Барнаул - Столица Мира гл. 7

Барнаул - Столица Мира

Глава 7 ЧЕТВЕРГ

УТРО В ГОСТИНИЦЕ.

Харвей проснулся с больной головой. Из коридора доносились беглые шаги, шум, возня; кто-то выезжал, кто-то вселялся - обычное утро гостиниц. Харвей сладко потянулся, голова сразу же загудела и наполнилась свинцом.

«Похмелиться бы, - подумал Харвей. - Пиво в Барнауле, наверное, из термояда готовят. Как голова-то раскалывается, мама мия! Как они его пьют каждый день?! И зачем вчера после психушки поддался на уговоры Кизерева? У него, видите ли, приказ пить со мной пиво... У него приказ, а мне потом сны дурацкие снятся...» Харвей повернулся на бок и зарылся под подушку головой. Немного полегчало. Харвей скинул подушку на пол, невидяще уставился в стену напротив. В поле зрения сфокусировалась тумбочка, две бумажки на тумбочке - записка и повестка. Харвей откинул одеяло, сел, морщась от бьющих в голову муторных ощущений. «Записка. От Полуночника. И кто же он такой, интересно? Нахальный парень, деньги ему приготовь... Я приготовлю! И не только деньги!.. Григорьев, опять же, с повесткой отличился!..»

Харвей встал, умылся ледяной водой. В голове посвежело. «Эх, чаю бы!» Он натянул брюки, выглянул в коридор. В коридоре дежурная Маргарита, шипя по-змеиному, что-то объясняла горничной. «О! Как кстати!» - подумал Харвей.
- Слушайте, товарищ дежурная. можно вас попросить?
Дежурная с готовностью  повернулась, приветливо улыбнулась:
- Я вас слушаю.
- Чай вам можно заказать? - Харвей поморщился. - Голова раскалывается. Стаканов бы пять... без сахара...
- Отчего же нет? Самовар у нас для чего? Сейчас поставим. Готовьте пятнадцать центов.
- Сколько?!
- Я шучу. Пятнадцать копеечек.

Открылась дверь 805-го номера, и в коридор выглянул свежий, благоухающий туалетной водой лейтенант Кизерев. Он повесил на шею полотенце и, подмигнув, сказал:
- Привет, Борек! Как состояние? Коматозное? Привыкай.
- Да уж, пожалуй, привыкнешь. - Харвей опять поморщился.
«Надо же, какой бодренький. Сказать ему о записке, не сказать? Нет, пока не скажу, сам разберусь».
- Долго сидели? - спросил он.
- Часов до двух, наверное... Зря ушел. Мы с ребятами в ресторан спускались, догонялись... Ты к Григорьеву идешь? Он тебя ждет.
- Угу. Обязательно, надо вещи Джона посмотреть.
По коридору уже шла дежурная, улыбаясь и осторожно неся поднос с пятью стаканами.
- Вот вам чай, поправляйтесь. Может еще чего?
- Пока ничего, спасибо. -Харвей забрал поднос, занес его в помер, отдал пятнадцать копеек. Кизерев еще торчал  в коридоре.
- Ты-то идешь к Игорю? - спросил его Харвей.
- А зачем? Сам сходишь. Ты с городом освоился. У меня дел полная тачка,  в форточку не перекидаешь.
- Тогда давай, перекидывай, до вечера.

Выпив все пять стаканов и восстановив нормальное состояние организма, Харвей прицепил под левую руку кобуру, надел костюм и вышел из номера.
Выглянул Кизерев:
- Пошел?
- Угу, пошел, - Харвей закрыл дверь на ключ. – До вечера.
Когда Харвей сдавал ключи дежурной, та, потупившись, избегая смотреть в глаза, начала настойчиво выяснять судьбу стаканов: где они, что с ними, не побил ли постоялец посуду, не выносит ли с собой. Неизвестно, как долго пришлось бы Харвею выдерживать эту ничем не прикрытую атаку на права человека, если бы не вахтер Иннокентии
Иннокентьич, как из-под земли, возник рядом и, кашлянув, прищурившись, посмотрел на Харвея.
«О, а вот и наш вахтер-интеллектуал! - подумал Харвей, не обращая больше внимания на дежурную. - Ну-ка, ну-ка, ну-ка, потреплем за перышки местных филеров-энциклопедистов».
- Привет, дедуля! - сказал Харвей, расплываясь в обаятельной американской улыбке.
Вахтер молча кивнул и поправил фуражку.
- Слышь, дедуль, ты, говорят, в истории  древнего мира силен? Междуречье, Пантикапей, Рамзес Второй?..
Вахтер бросил быстрый взгляд на Маргариту и почесал нос:
- Болтают люди. Я и слов-то таких не слыхивал! Пантикапей, ха! С какого конца на нее влазить-то? Лошадь она или баба?
Маргарита, забыв о стаканах, захихикала, грозя вахтеру пальцем:
- Иннокентьич!
- А что я? - Иннокентьич выпучил глаза .- Я ничего. Это ты по своей природной глупости не о том мысли держишь. Ежелив это лошадь, тогда...
- Пантикапей -  это древний город, - сказал Харвей, усмехнувшись. - Между прочим, он у вас в Крыму находится.
- Слыхала? - Вахтер постучал пальцем по конторке. - Город это, и вовсе не баба... Междуречье, оно, поди, тоже у нас? Между Обью и Енисеем?
- Нет-нет, что  вы! - воскликнул Харвей. - Это в другом месте, между Тигром и Евфратом. Это не у вас.
- А-а. Ты смотри! А я думал, промежду Барнаулкой и Пивоваркой.
«А дед не так прост», - подумал Харвей и сказал:
- Слышь, дедуль, ты случайно не знаешь, как будет по-английски: связанная система из четного числа фермионов обращается  в бозон?
- Откуда мне знать-то, мил человек? Мы языкам с детства плохо обучены.
- А как по-древнеегипетски?
Вахтер пристально посмотрел Харвею в глаза:
- Знаешь что, сынок? Шел бы ты в библиотеку, а!
- Так значит, люди врут про тебя, будто ты скрытый интеллектуал?
- Скрылся бы ты, постоялец бездомный, с глаз моих!
- Ну что ты, дедуль, в самом деле? Не ругайся, я пошел. Ты, конечно, зря на древнеегипетском не шарашишь, а то бы мы потрещали...
- Иди-иди, трещотка капитализма! Я тебе не египтянин, цацкаться не буду!
- Не знаю, как с цацками, но, не дай бог, еще одна повестка среди ночи - жди утром вызов в морг. - Харвей улыбнулся, сказал «чи-из» и пошел к лифту.

ГРИГОРЬЕВ.

Григорьев уже ждал.  Харвей  поздоровался и протянул ему повестку:
- Твоя?
- А что, имя неправильно написал?
- Да нет, верно написал. Ты мне не дашь пару бланков?
- Зачем?
- Я вас с Кизеревым приглашу на прощальный вечер.
- Григорьев посмотрел внимательно на Харвея.
- Ты не обижайся на вахтера, не стоит он того... Я хотел пошутить, а он видишь, как вывернул мою шутку. Тебя интересовали  вещи Джона? Они на столе. Приступай.

