохнул.

_

Двинулись принятым походным порядком. Казаки в передовом дозоре и тыловом охранении, колонна гренадеров строем по-трое посредине. Гренадеры шагали скоро, согреваясь ходом. Капитан Орловский приказал шинелей не одевать, на марше в горах они лишнее бремя, жарко будет и без них. Ружьё, патронташ, тесак – достаточный груз. Разбитая дорога разгоняла сонливость, горная долина то расширялась открытыми пустошами брошенных полей, то угрожающе придвигалась вплотную тёмными дебрями леса. Мелкую, петляющую речку приходилось перебредать раз за разом, увядшая трава мерцала предутренним инеем. Студёный воздух вливался в грудь чистой, освежающей струёй.

Шли без опаски, окрестные горы прочёсаны вдоль и поперёк.
Молоденький хорунжий обскакал походную колонну от головы до тыла, всем распорядился, накричался и по-мальчишески доверчиво присоединился к капитану. Тот ехал позади гренадеров.

- Никак не могу привыкнуть, -  миролюбиво заговорил капитан, - к принятому у вас, служивых казаков, обращению. Зовёте друг друга по именам-отчествам, не взирая на чины. Вот слышал, как вы обратились к вестовому уряднику – «дядя Гриша». Ну что это в самом деле, ей богу.

- А как прикажете величаться? – с беспечной лёгкостью удивился хорунжий. – Как мне звать родного брата моей мамы? Господин урядник? – Хорунжий расхохотался. – При начальстве мы, конечно, блюдём субординацию, а промеж себя к чему чиниться? Все с одной станицы, половина родственники, соседи. А насчёт дисциплины не сомневайтесь, каждый в голове держит – кто перед ним. Как в семье, где слово старшего – закон.

Объяснения молодого коллеги, в принципе, не были нужны капитану Орловскому. За двенадцать лет службы на Кавказе он хорошо познакомился с обычаями и донцов, и терцев, и кубанцев. Но надо же, чёрт возьми, прощупывать и приручать есаульского сынка. Приказная форма, привычная капитану и вполне понятная подпоручику Полудницыну, могла восстановить против него балованного казачка. Ишь, каким щёголем идёт на вылазку – прекрасный вороной конь с белыми бабками, нарядная черкеска в серебряных газырях, дорогое оружие. Возможно, с капризами казачок. Попробуем с ним лаской.

- Первую кампанию ломаете? – продолжил осведомляться капитан.

- Это у вас, Николай Петрович, летние кампании да зимние квартиры. – Хорунжий охотно перешёл на приятельское обращение. – А я рос в порубежной станице, где сразу по ту сторону Кубани – задушевные друзья черкесы. Дружить же с ними, как вам известно, можно единственно с оружием в руках. Как научился оружием владеть – вот тебе первая кампания. Прадед с ними дрался, дед, отец, и мне осталось. Надеюсь, мой сын будет избавлен от этого удовольствия.

- Всё к тому идёт, - поспешил поддакнуть капитан, уловив в голосе хорунжего опасные нотки ожесточения. – скоро вздохнёте свободно.

- Даже не верится, - хорунжий тряхнул головой, словно отгоняя привязчивое наваждение. – Я уже в Екатеринодаре войсковое училище кончил, собирался в столицу ехать учиться, как вышло решение по черкесам. Уклоняться стыдно, учение не уйдёт, а этих разбойников пора к ногтю.

- Ехать учиться? – Николай Петрович намеренно уводил собеседника от больной темы, чувствуя, как тот распаляется. – А как же обязательная казачья служба?

- Закон о вольностях дворянства ещё никто не отменял.

Эту фразу молоденький казак произнёс столь напыщенно, что капитан Орловский на мгновение опешил. Так вот где собака зарыта! Оказывается, господин хорунжий дворянин и нескрываемо сим кичится. Простительно в устах юного недоросля, хотя, конечно же, это моветон. Дворянство обличается, а не провозглашается.

- Позвольте спросить – что же вы избрали?

Затаённую иронию вопроса гордый дворянин, похоже, не расслышал. Во всяком случае, градус тона не понизил.

- Институт инженеров путей сообщения.

Отбарабанил, как по нотам.

- Удивительный выбор для, можно сказать, потомственного военного.

- Ничего удивительного, Николай Петрович. Вы же сами только что сказали, что войне скоро конец. Скучать гарнизонным офицером? Дома гречку сеять? Слуга покорный. А с дорогами на Руси беда, хоть с железными, хоть с шоссированными. Простор для деятельности огромный. Достаточно взглянуть под ноги.

Капитан Орловский припомнил горький опыт своего путешествия по русским дорогам от Саратова до Тифлиса и возражать не стал. Но всё равно казачок высокомерен несносно.

