Недетский мир

 Олеся Воронцова стояла на пороге новой школы и задумчиво улыбалась. За последние три года они с отцом объездили пол - России, и девушка уже привыкла к переменам. Ее перестали смущать новые правила, новые лица и новая обстановка. Но эта, ставропольская средняя школа № ***, была особенная. В ней Олесе придется учиться последний год, и даже получить аттестат зрелости. Отсюда начиналась ее стартовая дорожка во взрослую жизнь. Именно поэтому ей хотелось повнимательней все разглядеть, прочувствовать и проанализировать.
Школа была не очень красивая, старенькая, несовременная. Два этажа с низкими потолками, деревянные лестницы, запах столовской еды и казенной мебели - это первое, что встречало здесь захожего человека. Но Олесе виделось все по-другому, запах старости казался ей дыханием истории, а в старинной постройке она находила трогательную изысканную простоту.
Девушка медленно прошлась по длинному коридору, дотрагиваясь до деревянных панелей, вдыхая отголосок краски, оставшийся после летнего ремонта, прислушиваясь к звукам, которые бывают только в школьных стенах, и красивое нежное лицо ее, озарилось покоем и светом. Каждой клеточкой своего стройного молодого тела ощутила она в этот момент горячее, манящее дыхание счастья.
Именно такой, воодушевленной и прекрасной, увидел Олесю Сергей Громов, парень из 10 «А», человек, который держал всю школу в беспрекословном подчинении, которого боялись и обожали. Он сидел на подоконнике, в наигранно – ленивой позе, и на красивом загорелом лице его отражалась непомерная скука. Увидев Олесю, взгляд Сергея не изменился, и лишь приглядевшись можно было заметить, как в темных мальчишеских глазах вспыхнули искры неподдельного интереса.
Они оказались в одном классе. Уже через неделю Олеся поняла, что все здесь вертится вокруг этого самовлюбленного гордого парня. Одно его слово для ребят было весомей приказа директора. Один его взгляд вызывал смущение и трепет. Да, Громов был необыкновенным человеком. Он обладал той слегка грубоватой красотой, которая с годами только усиливается, был смелым и отчаянным, начитанным и циничным, гордым и независимым, властным и наигранно благородным.
Олеся, едва увидев его, поняла, что остаться к нему равнодушным сможет не каждый. Но именно это понимание сразу охладило ее. Она не любила быть, как все. А Громов не мог этого не заметить, и именно это вызвало в нем интерес. Олеся была скромна и проста, как полевой цветок, тихая, с мягкой улыбкой, тоненькая и нежная. Но внутри чувствовалась такая сила, которую не каждый сможет одолеть. А Громову неожиданно захотелось это сделать. Три недели он прилагал усилия, чтобы очаровать Олесю, был с ней внимателен, галантен, шутил и пытался провожать домой. Но в ответ натыкался на холодную вежливость. Она тактично отклонила все его попытки ухаживания, чем разбудила в нем такой огонь, которого бы вполне хватило, чтобы сжечь весь город. Но огонь этот был скрыт под маску спокойствия, безразличия к поражениям и наигранной веселости. Он был скрыт, хотя сжигал изнутри и ожидал выхода наружу.
Выход пришел неожиданно. Однажды, Громов, разозлившись на учителя химии, который несправедливо оценил работы его друзей, решил выразить протест и приказал всем классам на урок химии не являться. Не было никого, кто бы его ослушался. Никого, кроме Олеси. Она не только ни собиралась выполнять приказы глупого самовлюбленного мальчишки, но и резко осудила его, посчитав подобные выходки хамством.
За коллективный прогул всем провинившимся был объявлен выговор, а в журнал проставлены «неуды». Но гнев Громова был вызван не этими обстоятельствами. Он кипел, узнав о поступке Олеси. Его тайный огонь наконец мог быть открыто выпущен на волю. На перемене, лишь только вышла из класса учительница, Громов, жестом приказав всем сидеть, начал свой суд над Олесей. 
– Ты, детка, пришла в новую стаю, в которой свои законы, – спокойно, но жестко сказал он, вплотную подойдя к девушке. Его глаза презрительно скользили по ее лицу. – Вчера ты поступила, как …., скажу мягко, как предатель. Ты нарушила главное правило: «Один за всех и все за одного». Будь ты мужчиной, тебе бы уже вправляли нос где-нибудь в хирургии. Но тебе повезло, ты девушка и ты новичок. Мы дадим тебе шанс исправиться, если ты прилюдно раскаешься и докажешь, что сожалеешь о поступке. А иначе, ты для коллектива, все равно, что воздух: вроде чувствуешь, но не замечаешь.