Харвей проверил наличие по описи и стал разбирать вещи. Джон, похоже, записных книжек не вел, записей каких-либо типа дневников, писем или подобного не было. Харвей тщательно прощупывал швы, подкладки пиджаков, пальто, плащей, рубашек.
- Да ничего там нет, - сказал Игорь. - Мы же тоже не дураки, проверили.
«Конечно, не будет ничего, раз проверили», -  подумал Харвей, откладывая очередную пару носков.
Игорь почесал концом ручки за ухом.
- Это, конечно, твое дело - доверять нам или нет, но я бы на твоем месте плохо о нас не думал.

Харвей усмехнулся про себя: «А как прикажешь думать?»
- Да никак не думать, ни плохо, ни хорошо. Работай. Ты просил вещи - они перед тобой. Кто виноват, что Джон записей не  вел?
«Правильно, В этом винить некого. - Харвей аккуратно сложил вещи в чемодан..- Так. А теперь что? Теперь самое время вплотную приступить к опросу свидетелей...»
- Дело реальное. Походи, пообщайся с людьми.
«И начать прямо с Лазаря», - подумал Харвей.
Младший лейтенант Григорьев поглядел в окно, поводил ручкой по стеклу:
- Можешь и с Лазаря начать. Он сейчас в городе. Харвей, гася раздражение, окинул Григорьева сердитым взглядом:
- Игорь, я так работать не могу. Ты не находишь, что наш диалог несколько странен? Односторонен  несколько?
- Потому что ты не привык, ничего удивительного. Лазаря повесткой вызывать будешь или как-то по-другому встречу организуешь?
- У него есть телефон? Если позвонить?
- Звони, - Григорьев назвал номер телефона. Харвей набрал номер. На том конце сняли трубку.

ДНЕВНОЕ СОВЕЩАНИЕ.

На этот раз в кабинете генерала Федорцова, не считая его самого, собрались только Глушанин, Гребе, полковник, курирующий город, и пожилой майор. Остальных собрать не удалось. Кто был в командировке, кто на конференции, кто на даче. На сегодняшний день никаких собраний не планировалось, но звонок Кизерева из гостиницы заставил Федорцова собрать хотя бы тех, кто был в управлении.

Никто конкретно но знал, зачем их вызвали, не знал и Глушанин. Кизерев лишь сообщил, что найдена одна штуковина, и ему было приказано прибыть немедленно. Ждали Кизерева.
- Что там у него? - спросил Глушанин. - Он хоть намекнул на что-нибудь?
- Нашел что-то, - ответил Федорцов. - Приедет - расскажет.
Глушанин нервно взглянул на часы.
- Так значит, он не сказал, что нашел?
Гребе посмотрел на него удивленно:
- Евгений Павлович, ну кто же об этом говорит по телефону?
- Ах, да, да, секретность, - спохватился Глушанин. - Я что хочу! Пока Кизерева нет, давайте поговорим, обсудим его поведение. Мне кажется, Александр Рейнгольдович, ваш Кизерев запился.
- Они что, опять вчера пили? - удивился Федорцов.
- Конечно. До ноля часов пятнадцати минут, - сказал Глушанин и вновь посмотрел на  часы.
- Опять у него в номере? - спросил пожилой майор.
- Так не  в лифтовой же шахте! - Глушанин  обвел всех суровым взглядом.
- Но позвольте! - вмешался Гребе. - Ведь мы ему сами дали установку!
- Подобными установками мы губим наши кадры, - сказал Глушанин. - Товарищ полковник не даст соврать, Кизерев уже не думает о службе, у него на уме  одно только пиво. Вы, наверное, вдруг решили, что мне пива не хочется. Жара такая стоит!.. Все люди, так сказать, как люди... А наш лейтенант... Пошел на поводу у интерполовца, понимаете ли! Тот пиво, и наш пиво! Тот до чертиков, и наш того же хочет. Бог с ним, с агентом, пусть спивается. Он жертва западной демократии, так сказать, вырвался на свободу. А наш-то лейтенант чья жертва?
- Жертва желтого змия, - сказал полковник.
- Какого?!
- Ну, пивного, значит.

Федорцов нетерпеливо  взмахнул  рукой:
- Хорошо, Евгений Павлович, Кизерев явится, я ему устрою.
- А как же установка? - спросил ехидно Гребе.
- Установка - одно, а злоупотреблять нельзя. Выпил пять литров - остановись, не теряй морального облика. Ведь казенные деньги расходуются! - сказал Глушанин назидательно.
В этот момент дверь распахнулась, и в кабинет влетел лейтенант Кизерев.
- Товарищ генерал! Товарищ генерал! – воскликнул он, заламывая руки.
- Да что вы, батенька, себе позволяете! - От возмущения Федорцов перешел на старинный манер. - Лейтенант вы или курсистка?! Смирна-а! - Рявкнул он и вдруг неожиданно добавил: - отжался десять раз!
Кизерев отжался три раза и суровым взглядом уставился в пол, не в силах больше оторвать от него свое тело.
- Сколько пива вчера съели? - рявкнул Федорцов. Кизерев сопел и смотрел в пол.
Глушанин сказал безразличным тоном:
- Есть предложение начать совещание.
- Встать! - бросил Федорцов. - Что там у вас, докладывайте. И без истерики.
Кизерев поднялся, отряхнул колени и произнес шепотом:
- Записка.
- Ну-у?! - выдохнули все.
- Какая записка? Где? От кого? - спросил Глушанин.
- Записка. На тумбочке лежала. В спальне. Я ее там и оставил, сфотографировал - и сюда.
- Снимок, - потребовал Гребе.

Кизерев вытащил из внутреннего кармана черного дерматинового пиджака фотографии и бросил на стол. Все жадно схватили по копии и принялись изучать запечатленный на них предмет.
- Плохо фотографируете, - сказал Гребе. - Это она и есть? - Он ткнул в светлое пятно на фото.
- Глушанин с нескрываемым интересом посмотрел на лейтенанта:
- Это точно то, о чем вы говорили?
Кизерев наклонился, всмотрелся в фотографии.
- Да, вроде, она. - Он виновато опустил голову.
Федорцов расстегнул китель.
- Продолжайте доклад. После доклада отожметесь, сколько не смогли. На отпечатки пальцев записку проверили?
- Конечно! - воскликнул Кизерев. – Отпечатков нет. Надпись размыта водой. Он ее купал, наверное.
- Что в ней? О чем она? Лейтенант напрягся, вспоминая:
- Э-з-э... «Иностранец, я тебя давно ждал... Готовь деньги к сдаче... Скоро буду принимать...» И подпись: «Полуночник».
- Память неплохая, - констатировал Гребе.
- А вы ничего не напутали? - спросил пожилой майор.
Кизерев отрицательно покачал головой. Федорцов заворочался в кресле.
- На графологическую экспертизу отдавали? А, впрочем, что я говорю? Ее же нельзя трогать. Вот жалко-то!
- Это кто еще такой? - Глушанин поискал что-то в портфеле. - Готовь деньги к сдаче. Скоро буду принимать. Уголовщина какая-то! Похоже, нам начинают мешать. Некто по имени Полуночник желает вытряхнуть из агента валюту.
Наступила тишина. Глушанин продолжал шебуршать бумагами в портфеле.
- Что вы там ищете, Евгений Павлович? – прервал паузу Гребе. - Решать надо, что будем делать, а вы со своим портфелем...