Меж тем дорога под их ногами шла через сожжённый аул. Обнаружили и сожгли его несколько дней назад, несмотря на то, что он был пуст. Все черкесские аулы, взятые ли штурмом, сдавшиеся на милость или покинутые, все сжигались неукоснительно. «Звери должны быть лишены своих логовищ», - говаривал граф Евдокимов. И жгли бессчётно и безжалостно. Четвёртый год Западный Кавказ прочёсывается железной скребницей штыков и сабель, рассекается шрамами дорог, протыкается зубцами крепостей и укреплений, расчленяется на участки и зачищается дочиста. Первое время черкесы сопротивлялись бешено, каждый шаг давался с  боем, но ныне изверились в своих силах и повально бегут к морю, спасаются в Турцию. Мало кто соглашается переселяться на южную прикубанскую низменность, под полицейский надзор. Побережье Чёрного моря заполонили беглецы, русское и турецкое правительства организовали правильные пункты для эвакуации, но хватает и контрабандистских фелюг, к чьим услугам прибегают те, кто не без причины опасается проверки русских властей. Ходят слухи, что турки не церемонятся с беглыми единоверцами, морят их голодом в сборных лагерях, обращают в рабство, пополняют ими гаремы и ряды янычар. Но, видимо, для черкесов русская месть страшней.

Удушливый запах застоялой гари, жутковатые руины обгорелых стен прервали ненадолго разговор. Не самые весёлые мысли возникают в голове при виде того, к чему вынуждает война.

Миновали угрюмое пепелище и стало заметно, что понемногу светает. Чёрные вершины гор рисовались волнистой линией на сером небе. Богатый арсенал спутника разжёг любопытство капитана Орловского.

- Какой системы у вас револьвер, Николай Павлович? Уж не кавалерийский ли кольт часом?

- Не ошиблись, - хорунжий с готовностью выхватил из седельной кобуры длинноствольный револьвер с кривой рукояткой, любезно протянул капитану. – Полюбуйтесь заокеанской штучкой. Шестизарядный, бьёт не хуже ружья.

- Вещь, - с трудом скрывая зависть, капитан вертел великолепное орудие убийства. Собственная его «хлопушка» армейского образца, висевшая на боку, не выдерживала никакого сравнения.

- Это что, - небрежно, словно речь шла о сущем пустяке, обронил хорунжий. – Взгляните на мой карабин, Николай Петрович.

Жестом циркового жонглёра он извлёк из заплечного чехла нечто такое, что капитану Орловскому стоило больших усилий сдержать восхищённый возглас. Магазинный семнадцатизарядный штуцер Генри Мартини, известный Николаю Петровичу лишь понаслышке, мерцал перед ним надраенной латунью и сталью.

- Утром зарядил и стреляй до вечера, - похвастался хорунжий.

Капитану казалось, что он видит сон. Ай да казачок! Непрост , похоже. И, как не крепился, от вопроса удержаться не смог.

- Откуда у вас эти редкости , Николай Павлович?

Довольно похохатывая, хорунжий поведал, что недавно приезжал погостить из Петербурга троюродный дядя, большой начальник тамошней морской таможни, страстный охотник и оружейник, приезжал пострелять кабанов в плавнях и,вот,подарил.

- Мне б такого дядю, - пробурчал капитан. – Много неприятеля из этих штучек положили?

Молодой счастливец сожалеюще поцокал языком.

- Когда? Месяц как при мне. Эх, были бы они в феврале прошлого года в бою на Псекупсе, у Догая. Там бы им нашлась работа.

- Вы участвовали в том деле? – оживился капитан. – Как же мы не увиделись? Впрочем, немудрено. Похожая свалка была разве с курдами под Карсом.
 
Хорунжий тут же прицепился с расспросами о турецкой войне, о героической биографии соратника. Капитан Орловский не переносил подобного любопытства. Первейший долг офицера – сохранение лица в любых обстоятельствах. Вовсе необязательно громогласно вещать urbi et orbi как он, восемнадцатилетний дворянский недоросль, кстати, несмотря на фамилию, уроженец Саратовской губернии, устав понапрасну учиться чему-нибудь и как-нибудь, изнывал от скуки в родительском поместье. Небогатые родители, с трудом осилив вывод в люди двух старших сыновей, на младшенького Коленьку средств не имели. И тут подвернулся сын соседей Фадеевых, Ростислав. Пятью годами старше, он успел отведать и неудачное юнкерство, и трёхлетнюю ссылку солдатом в тираспольскую крепостную артиллерию и теперь, как и Николай Орловский, искал – куда направить бурлящие в избытке молодые силы. Предложение его не было оригинальным, но заманчивым вполне – вперёд на Кавказ! Там уже двадцать лет кипит война, там карьера! Родители не посмели возражать и отважные волонтёры отправились на ловлю счастья и чинов. Первые чины и награды получили за стычки с горцами Дагестана, а тут подоспела Восточная война и карьера их пошла в гору, правда, весьма розно. Рождённый хватом Ростислав, отличился не одними воинскими подвигами, но и бойким нравом и лёгким пером; стал штабным летописцем Кавказских войн, офицером для особых поручений при главнокомандующем Кавказской армией князе Барятинском, достиг чина полковника и уже «метит в генералы». А капитан Николай Орловский, скрежеща зубами, чахнет под немилостивой рукой полковника Пистолькорса и лишь мечтает стать батальонным подполковником. Бывший друг Ростик и думать забыл о нём!

В общем, любопытный хорунжий был ознакомлен лишь с кратким изложением послужного списка, но, тем не менее, выразил искреннее восхищение – Карс, Гуниб, пленение Шамиля! Чем не славный путь!

А капитан Орловский был уже сыт по горло и амикошонством коллеги-сосунка, и собственной, глубоко противной ему, дипломатической размазнёй. Хватит пустословить, пора вводить дело в официальные рамки, расставить всех по своим местам.