Олеся чуть не поперхнулась от услышанного. Ее начало лихорадить, тупая боль застучала в висках. Ей вдруг стало до омерзения противно, захотелось со всего размаху ударить по лицу этому наглому вожаку волчьей стаи. Но она вспомнила отца, его силу духа, его умение оставаться невозмутимым и это придало ей силы. Она встала из-за парты, расправила плечи, и, смело взглянув в глаза Громову, произнесла:
 – Ты мнишь себя Робин Гудом, а на деле всего лишь глупый ребенок, капризный и жестокий. А команда твоя – желторотая стая птенцов – стервятников. И ты считаешь, что я захочу примкнуть к твоей стае, понимая, что она из себя представляет?! Ты говоришь, что я стану для вас воздухом?! Да, я действительно воздух… среди углекислого газа.
И отстранив Сергея рукой, с достоинством, не терпящим возражений, Олеся вышла из класса. Она шла, сдерживая слезы, погруженная в серое одиночество и боль, и не могла даже представить, каким восхищенным взглядом провожает ее Громов. Ей было бы странно, узнай, что сейчас он испытывает те же чувства, что и она, что наряду с болью в нем кипит страсть, что он едва сдерживает себя, чтобы не побежать за ней, и, упав на колени, не попросить у нее прощение.
Из оцепенения Громова вывел его друг Андрей Сидоренко, крепкий, веселый парень. Он всегда был на стороне Громова, поддерживал его в любых делах, бок о бок дрался с ним с неприятелями. Но сегодня все было не так. Милая Олеся была очень симпатична Андрею, и ее открытое прилюдное унижение поразило и тронуло его до глубины души. Он соскочил со стула. Заигравшие на скулах желваки выдавали волнение.
–Ты стал обижать беззащитных девчонок?– непривычно тихим, цедящим каждый звук, голосом спросил он. – Мне противно быть участником этого, понял?
Сергей быстро и зло схватил Андрея за грудки. Ему ничего не стоило одним ударом «расплющить» тому нос. И те, кому довелось попробовать на себе силу громовского удара, сейчас не позавидовали бы Сидоренко... Но Сергей не бил. Молча, словно два врага, смотрели они друг на друга. Казалось, что какая-то невидимая борьба, происходит между ними. Наконец, Сергей, слегка оттолкнув Андрея, разжал напряженные пальцы.
 – Пошел вон!
Андрей отвернулся, распрямив плечи, направился к выходу. Он шел и каждый шаг, отдалявший  его от ребят, прибавлял ему уверенности в своей правоте, и причинял нестерпимую душевную боль Громову. Тишина, наполнившая класс, была мрачной, а звуки перемены, доносившиеся сюда через закрытую дверь, казались сейчас отдаленными и чужими. Сергей устало смотрел прямо перед собой. Ему было тошно, голова шумела, а сердце стучало так, словно он только, что пробежал два километра.
Аня Морозова, хорошенькая беспринципная девица, встала из-за своего места и виляющей лисьей походкой подошла к Громову. Нежно положив свою руку на его плечо, она что-то долго шептала ему на ухо. После ее слов лицо Сергея еще больше потемнело, губы сжались в тонкую нить, а в глазах появилось выражение подавленности и злости. Но, тем не менее, то, что он услышал, придало ему непонятную твердость и уверенность.
–Что притихли? – обратился он к классу. – Идите, перемена кончится.
–Ну, а что будем делать с Воронцовой и Сидоренко?– спросил кто-то с задней парты.
–Умерли они! Устройте поминки, – отрезал Громов.


Олеся медленно шла домой. Мысли ее то текли в бешеном потоке, то останавливались и исчезали, оставляя в мозгу какую-то страшную пустоту. Никогда еще, ни в одной школе никто не смел унижать ее, никто не делал ее изгоем, и почему именно здесь, где было у нее так много надежд, случилось это?! Зачем именно сюда занесла ее судьба, ведь могла же она попасть в другой город, в другую школу, или хотя бы в другой класс, где не было бы Громова и его порядков?! Обида и жалость к себе нахлынули с такой силой, что стали вспоминаться все неудачи и несправедливости жизни. Вспомнилась мама и тот роковой день, когда ушла она с другим мужчиной в поисках счастья, а им с отцом оставила письмо с просьбой не осуждать ее и по возможности понять, вспомнила, как наглоталась потом таблеток и месяц лежала в больнице, вспомнила какие отрешенные и больные были глаза отца, когда увидела его, прейдя в себя. Вспомнила именно то, что было самым гадким в ее жизни, о чем приказывала себе навсегда забыть. Но сегодня старая боль всплыла с новой силой и резанула душу так, что глухой сдавленный стон вырвался из груди. Олеся прислонилась к дереву, уже не стараясь сдерживать свои слезы. Она все плакала и плакала, не обращая внимания на прохожих, пока усталость, пьянящая и легкая, слепляющая глаза и подкашивающая ноги, не начала обволакивать все тело. Именно в этот момент почувствовала Олеся на своем плече чью-то теплую мягкую ладонь. Обернувшись, она очень растерялась и даже смутилась. Перед ней стоял Андрей Сидоренко. Он смотрел на ее заплаканное лицо, на припухшие глаза, на ее подавленность и разбитость, а ей хотелось провалиться сквозь землю от неловкости и стыда. Не должны они знать как ей плохо. Не имеют они на это право. Внутренне сжавшись, замерла она в ожидании насмешек. Минуту стоили они, напряженно глядя друг на друга, каждый погруженный в свои мысли. А потом... потом случилось неожиданное. Андрей протянул к ней руки и повелительным, мужским жестом, привлек к себе, и она, вдруг, ощутив, как что-то легкое и теплое наполняет все ее естество, покорно уткнулась лицом в его плечо. Еще минуту назад они были абсолютно чужими людьми, не знающие друг о друге ничего толком, а обнявшись, разделив одну печаль пополам, стали вмиг почти родными. И не нужны были какие-то слова.
