Барнаул - Столица Мира гл. 9

Глава 9 ПЯТНИЦА

УТРО.

Харвей проснулся. В незашторенное окно кизеревского номера било летнее солнце. В номере никого не было. Харвей первым делом посмотрел на часы. «11-15! Елки деревянные!» - воскликнул он мысленно, соскочил с кровати и принялся торопливо одеваться. «Опоздал! Проспал! Совещание, наверное, давно идет, а я сплю. Почему никто не разбудил?- Эта мысль остановила его. - Стоп! А почему, действительно, меня не разбудили?» Он огляделся в поисках ответа на свой вопрос и увидел в гостиной на столе большой лист бумаги. Харвей подошел и прочитал: «Сегодня совещания не будет. Напиши отчет, оставь на столе и отдыхай. Коля».

«Ага-а. - Харвей еще раз пробежал глазами по строчкам. - Непонятно. - Он сел на диван. В диване негромко звянькнуло. Харвей резко встал, приподнял сиденье. В ящике дивана пылилась груда пустых бутылок. Харвей закрыл диван и опять сел. - Не понимаю я чего-то, - подумал он. - Такие события заворачиваются, а они - отдыхай. Какой может быть отдых? Самое время по свежим следам идти!»

Харвей поднялся и заходил по номеру. «Тут что-то не так - рассуждал он. Русские, похоже, специально тормозят дело, замять пытаются, оттягивают время. Не выйдет!» Харвей сел за телефон и позвонил Григорьеву. Григорьева на месте не оказалось, он выехал в КПЗ для снятия каких-то срочных показаний. Харвей позвонил в отдел Кизереву. Того тоже не было. Кизерева куда-то вызвали. Тогда Харвей позвонил самому Федорцову. Тот был на месте. Он поздоровался с Харвеем и поинтересовался, читал ли агент оставленную для него записку? Если да, то пусть делает все, как в ней написано. На вопрос Харвея, почему отменено совещание, Федорцов ответил, что пока не до этого, разбираются с ночным сторожем, все заняты, некому совещаться, к тому же, Глушанин вызван в Москву, так что перерыв на сегодня.

Харвей положил трубку. Значит, не до него им сейчас. Значит, их больше интересует уголовник сторож, нежели те, которые гостили в номере до него. Ладно. Тогда стоит заняться своими делами. Надо срочно придумать нечто. Срочно. Нечто такое, что выбило бы всех из колеи. «Все мои действия вполне традиционны, - подумал Харвей. - КГБ их просчитывает в элементе. Мне бы отчебучить эдакую штуку... Дурдом... Стоп! А если прикинуться психом? Тогда что получится? Я попадаю туда, КГБ начинает... Пока не знаю что, но как раз это и есть самое интересное. А затем, в самом их логове... Стоп! Когда, говорил Краб, заступает на дежурство Стоганов, и придет Муравьев? Надо вспомнить. Ага, в субботу утром Стоганов заступает... Или в ночь с пятницы на субботу, на сутки? А, дьявол, как же я не уточнил! Ну ладно, не так страшно. Значит, сегодня, где-то в середине ночи, ближе к утру, мне надо устроить маленький спектакль, и тем самым я приведу в замешательство КГБ. Ага... А пока у меня масса свободного времени. А что делает человек, на Западе и в России, когда у него уйма свободного времени? Он его убивает, пьет пиво. Вот и я иду пить пиво»…

ГЛУШАНИН.

Глушанин осторожно выглянул из-за угла дома, обозрел свой родной двор. Муравьева не видно, отстал, наверное. Все-таки встреча, которой Евгений Павлович так не хотел, так избегал, состоялась.

А дело в том, что Евгению Павловичу захотелось зайти в магазин подписных изданий. Он остановился у витрины, читая объявления, и вдруг услышал: «Женька! Женька Глушанин, погоди!» Евгений Павлович сразу узнал голос Муравьева, вздрогнул, холодея, развернулся и, не оборачиваясь, делая вид, что не его эти вопли касается, чуть ли не бегом бросился за ближайший угол. Нырнул в чужой двор, скрываясь за палисадниками и косыми горбами подвальных выходов, побежал к своему дому. Бабульки, сидевшие на лавочках, свернув вооруженные очками головы набок, поджав губы, пристально глядели ему вслед и видели в нем отнюдь не работника аппарата Министерства внутренних дел. Муравьева во дворе не было, но он мог в любой момент обрушиться с тыла, и Глушанин рванул к своему подъезду. На крыльце он притормозил, распахнул дверь, оглянулся - пока никого - и, игнорируя лифт, прыгая через две ступеньки, взбежал на девятый этаж. У двери родной квартиры он остановился, пытаясь успокоить расходившееся сердце.
- Женька! Глушанин! - огласили подъезд муравьевские восклицания.

