Дневник полковника. Отрывок 7

По окончании трёхмесячных курсов мне было присвоено звание "Военный врач третьего ранга".  На петлицах гимнастёрки появились знаки различия  - прямоугольники с одной "шпалой" (погоны для личного состава Красной Армии были введены только в январе сорок третьего, и звание военного врача третьего ранга впоследствии условно приравнивалось к "капитанскому").
 
В конце марта 1942 года я был направлен командиром медико-санитарного взвода в Нижний Тагил, где формировалась  86-я  танковая бригада, а дальше   -   на Воронежский фронт.
 
Чтобы было понятно, каким подразделением мне доверили командовать, поясню:  медико-санитарный взвод  -  это первичное звено сложной цепочки.  На нём оказывалась первая помощь, заполнялась медицинская карточка передового района. С этой документацией  раненые затем отправлялись по дальнейшим этапам медицинской эвакуации в зависимости от тяжести состояния и предполагаемого прогноза.
Теоретически я был подготовлен хорошо,  а практического опыта предстояло набираться в сложной боевой обстановке   -   враг подступал к городу Воронежу.

Не буду подробно освещать хронологию событий и ход боевых действий.  Стоит ли соревноваться с выдающимися военными деятелями, серьёзными историками, фронтовыми журналистами и писателями, сделавшими это гораздо раньше и  значительно талантливее меня?  Смогу ли я что-то добавить к уже рассказанному ими?
Вряд ли.  Но, возможно, мне удастся привнести какой-то дополнительный штрих, остановившись на собственных воспоминаниях и размышлениях о событиях того времени.  Поэтому продолжу.

Наша, ещё "необстрелянная",  86-я танковая бригада по прибытии к месту назначения буквально сразу вступила в тяжёлый бой, неся серьёзные потери.  Бригадой тогда командовал подполковник Засеев Виктор Георгиевич (в марте 1943 года он геройски погиб).  Перед ним была поставлена задача:  обеспечить прикрытие пехоте любыми средствами,  другими словами - ценой собственных жизней. 
Раненных было очень много. Приходилось до трёх суток без сна работать у перевязочного стола.

Как наиболее подвижный род войск бригаду часто перебрасывали с одного участка на другой, затыкая таким образом образовавшиеся "дыры" в живой силе и технике.  Это очень осложняло работу медицинской службы.  Уставали до изнеможения, в буквальном смысле слова, валясь с ног.
В этой связи вспоминаю такой случай. 
Бригаду в очередной раз перебрасывали.  Теперь -  в район станции Сомово, что под Воронежем.

Медсанвзвод прибыл к месту назначения около полуночи.  Сосредоточились в лесу. Разворачиваться уже не хватало сил. Нужно было дать людям возможность отдохнуть и хоть немного поспать. Но где?  Я принял решение: спать будем на земле.
Сейчас это кажется немыслимым, а тогда выбирать не приходилось.  У каждого, в том числе и меня, имелся спальный меховой мешок для раненных, который, к счастью, был свободен. 
До сих пор помню ощущение внезапно наступившего покоя и яркие звёзды на тёмном ночном небе, когда мы, наконец, устроились на отдых.  Я потуже застегнул мешок и заснул мертвецким сном...
Проснулся уже на рассвете. Какая-то приятая тяжесть навалилась на грудь. Что-то белое и тёплое лежало поверх спального мешка. Промелькнула мысль:  кто-то укрыл меня овчинным тулупом.
Я привстал и огляделся. Кругом было белым-бело. Снег лежал ровным покровом, и только кое-где виднелись небольшие холмики.  Это спали мои подчинённые...  Впервые за последние несколько дней. Под снегом им было тепло и уютно (впоследствии мы нередко прибегали к такому способу ночного отдыха).

Через несколько дней бригада снова вступила в бой.  Форсировали реку Воронеж. Потери, к счастью,  были не очень велики  -  противник отступал...

После завершения боевых действий за оказанием медицинской помощи к нам стали обращаться и гражданские лица.
 
Как-то раз в палатку вошла молодая женщина. Лицо её было серым, а глаза - безжизненными и тусклыми. Я даже подумал:  " У живого человека глаза мертвеца.".
Она говорила очень тихо, делая долгие паузы после каждой фразы. Казалось, ей приходится совершать над собой невероятные усилия:  "Доктор, я совсем не сплю...  И очень болит сердце...  Не могли бы вы дать мне какое-нибудь лекарство?"
Я поинтересовался причиной такого состояния. Оказывается, несколько дней назад во время бомбёжки погибли два её маленьких сына... 
Как мог я помочь материнскому горю? Разве что участливо выслушать и предложить успокоительного? 
Я дал женщине флакон с настойкой валерианы и сказал, что это самое современное и действенное средство при лечении сердечных болей. Совершенно бесцветным голосом она произнесла слова благодарности и ушла.
Через неделю женщина появилась снова и попросила ещё лекарства. Я выполнил просьбу, дав ей на этот раз пару флаконов валерьянки.
Эта история почти стерлась из моей памяти, когда спустя пару месяцев медсестра Маруся Степнова доложила:  "Товарищ военврач, к вам гостья.  Помните ту женщину, у  которой погибли дети?  Она ждёт вас на улице".

Передо мной стояла совсем другая женщина. Она даже улыбнулась мне, как старому доброму знакомому:  "Доктор, большое вам спасибо. Я чувствую себя неплохо...  Сердце почти перестало болеть, да и сплю хорошо. Мне нечем вас больше отблагодарить, разве что этим..." -   и протянула корзинку с яйцами.
Я наотрез отказался, но женщина, словно не расслышав моих слов, поставила корзинку на землю и пошла прочь.
Я смотрел ей вслед и думал: " Время... Только оно способно помочь справиться с горем".
 