Глушанин бросил портфель на стол, вздернул бровями и раздраженно посмотрел сквозь круглые очки на Александра Рейнгольдовича:
- А я почем знаю? Я что, всезнающий? Не знаю я, что делать. Помешать как-то? Принять какие-то меры предосторожности?
Полковник подергал себя за нос.
- Меры бывают разные. Можно выставить роту автоматчиков вокруг гостиницы, можно пулеметы на крышу...
- Я не об этом говорю! - вскипел Глушанин. – Нам ни сроки не известны, ни что, ни как, мы гаданием занимаемся.
- Давайте думать, - предложил Федорцов.
Полковник опять подергал себя  за  нос.
- Я имею сообщить почтенному собранию некоторые личные соображения.
- Ну и денек у нас сегодня! - скривился Гребе - Давайте сразу уж перейдем на четырехстопный ямб, и дело с концом.
- Это от жары, - сказал пожилой майор.
Полковник продолжил:
- Идея простая: добавить в гостиницу наших людей и ждать. Кстати, Полуночник, возможно, нам даже на руку окажется. Возможно, мы увидим интерполевца несколько с другой стороны, возможно, с самой неожиданной.
Глушанин зачем-то снова полез в портфель.
- Хуже нет - ждать и догонять. А ситуация именно такая. Давайте конкретно, ведь мне потом отчет писать. Значит, добавляем людей? Сколько?
Десять, - сказал майор.
- Много, - отрезал полковник.
- Давайте троих, - предложил Гребе. - Тогда наших в гостинице будет шестеро, не считая вахтера. И будем ждать.
- И это... - Глушанин высыпал из портфеля весь хлам на стол и принялся его перебирать, - конвой, медицина, если что, пусть тоже будут наготове. Мал ли что? Постараемся взять Полуночника без шума. Или пошумим? Дабы цереушник проявился во всей своей красе?
Федорцов бросил вопросительный взгляд на Гребе. Тот наморщил лоб и  сказал:
- Шум нам не нужен. И так по городу слухи поползли... Шум - это риск. Зачем лишний раз рисковать? Давайте без шума и без риска.
- Хорошо, - сказал Федорцов, - значит,  так и порешим. Значит, так и действуем. Все распоряжения я отдаю сейчас же. Вопросы есть, Евгений Павлович? Вопросов нет. Кизерев, найдите агента и чтобы у меня... -Федорцов погрозил пальцем ,- пять литров в день, ни каплей больше. А через месяц - десять отжиманий, чтобы не хуже Геракла...

ЛАЗАРЬ
.
Харвей поднимался вверх по Ленинскому проспекту. Высокие старые тополя бросали на прохожих тень и безостановочно сыпались пухом, который лип к лицу, забирался в нос, витал в разогретом воздухе. Пух скопился у бордюр, застилал траву газонов, и когда Харвею, словно по сугробам приходилось, обходя встречных, шагать по нему, он поднимался легкими облачками и следовал за его ногами, цепляясь на брюки. Харвею не нравились тополя и тополиный пух, Харвею нравились платановые и кипарисовые аллеи.

У ЦУМа Харвею тоже не нравилось. Площадь Советов отдаленно напоминала гарнизонный плац, и от такого впечатления не спасал даже фонтан. Все дома вокруг площади бесспорно мечтали о более изысканной отделке. Дома казались приземистыми по причине своей малоэтажности. Нависающее над домами небо словно прижимало их к земле. В отличие от Октябрьской площади, на которой взгляд отдыхал, невольно притягиваясь к гастроному под шпилем, здесь глазу не за что было зацепиться.

Харвею правилась в архитектуре каскадность. В крупных мировых столицах, когда за одним зданием поднимаются другие, за теми еще, а за теми еще, поздними вечерами возникает ощущение, что в небо вздымаются светящиеся горы, и небо, спасовав, отступает. А здесь? Все приземисто, кургузо и как-то еще измельчено, что ли.

«Почему одни города, независимо от числа жителей, останутся в восприятии людей маленькими, а другие - большими? - думал Харвей. - Наверное, потому, что маленькие города с самого начала строились как маленькие: с невысокими домишками, с узенькими проспектиками, улочками-закоулочками. А когда пришли эпоха высокоэтажности, комнатки остались с такими же низкими потолками, и оттого дома, даже многоэтажные, воспринимаются как засушенные, ссутулившиеся. Другое дело - столицы Их сразу строили как столицы: масштабно и с размахом. Дома проектировались из расчета, что даже будь они в пять этажей, но чтобы смотрелись на все девять. В столицах все солидно и громадно. А здесь... От административных зданий несет чванливой казенщиной за три мили. Складывается впечатление, что этот стиль кто-то упорно навязывал, а может и повелел: так и не иначе! Иначе, как здесь говорят, откуда такая однобокость и обезличка?»

Напротив кинотеатра «Россия», в сквере, на скамейке, Харвей увидел компанию обкурившегося молодняка. Он их сразу вычислил. Уж на что, а на травку и порошки агент Интерпола был выдрессирован до бесподобности, после Тайваня по-другому и быть не могло. «Надо будет сказать ребятам, что у них под носом наркобизнес процветает. Пусть возьмут в оборот эту шантропу. Особенно интересен вон тот, костлявый, со впалыми щеками. Настоящий  «пастух».

Харвей перешел на противоположную сторону проспекта к магазину «Букинист». Именно здесь предложил встретиться рокер Лазарь. Встав на углу, Харвей закурил. Харвей курил, Лазаря не было.

Несколько парней с дипломатами при появлении Харвея отошли от крыльца магазина и остановились в стороне, скрытно перебрасываясь фразами и умными взглядами.
«Тоже мне, бизнесмены!» - Харвей сплюнул.

Неожиданно появился Лазарь. Он, видимо, прошел где-то дворами. Такого конфуза ас Интерпола от себя не ожидал. Лазарь оказался довольно полным молодым человеком, но его старила густая черная борода. Широкие полосатые штаны, короткая куртка и командирская планшетка через плечо делали его заметным в толпе. Одно стеклышко очков было расколото пополам, и оттого немного косящий взгляд Лазаря казался беспокойным и диковатым.
Лазарь остановился у крыльца, нервно переминаясь с ноги на ногу. В конце улицы появился лейтенант Кизерев. Не доходя до магазина метров тридцать, он остановился, поглядев на часы, закурил.
«Прикрытие на месте, - подумал Харвей, - Пора».
Он подошел к Лазарю. Тот встрепенувшимся взглядом уставился удивленно.
- Бровко Борис Эдуардович, - представился Харвей. - Здравствуйте.
- Лазарь Сергей, - сказал рокер, заправляя выбившуюся сзади рубашку под ремень в брюки. - Я тут малость припозднился... Мож мы куда в тенек?.. А то тут эта... солнца светят в глаза, - заявил он театрально, явно цитируя что-то известное ему одному. - Шалпекеры тут ходят...
- Кто? - не понял Харвей.
- Прапорщики-шалпекеры. -Вскинув брови, Лазарь поскреб бороду.
- А-а, ну да, да. А куда мы упадем?
- Да вот хоть в сквере на лавку.