Они как-то сразу подружились. Сидели за одной партой, вместе обедали, вместе шли домой, вечерами гуляли. Удивительным было другое – Олеся, при всем своем восхищении Андреем, не могла полюбить его. Ей было с ним интересно, ложась спать, она вспоминала его голос, улыбку, глаза, но точно также она вспоминала бы любимого брата. Олеся видела, что чувства Андрея другие, но из благодарности за его дружбу не могла остановить их. Ничего не понимая в себе, не имея опыта, чтобы разобраться, девушка словно плыла по течению, предоставляя судьбе право расставить все по местам.
Видя их дружбу, Громов не находил себе места. Ревность, пробившись через стену самолюбия, нещадно жгла и томила душу. Теперь, ему уже не казалось, теперь он знал точно, что любит Олесю. Это было с ним впервые. Конечно, девушки у него уже были, а с одной даже произошло у него главное, но все это было так, несерьезно. И сейчас, понимая, как дорога ему Олеся, и как велика между ними пропасть, мучительно и тяжело становилось на сердце.
Однажды, после уроков, ведомый своими тяжелыми мыслями, подошел он к Олесеному дому и, спрятавшись в одном из подъездов, стал чего-то ждать. Он думал, что сейчас увидит ее, подойдет и попросит прощение, что скажет ей какие-то хорошие важные слова, и она поймет его, и тогда он «свернет горы» ради одной ее улыбки. Переступая от холода с ноги на ногу, он все ждал и ждал. И тут увидел ее. Тоненькая, в легкой белой шубке, румяная от мороза, шла она под руку с Андреем и смеялась тем веселым беззаботным смехом, который бывает только в минуты счастья. Прислонившись лицом к подъездному дверному стеклу, усталый и подавленный, смотрел Сергей, словно в замедленном кадре, как, остановившись на ступеньках крыльца, нежно взял Андрей Олесю за плечи, как наклонил к ней свое лицо и долго, очень долго что-то шептал ей на ухо. А потом они, переплетя пальцы, побежали в подъезд и скрылись за железной дверью. Им было хорошо вдвоем, и они не могли себе даже представить, что Громов Сергей, любимец девчонок, командир школы и их судья стоит в соседнем промерзлом подъезде, скрытый темнотой морозного декабрьского вечера, и холод дикого и страшного одиночества, заползает в его душу.
Осунувшийся и подавленный вышел он на улицу. Внутри все жгло огнем. Дойдя до ближайшего магазина, купил сигареты, хотя никогда раньше не курил. Распечатав на улице пачку, затянулся, закашлялся, почувствовал, как закружилась голова. Сделав несколько затяжек, выбросил сигарету в снег. Боль в груди не проходила, а желание забыться только усилилось. Медленно шел он, сглатывая подкатывавший ком, не чувствуя холода, не ощущая времени. Как оказался у двери Ани Морозовой он не понял и сам. Только когда раздался звонок в дверь, нажатый его же рукой, сознание стало медленно возвращаться.
Дверь открыла Аня, и очень удивилась, увидев Сергея. Но первое смущение сразу же сменилось огромной радостью. Не спрашивая ни о чем, она сразу же потянула Громова в квартиру.
– Заходи, – щебетала она, и сама уже расстегивала у него замок на куртке.
– Аня, – отстранил ее Сергей, – я посижу у тебя немного?
Девушка вскинула большие глаза, полные какого-то странного обожания.
– Конечно. Родители вернутся поздно, так что не смущайся.
Сергей разулся, медленно прошелся по квартире. Зачем он здесь? В голове была сумятица, ничего не понималось.
– У тебя выпить чего-нибудь есть? – вдруг, неожиданно для себя, спросил он.
Аня вплотную подошла к Сергею, удивленно глядя ему в лицо. Ей хотелось так много у него спросить, но выражение его лица заставило ее промолчать.
– У папы есть домашнее вино. Будешь?
Сергей не понимая себя, не понимая ничего вокруг, медленно пожал плечами. Аня побежала на кухню. Оттуда она шла уже с бутылкой и двумя бокалами.