- Сегодня нам предстоит скорей прогулка, - как можно равнодушнее заговорил он, - но командир отряда поставил одно непременное условие, дал строгий приказ -  население аула должно быть пленено. Никакой резни. Все черкесы должны быть доставлены в лагерь живыми.

Хорунжий недоуменно пожал плечами.

- Не будут сопротивляться – за что их резать?

Осязаемый холодок повеял от его слов. Понятно, что хорунжий настроен действовать по-казачьи, то бишь – грабить и резать.

- Николай Павлович, их там не больше трёх десятков. Способных к сопротивлению – дай бог половина. Против нашей армады, – капитан обвёл рукой шагающее войско, - они не решатся. Я требую от ваших казаков предельной выдержки. Окружили, объяснили, повели в лагерь. К шашкам и ружьям запрещаю прикасаться.

Задрав голову, хорунжий демонстративно разглядывал пустое , серое небо. Пальцы нервно теребили поводья уздечки.

- Мы, Николай Петрович, драку первыми никогда не начинаем, - с достоинством начал он, и не удержался, по-ребячьи сорвался, закипел, - но если они кого из наших тронут, пускай пеняют на себя! Вот где они у нас! Сколько с ними можно няньчиться! Сколько присяг, клятв, договоров-маслагатов мы от них слышали? Сам государь-император Александр Николаевич приезжал в Хамкеты их старейшин уговаривать жить в мире и дружбе – чем они ответили? На другой день две станицы выжгли и вырезали! С ними одна мировая – как с волком в басне дедушки Крылова!

Выслушав этот символ исповедания казачьей веры, капитан Орловский бесповоротно утвердился в решении держать казаков за спинами гренадеров. Иначе не видать пленных полковнику Пистолькорсу, как своих ушей. Что ж, употребим власть. При других обстоятельствах Николай Петрович нимало бы не озаботился за целость шкур поганых черкесов, но подполковничьи погоны того стоили.

Небо над долиной рассветно голубело, на склонах гор открывались голые чащи. От восхода, в лицо, потянул пронзительный ветерок.

- Далеко до аула? – сухо поинтересовался капитан.

Хорунжий ёрзнул в седле.

- Дядя Гриша!

Краснорожий урядник вырос, как из-под земли.

- Рядышком, - успокоил он, озабоченно оглядывая надутого племянника и раздражённого капитана, - вон, замечаете, у дороги орешина здоровенная, шагов триста всего. От неё берём вправо, в горы и через три версты накрываем голубчиков в гнёздышке, тёпленькими.

- Не улизнут? – кровожадно спросил хорунжий.

- Никуда не денутся, - деловито отвечал урядник. – Поспеем в самый раз. Но убежище у них – чудом отыскали. Уже шли в лагерь с приморской стороны и случайно наткнулись. А с нашей стороны ни в жизнь дорогу в их логово не углядеть.

Под неумолчную болтовню урядника колонна дошла до орешины. И впрямь, никаких признаков проезжей дороги или хотя бы пешей тропы не наблюдалось. Крутые гребни хребта, дико заросшие деревьями и непролазным, колючим кустарником не допускали даже мысли о проникновении в их чащобу. Напротив орешины, в треугольном вырезе между двумя гребнями разместился небольшой яблоневый сад. Но его тоже обступали непроходимые крутизны. Тем не менее, урядник уверенно повёл отряд в сад. Оказывается, среди узких междурядий сада , продуманным зигзагом петляло одно, особенное, вполне проходимое для верховых и даже возов. Уводило оно в дальний угол сада. Гренадеры на ходу подбирали в палой листве краснобокие яблоки, смачно грызли. Похоже, этой осенью урожай не собирали. Неожиданно зажурчал неизвестно откуда взявшийся ручей. И тут стало очевидно, что один из гребней спускается к долине не под прямым углом, а изгибаясь, как змеиный хвост, и заслоняет собой вход в ущелье, ведущее вглубь гор. По ущелью сбегал поток, а рядом на бурой глине оттиснулись колеи от колёс. Вот он, ключ к убежищу черкесов.

Капитан Орловский не мог не восхититься устройством потайного пути, но куда сильнее его заботила вынужденная скученность колонны в теснине. Идеальные условия для засады. А урядник стремительно и беззаботно ведёт отряд вперёд. Но прошли совсем немного и открылась довольно просторная поляна в разложке двух гребней. Колёсная колея уходила по левому склону, оставляя ручей бежать по дну ущелья, а на правый гребень, пересекая ручей, ответвлялась приметная пешеходная тропа.

- Прикажите остановиться, ваше благородие, - таинственно произнёс урядник. И, предупреждая неизбежный вопрос, брякнул ещё более загадочное: - Здесь нам разделиться надо.

Капитан насторожился. Кажется, начинаются хитроумные казачьи фокусы.

- Не тебе, стратег, решать – разделяться нам или соединяться, - строго пресёк он самозваного начальника. – С какого перепугу тебе приснилось, что мы должны отряд двоить?

- Господин капитан, разрешите объяснить, - вмешался молчавший дотоле мрачный хорунжий. И, отстранив взъерошенного урядника, толково, с подчеркнутой почтительностью младшего чином, изложил диспозицию. Капитан слушал, ругательски ругая себя за то, что не удосужился поинтересоваться ею раньше и вместо священных служебных обязанностей разводил дурацкие антимонии. А теперь ничего не оставалось, как наспех соглашаться с подозрительными советами казаков.