Лазарь, невзирая на полноту, оказался довольно подвижным. Он ерзал по скамейке, переваливаясь с одной половины седалища на другую, беспрестанно теребил очки и трогал планшетку.
- Вам нравится город Барнаул? - спросил Харвей для завязки разговора.
- Барнаул - Столица Мира! Вы разве не слышали? Наше радио каждый понедельник об этом трещит. Я балдею от своего города. А вообще-то, он, конечно, дыра. - Лазарь поправил сзади рубашку. - Вы не местный?
- Приезжий.
- Надолго к нам?
- Смотря по обстоятельствам.
- Знаете что, идея! - оживился Лазарь. - Вы стихи пишете? По глазами вижу, что у вас клевые стихи получатся. Давайте запишем альбом, любой, хоть акустический, хоть синтезаторный, любой!
- Вы Джона знали? - перевел Харвей разговор на нужную тему.
- Какого Джона? Боцмана, что ли?
- Джона Уилла Пойнтера.

Лазарь потерял всякий интерес к разговору.
- С этого бы и начинали. - Он поскреб бороду. - Знал. Он обещал нам комплект «Ямахи» привезти. - Лазарь помолчал, подняв брови, скучая, поглядел по сторонам. - Я не понимаю, зачем вы назначили встречу у «Букиниста»?
- То  есть? Вы же сами предложили!..
- Это детали. Зачем она вам нужна, встреча эта? Мож по пиву? Кострюка с собой возьмем. Вон Дизель тащится... Всосем по баночке?

Харвей покачал головой. «Определенно, в Барнауле у жителей врожденная, неодолимая тяга к пиву. А может, я не с теми встречаюсь? Может, быть те, кто не пьет пиво, не встречаются мне, потому что попадают совсем в другие истории? Скорее всего, такие люди никуда не попадают».
- Я вам забыл сказать, Лазарь, я из КГБ.
- А мандат есть?
- Харвей дал ему подержать красную книжицу. Лазарь изучил удостоверение.
- Ну-у! Вот! Теперь вы! Как-то негуманно получается! Чуть что - сразу запрещать! Нам что, совсем не репетировать, что ли? Я не понимаю! - Он обиделся, заправил сзади рубашку. - Сами посудите, что в этом плохого, что мы репетируем? Разве мы о чем-то запрещенном поем?
- Я вижу, вам достается, - сказал Харвей. Лазарь вскинулся:
- Конечно! То выступать не дают, то концерты отменяют, то до текстов докапываются. А сами-то хоть что-нибудь делают? Только запрещать!
- Вы о ком?
- Да-а, - Лазарь отмахнулся. - О шалпекерах, о ком же еще! Теперь вот вы - КГБ! Можно подумать, мы что-то такое делаем... У нас демократия! А запрещать, я вам скажу, не гуманно!
Харвей согласно кивнул головой:
- Не гуманно. Кто спорит! Только я к вам не за этим. Вы с Джоном часто виделись?
Лазарь пожал плечами:
- Я тысячу раз отвечал на этот вопрос. Он приходил к нам на репетиции. А как часто? Кто же считал?
- А почему он к вам на репетиции приходил, а не к другим группам?
- А к каким другим? - Лазарь поглядел раздраженно на Харвея. - У нас что, много групп?.. Да они и играют что попало.
- Неужели кроме вас с вашей группой в городе никто не играет интересную музыку?
- А кто? Мне не нравится то, что они играют. Нужна концепция. А что за рок без концепции? Просто так играть? Абсурд!
Харвей закурил, угостил Лазаря.
- Мне кажется, в вашем случае с гуманизмом происходит несуразица, вы используете этот принцип исключительно в отношении своего «я». Меня интересует Джон Пойнтер, и я думаю, он к вам приходил не для обсуждения вашей очередной концепции.
- Это уже не ваш вопрос, почему или из-за чего он ко мне приходил. - Лазарь нахохлился и стал похож на попугая с выбитым глазом.
Харвею успели надоесть его постоянное верчение и показная парадоксальность мышления. Харвей холодно произнес:
- Действительно, не мой вопрос. Я вас спрашиваю, а вы постарайтесь не кривляться, когда отвечаете, шут гороховый...

Лазарь откинулся на спинку скамьи, вытянул ноги, перекрещивая ступни то так, то эдак. Он склонил голову к плечу:
- Не стреляйте  в меня, я еще не допил свое пиво... Я не знаю, не знаю, как ответить. - Лазарь оторвал взгляд от башмаков и устремил его  в небо.
- Как было, так и рассказывайте.
Лазарь перевел взгляд с облаков на планшетку.
- А он мог приходить просто  так?
- Вам виднее, вам лучше знать.
- Тогда вот: он приходил просто так, посидеть, пивка попить, поговорить-пообщаться. Возможен такой вариант? Потребность в общении - большая потребность...
- С пивом?..
- Да что с пивом-то?! Пиво, как катализатор, напиток богов. Зачем до пива доскрёбываться?
- И о чем за пивом велись беседы?
- О прапорщиках-шалпекерах.
- Кто такие?
- А это те, которые не въезжают, - сказал Лазарь, прищурившись, изучая прохожих.
- По-видимому, я из этих прапорщиков, - усмехнулся Харвей. - Я в вашу теорию тоже не въезжаю.
Лазарь недоуменно посмотрел на Харвея:
- В какую теорию? - спросил он.
- Будто бы Барнаул - Столица Мира, - ответил Харвей.
Лазарь сморщился, как пожухлый лист, и отвернулся:
- Какая ерунда! Совсем это не теория... Это так, допущение. Могу я такое допущение сделать? Просто так допустить? Столица Мира и все...
- Как мне кажется, у вас все на этом «просто» замешано. А как же концептуальность? Вы где-то об этом прочитали или сами вывели? Я имею в виду столичную сущность города Барнаула.
- Да нигде я не вычитал... Я могу сказать, что этот я просто знаю, и все. И доказывать не собираюсь. Это подкорковые процессы, их бесполезно логикой обряжать. Я это придумал, ночью сидел на кухне и придумал. А кто сказал, что Столицами Мира могут быть только Москва, Тель-Авив, ну, или Сайгон? Откуда такая убежденность? Что, если большой город, много домов, миллионы жителей, значит все?! Столицы бюрократии 0  это точно, это сколько угодно, столицы снобизма, столицы власти. Но именно поэтому они никак не Столицы Мира. Столица Мира - это столица духа...
- Какого духа?
Лазарь загадочно подмигнул Харвею:
- Гуманного... - он поправил сзади рубашку, лицо его расплылось в улыбке, - ...и концептуального.
- Джон знал, слышал ваши изречения? Как они ему?
- Конечно, слышал! Их все слышали! И не раз услышат, если не запретят. Наверное, нравились, наверное, нет, как я за него могу сказать? Я специально  не спрашивал.
- А вы сами никогда у него в номере не бывали?
- Что я там не видел? Это же смешно, тащиться пить пиво в гостиницу! Bы поймите, товарищ, я был ему просто знакомым, никакого отношения к его исчезновению не имею, я панически боюсь всяких конфликтов, драк, скандалов, я простой, мирный рокер, даже не металлист, я на репетицию опаздываю, я не могу задерживаться,  я посторонний в этом деле! Что вам от меня надо?
- Я вас разве удерживаю? А, может быть, вас задержать? Изолировать, посадить, запретить? Как вам больше нравится? - Харвей решил поиздеваться.
- За что?! - перепугался Лазарь.
-  Это уже ваш вопрос, за что. Пока репетируйте и думайте, за что. Когда надумаете - дайте знать, я вас вызову. - Харвей встал и пошел через дорогу к лейтенанту Кизереву. «Как быстро мне надоел этот паяц из народа! - подумал он. - Какой он рокер?! Провинциальный клоун с манией величия, а не рокер! Арлекин с шизофреническими проявлениями!» Харвей разозлился всерьез. Он остановился на крыльце «Букиниста», окинул свирепым взглядом молодцев с дипломатами и рявкнул:
- Господа пройдохи! Разбежались по домам! Быстро! А то пересажу всех без следствия!
Господа пройдохи бросились врассыпную. Подходивший Кизерев всадил пинка пробегавшему мимо верзиле в кожаном плаще и радостно улыбнулся Харвею.