Они молча выпили. Разговор не клеился. Сергей устало прислонился к спинке дивана, ему хотелось спать. Закрыв глаза, он стал проваливаться куда-то в пустоту, не ощущая при этом своего тела, а когда открыл глаза, увидел перед собой наклонившееся разгоряченное лицо Ани. Она осторожно дотронулась губами до его губ.
– Поцелуй меня, – как будто издалека прозвучал ее голос.
Сергея обдало жаром. Обхватив руками стройное дрожащее Анино тело, он ответил на ее поцелуй, чувствуя, как улетают и испаряются мысли, как проходит тупая боль в сердце, а тело становится ватным и непослушным.
Именно в этот момент раздался телефонный звонок, и пока Аня что-то объясняла в трубку, Сергей уже стоял в коридоре.
–Ты уходишь? – удивилась девушка.
– Прости меня. Я не должен был. Я пойду. – Сергей потянулся к куртке.
– Останься, пожалуйста, – жалостливым, грустным голосом попросила Аня.
Сергей посмотрел на ее пылающее лицо, на припухшие от поцелуев губы, и усталость с новой силой навалилась на него. Не та это девушка и не тот случай. Глупость привела его сюда, и от глупости бежал он сейчас.
– Извини, мне пора, – Сергей открыл дверь и, не оглядываясь, шагнул в холод.

Всю неделю Морозова Аня, проглатывая обиду, наблюдала за Громовым. Он вел себя так, словно между ними ничего не было. В его понимании, может так оно и было, но она-то думала по-другому. До сих пор, ощущая вкус его нежных губ, вспоминая запах его тела, пробивала Аню дрожь. Эх, не зазвони тогда телефон... И Аня начинала мечтать, как бы сложились их отношения, если бы не зазвонил телефон. Но все произошло иначе.
Сергей сильно изменился за последнее время. Он похудел, осунулся, стал молчаливым, тоска прочно поселилась в темных глазах. Друзья, учеба, тренировки перестали его интересовать. Как не старалась Морозова понять, что с ним происходит, ничего не выходило, пока однажды она не заметила, как тревожно, с безнадежной отчаянностью смотрит он на Воронцову, смотрит та-а-к..., что мурашки по коже пробегают, и все стало понятно. Понятно и горько. А когда первое оцепенение прошло, ядовитой змеей закралась в сердце ненависть к Олесе. Столько лет Громов и Сидоренко, два лучших парня во всей школе, учились с Аней в одном классе, дружили с ней, уделяли ей внимание, а тут пришла какая-то выскочка и «прикарманила» чужое. Нет, не понимала Аня, привыкшая, что самое лучшее достается всегда ей, чем могла эта замухрышка привлечь столько внимания. Не понимала и не собиралась без боя сдавать позиции. Она еще не придумала, как поставить Воронцову на место, но обязательно придумает и тогда ей несдобровать. А время шло...

Заканчивался учебный год. Самый трудный и самый необыкновенный год в Олесеной жизни. Впереди были экзамены, выпускной вечер, а потом дорога в новую жизнь. Она по-прежнему дружила с Андреем. Их отношения становились все ближе и все доверительней. Но даже теперь, спустя столько времени, Олеся не могла заставить себя полюбить его. Ей было больно от того, что она стала причиной страданий другого человека. Она просила его перестать общаться с ней, но он только грустно улыбался и убеждал ее, что так ему будет еще тяжелей.
Она не понимала себя, не понимала, почему она не может ответить на его чувства. Странным для нее было и другое: думая о любви, ей почему-то каждый раз вспоминался Громов. Если бы не обидел он ее так сильно, если бы встретились они где-нибудь в другом месте и при других обстоятельствах... И Олеся вздыхала. Да, несмотря ни на что, ей очень нравился этот смуглый самоуверенный парень. Замечала она, как он с тоской смотрит на нее, и догадывалась, что ему очень хочется помириться с ней.

Однажды, Олеся услышала, что класс собирается на выходных выехать на природу. Все были взбудораженные, обсуждались вопросы с палатками, едой, всякими походными мелочами. Праздничная суета, охватившая всех, как-то особенно больно подчеркнула то положение, в каком были Андрей с Олесей. Заметила Олеся, как, слушая и наблюдая за ребятами, притих и скис Сидоренко. Не зная чем и как ему помочь, чувствуя скованность и напряжение, Олеся вышла в коридор, чтобы собраться с мыслями. А когда вернулась, то увидела, что на ее месте сидит Аня Морозова и ласково так, положив руку Андрею на плечо, что-то ему говорит. Заметив Олесю, улыбнулась лисьей недоброй улыбкой.
– Сережа просил вам передать, – лилейно прощебетала она,- что приглашает вас на пикник.
– Как это мило с его стороны,- вдруг зло ответила Олеся.- К сожалению, мы не сможем выполнить приказ – дела.