- Аул, на который мы идём, - хладнокровно рассказывал новый казачий стратег, - лежит на плоскости, окружённой горами. Плоскость велика. По прикидке дяди Гриши – верста на версту. Аул стоит в дальнем от дороги, которой мы выйдем к нему , конце и совсем рядом с дорогой, что уходит с плоскости на приморскую сторону. Заметив нас, черкесы могут успеть ускользнуть, да ещё и прикрыться заслоном в ущелье. Тропа по правому гребню выводит к нисходящей дороге. Таким образом, посланная в обход половина отряда закроет им путь к отступлению.

Всё выглядело на первый взгляд резонно, но попробуй пойми, какая часть отряда выйдет на аул раньше. С кем ему идти, чтобы успеть своей, получается, грудью закрыть черкесов от казачьих шашек? Что казаки намерены устроить резню, капитан не сомневался. Повод они найдут.

Тут опять вылез урядник.

- Надо время расчесть, - хмуро заявил он. – Обходному отряду времени на полчаса больше потребуется. А показаться на глаза черкесов нам лучше одновременно.

Можно подумать, что этот плут урядник читает его, капитана Орловского, мысли и подбрасывает очередную головоломку. Веры его словам и на грош нет. Хорунжий, в свою очередь, не оставляет в покое.

- Поторапливаться надо, - и тычет рукой в светающее небо. – Черкесы в дорогу рано поднимаются.

- Хорошо, - согласился капитан. – Разделяемся. Ты обходную колонну поведёшь? – обратился он к уряднику.

Тот отчаянно замотал головой.

- Никак нет. Павел Леонтьевич наказал мне быть при Николае Павловиче неотступно. Урядники Гарабурда и Некрутенко той тропой вчера прошли, проведут не хуже меня.

Чёрт с тобой, продувная бестия. Я с тебя глаз не спущу.

- Подпоручик Полудницын, прошу следовать за мной.

Отведя молодого офицера в сторонку, капитан Орловский строго-настрого внушил ему, что главное – не пропускать казаков вперёд, стоять стеной меж ними и черкесами. Действовать смело, но не провоцировать. По возможности, первым на плоскость не вылезать, ждать выхода колонны капитана. Оружие применять только для самообороны.

Подпоручик решительно кивал. Неопытен ещё, но не трус, точно. Исполнит приказ. А большего от него и не надо.

Тридцать гренадеров и два десятка спешенных казаков, держа коней в поводу, полезли по крутой тропе на правый гребень и скоро исчезли за деревьями.

Капитан вынул часы и засёк время. Урядниковы «полчаса» не выходили из головы. Расхаживая по поляне, пытался заглянуть в глубину проклятого ущелья, понять – почему команде Полудницына понадобится больше времени? Склоны ущелья раздвигаются практически равномерно, вряд ли расстояние сильно разнится. Правда, высокий лес застит обзор, далеко вперёд не прозришь, но всё же… Темнят казачки, что-то задумали. Стоят толпой, смеются, будто сошлись на праздник. Хорунжий со своим дядей там же, с капитаном больше знаться не хочет. Ладно, ради дела можно поступиться гордостью.

- А скажи, милейший, - капитан Орловский тронул урядника за рукав, - если не секрет, как ты эти полчаса вычислил?

Ничуть не смутившись, в упор глядя карими честными глазами, тот лихо протараторил, что обходная дорога труднее, вся в подъёмах и спусках, а ихняя, считай, укатанный тракт, полчаса разницы набирается.

Зоркий капитан заметил, как два немолодых казака, слушая урядника, перемигнулись, еле сдерживая смех. А хорунжий – так тот откровенно не скрывает улыбки. Смейтесь, смейтесь, голубчики. Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним.

- Настроение у вас, Николай Павлович, смотрю, как солнышко поднимается. – Самообладания у капитана Орловского с лихвой хватило на мадригальный комплимент.

- Как же иначе, Николай Петрович, - синий взгляд хорунжего искрился непонятным торжеством . – Всегда приятно с закадычными друзьями черкесами встретиться, гостинцами обменяться.

Капитана передёрнуло. Ну и наглец! Пока подыскивал невинные слова, дабы не обнаружить истинного состояния, вмешался урядник. Как всегда, самым бесцеремонным образом.

- А конёк-то у вас запалённый, ваше благородие, - нахально заявил он. – Для гор неподходящий.

На один из любимых мозолей наступил, сукин сын. Лошадником капитан Орловский не был и ездил на чём бог пошлёт, потому как кавказскому офицеру без коня никуда. Но тут принял полк господин Пистолькорс и порадовал несусветной блажью. Потребовал, чтобы господа офицеры выезжали в строй на конях единообразной масти, как будто речь шла о гвардейской кавалерии, а не о пехотном армейском полку! А так как личный конь господина полковника имел претензию принадлежать к белой масти (что за глаза оспаривалось), то всем офицерам пришлось подбирать хоть что-то близкое этой масти. От поголовья мышастых, серых, соловых капитана Орловского тошнило, он любил яркие цвета. Но приказ командира заставил взгромоздиться на серого одра, которого денщик Степан к тому ж испортил – напоил горячего, не выводив.

Не удостоив невежу урядника вниманием, капитан продолжил разминать ноги по поляне, заложив руки за спину. Гренадеры, составив ружья в козлы, сидели кружком. Кто дымил трубкой, кто искоса поглядывал на командира. Небо вверху всё гуще наливалось синью, где-то за горами всходило солнце. Капитан уже всё решил. Для проформы вынул часы – прошло пятнадцать минут. Отлично.