Глушанин достал ключи, бесшумно открыл дверь, юркнул в квартиру. Припав ухом к двери, прислушался. Лифт гудел на весь подъезд. «В конце концов, можно не открывать, - подумал Евгений Павлович. - Heт дома никого. Примерещился я ему».
Но тут на кухне раздались шаги и в коридор вышла жена.
- Что случилось, Женя? - спросила она. - Ты от кого убегал?

«А-а-а! - мысленно возопил Евгений Павлович. - Ну кто тебя просил так рано приходить домой?! Ну кто тебя просит так громко разговаривать?! Услышит ведь!» Но ничего этого он не сказал, а только глаза его еще больше округлились - гул в подъезде смолк, кабина лифта  остановилась.

Жена удивленно посмотрела и, ничего не понимая, продолжила:
- Муравьев приходил, Воробьев приходил, тебя спрашивали, интересовались, когда приедешь.
Евгений Павлович чуть не застонал, слыша визг открывающихся лифтовых дверей.
- Я сказала, что тебя нет, - продолжала жена. - И я не понимаю, что происходит! Как долго ты не будешь приезжать? Ты ведь с понедельника дома!
- Понимаешь, - понизив голос, заговорил Евгений Павлович, - они все барахла мне поназаказывали, всякую ерунду, а багаж то еще не весь пришел, я тележку забыл на вокзале в Ганновере, сегодня пока дозвонился до консульства, пока...

В этот момент за дверью раздались шаги, и оглушительно закричал дверной звонок.
Евгений Павлович обмяк, но тут же поборол слабость. Решив, будь что будет, открыл дверь.
- Жека! Родной! Сколько зим и прочих сезонов?! - сияющий Муравьев ввалился в тесную прихожую, сразу заполнив собой весь объем квартиры. Он начал восторженно  рассказывать, как громко он вопил на весь Ленинский проспект ушедшему с  головой в научные  размышления Жене; как потерял его след на углу, и что все думали, что Жека ни фига сюда не вернется, попросив там политического убежища; но коли вернулся, стало быть, из двух зол выбрал самое большее, и быть посему - сегодня праздник; по причине этого, жена, мужа твоего забирают! Забирается твой муж и не надо сопротивляться; все будет очень пристойно. Официальные торжества по поводу возвращения отгремят потом, а сейчас должна произойти торжественная дружеская встреча вернувшегося в родные застенки наивного историка с истомившимися от ожидания друзьями.

С последними словами Муравьев на глазах у не успевшей опомниться жены за локоть вытянул Глушанина из квартиры и увлек к лифту,
- Подожди. Мы куда? Не тяни, подожди, рукав оторвешь. Куда мы? - Евгений Павлович начал упираться.
- Мы, Женя... - Муравьев окинул Глушанина взглядом шталмейстера на королевском балу. - Мы, Женечка, едем сейчас в замечательное место.
- Что за место? - слабо отбрыкнулся Глушанин.
- «Павильон свиноводства». - Муравьев втолкнул Евгения Павловича в лифт.- «Павильон свиноводства».

Поиски пивбара завели Харвея в район Барнаула, который отсутствовал на картах Центра. Судя по тому, что все вокруг было утыкано частью добротными, а частью убогими, покосившимися домиками - это был старый город. Шагах в десяти от Харвея грязно-коричневой грудой кирпича сутулился закопченный двухэтажный дом с кособоким козырьком над входными дверьми, с большой белой вывеской «Аптека». На дверях аптеки белел клочок бумаги, на котором небрежно от руки кто-то написал: «Учет». За аптекой, из глубины захламленного сумрачного двора, похожий на струю пара из трубы паровоза, весь укутанный белым пухом, торчал гигантский древний тополь.

Харвей миновал аптеку, и взгляду его открылась высокая, поросшая буйным кустарником гора. На вершине горы под безоблачным голубым небом раскаленно светились четыре ярко-красные буквы. «Вэ-Дэ-Нэ-Хэ», - прочитал Харвей. От букв вниз по крутому склону спускалась широкая зигзагообразная лестница. Харвей насчитал девять пролетов метров по 10-12 каждый. Пролеты заканчивались крытыми площадками со скамейками, очевидно, местами отдыха для немощных.