Аня встала со стула, глянула на Андрея милым взглядом, и по-детски протянула:
– Андрюша, а ты сказал, что «скорей всего»... Ну, вы тут решите, – уже быстрее проговорила она, - а если что – адрес я сказала.
Олеся в недоумении посмотрела на Сидоренко. «Скорей всего»... Неужели он мог так сказать. Ему кинули подачку, а он обрадовался. Нет, в голове не укладывается.
 – Ты собираешься идти?! – разочарованно прошептала она.
Андрей глянул на нее из-под лобья и тихим, но жестким голосом ответил:
– Я восемь лет учился с ними. Но разве ты можешь это понять, у тебя ведь по всей России друзья?! А у меня только здесь, и только вот они. 
– Друзья, которые целый год тебя не замечали?! Которые тебя, по приказу Громова, не задумываясь, закидали бы камнями?! Разве это друзья?
Андрей сжал голову руками. Внутри него происходила борьба.
– Олеся, не хочешь – не  иди. Но за себя я решу сам, договорились?
Неприятно, даже больно стало девушке. Отвернувшись, силилась она, чтобы не заплакать. Ждала, что Андрей сейчас повернет ее к себе и скажет что-то ласковое, доброе. И конечно, она попытается его понять. Пусть идет, ведь раз их пригласили, значит хотят помириться. Разве вправе она мешать этому?!
 Но Андрей молчал и не двигался. Насупив брови, он о чем-то думал, и лишь изредка, краем глаза, поглядывал на притихшую Олесю. Для себя он уже твердо решил, что пойдет. Хватит, пора налаживать со всеми отношения. Итак, целый год одни, как в пустыне. Андрей все думал и думал, и какая-то странная злость на Олесю, на ее гордость, на тон, которым она говорила с Аней, наполняла его сердце.
После уроков он так же молча, не глядя на подругу, вышел из класса, оставив ее одну, подавленную и разбитую. Громов, наблюдая за ними, догадывался, что происходит. Его сердце разрывалось на куски от жалости к Олесе и ненависти к себе. Он надеялся, что завтра она поедет со всеми на природу и там им удастся поговорить. Он очень на это надеялся...  Но наступило завтра, и надежда рухнула.
На природе все шло замечательно. Выбрали отличное местечко на берегу небольшого озерка, установили палатки, разложили еду. Целый день купались, загорали, играли в  карты. Всем было весело и  хорошо, всем, кроме Громова и Сидоренко. Обоих мучил образ Олеси. Но если, «налаживая» с коллективом отношения Сидоренко хотя бы делал счастливый и радостный вид, то Громов даже не скрывал своего плохого настроения. Ему нестерпимо хотелось уйти, и он ждал вечера, чтобы спрятаться  в темноту от всеобщего веселья. Но когда наступил вечер, всем стало только веселей. Разожги костер, достали заранее приготовленные бутылки вина, и стали отмечать. Анечка не отходила от Андрея. Была очень ласковой и любезной. Говорила, как ей не хватало его общения, как она по нему скучала, какой он стал красивый и все в том же духе. Подняв бокал вина, шепотом предложила:
 –Выпьем на брудершафт, – и, не дожидаясь ответа, скрестила свою руку с рукой Андрея.
Вино мягко обдало теплом. Аня приподняла голову, потянулась к Сидоренко, замечая, как растеряно он смотрит на нее своими большими красивыми глазами. Не ожидал он, а потому удивился, когда ощутил на своих губах влажные Анины губы. Она целовала  его долгим взрослым поцелуем, не обращая внимания на любопытные взгляды одноклассников. А потом, не дав ему опомниться, стала уговаривать его выпить то за то, то за это, пока он совсем не захмелел.
 – Идем, – позвала она его, – прогуляемся.
Андрей покорно поднялся. Тело было непослушным, мысли путались, но на душе стало весело и легко. И Анечка показалась такой милой, такой родной. Они долго шли вдоль берега, держась за руки, а когда, остановившись, оглянулись назад, на их костерок, то увидели, что он стал едва заметным пятнышком. Внутри у Андрея засосало от какого-то странного предчувствия. Аня была так хороша в эту ночь, что становилось страшно. Ему хотелось обнимать ее, говорить с ней, обнажать душу. О, как он, оказывается, устал от одиночества, от безнадежной, неразделенной, мучительной любви. Как хотелось кому-то рассказать об этом, поделиться, поплакаться.
Аня слушала так трогательно внимательно, так сочувствующе проникновенно. Они сидели на песке, его голова лежала у нее на плече, она целовала его волосы и слушала, слушала, слушала, лишь изредка, очень тактично и очень ловко направляя его откровенность в нужное ей русло. И он под влиянием алкоголя, и какой- то душевной слабости стал рассказывать Ане про жизнь Воронцовой. Рассказывать то, что никому, кроме него одного, сама Олеся никогда не рассказывала. Нет, не был Андрей болтуном, но все вышло как-то само собой.   