- Выступаем!

_


Капитан был собран в кулак и весь наполнен холодной яростью – то, что надо перед боем. Приказы отданы чётко и безапелляционно.

Гренадеры пошли в авангарде, рассыпным строем, попарно, ружья с примкнутыми штыками наперевес. Капитан любовался их стройным, неутомимым шагом. Солдаты его бывшей роты, он их всех знал по именам, хотя теперь не  каждого сразу узнавал в лицо – так исказила их новая форма, новомодные кургузые куртки, французские кепи.

Сам капитан выбрал место в строю позади последней пары гренадеров, своеобразным межевым столбом между своими надёжными бойцами и казаками. Насупленного хорунжего пригласил ехать рядом.

Дорога была узка, в одну повозку, рукотворная дорога, судя по обработанным киркой откосам. Довольно полого она поднималась вместе с хребтом, лепясь по залесенному склону. Внизу, невидимый в зарослях держи-дерева и ажинника, булькал ручей. Ущелье постепенно расширялось, светлело, неба становилось всё больше.

Шли молча, слышался только голос ручья, да изредка всхрапывали кони. Сырая глина скрадывала стук копыт. Капитанский саврасый, несмотря на удобный подъём, всё чаще мотал мордой и тяжко отдыхивался. Тишина леса не обманывала никого, возбуждение нарастало шаг за шагом.

Петляя по склону, продвинулись на версту. Капитан Орловский не отрывал взгляда от пары передовых гренадеров. Те шагали сторожко – палец на курке, но быстро, порой скрываясь за бесчисленными изгибами дороги. Перед очередным поворотом капитан заметил в их продвижении заминку. Один обернулся, подзывая унтера, второй опустился на колено и вскинул ружьё к плечу. Тут же сверху, из леса, бабахнул выстрел – чужой, глухой звук черкесской кремнёвки, за ним второй. Стоявший на колене гренадер выпалил в ответ, грянуло ещё несколько ружей, гренадеры бросились вперёд. За поворотом громоздился завал из срубленных деревьев, чуть в стороне, на склоне что-то похожее на сруб с бойницами. Засада!

Капитан Орловский не успел подать команды. Как писал кавказский офицер-поэт – «здешние полки народ испытанный – в штыки» мгновенно свершилось без его вмешательства. Странно, что стрельба прекратилась.

Завал разметали в минуту. Раненый гренадер, обнажённый по пояс, стонал, привалясь боком к откосу. Над ним хлопотали товарищи, кровь стекала по груди.

- Сорокин! Как ты? – Капитан склонился над раненым.

- Плечо разворотило, - мрачно доложил рыжеусый унтер Ларионов. – Двое в засаде было. Один ускакал, другой не успел. Вон, валяется.

Вблизи того, что показалось капитану срубом с бойницами, а на деле представляло два сложенных , слегка отёсанных бревна, лежал навзничь черкес. Малого роста, с размозжённым лбом. Неподалёку стоял привязанный конь.

- Мальчишка совсем, - пробормотал унтер. – Чего ему вздумалось палить? А второй ушёл, тревогу поднимет.

Взбешённый капитан отыскал глазами казаков.

- Урядник, почему не предупредили о завале?

Но урядник был поражён не меньше капитана.

- Не видели, ваше благородие! Мы ж по соседнему хребту разведкой шли. Оттуда за лесом не видно.

Капитан Орловский не верил ни одному слову казака. Всё подстроено, чтобы мирное пленение аула не состоялось, чтобы пролилась кровь. Но не докажешь. Ладно, ещё не всё потеряно.

- Раненого на коня, - распорядился капитан. – Господин хорунжий, двух казаков для сопровождения в лагерь. Гренадеры, за мной! Казакам равняться по последнему гренадеру!

Не щадя одышливого одра, капитан погнал его рысью, удовлетворённо слыша за спиной тяжёлый топот своих солдат. После завала дорога круто свернула в широкую лощину, дремуче заросшую молодым грабовым лесом. вершины гор пропали из виду, узкая просека извивалась и петляла, капитан потерял представление о направлении. Частый голый лес поглотил отряд, как непроглядный омут. Конь поминутно спотыкался о корни, змеями ползущие через дорогу. Ощущение времени пропало разом с потерей ориентации. Конца не было этому чёрному, дикому лесу. Куда он ведёт отряд? Мимолётным испугом обожгла мысль о беге в никуда, о блуждании по кругу. Бесконечный, напрасный бег превращался в страшный сон, которому не виделось конца. Успеем ли мы, успеет ли Полудницын? Оборвётся ли этот дурной сон?

Оборвался! Паутина ветвей над головой улетела назад и храпящий конь вынес на ослепительный простор. Как по волшебству, капитан перенёсся из горных чащоб в широкую степь. Урядник не соврал – на этом огромном поле свободно могла выстроиться в каре вся Кавказская армия.

Но не этот обретённый простор и долгожданное достижение цели позволили капитану Орловскому облегчённо перевести дух и распрямиться в седле. Молодец Полудницын!