АНДРЕЕВ АЛЕКСАНДР ГЕРБЕРТОВИЧ.

Машину остановили за два квартала, Кизерев остался ждать, а Харвей зашагал по широкой улице, утыканной по обе стороны девятиэтажными домами. Таким образом, он очутился в районе «Солнечная поляна». Район был молодой и строился по проектам, опробованным на окраинах центральных городов страны. Серые девятиэтажки образовывали огромные квадраты, между которыми тянулись широченные улицы, предполагаемые скверы с постоянно гуляющими по ним ветрами. Лейтенант Кизерев назвал этот район «Розой ветров», объясняя, что в какую сторону там не пойдешь, ветер обязательно в лицо хлещет. Летом это освежает, зимой же не до свежести. Район не походил на центр города и, может быть, именно по этой причине понравился Харвею.

В одном из серых девятиэтажных домов живет Андреев Александр Гербертович, в простонародье - Курт, к которому и направлялся сейчас Харвей. Из материалов Григорьева Харвей знал, что Курт был близко, если можно так сказать, знаком с Джоном Уиллом Пойтне-ром, и даже получалось так, что Джон был вхож, в его семью. Однако, из протоколов опроса ничего проливающего свет на исчезновение американца почерпнуть не удалось.
Дверь открыла миловидная женщина с большими глазами. Глаза пробежали по Харвею сверху вниз, и женщина спросила:
- Вам кого?
- Я из  милиции - ответил Харвей. - Мне нужен Андреев Александр Гербертович.
- Сашка! Иди сюда, тут к тебе из милиции пришли. - Женщина повернулась и, оставив дверь открытой, пошла по коридору в комнату. - Вставай, говорю! Милиция пришла. Чего опять натворил?!

«Да-а, такое только в этой стране увидишь, - подумал Харвей. - Дверь настежь, заходи пожалуйста!» - Харвей вошел, оставив на всякий случай дверь открытой.
- Ну какая там милиция? - послышался сонный голос. - Меня теперь и муху-то в квартире  убить не заставишь! Ну чего встала-то, пусть пройдет, в коридоре я с ним что ли разговаривать буду? Слышь, Галь, - раздалось хихиканье, - а это не Зулик  с пивом пришел?
- Да пошел ты со своим Зуликом, пьянь беспробудная! - Галя появилась в коридоре. - Да вы проходите, вон там он, в комнате. Не надо разуваться. - Она обошла Харвея и закрыла дверь. - А что он натворил?
- Он - ничего, - ответил Харвей, тронувшись было с места. - Я веду дело об исчезновении Джона Уилла Пойнтера, вот и решил зайти, спросить кое-что. Он ведь у вас бывал?
- Бывал, бывал... Сашка! - крикнула Галя и опять направилась в комнату, сделав знак Харвею, чтобы тот шел за ней. - Ты ведь мне, скотина, говорил,  что тебя из-за Джона в милицию вызывали! Опять где-нибудь с Рублем пиво глушили, а мне лапшу вешал?!
- Да ты что, Галь! - Андреев сидел на диване в майке и трико и разводил руками в стороны, разминаясь. - Ей-богу вызывали! Я даже под протоколом расписался. А этого я впервые вижу, - сказал он, окинув взглядом вошедшего Харвея. - Чего надо-то? Я там все сказал.
«Странные люди! - подумал Харвей. - Даже документов не спрашивают!»
- Понимаете, - сказал он, останавливаясь в дверях, - получается так, что из всех вы были с ним в наиболее близких отношениях. Он у вас часто бывал...
- Да тоже бухарик, - вставила Галя.
- Так вот, - продолжил Харвей, - Джон часто гостил у вас. Вот и расскажите, о чем вы с ним говорили, как он себя вел, особенно в последнее время, перед тем, как его  в больницу положили.
- Ха! Ничего себе! В больницу положили! Галь, ты слышишь? - Андреев скрестил руки на груди. - В дурдом мужика упекли ни за что ни про что, а говорит - больница! Да туда здоровым попадешь – дураком выйдешь! И правильно сделал, что сбежал.
- А почему вы решили, что он сбежал?
- Так мне в милиции сказали, - ответил Андреев.
- Нет, я вам вот что скажу, - опять вмешалась в разговор Галя, - мужик он был нормальный, хоть и бухарик заграничный. - Она села на стоявший у двери стул, указав рукой Харвею на кресло у стены. – Бухать они тут бухали, но он не орал, как Рубль, и песни, как Зулик, не пел. Спокойно всегда разговаривал и даже не матерился. Правда, последнее время, ну, до того, как его забрали, он что-то непонятное говорил, все про какие-то молекулы, атомы, вакуум...
- Помолчала бы ты, когда тебя не спрашивают! - прикрикнул с дивана Андреев. - Чего по пьяной лавочке буровить не начнешь?! Если нас в таком состоянии на магнитофон записать, никто не поверит, что это мы - такие умные слова говорим. А у Джона на физике замыкание было. Ты сама-то в каждом разговоре все про бухало, да про бухало - тоже замыкание...
- Какая физика? - спросил Харвей. ;
- Да я почем знаю! Нашли физика! Мы с ним как-то на Восьмое марта пару беленьких в честь женского дня раздавили, вот тогда он точно что-то про вакуум втолковывал... Про муть какую-то, что там все дымится, клубится... Тогда я его свозил туда, где все дымится и клубится, больше он про вакуум не заикался, а вскоре его и упрятали.
- Это куда же ты его возил? - опять ввязалась в разговор Галя. - На свалку к Рублю, что ли? Это тогда он тебя на себе притащил, срамина?! Все гости уже расходиться начали - заявляются... Я тебе, родной ты мой, на двадцать третье устрою... Позорище!..
- Двадцать третье - святой день! Не вздумай омрачить единственный мужской праздник! Подумаешь, перебрали немного. Зато человеку там понравилось... А эти твои Машки да Дуньки мне во где! - Андреев провел ребром ладони по горлу. - Зулика с Рублем поди не позвала в гости!
- А кто это - Рубль? - поинтересовался Харвей.
- Знакомый наш один, - ответила Галя. - Учились они вместе и до сих пор расстаться не могут. Как сойдутся - так бутылка! На свалке он городской работает трактористом. Вот туда они и ездили.
- А не могли бы вы меня туда свозить? - обратился Харвей к Андрееву.
- Сам-то что ли без ног? Свалка не знаешь где?
- Дело не в том, знаю я или не знаю. В конце концов, Рубль ваш друг, а не мой.
- Андреев нагнулся, ища что-то под диваном.
- Куда носки дела? - спросил он строго жену. - Боишься, что сбегу? Деревня!
- Сам ты колхозник! Куда вчера бросил, там и ищи.
- Ты мне не надоедай, - Андреев сделал суровое лицо, - видишь, милиция приехала. Надо следствие на свалку свозить. Это же государственное дело! Где носки?
- Нету носков. Никуда не поедешь. - Она вышла.
- Видал? - сказал Андреев Харвею.- Кругом террор. Никакой свободы! - Он помолчал. - Сегодня, как видно, не получится. Давай в пятницу. Только мне как: самому прийти или машина к подъезду?
- Поедем сейчас. Так лучше будет. Машина нас ждет.
- Кому лучше будет? - Андреев подтянул трико. - Ладно. Уговорил. Я сам сегодня к Рублю собирался. Носки найду и поедем.
- Я вас буду ждать на улице, - сказал Харвей, вставая.