Утром у него болела голова. Сейчас, при дневном свете, на ясную голову, дикое и непоправимое отчаяние, охватило его сознание. Впервые в жизни он возненавидел себя. Не дожидаясь, пока все проснуться, в том числе и Аня, рванул до ближайшей остановки. 

Ему хотелось испариться, забыть обо всем, повернуть время вспять, но это было не в его власти. Все было поздно. В понедельник, садясь с Олесей за одну парту, он не нашел в себе сил взглянуть на нее. Он презирал себя. Пустым отрешенным взглядом уставился Андрей в старый обшарпанный пол, стараясь отвлечься, запретить своим мыслям возвращаться к той ужасной ночи. Но близость Олеси и его стыд перед ней, восстанавливали в памяти все гадкие подробности.
Когда в класс вошла Аня, сердце Андрея учащенно забилось, ему так хотелось, чтобы все, в том числе и она, сделали вид, что не было этого похода, пьяного веселья возле костра, и его ненавистной подлой откровенности. Стараясь сохранить внутреннее спокойствие, Андрей открыл учебник, делая вид, что очень интересуется его содержимым. Краем глаза он видел, как медленно, но уверенно направляется к нему Морозова. «Может еще пронесет»,- крутилось в голове. Всей душой хотелось ему сейчас, чтобы Аня прошла мимо. Каждой клеточкой своего тела ощущал он ее приближение, и когда она, подойдя к нему, поцеловала в щеку, в душе все замерло и оборвалось. Не было сил возразить, оттолкнуть, взглянуть на реакцию Олеси. Отчаяние медленно перерастало в неведомое, но ужасающее чувство.
Аня, с наслаждением наблюдала за ним и Олесей. Обоим было не по  себе, но они еще не знали, какой «сюрприз» их ждет впереди.
– Дорогой,– пропела Морозова, слегка надув губки. Ее рука нежно пробежалась по гладкой щеке Андрея. – Твои поцелуи до сих пор не выходят у меня из головы.
Она не успела договорить, потому что Андрей соскочил с места и взглядом полным немой злобы, уставился на Аню. Она поняла каждое невысказанное слово, его чувства и отношение к ней, но это ее не трогало. Главным сейчас было унизить, растоптать, уничтожить Воронцову.
– Да не смотри ты так, – перестав притворяться, грубо сказала Аня. И повернувшись к классу, заговорила громким голосом. – Ребята, вот перед вами наша пай – девочка- Воронцова Олеся. Недавно мы решили ее простить за тот мерзкий поступок, совершенный ею в начале года, и даже пригласили на пикник. Но ведь тогда мы не знали, что предательство в ней заложено генетически. Видите ли, вчера наш благородный рыцарь Андрюша Сидоренко поведал мне душещипательную историю о том, что мамаша Воронцовой много лет назад променяла дорогую доченьку и никчемного муженька на человека более достойного, чем они...
Олеся задохнулась от услышанного. Душу словно разорвало на тысячу кусочков, и каждый этот кусочек отозвался болью во всем теле. Сдерживая себя от крика, от рыданий, от истерики с трудом поднялась она со стула, окинула отрешенным взглядом притихших одноклассников, и медленно пошла к выходу. Андрей хотел рвануть за ней и все объяснить, но тяжесть вины парализовала его. Он уронил голову на парту и заплакал.
За Олесей рванул Громов. Он догнал ее и пошел рядом, не зная, как ей помочь, что сказать или сделать. А Олеся была настолько ранена, что не сразу обратила на него внимание. Его присутствие ее не смутило, не испугало. Да и чего ей бояться, если самая страшная боль, которую она так страшилась, уже прожгла душу. Уставшим взглядом  окинула она его и, сжавшись, точно от холода, пошла подальше от этого проклятого места, от этих отвратительных людей. Сергей молча шел следом, не находя нужных и важных слов. Это он, он был во всем виноват. О, как дорого ему обошлась его гордость!
Они долго шли, разделяемые невидимой стеной. Наконец Олеся остановилась, оцепенение проходило, а потому ее стало смущать присутствие Громова. Зачем он здесь? Почему плетется за ней? Может ему хочется еще больше унизить ее? Тогда почему он молчит?
– Что тебе нужно? – холодно спросила девушка.
Сергей поразился, увидев ее больные затуманенные глаза. В этих глазах было столько страдания, что без лишних объяснений ему стало понятно, какая душевная рана нанесена ей.
– Олеся, – тихо произнес Сергей, – прости меня! – ему хотелось сказать что-то еще, но в горле застрял ком.
Девушка внимательно посмотрела ему в лицо. Да, он не шутил. Он не издевался. Он тоже страдал.
– Пойдем, – Олеся взяла Сергея за руку, и они молча направились к ней домой.