Шеренга его гренадеров, ощетинясь штыками, стояла прочным заслоном в пятистах саженях, перекрыв выход с плоскости. И успела произвести свой маневр, похоже, в последний момент, потому что перед строем вертелись, размахивая руками, верховые черкесы, а следом вытянулась вереница возов. Ваша карта бита, господа казаки! Полковник Пистолькорс получит вожделенных пленных, а капитан Орловский погоны подполковника.

С нескрываемым удовольствием капитан наблюдал, как смело выехавший вперёд подпоручик указывает обнажённой саблей в сторону своего командира. Всё верно делает Полудницын. И вверенных ему казаков расположил строго позади гренадеров.

Развернув отряд цепью, капитан повёл его на черкесов. Пора замкнуть окружение и благополучно завершить операцию.

От кучки черкесов отделился конник и галопом поскакал навстречу отряду капитана. Издали бросался в глаза импозантный вид парламентёра – снежно-белый конь, алая черкеска, пышная белая папаха. Вблизи обнаружились блистающие серебром газыри, холодное оружие, сбруя. Не иначе, князёк.

Всадник лихо осадил скакуна в нескольких шагах перед капитаном. Тот поднял руку, останавливая строй. Черкес бросил поводья, картинно приложил ладони к газырям.

- Господин офицер! – Голос резкий, неприятный, но по-русски изъясняется парламентёр вполне прилично, что, скорей, подозрительно. – Мы мирные люди, уезжаем в Турцию. У берега нас ждёт фелюга, почему не пропускаете?

Всегда, при вынужденных разговорах с аборигенами Кавказа, капитана Орловского накрывало, словно пыльное облако, смешанное чувство досады и отвращения. Ну почему эти неисправимые проходимцы столь непоколебимо убеждены, что русскому человеку можно врать сколько угодно – всему поверит? Да, мы доверчивы, но – «единожды обманувши – кто тебе поверит»? Вот и этот старый разбойник туда же! Старый, борода седая, худое лицо в морщинах и шрамах, а врёт без зазрения совести. Недаром чёрные глаза под чёрными бровями зыркают по-звериному. Разбойник несомненный.

- Во-первых, мирные люди в русских солдат не стреляют, - не спеша, терпеливо заговорил капитан, продолжая изучающе разглядывать черкеса. Тот дёрнулся было, но смолчал. – Во-вторых, без позволения русских властей переселяться запрещено. В-третьих, у меня приказ доставлять всех переселенцев на сборный пункт. Таков порядок. Надо проверить ваше прошлое – нет ли за вами грехов, не скрываете ли вы пленных и перебежчиков. И определить, куда вас отправлять – в Турцию или в Сибирь.

Жёлтое лицо черкеса нервно подёргивалось, будто каждое слово  вонзалось в него иголкой. Он с трудом дождался паузы в медлительной речи капитана.

-Господин офицер! – Быстро же этот плут перешёл от упрёков и претензий к мольбам и домогательствам. – Поверьте, мы мирные пастухи и крестьяне, мы никому не сделали зла. Всю жизнь мы прожили в этом тихом уголке, пасли и сеяли, вот наши поля, вот наши стада. Никогда не ходили в набеги, не воевали. Зачем нас куда-то гнать? Проверьте мою семью сами, господин офицер и отпустите. Нас ждёт корабль единоверцев, ждёт сегодня, завтра уйдёт. А стреляли мои внуки по ошибке, с испуга. Мы их накажем, заплатим выкуп.

Капитан Орловский со скукой выслушивал сто раз слышанный «жалкий лепет оправданья». Неужели черкес всерьёз надеется его разжалобить?

Громкий шёпот за спиной заставил недовольно оглянуться. Кому там неймётся?

К хорунжему, равнодушно стоящему поодаль, подъехал урядник и, не сводя с черкеса горящего взгляда, принялся что-то яростно втолковывать. У молодого родственника раскрывался рот, щёки стремительно багровели.

Не успел капитан что-либо понять, как хорунжий рывком бросил своего коня вперёд, вплотную к черкесу. Белый и вороной, едва не столкнувшись, отворотили морды.

- Тебя как зовут?! Отвечай!

Бешеный выкрик хорунжего был столь неожидан, что у капитана Орловского побежали по коже мурашки. Что это с молодым?

Старый черкес недоуменно уставился на казака, потом переметнул взгляд на капитана. Выразительно пожал плечами и отвечать не стал.

- Я тебя спрашиваю! – звенящий тенор хорунжего забирался всё выше, грозя сорваться. – Отвечай! Ты –Девлет Шеретлуков?!

Черкес вздрогнул, плечи ему будто придавил невидимый груз, но тут же гордо выпрямился, скрестил руки на груди и громко сказал:

- Да, меня зовут Девлет Шерет…

Конец ответа капитан Орловский не расслышал. В руке хорунжего взметнулся кольт и грохот выстрелов заглушил всё вокруг. От первой пули черкес взмахнул руками и пошатнулся, вторая вышибла его из седла, третья настигла у самой земли. Хорунжий стрелял бы ещё и ещё, но белый конь шарахнулся и невольно загородил упавшего хозяина. Одна нога убитого застряла в стремени и тело наполовину касалось земли, наполовину висело. Белый конь, дрожа, перебирая копытами, не трогался с места, чуя, что хозяин в беде.

- Казаки! – От близкого крика хорунжего у капитана заложило уши. Привстав в седле, тот указывал кольтом на черкесский обоз. – В капусту вражин! В распыл! Гайда!