Галя молча проводила Харвея до двери и так же молча ее за ним закрыла. Харвей начал спускаться, когда из-за дверей донесся ее голос:
- Ты куда  собрался?! Я что тебе, Машка-колхозница? Дуру нашли! Ишь придумали — следователь из милиции!.. По лицу видно - прощелыга. Где ты только этих ханыг себе в друзья находишь?! Нету  носков! Ты без них домой пришел!.. Нажрешься сегодня - домой не появляйся!..
Харвей не стал слушать и пошел  вниз.

ВОВА РУБЛЬ.

Кизерев высадил их на шоссе, а сам уехал на заправку.
Андреев посмотрел вслед «Москвичу» и поинтересовался:
- А эти двое, они всегда в будке сидят?
- Всегда, - сказал Харвей.
- Чтоб я так жил! - Андреев сплюнул. Принюхался. - Мы идем с Рублем знакомиться?
- Идем.
- Тогда дыши реже, мы не на Елисейские поля приехали.

Они вышли на большую ровную площадку, укатанную гусеницами тракторов, которых было здесь три штуки. Трактора стояли, нацелившись на дымящуюся середину свалки. Андреев направился к тракторам, Харвей пошел следом.

В небе висели тучи воронья. Благовония стояли такие терпкие, что хотелось плакать и звать на помощь. Со стороны города с шоссе к свалке свернула машина. Она подъехала к чадящему краю площадки, ее кузов поднялся, высыпая железки, стружку, деревянные обломки и прочий хлам. Машина отъехала. Крайний слева трактор завелся и, опустив нож, двинулся на кучу вываленного хлама.
- Во, это Рубль включился, - обернулся Андреев.

Когда они подошли, кучи уже не было. Трактор стоял на исходном рубеже и не подавал признаков жизни. В кабине сидел вихрастый парень с обкусанными усами и, развалившись на сиденье, орал какую-то песню про море.
- Эй, Рубль, вылазь! - Андреев стукнул кулаком по кабине трактора. - Я к тебе милицию привел.
Рубль обернулся. Его лицо расплылось в широкой улыбке, обнажив черную дыру на месте четырех отсутствующих передних верхних зубов.
- А! Курт! Дорогой ты мой человек! - Рубль говорил, не меняя позы. - Какая милиция? Я уже два дня не пью! - Он неожиданно быстро выпрыгнул из кабины и оказался рядом с Харвеем. - А что там у нашей милиции пиджачок оттопыривается? - сладко приговаривая и по-прежнему улыбаясь, он приподнял двумя черными от мазута пальцами полу пиджака Харвея. – А что он так хорошо у нас оттопыривается? Сейчас мы протоколъчик составим, оформим на троих... Харвей сделал шаг назад.
- Ух ты! - сказал Рубль, заметив под пиджаком кобуру. Он вдруг, перестав улыбаться, спросил:
- Правда что ли милиция?

Рубль повернулся к трактору, пнул по траку ногой и пропел на какой-то блатной мотив: «Прощай же, конь стальной, мой запах скоро ты забудешь...» Он залез в кабину, захлопнул дверь и, высунувшись из окна, спросил Андреева:
- А чего ему надо-то? - Он опять широко улыбнулся и уже весело заговорил:
- В «знатоков» играем, да? Так у нас свалка не московская, торгонуть нечем. - И Рубль засмеялся, явно собой довольный.
- Я веду дело об исчезновении Джона Уилла Пойнтера, - сказал Харвей. - Стараюсь побывать везде, где бывал он. Он ведь сюда приезжал?
- Курт, это он что ли про того спрашивает? - Рубль открыл дверцу, спрыгнул на землю. Он по-прежнему улыбался. Создавалось впечатление, что эта широкая улыбка и есть естественное и постоянное выражение его лица. - Это с которым ты по весне здесь был? Который потом так наелся, что еле тебя домой уволок?
Андреев кивнул и достал из кармана пачку «Астры».
- Дай-ка сигарету. - Рубль потянулся к пачке. - Ну как же, помню. Вон там, в бытовке, мы и сидели. - Он кивнул головой на стоящий на другом краю свалки вагончик. - Нас еще Петрович шугануть тогда собирался, халява старая. Я вообще не пойму, что он тут смотреть хотел? Вот она свалка, вот мой трактор, вон там я живу. - Рубль засмеялся и махнул рукой в сторону города.
- А вы не помните, о чем вы разговаривали? - спросил Харвей и тоже достал сигареты.
- Ух ты! Тоже «Астра»! - хмыкнул Рубль. - Можно одну? А разговоров я не помню. Кто ж их запоминает?! Как встретились - помню, как разошлись - помню, что говорили - не помню. Свойство у меня такое: выпью, проснусь - и ничего не помню.
«Богато живут», - подумал Харвей, глядя на дымящуюся свалку, и обратился к Андрееву:
- А что он здесь делал? Смотрел что-нибудь, искал?
- Да ничего не делал, - ответил тот, отбрасывая щелчком сигарету - Я же говорю, он мне со своим клубящимся вакуумом надоел, я его сюда и привез, пусть поглядит, как дымится-клубится. И место здесь – ни жены, ни милиции... Он, правда, когда приехали, заявил по-деловому, что это все не то; там, мол, из ничего - все, а здесь из всего - ничего. Ну, датый он уже был, вот и выдрючивался. А тут мы как добавили...
Рубль засмеялся заливистым, счастливым смехом.
- Так, понятно, - остановил Андреева Харвей. - Скажите-ка мне вот что, Александр Гербертович, где выбыли в ночь с понедельника на вторник?
- Как где? Дома.
- Кто-нибудь сможет это подтвердить?
- Знаешь, гражданин начальник, весь подъезд по ночам ко мне ломится и проверяет, дома я или нет.
- А чем  вы занимались?
- Так ведь весь подъезд знает.
- Почему?
- Потому, дорогой товарищ, что соседи ко мне ночью затем и ломятся, чтобы посмотреть, чем я занимаюсь.
- Ладно. - Харвей еще раз посмотрел на свалку и пошел к шоссе. Обернувшись, он спросил:
- Вы, естественно, остаетесь?
- Естественно! Что, зря сюда ехали? У нас с Вовчиком сегодня халтурка вечером, надо подготовиться. - Андреев повернулся к Рублю, который что-то искал  в кабине под сиденьем. - Рубль, где у тебя стакан ?
- Ищу, - ответил Рубль.