Там она, не совсем осознавая зачем, рассказала Сергею про свою жизнь, которая была с матерью и без, показала ему все семейные фотографии. Уже позже она поняла, что рассказывала не ему, а себе. Это ей было нужно все пережитое снова облечь в слова, чтобы вынести боль наружу и больше никогда не бояться таких вот Морозовых.
Пока шел этот рассказ, все спокойней становилось выражение ее лица. Она уже приняла решение, что 10 «А» остался для нее в прошлом, что она никогда в него не вернется. Она будет сдавать экзамены где-нибудь в другом месте или придумает что-нибудь еще. …И Андрей остался в прошлом. Эта мысль успокоила ее.
Сергей наблюдал за Олесей. Он заметил, как изменился вдруг ее взгляд, как ровным и спокойным стал голос. Он не понимал, зачем Олеся доверилась ему. Очень хотелось верить, что дело в нем, и в ее отношении к нему, но где-то глубоко в душе он очень сильно в этом сомневался. Была пора и ему объясняться с ней.
– Олеся, – начал Громов, и удивился своему голосу, каким- то чужим и странным показался он ему.
Девушка внимательно посмотрела на него. Грусть и недетская задумчивость, прикоснувшись к мальчишескому лицу, сделали его прекрасным. Олеся даже поймала себя на мысли, что любуется им.
– В моей жизни не было такой трагедии, – услышала она непривычно мягкий теплый голос Сергея. – Но я понимаю тебя так, словно сам все это пережил. Я прошу, прости меня,– и Сергей, подойдя к Олесе, встал на колени.
Она не сразу поняла, что он плачет, и это невероятно поразило ее. Никогда, ни на одну минуту, не могла Олеся представить, что этот сильный, гордый парень будет стоять перед ней на коленях и плакать. Ей вдруг стало его очень жалко, и она по-матерински, вложив всю нежность, на которую была способна, стала гладить его по жестким русым волосам.
До позднего вечера сидели они в квартире. Разговаривали, молчали, плакали. Олеся видела, как в каждый свой жест, в каждое слово вкладывает Сергей трогательную заботу о ней, и не могла понять, что все это может значить.
– Скажи,– спросила вдруг она, – тебя терзало чувство вины и потому ты здесь, со мной?
Сергей слегка покраснел. Ему приходилось говорить о любви, но никогда серьезно. Он давал  обещания, но не больше того, что мог исполнить. Сейчас же ему было так страшно и так желанно то душевное, сердечное признание, которое томило его многие месяцы. Нет, не было сил, не было опыта, не было романтичного воспитания, чтобы сказать о своих чувствах поэтично и красиво. Но было то настоящее, то страстное и безрассудное, что заставляет людей всех поколений вершить великие дела.
– Я здесь, с тобой, потому... потому что люблю тебя,– сказал, и отвернулся, словно ожидая, что вот сейчас, когда он обнажил душу, раздавят его как ненужную букашку. Да, он ждал, и даже внутренне приготовился к ответу, который ранит его. Но на что он мог рассчитывать? Ни жалость, ни дружба ему не были нужны. А любви он не заслужил. Он боялся взглянуть на Олесю и прочитать в ее глазах презрение или смех. А когда все- таки посмотрел на нее, то увидел, что сидит она, приникшая, закрыв лицо руками.
– Я обидел тебя?- тихо спросил Сергей
Олеся подняла голову и улыбнулась ему грустной улыбкой взрослой женщины. Она была так хороша в эту минуту, что Сергей почувствовал, как сильно забилось его сердце от восхищения. Нет, не ранит она его, не оттолкнет. Но что? Что она чувствует к нему? Сможет ли когда-нибудь его полюбить?
– Если бы мы встретились как-нибудь по-другому... – задумчиво произнесла Олеся, и в этой фразе было так много надежды и так мало обещаний.
И не было сказано больше ничего. Пришел с работы Олесин отец.

Уже неделю не мог Андрей увидеться и поговорить с Олесей, в школу она не ходила, на звонки не отвечала, а когда он приходил к ней домой, то мелькнувшая тень в глазке и удаляющиеся от двери шаги, безмолвно говорили о том, какой он нежеланный здесь гость. Андрею хотелось умереть возле стен, отделяющих его от милой и родной девушки. Часами сидел он на лестничной площадке, в ожидании какого-то чуда. Школа и ее заботы отошли далеко, предстоящие экзамены уже не казались такими страшными и такими важными, да и все вокруг перестало иметь какую-то ценность. Однажды вечером, идя к Олесе, в неотступной надежде увидеть ее и объясниться, заметил он как из ее двери выходит Громов. Громов! От нахлынувшего волнения перехватило дыхание, в руках появилась дрожь, которая с каждым шагом Сергея усиливалась. Поравнявшись, на какое-то мгновение задержали они друг на друге взгляды двух соперников, двух хищников, двух врагов. С неприятием отметил Андрей про себя, что на лице Сергея не дрогнула ни одна мышца. Да, что не говори, а Громов был намного выдержаннее его.