Чёрный вихрь конных, сотрясая небо и землю, сверкая молниями шашек, унёсся прочь, отшвыривая ошмётки грязи. Краем глаза ошеломлённый капитан уловил, как второй казачий отряд, обогнув строй Полудницына, набросился на черкесов. Две стаи безжалостных гончих кинулись на затравленного зверя. Смертный водоворот завертелся вокруг обоза.

Всё свершилось так мгновенно и непоправимо, что капитан Орловский не сразу пришёл в себя.

- Хорунжий, - заорал он, запоздало хватая молодого самоуправца за рукав. – Вы что себе позволяете?!

Но хорунжий  застыл камнем, глядя куда-то в пустоту. Напрасно капитан тряс его за плечо так, что трещал погон – казак ничего не видел и не слышал. А капитана буквально разрывал на части неудержимый гнев. Будь его воля, он поставил бы этого щенка вместе со старым псом- урядником перед строем гренадеров и расстрелял к чёртовой матери.

- Хорунжий, вы нарушили мой приказ! Вы понимаете, что натворили?

Молодой казак вышел из остолбенелого состояния, взглянул на капитана непонимающими глазами и с третьей попытки попал кольтом в кобуру. Потом задвигал посинелыми губами, пробуя что-то выговорить, но не смог и снова обратился в статую.

- Зря вы, ваше благородие, ругаетесь, - умиротворяющий голос урядника прозвучал будто с того света. – Николай Павлович по справедливости поступил.

Только теперь капитан разглядел, что тот, кого он считал главным зачинщиком и виновником произошедшей катастрофы, находится прямо перед ним. Удерживая одной рукой уздечку белого коня, урядник ловко расстёгивал на лежащем черкесе богатый пояс с кинжалом и шашкой, то есть хладнокровно занимался сбором трофеев. Ногу убитого он из стремени освободил.

Капитан Орловский едва не задохнулся от негодования. Неслыханная наглость обращения вкупе с нескрываемо довольной физиономией выведут из себя кого угодно.

- Ты какого чёрта лезешь, старый пёс! Это всё твои проделки! Ты эту кашу заварил!

- Не отрицаюсь, - урядник не сменил невозмутимого тона, не оторвался от возни с трофеями. – И старый пёс сгодился старые счёты свести.

- Какие ещё счёты, душегуб чёртов!

- Если позволите – расскажу, - с перекинутым через плечо поясом черкеса урядник встал перед капитаном , как уверенный в себе истец перед пристрастным судьёй. – Только душегуб не я, а вот этот, - казак пнул бритую голову убитого. – Он, ваше благородие, наш давний кровничек. И мой, и Павла Леонтьича. Соседили мы с ним через Кубань, в лицо друг друга признавали, пулями частенько обменивались, да нас бог миловал, а его аллах спасал. Но крови казачьей и разных грехов на этом абреке не счесть. Правда, последние лет десять пропал из виду, утомился душегубствовать. Только прощения ему и на том свете не будет. А на этом нам посчастливилось покарать, слава тебе, господи.

Прочувствованная исповедь урядника ничуть не тронула и не убедила капитана Орловского. Какое ему дело до кровавых разборок между казаками и черкесами! Сорвана операция, не выполнен приказ полковника Пистолькорса! С чем он явится пред его взыскующие очи?

- Ты на службе, урядник! И твой долг исполнять, что прикажут, а не устраивать самосуд! За самовольство по головке не погладят!

Урядник молча покачивал упрямой башкой, не выказывая малейшего следа раскаяния. Но внезапно обрёл речь очнувшийся хорунжий.

- А вы, Николай Петрович, не захотели бы своей рукой пристрелить негодяя, который украл вашу мать, чтобы продать её в рабство?

Капитан удивлённо воззрился на молодого казака. Сквозь начальственный гнев и досаду с трудом, медленно приходило осознание причин разыгравшейся перед ним кровной мести. Так вот где зарыт топор войны! Чувство беспомощной усталости навалилось на Николая Петровича. Видит бог, как ему надоел этот бесконечный кошмар смертоубийства, где прав тот, кто ударит первым. Разве это война, на которой он надеялся с честью добывать славу и награды? В кровавом сведении счётов меж казаками и черкесами он не судья, пускай сами разбираются. Но приказ, приказ не выполнен.

- Ладно, Николай Павлович, допустим, вы имели право покарать хищника, уважаю ваш праведный порыв. Но зачем губить неповинные семьи, убивать женщин и детей?

На примирительно-укоризненный вопрос капитана у хорунжего нашёлся моментальный и неотразимый ответ:

- Вы сами, Николай Петрович, видели, каких детей они растят. Кто вашего солдата искалечил?

Ожил хорунжий, ишь, как победительно сверкают глазки. Быстро отошёл от бешеной вспышки. Уверился в правоте содеянного. Возражать ему, честно говоря, язык не поворачивается.

Рыжеусый унтер Ларионов давно уже стоял у самого стремени и, как положено, ел глазами начальство.

- Тебе чего, Ларионов?

- Изволите видеть, ваше высокоблагородие, надо помочь казачкам добычу раздуванить.

Капитан Орловский нехотя усмехнулся. Плут унтер, но прав. Законов войны никто не отменял. Махнул рукой:

- Валяйте!

И всё же как-то неловко стало за алчную ретивость гренадеров, рванувших нестройною гурьбой.