ANTE LUCEM (ЭКСПОЗИЦИЯ ТРЕТЬЯ)

Харвей вышел на шоссе. Белого «Москвича» нигде не было видно. Харвей зашагал в сторону автобусной остановки. Его обогнал рейсовый автобус. «Не успею добежать, - подумал Харвей. - Так что ж, прогуляюсь и мысли в порядок приведу».
- Все о'кэй, - сказал он вслух и вздохнул полной грудью.

Было свежо, потому что ветер, дувший с полей, относил муторный запах свалки.
«Итак, что мы имеем, чем располагаем? - подумал Харвей. - Курт и Рубль полностью выработаны, большего от них не узнаешь. Вакуум и помойка - какая здесь может быть связь? Вакуум? Зачем он дался Джону? И сам, как в вакуум канул. Хоть бы одну зацепочку, самую невзрачную и несущественную, оставил после себя! Медбрат и врач в психушке - они, конечно, не от мира сего; первый с закрытыми глазами психов видит, второй с закрытыми глазами может уколов навтыкать - специфика работы, но на большее их не хватит.
Лазарь? Он их будущий клиент, скоро дозреет. Остался последний - Муравьев».

Харвей остановился, доставая сигареты, и вдруг увидел, что со стороны города ему навстречу шагает Лазарь. «Зачем он здесь?! - удивился Харвей. - Пешком притопал... А что, если он на свалку собрался? Если у них там сегодня сход назначен? Андреев, вроде, что-то говорил о свалке, как о самом спокойном и тихом месте, и не мешает никто...»
Не дожидаясь, когда Лазарь заметит его, Харвей прыгнул в кювет и ринулся в лесополосу, пытаясь найти место для укрытия и наблюдения.

А Лазарь приближался. Он шел какой-то вялой, сомнамбулической походкой, равномерно переставляя ноги, словно они сами тащили его куда-то. Вот он миновал то место на дороге, где стоял Харвей, прошел шагов двадцать, потом повернул назад и остановился напротив скрывающегося в кустах Харвея. Постояв некоторое время, будто прислушиваясь к чему-то, он покачнулся и стал спускаться по придорожной насыпи, спотыкаясь и размахивая руками.
Харвей попятился, отступая глубже в заросли. Лазарь шел прямо на него. Харвей, ничего не понимая, завертел головой, ища укрытия, но за спиной начиналось необъятное открытое  картофельное  поле.

Лазарь не осторожничал и не таился. Он с громким треском ломился через кусты. Харвей всерьез забеспокоился. Лазарь приближался. Харвей вынул «Зауэр» и снял с предохранителя, окинул пристальным взглядом поле. «А что, если сейчас бегом через поле?» - почему-то не хотелось этой встречи, Харвей нутром ощущал неладное в происходящем. Он собрался бежать, но тут увидел, как на дальнем краю картофельных плантаций, по грунтовой дороге, окутавшись пылью, подъехало несколько грузовиков. Из кузовов посыпались люди, другие люди подавали им какие-то длинные предметы, замотанные во что-то, похожее на мешковину. Люди принимали эти предметы и расходились по полю, выстраиваясь в цепь.
«Окружили! - понял Харвей.- Как волка обложили!» Он повернулся к подходящему Лазарю и поднял пистолет, готовый стрелять в любой момент.

Лазарь, не доходя двух шагов, остановился, тяжело дыша, рукавом утирая пот с лица. Он посмотрел своими полуразбитыми очками куда-то сквозь Харвея и сказал:
- Не стреляй.
Харвей не опускал пистолета.
- Не стреляй, - повторил Лазарь. - Я неубиваем, я абориген, я дух Столицы Мира... Аборигена невозможно убить, потому что невозможно убить дух...
- Не вздумай дергаться, а то я этот самый дух из тебя живо выпущу, - сказал Харвей. Внезапно ноги его охватила предательская дрожь, дрожь охватила все тело, вытянутая рука с пистолетом начала выписывать дикие восьмерки.
- Тогда стреляй. - Лазарь хмыкнул и снял очки. - Стреляй, да не промахнись, иначе ты и не поймешь, что  все это бес толку... Мы, аборигены, опасности для тебя не представляем... Ты для нас чужой и только... Мы тебе чужие... Но мы не опасные чужие для тебя... Опасен ты сам в себе...
Харвей, не в силах справиться с дрожью, опустил руку с пистолетом и сказал:
- Где стоишь, там и стой. Сделаешь шаг - изрешечу, я стреляю без промаха. А теперь выкладывай, что хотел сказать, да по-понятнее, без сюрреализма.
Лазарь надел очки, поправил их.
- Я и так выкладываю... Тебе трудно это понять, но попытайся... Ты чужой...
- Заладил - чужой да чужой! Знаю я, что я чужой! И что из того? Что мне, лечь и здесь же   скончаться, или пулю в висок?
- Опять не понял... Чужой не географически... Чужой в элементах структуры Столицы Мира как единой системы...
Харвей замотал головой:
- Зубы мне не заговаривай. Какой Столицы Мира? Какой системы? Ты же сам несколько часов назад говорил, что это бредни твои на досуге, что никакой Столицы Мира нет!
- Это не я говорил... Это Лазарь говорил...
- Тогда ты-то кто?!
- Я - Лазарь... Но я абориген... А тогда был просто Лазарь... Мы не всегда аборигены, хотя они и есть мы...
- Шиза ты, а не абориген! И все вы тут, в вашем Барнауле, с ума спятили. Пива обопьетесь и бредите! Город сюрреалистов!
- Я же говорил, что это трудно понять... Ты должен в это просто поверить, и все...
- Во что поверить?
Лазарь потоптался на месте, тяжело вздохнул:
- В Столицу Мира... Это такая система, внутренне равновесная, но находящаяся в неравновесии с другими, себе подобными системами... Стремясь к равновесию, развивается, выбывая из него...
Харвей сплюнул:
- Слушай, Лазарь, не пудри мне мозги! Так у вас говорят? Ответь-ка лучше, куда вы дели Джона? Что вы с ним сделали?
- Мы с ним ничего не сделали... И мы с ним ничего не смогли бы сделать... Не тот уровень взаимодействия... Мы тебе тоже ничего не можем сделать... Уровни разные...
- Надо бы тебя Крабу показать. Он психов за три мили чует. Хотя, Краб, похоже, тоже ваш, елки деревянные!
- Пойми правильно, есть две вещи в мире, которых не миновать... Это случайность, как неопределенность, и определенность, как необходимость...
- Та-ак. И из-за того, чтобы произнести этот бред, ты топал сюда из города, ломился ко мне через кусты? Ты больной, Лазарь!
- Я не  больной... Я абориген... Ты не понимаешь того, о чем мы говорим... Я даже не знаю, что будет...
- Не надо меня пугать!
- Как трудно тебе объяснять, Харвей Уильям Мак-лей...
«Откуда он знает мое настоящее имя?» - удивленно подумал Харвей.
Лазарь продолжал:
- Ты пойми, что твое, именно твое появление в Барнауле - это проявление вполне определенной необходимости... - Лазарь посмотрел в небо. В треснувших стеклах его очков переломилась голубизна высот. Он устало вздохнул и произнес:
- Нет... Ты не поймешь... Сам ты не поймешь... Найди Муравьева, Харвей... Поговори с ним... Обязательно найди и поговори... - Лазарь развернулся и пошел напролом через кусты к тракту.
- Где Джон? - крикнул Харвей ему в спину. – Куда вы его дели?
- Он там. - Лазарь, не оборачиваясь, махнул рукой в неопределенном направлении.
- Харвей поднял и опустил пистолет, не зная, что делать. В этот момент сзади донеслись голоса, чей-то довольный смех. Это подходило оцепление. Харвей о нем совсем забыл. Голоса становились громче, цепь приближалась. «Ну, сейчас они возьмут меня в оборот», - подумал Харвей и обернулся, готовый не посрамить честь Интерпола в последнем бою.
Люди окучивали картошку. Они громко расхохотались над чьей-то очередной шуткой. Молодой патлатыи парень оторвался от рядков и, оперевшись на тяпку, посмотрел на Харвея.
- Эй, мужик! - крикнул он. По картошке не топчись, не ты садил!..