Сколько раз я вспоминал потом эту женщину?  Десять?  Двадцать?  Тридцать?
Гораздо больше.  Я вспоминал её особенно часто,  когда потерял свою старшую дочь Людочку...  Это случилось  уже после войны, в сорок седьмом, а тогда, весной сорок второго, наша бригада снова меняла свою дислокацию...

Мне предстояло решить, где развернуть  медсанвзвод, а бригадному инженеру( заместителю командира)  -   подобрать площадку для  СПАМа ( пункта сбора аварийных машин). 
И вот поехали мы с ним на "разведку местности".  Не доезжая полутора-двух километров до "переднего края" обороны, остановили машину и пешком двинулись в сторону передовой.
Идём плечом к плечу, разговариваем.  И вдруг мой товарищ, как подкошенный, падает на землю.
Я в недоумении.  Наклоняюсь, чтобы помочь ему подняться, и замечаю  вытекающую из-под правого глаза тоненькую струйку крови.
Только тут я, наконец, сообразил: мой товарищ мёртв.  Убит замаскировавшимся в кустах снайпером...
Немало потребовалось времени, чтобы перетащить труп к машине, уложить на заднее сиденье и самому сесть за руль.

До сих пор не могу понять, почему снайпер больше не стрелял?  Почему погиб мой боевой товарищ, а я остался цел и невредим?  Или долгая жизнь была мне "предписана"?
Ведь таких, почти невероятных случаев, в которых судьба меня хранила, было немало.

Помню, как в апреле сорок второго меня срочно вызвали в военно-медицинский отдел Армии, который находился в лесу под Белгородом.
Был разгар весны, снег стаял и дороги раскисли. На машине, которой мы  добирались в мед. отдел  вместе с начальником аптеки,  было не проехать. Решили идти в лес пешком. Впереди нас, метрах в десяти- пятнадцати,  шла женщина.  Услышав наши шаги, обернулась, и мы с товарищем отметили, что она молода и хороша собой.

Неожиданно послышался шум самолётных моторов. Из-за леса показались несколько  немецких бомбардировщиков.  Высота, на которой они шли,  позволяла лётчикам как на ладони видеть, что происходит "под крылом".
У меня к тому времени  был немалый опыт нахождения в подобных ситуациях. Я хорошо знал, что немцы имеют привычку "охотиться" за одинокими людьми, идущими по дороге.
Оценив положение,  я уже не сомневался  - отбомбят и нас. Помню, закричал во всё горло: "Всем в колею!",  -  и бросился в заполненную грязной водой выбоину на дороге.
Где-то рядом раздались один за другим несколько взрывов. На спину мне посыпались  тяжёлые комья земли, камни, сломанные ветки деревьев.
Постепенно самолётный гул стих.
Чувствуя боль в спине, я принялся мысленно рассуждать, ранен или нет? Пошевелил руками, ногами, ощупал тело - целёхонек!
Начальник аптеки тоже не пострадал.  Поднялись, огляделись.  Жив?  -  Жив!  Обнялись.
Вспомнили о нашей недавней спутнице  -  её нигде не было... 
Мы посморели по сторонам: не могла же она исчезнуть бесследно?  Не могла.
"Следы" в конце концов нашлись.  Жуткие следы.  Тело женщины было разорвано взрывной волной и разбросано в разные стороны...
Но почему, почему она не выполнила приказа и не легла в колею?!   Не услышала?  Не поняла? Не захотела ложиться в грязь?  Ведь она была ещё так молода!
Этот вопрос навсегда остался без ответа... 

От бомбовых ударов тогда гибло много людей. Чтобы как-то себя обезопасить,  во время вражеских налётов каждый обязан был рыть себе место укрытия, так называемую "щель". Место не большое и не маленькое, а ровно такое, чтобы в нём можно было переждать бомбёжку.  Хотя, бывало, и "щели" не спасали.
Помню, начальником мед.отделения был у нас  военврач третьего ранга Фролов Анатолий Иванович. Человек прекрасных душевных качеств, но имевший своеобразную фобию. Он смертельно боялся бомбёжек.  Как только медсанвзвод менял дислокацию, он в первую очередь копал  для себя "щель".  Мы открыто подсмеивались над его трусоватостью, но он будто не слышал наших издёвок.
Во время одного из налётов вражеской авиации, сброшенная бомба угодила прямо в "щель" Фролова.  От бывшего начмеда не осталось и следа...  Никто из личного состава  больше не пострадал.
До сих пор не могу понять, являлась ли трусость особенностью характера Анатолия Ивановича или это было предчувствие неминуемой гибели?

Скажу не для красного словца: сам я смерти не боялся.  Мне даже в голову не приходило, что я могу не вернуться с войны.
Да,  кругом гибли люди, страданиям человеческим не было конца, но всё это не могло коснуться меня.  Не мог я,  молодой и сильный, бесконечно любящий жизнь,  вдруг взять и погибнуть.  Разве будет существовать всё вокруг, если не станет  меня?!

И снова вопрос:  я уцелел, потому что был в этом уверен, или ощущение уверенности объяснялось тем,  что мне суждено было жить?
Теперь, когда я стал старым человеком, и когда ночами меня одолевают мысли о предначертанности судьбы, я часто вспоминаю страхи Фролова и своё собственное тогдашнее бесстрашие.