Харвей огляделся. Вокруг не было ни души. Невыносимое солнце прожаривало пустынные улицы, где-то поблизости дзянькал невидимый трамвай. «Так, ну а где же глаза лейтенанта Кизерева? - подумал Харвей. - Глупо думать, что русские сняли наблюдение. Работать они умеют». Взгляд Харвея вернулся к буквам. Что-то в них было странное, не от мира сего. Буквы притягивали, как магнит, заставляя смотреть на себя. Харвей не знал такого слова, ВэДэНэХэ. «Может быть, это какое-нибудь заклинание типа известного «Ура», - подумал Харвей. Он посмотрел на часы - времени до начала «спектакля» оставалось достаточно, и он подумал, что ничего не потеряет, если поднимется по этой лестнице и посмотрит, что там скрывается за непонятным словом из одних согласных.

Харвей перешел мост через неширокую речушку и через несколько минут уже поднимался, шагая через ступеньку, в гору.
Вдруг внизу кто-то закричал:
- Мужчина! А, мужчина! Вы куда это направились? Кто за вас билет покупать будет?! Мужчина! Вы что, не слышите? Мужчина!
Харвей остановился. Внизу, у подножия лестницы, какая-то старушка махала ему рукой.
- Я вам говорю, вам, - закричала она, увидев, что Харвей остановился. - Взрослый человек, а хуже ребенка, прямо, я не знаю!..
«Опять билеты!» - раздраженно подумал Харвей, вспоминая автобусное приключение.
- Я из КГБ! -  крикнул он старушке и устремился вверх по лестничным маршам.
- Ах ты, бесстыдник! Ах ты, выжига! Ах ты, бессовестный! - понеслось снизу.

Харвей, не оглядываясь, взлетел к четырем красным буквам. На самом верху он не удержался от соблазна и посмотрел вниз. Старушка уже преодолела два пролета и, невнятно восклицая, грозила ему кулаком. «Странная страна», - подумал Харвей.

Прямо от верхней ступени тянулась вдаль широкая асфальтированная аллея, по обе ее стороны стояли металлические щиты-плакаты. Вправо из-под ног убегала более скромная дорожка; она как бы пряталась в тени старой раскидистой черемухи и показалась Харвею более привлекательной. Харвей зашагал по ней, всматриваясь в невысокие, разномастные, закрытые на амбарные замки павильоны, пытаясь определить их назначение.

Солнце истово пекло, в неподвижном воздухе витали странные смешанные запахи. Вдруг откуда-то налетел маленький приплясывающий вихрь и нагло швырнул Харвею в лицо облако тополиного пуха. Харвей закашлял, прикрывая лицо руками. Вихрь покружился вокруг, швырнул под ноги несколько конфетных фантиков и исчез так же, как и появился, неожиданно.
Внезапно стало сумрачно и тихо, и на землю рухнул ливень. Харвей моментально промок до нитки, а ливень, не думая ослабевать, продолжал неистовствовать. Вода свинцовой дробью сыпалась с неба. Харвей побежал. Дорожка под его ногами плавно повернула, выводя к какому-то павильону с большой открытой верандой. Не раздумывая, Харвей вбежал под навес на веранду. На веранде за столиками-стойками расположились группками люди, перед ними стояли кружки с пивом, пустые собирала пьяная женщина неопределенного возраста, одетая в грязно-белый халат. В самом павильоне за столиками тоже сидели люди и тоже пили пиво.
«Чудесно! - подумал Харвей.- Пиво попьем, дождик переждем». Он вошел в павильон. Бармен за прилавком скучал. Харвей купил две кружки пива и вернулся на веранду, немало удивляясь отсутствию того, что наблюдалось повсюду у пивных ларьков - очереди. На веранде  он нашел незанятый  стол-стойку, за которым и пристроился.