АВТОБУС.

В город Харвей возвращался на рейсовом автобусе. Кизерев почему-то так и не приехал. Харвей сел на свободное место у билетной кассы и попытался сосредоточиться, попытался найти или выстроить ту железную логику, которая непременно имелась во всех минувших событиях, но, то ли от тряски, то ли от других неизвестных обстоятельств, стальные звенья логических построений рассыпались, так и не соединившись.

«Какой-то дурдом получается, - вывел заключение ас Интерпола. - Или все так хитро запутано, или я полный дурак, чего просто не может быть. Как-то события складываются чудовищно нелепо...»

Харвей бросил случайный взгляд в окно. По обочине шагал Лазарь. Автобус обогнал его, обдав клубами пыли.

«Вот абориген шагает по трассе... Идет себе. Фу ты, дьявольщина!» - Харвей отвернулся от окна и заметил, что за ним наблюдают, наблюдает женщина средних лет, сидящая на сиденье через проход, наблюдает, но скрываясь, пристально его разглядывая.

Харвей сделал вид, что ничего не заметил. «Хвост, - подумал он. - Чей? Аборигенов или КГБ? Странный хвост, малоопытный». Харвей проверил пассажиров автобуса на наличие других «хвостов». Еще двое молодых людей в другом конце салона не отрывали от него глаз. Харвей усмехнулся: «Кто же так работает, детвора?!»

Автобус вырулил на Октябрьскую площадь, и те двое стали пробираться через салон в его сторону.

«Интересно! - больше удивился, чем заподозрил неладное Харвей. - Что они задумали?» На всякий случай он сложил руки на груди - положение очень удобное для быстрого извлечения пистолета из кобуры.

Автобус остановился на остановке. Шофер открыл переднюю дверь. Женщина поднялась и с решительным видом шагнула к Харвею. Те двое были уже рядом и с хмурым  видом сопели носами. Харвей напрягся.
- Ваш билетик? - спросила женщина строго.
- Что?! - не понял Харвей.
- Билетик покажите, гражданин!
- А еще в белой  рубашке и с галстуком! - сказал сурово один из молодых людей.
Харвей вздохнул:
- Какой билет?
- На проезд, какой-какой! Что прикидываться-то? Из окна кабины в салон выглянул шофер, он хищно улыбнулся Харвею:
- Попался, козел! Морду тебе начистить мало, интеллигент!
«Как же я так опростоволосился! - подумал Харвей. - О билетах совсем забыл, на глазах теряю форму!.,.»
- Поехали на конечную, - сказала женщина шоферу. - Там его сфотографируют, штраф он у нас заплатит, а потом еще и на работу сообщим.

Харвей снизу вверх взглянул на нее и подумал, что если в стране такой высокий процент хищниц, ясно без дураков - мужской половине не позавидуешь.
- Что уставился? Сообщим, сообщим. И проследим, чтобы меры приняли, - пообещала женщина с такой убежденностью, с какой обещают наступление конца света.
Шофер запустил мотор, двери с лязгом захлопнулись, и автобус, резко рванув с места, помчался по Ленинскому проспекту, мимо управления, мимо «Букиниста», мимо ЦУМа.
Харвей тоскливо огляделся. Женщина не садилась, а стояла рядом, видимо, охраняя, чтобы не сбежал. Один из парней нагло посмотрел Харвею в глаза, придал лицу правильно-благородное выражение и спросил:
- Где работаете? Документы с собой какие-нибудь есть?
Харвей кивнул.
- Предъявите, - потребовал парень.

Харвей достал удостоверение и протянул ему. Парень, хмыкнув, взял красную книжицу, раскрыл, прочитал в ней написанное и уставился на Харвея широко раскрывшимися глазами. Женщина посмотрела на парня, заглянула в удостоверение, лицо ее приобрело глупое, растерянное выражение.
- Так что ж вы, гражданин?.. Товарищ?.. Что ж вы?.. Так бы сразу и сказали. - Она вдруг громко, навесь автобус, закричала: - Шофер! Останови автобус!
Завизжали тормоза, всех качнуло. Шофер заглянул в окно.
- Что случилось? По зубам ему надавать?! Щас я...
- Ошиблись, вот что случилось! – Женщина притворно ласково заулыбалась. - Вы извините нас, - сказала она Харвею. - Что же вы молчали? Извините.

Второй парень подошел к шоферу и шепнул ему на ухо несколько слов. Тот посмотрел на Харвея, покраснел, крякнул и исчез за занавеской кабины. Обе двери автобуса открылись, затем хлопнула водительская дверь, и Харвей увидел, как шофер куда-то побежал. Харвей забрал свое удостоверение у потерявшего дар речи парня и вышел из автобуса,
- Вы уж извините нас, - сказали ему в спину. Харвей, не оборачиваясь, махнул рукой.
- Бегите, найдите шофера, - услышал он последнее и повернул за угол ближайшего дома.

Харвей шел какими-то дворами, перекопанными и замусоренными; он буквально продирался сквозь облака тополиного пуха; иногда ему казалось, что ноги потеряли опору, и он плывет в этом жарком кошмаре, и мир вокруг нереален; иногда, уткнувшись в возникший из нереальности забор, думал, что сошел с ума и находится в психушке, и тогда он звал медбрата Краба и врача Сергеенко; и чудно было слышать его английскую речь собирающим бутылки бабулькам.