– Она пустила тебя?- сухо спросил Андрей.
Сергей близко подошел к нему и тихо произнес:
– Когда ты заступился за Олесю я думал, что это был подвиг. Он изменил меня и перевернул во мне все. Но, видимо, это был не подвиг, а просто порыв…страсти. Точно такой же порыв побудил тебя забыть о данном слове и разболтать чужую тайну. С такими порывами очень легко снова стать жертвой какой-нибудь хищной Анечки.
Андрей побледнел, и неожиданно для себя, со всей силы ударил Сергея в лицо, разбив ему губу. Сергей отшатнулся, почувствовал во рту соленый горячий вкус крови. Он мог бы несколькими ударами уложить Сидоренко, и при других обстоятельствах поступил бы именно так, но сейчас это не имело смысла.
– И снова не подвиг, а душевный порыв – сказал Сергей и, закусив губу, пошел прочь.

Олеся сдавала экзамены в той же школе, но с другим классом. Об этом никто, кроме Громова не знал. Это была их тайна. На последнем экзамене Олеся нервничала немного сильнее обычного, и совсем не потому, что решался вопрос о  золотой медали, это как раз волновало не так сильно. Но там, за дверью ее ждал Сергей, и именно сегодня она собиралась ему сказать, что отца переводят в Москву, и она уезжает с ним поступать в московский архитектурный институт. Выйдя из класса с очередной пятеркой, Олеся увидела, что Сергей сидит на подоконнике и напряженно смотрит вдаль. Летнее солнце бесстыже просвечивало сквозь тонкую футболку его сильное молодое тело, легкий ветерок ласково трепал густые волосы. Олеся откровенно любуясь им, вдруг поймала себя на мысли, что любит его. И это открытие заставило разволноваться еще больше. Она не помнила, как рассказала Сергею о предстоящей разлуке, но ощущение боли и страха потери, глубоко врезалось в память. Сергей слушал не перебивая. Его лицо было невозмутимым, но огонь в глазах незаметно погас, и в голосе появилась странная хрипота.
– Ты напишешь мне новый адрес, и мы будем переписываться. Хорошо?
Олеся кивнула и отвернулась – по щекам предательски катились слезы.
Через месяц, в далекой Москве, она со щемящим сердцем вспоминала, как успокаивая ее, стал Сергей робко и осторожно целовать ее заплаканные глаза, щеки, как держал ее за плечи сильными руками, и она ощущала в них дрожь.  Вспоминала, как обдало ее жаром и перехватило дыхание, как закружилась голова и подкосились ноги, когда почувствовала она на своих губах его нежные, полные любви и страсти, губы. Этот поцелуй был ее мечтой, ее счастьем, ее страданием и болью.
Когда готовилась к очередному вступительному экзамену в институт, когда сдавала его, когда читала о своем зачислении, когда решался важный и неважный вопрос, думала Олеся о Сергее. Он писал ей не так часто, как хотелось бы, а ведь эти милые добрые весточки, пропитанные его любовью, были сейчас самыми  главными в ее жизни.
Так, от письма к письму, прошло это лето. Олеся пришла в институт на первое занятие. Читая вывешенное расписание, она неожиданно вздрогнула оттого, что кто-то  закрыл ей  глаза. Растерявшись, Олеся ощупала эти руки и с удивлением обнаружила, что они мужские. Сердце заколотилось. Обреченная надежда на встречу приобретала вполне реальные телесные очертания. Но этого не могло быть. Это кто-то другой. Но кто? Мужские руки, аккуратно разжавшись, медленно развернули девушку, и она вздрогнула от счастья. Это был он... Обнявшись, ничего не говоря, долго стояли они, вдыхая запах друг друга, прижимаясь щеками, чувствуя как бьются сердца.
– Как ты оказался здесь?- прошептала Олеся.
Сергей слегка улыбнулся.
– Я здесь учусь.
Олеся отшатнулась. Что это значит? Шутка? Издевка? Этого не могло быть. Сергей взял Олесю за руку и подвел к списку ее группы. Там, пятой по счету, стояла фамилия «Громов».
– Но как?- удивилась девушка.
– Я расскажу тебе об этом потом. Главное, мы будем вместе, – и Сергей привлек Олесю к себе. Она прижалась к его груди, все еще ничего не понимая, ошарашенная встречей, и тем, что сейчас узнала.
Но это было в стиле Громова. Это был сам Громов: непредсказуемый, отчаянный, смелый, решительный. И Олеся, взглянув на институт, на ребят, суетившихся вокруг, на незнакомые лица преподавателей, уже знала, кто в скором времени будет здесь главным. И это сильно позабавило ее. Но скоро другая, более глубокая мысль, вытеснив все из головы, увлекла Олесю в недетский мир, мир, наполненный любовью, счастьем и волнением. Жизнь продолжалась...