Вокруг павильона серой непроглядной стеной бушевал ливень. Харвей посмотрел вверх и оторопел. Крыши у веранды не было, брусья-перекладины образовывали решетку, в одну ячейку которой без особых затруднений можно было бы пропустить пятерых связанных пучком Харвеев, но почему-то не попадало ни одной капли. Практически, веранда стояла под открытым небом. Харвей видел, как косые потоки дождя устремляются вниз, но на веранде было сухо! Харвей ничего не понимал. Он в полной растерянности отхлебнул пива и вдруг через стойку от себя увидел Глушанина в компании с тремя парнями. Перед ними стояло много кружек пива, лежала какая-то закуска. Крупного сложения парень в синей клетчатой рубашке с коротким рукавом, джинсах и плетенках на босу ногу спрашивал Глушанина:
- Женя, так как там наши дискеты? Привез или нет?
- Александр Юрьевич, так сказать, дискеты ваши... - начал отвечать Глушанин.
- Жень, а струны не привез? Ноты для лютни не попадались? - перебил Глушанина вопросом давно небритый парень в серо-зеленом пиджаке и синих вельветовых брюках.
Глушанин сразу же повернулся к  нему:
- Иорин, ты у нас традиционно ненормальный!.. Раньше надо было заказывать, раньше. Поздно твое письмо пришло, в апреле, а мне в июне уже домой уезжать.
- Подожди, Костя, не влезай, - сказал здоровяк в плетенках. - Жень, ты мне скажи...
- Да что вы со своим барахлом докопались?! - вмешался третий, раньше молчавший и куривший папиросу парень, одетый в тесные белые брюки и яркую оранжевую рубашку. - Евгений Павлович, ты расскажи-ка нам, как милитаристы проклятые  живут? Что нового у наших классовых врагов?
Глушанин сразу оживился;
- Да как они живут? Так сказать, богатеют с каждым днем, но скоро они загниют окончательно, и вот тут-то мы их...
- Как собак недорезанных, - вставил здоровяк в плетенках.
- Естественно, - сказал Глушанин. - Вот, однажды, иду я по Гамбургу...
- По Реппербану?..
- Нет, не по ней, по другой. Как ее?.. Длинное такое название, мне говорили, да вылетело из головы.
- По Хербертштрассе?
- Ага, по ней. Иду я, так сказать, иду себе... Полный карман денег... А навстречу мне баба...

Харвей слушал, через плечо поглядывая на компанию, потягивая пиво и размышляя о том, что никому в этой стране верить нельзя: Федорцов наврал о вызове Глушанина в Москву, Глушанин безбожно врет о Гамбурге...
- Ладно, мужики, - говорил между тем Глушанин, - я вам потом еще о Гамбурге расскажу. Расскажите-ка вы, как у вас дела, что нового?
- Что нового? - переспросил парень в белых брюках. Он сделал плавный жест рукой, как бы представляя веранду вниманию публики. - «Павильон свиноводства» признай лучшей пивной в этом сезоне. Мы здесь почти каждый день собираемся. Ты обратил внимание - очереди пет?
Харвей, закуривая, усмехнулся. Он тоже  обратил на это внимание.
Вдруг из серой стены дождя возник человек и вошел на веранду. Харвей посмотрел в его сторону и забыл о сигарете. Это был Глушанин!!! Точная, до малейших деталей, копия.
Двойник остановился, огляделся и окликнул оживленно беседующего с приятелями Евгения Павловича:
- Але-о, дядя, ку-ку!
Евгений Павлович оторвался от кружки, поднял голову, лицо его расплылось в нетрезвой улыбке.
- Ну, вот и все, - сказал он.
- Что вот и все? - спросил небритый парень в серо-зеленом пиджаке.

Евгений Павлович не услышал вопроса. Все трое повернули головы в ту сторону, куда он смотрел, переглянулись между собой, ничего не понимая, пожали плечами.
- Женя, что ты там увидел? Что там тебя так заинтересовало? - спросил здоровяк.
Харвей чуть не уронил кружку на пол, поняв, что двойника никто не видит. «Опять у меня начинается бред! - в отчаянии подумал он. - Что со мной происходит?!»
Евгений Павлович встрепенулся, поправил очки, пригладил чубчик на лбу:
- Я сейчас, я быстро... Мочевой переполнен... Я на секунду за угол... - Он резво протопал мимо Харвея, обхватил двойника за плечи и увлек в серую пелену дождя.
- Сегодня наш город смоет до основания, - сказал здоровяк.
Все трое засмеялись и принялись что-то обсуждать.