Урядника не смущало ничего. Накоротке держа за уздечку белого коня, он заговорил вдруг тоном завзятого ярмарочного барышника.

- Обратите внимание на конька, ваше благородие, - мастерски проделывая проводку, он продемонстрировал выдающиеся стати благородного животного. – Загляденье, а не жеребец! Конь для полководца! Не то, что атаман Бабыч, князь Барятинский не отказались бы от таковского. Вот вам настоящий боевой конь, в самый раз для лихого офицера! Всего ведро водки казакам за труды и гарцуйте на здоровье. Принимайте подарок, ваше благородие!

Капитан Орловский не мог сдержать улыбку, глядя на шутовские повадки урядника. Понятно, куда гнёт хитрый казак, чего добивается. Однако на душе теплеет, легчает. Жизнь продолжается. И хорунжий по-детски хихикает над плутовством дяди. Довольно травить себя служебным рвением. По сути, ничего особенного не случилось. Раненый гренадер Сорокин утишит неудовольствие господина полковника. А продолжится гнусное зажиливание в производстве – наплюну на гордость, напишу Ростику Фадееву, пусть поспособствует переводу хоть на Камчатку. Осточертел Кавказ с его беспросветной резнёй. Коня грех не взять. Красавец, глаза умные, покорно выполняет команды урядника, понимает – новые хозяева, надо служить. Эх, утру нос господину полковнику!

Урядника распирало воодушевление. Усадив капитана на подаренного жеребца, он занялся поверженным врагом.

- Николай Павлович, - обратился он к племяннику с забавно прозвучавшей официальностью, - а не побаловать ли нам Павла Леонтьевича? Давай ему башку нашего закадычного друга представим на обозрение? Порадуем старика?

Воображение капитана Орловского молниеносно нарисовало ему впечатляющую картину победоносного вступления его отряда в лагерь – впереди он, полководец, на белом скакуне, следом урядник с головой абрека на пике. Особенно ярко представились выпученные глаза полковника Пистолькорса и капитан едва не взвыл дурным голосом.

Брезгливый ответ хорунжего прозвучал вовремя.

- Охота тебе возиться с этой падалью, дядя Гриша. Пускай с ним шакалы разделываются. Батька нам и так поверит.

- Так-то оно так, - озабоченно приговаривал неугомонный урядник, прохаживаясь у тела кровника. – Да хочется особенно его уважить.

Капитан безразлично отвернулся. Дело сделано. Обряд всесожжения и делёж добычи опытные подчинённые проведут самостоятельно.

Подъехал на пегашке подпоручик Полудницын, весь воплощённое недоумение, продолжая держать на отлёте обнажённую саблю.

_

От пылающего аула капитан с хорунжим отъезжали вполне умиротворённые, по-приятельски болтая.

- Замечательное местечко для устройства охотничьего хозяйства, - обводя широким жестом леса и долы, мечтал капитан Орловский. – Дичи разнообразной видимо-невидимо. Олени, серны, козы, кабаны. Даже медведи и барсы встречаются. Домик воздвигнуть на месте
черкесского пепелища и так уютно проводить вечера с дружеской компанией у камина.

Хорунжий сочувственно поддакивал.

- Больше того посоветую, Николай Петрович. После выселения черкесов пусту землю намечено заселять. Нас, казаков усиленно к этому склоняют. А вам, бездомовным офицерам, сам бог велел брать участки у казны, заводить поместья.

- Мне ещё дослуживать, как медному котелку. А вы уже приглядели себе гнёздышко?

- Я в этих горах, как в клетке. В степи вольнее дышится.

Казаки и гренадеры, видя снисходительное настроение начальников, шагали вразброд, вперемешку с обозом, напоминая собой весело галдящий цыганский табор, а не грозное войско. Что ж, триумфальному шествию позволяются отступления от уставного порядка.

Внезапно капитан услышал одинокий собственный голос. Всё вокруг враз умолкло. Примолкли казаки, молчали, опустив головы, гренадеры. Если кто и бросал быстрый взгляд направо, то тут же отворачивался. Только визгливый скрип колёс раздавался в неожиданно наступившей странной тишине. Что за минута молчания?

Ехавший рядом хорунжий заслонял обзор вправо. Капитан приподнялся на стременах и заглянул.

Лучше бы не заглядывал! Сукин сын урядник! Уважил-таки кровника. Капитану Орловскому доводилось видеть обезглавленные тела и всякий раз они производили впечатление расчеловечивания. Лишат тело его главного атрибута – и уже не человек перед тобой, а безликое бревно. Неузнаваемое, безымянное.

Но урядник не просто отсёк голову своему врагу. Он не поленился отыскать в лесу осину, вытесать пресловутый позорный кол и, воткнув его между ног трупа, насадить на него бритую голову абрека. Смотри, вражина, как будут терзать твоё тело шакалы. Брр. Азиатский апофеоз мести, в духе Тамерлана.

Белый жеребец под капитаном шумно потянул ноздрями, по гладкой шелковистой шкуре пробежала волна дрожи.

Но капитан Орловский был закалённый кавказский воин. Речь его текла по-прежнему плавно, он непринуждённо продолжил лёгкую болтовню с хорунжим.

Впрочем, и молоденький казак ни в чём не уступил испытанной выдержке собеседника. Удобно развалясь в седле, счастливо улыбался и даже бровью не повёл при виде украшения, устроенного родным дядей.