Харвей, убедившись, что на него никто не обращает внимания, затушил сигарету, поднял ворот рубашки и направился к выходу. Он, как в бездну, шагнул в водяную стену перед собой, успел сделать еще несколько шагов вдоль стены павильона и сразу же и оглох, и ослеп, и чуть не захлебнулся, угодив под водосточную трубу. Харвей отбежал от павильона и заозирался, пытаясь хоть что-то разглядеть вокруг.

«Куда они могли пойти?» - спросил себя Харвей и понял, что надо искать туалет: нормальный человек с переполненным мочевым пузырем перво-наперво побежит в туалет. Где у них здесь туалет? Харвей, скользя в раскисшей глине, с трудом удерживаясь на ногах, заметался, не зная, в какую сторону броситься с поисками. Серая водяная стена ревела вокруг. «Павильон свиноводства» размытым пятном едва проступал сквозь нее, указывая единственно верный путь к спасению от стихии.

В вышине полыхнула молния, тотчас ударил гром, и новые потоки воды небо опрокинуло на землю. Что можно сделать, если природа сошла с ума? Только заблудиться, пропасть, сгинуть.

Харвей зло сплюнул и побрел к павильону. Справа из стены дождя выплыли какие-то заросли, и вдруг Харвей явственно услышал голоса. Разговаривали двое:
- Нет-нет-нет, с меня достаточно.
- Так ты же сам выбирал!
- Ну и что?! Это когда было? Сто лет назад?
Харвей приблизился к зарослям и раздвинул ветки. Спиной к нему, широко расставив ноги, мочились оба Евгения Павловича.
- Так что ты предлагаешь? - спросил один из них.
- Побудь за меня. Поработай здесь... Ничего трудного нет, так себе, группа психов... А я съезжу, отдохну... Нестерпимо за кордон хочется...
- Ты полагаешь, там будет отдых?
- Знаешь, дядя, так сказать, ку-ку... Сам разберусь... Ты, кстати, Муравьеву дискеты привез?
- Привез. И не только дискеты, и не только Муравьеву.
- Тогда я предлагаю разойтись прямо сейчас... Оба Евгения Павловича втянули животы, застегивая брюки. Харвей развернулся и побежал к «Павильону свиноводства». Он вбежал на веранду и юркнул за свою стойку. И следом на веранде появился Глушанин. Он подошел к своим друзьям, весь как-то неузнаваемо преобразился, словно внутри него зажгли сто лампочек, отхлебнул сразу полкружки пива и радостно заявил:
- Ну и гадость вы пьете, мои дорогие. Едем ко мне, я для вас привез целую гору кое-чего покачественнее.
- А дискеты? - спросил здоровяк.
- Как и заказывал - блок айбиэмовских. Едем ко мне, по-быстрому допиваем пиво - и вперед.
Они разом осушили кружки и двинулись к выходу.

И тут же прекратился ливень. Отмытые деревья заблестели яркой зеленью листвы; окружающий мир, будто заново родившись, засиял свежими сочными красками. Харвей, чтобы Глушанин его не узнал, склонился низко над кружкой, выждал минуту, давая компании отойти подальше, выпил свое пиво и вышел сам.

Глушанин - какой из двух? - и трое его спутников, что-то друг другу рассказывая, шли по прямой центральной аллее к главному выходу. Садилось солнце, и на его фоне четыре мужские фигуры казались абсолютно черными; над ними, высоко в вечернем небе, пылала спектральными цветами трехкратная радуга, а внизу, под горой, словно на дне гигантской чаши, расстилался отмытый до синевы город.

Харвей остановился. Багровое заходящее солнце бросало на влажный асфальт зловещие отсветы. Четыре черные фигуры спускались по аллее, и чем ниже они спускались, тем длиннее становились отбрасываемые ими тени.

Четверо спускались. Харвей завороженно смотрел на их тени, которые, словно живые, тянулись к его ногам. Харвей смотрел и чувствовал, как волосы шевелятся у него на голове.
Вдруг сзади кто-то  закричал:
- Вот-он ты где, окаянный! Нашла я все-таки тебя! Ишь, шельмец, уйти удумал!
Харвей вздрогнул и оглянулся. К нему ковыляла, размахивая зажатой в руке веткой, в мокром насквозь платье, с растрепанными, слипшимися на лице волосами старуха.
- А-га-га, безбилетник проклятый!!! - вскричала она.

Харвей поморщился, как от зубной боли, и, свернув на знакомую боковую аллею, быстро по ней зашагал. Теперь он знал, что скрывается за таинственным словом из четырех букв.