любовь окаянная

      Легковой автомобиль, плавно покачиваясь, резво катил по асфальтной  дороге.  Водитель  такси  часто  бросал  взгляд в зеркало заднего вида, где отражалось хмурое лицо пассажира.
Таксист наблюдал за молодым парнем, явно чем-то озабоченным.
Уставившись взглядом в спинку переднего сиденья, он не реагировал на громкую музыку. Его мысли и, казалось, он сам, отсутствовали в реальном времени. В салоне стало жарко, на лбу пассажира  заблестели  капельки  пота.  Очнувшись  от  тяжелых  дум, он резким движением руки расстегнул молнию на ветровке, обнажив полосатую тельняшку.
– Дембель? – спросил водитель.
– Ага.
– Домой, значит?
– Нет у меня дома.
– Как это? – удивился таксист, убавив громкость приёмника.
– Детдомовский я.
– Понятно. А к кому едешь?
– В деревне дядя жил. Вот только не знаю, по-прежнему живет или нет? Двенадцать лет прошло, как меня отсюда в детдом увезли, – угрюмо ответил парень.
– И что, тебя ни разу не навестил родной дядюшка?
– Нет.
– Тебя как зовут? – поинтересовался водитель.
– Антон.
– А знаешь, Антон, я так думаю: на хрена такие родственники, если ты им был не нужен?
Парень молча повёл плечами, сжался.
– Чё молчишь? – спросил таксист.
–  Всё-таки  кровный  человек.  Надоело  одиночество.  Я  один, всегда один…
Водитель выключил музыку. Мрачное настроение пассажира перешло и к нему. Ехали молча, каждый со своими мыслями.
Впереди, слева от дороги, показались деревянные дома с резными ставнями, с крашеными палисадниками.
– А если нет дяди, ты что будешь делать? – прервал молчание таксист.
– Переночую на вокзале, а утром на электричке уеду в город и вернусь в свою часть. Батяня предложил остаться по контракту.
– Это раньше в деревне можно было переночевать на вокзале, а теперь их закрывают на замок. Открывают за полтора часа до поезда.
Водитель  сунул  руку  в  нагрудный  карман.  Вынул  визитную карточку, протянул её Антону.
– На. Тут номер моего сотового. Если не найдёшь родственников, позвони, приеду. Не на улице же тебе ночевать.
– Спасибо, – пассажир улыбнулся впервые за долгий путь.
– Я тебя к администрации села подвезу. Там всех жителей знают, подскажут.
Улицу пересекала худенькая женщина с увесистой сумкой на плече.
– Почтальон! Вот кто всех жителей знает, – сообразил водитель, останавливая такси. – Беги!
Антон резво выскочил из машины и в два прыжка догнал женщину.
– Подскажите, пожалуйста, Крутоворов Кузьма здесь живет?
– сходу выпалил он.
Женщина с явным интересом посмотрела на парня.
– Живёт.
– А подскажите, где?
– Возле речки, улица Маленькая, восемь.
– Маленькая, восемь! Это же бабушкин дом! Дядя живет в бабушкином доме, – обрадовался Антон.
Простившись с таксистом, уже через десять минут он стоял у ворот большого дома. Осторожно, опасаясь, собаки открыл калитку.  Грозный  лай  цепного  пса  не  заставил  себя  ждать.  Антон в нерешительности остановился.
Из дома вышел старик. Собака сразу замолчала, завиляла пышным хвостом. Старик что-то пробурчал, махнул на неё рукой. Умная собака поняла жест хозяина, немедля скрылась в конуре.
– Чё те надо? – пробасил старик.
– Дядя Кузьма, я вот приехал навестить вас, – смущаясь, ответил Антон.
Старик, прищурив глаза, окинул взглядом парня с головы до ног.
– Антошка! Ты, что ли?
– Я, дядя Кузьма.
– Заходи.
В доме было неуютно. В глаза сразу бросились давно не беленные стены, поблекшие от пыли. Грязные шторы уныло обрамляли большие окна, за которыми благоухала белая черёмуха. Возле окна стоял круглый стол с резными ножками. Антон сразу вспомнил этот бабушкин стол. Он не раз прятался под ним от властного двоюродного брата.
– А Игорь где? Наверно, в больших начальниках ходит?
Старик усмехнулся:
– Был бы в начальниках, если бы я его ремнём порол, а мы на него Богу молились.
Он достал из холодильника яйца, принялся жарить их на допотопной  электроплитке,  стоящей  на  столе  рядом  с  алюминиевым лектрочайником.
– А тётя где?
–  Умерла.  Четвёртый  год  живу один.
– А Игорь где живёт?
– Во Владивостоке.
– Домой часто приезжает?
–  На  материны  похороны  приезжал,  больше  носа  не  кажет.
Обиделся, что я дом не продал да с ним не поехал. А куда ехать?
Живёт в общежитии и меня к себе тянет. Я ведь ещё из ума не выжил, понимаю, не я ему нужен, а деньги. Ну, продам я дом, а ведь в городе на эти деньги я себе жилья не куплю. Значит, жить придётся в его общежитии. А он сам в нём живёт, пока грузчиком в порту работает.
– Грузчиком? – удивился Антон.
Старик  оставил  без  внимания  реплику  племянника.  Молча поставил на стол сковородку с ещё шипящей яичницей. Нарезал крупными  кусками  ржаной  хлеб,  колбасу,  положил  вилки.  Открыл шкаф, в котором, кроме посуды, рядком стояли три бутылки водки, одна из которых была распечатана. Он взял её, захватив другой рукой рюмки.
– Садись, – пригласил он гостя.
Наполнив рюмки, звучно чокнувшись, выпили за встречу.
– А знаешь, мы с женой от Игоря тоже ждали большего. Думали, что он будет при хорошей должности, уважаемым человеком, надёжной опорой нам в старости. Он был для нас отрадой. Как же, единственный сын, поздний ребёнок. Балуя его, мы не замечали, что растим потребителя. Он привык брать и требовать. Привык, что всё ради него. Окончил платный юридический институт. Все жилы с нас вытянул. Экзамены сдавал только за взятки. А работать юристом не смог, нигде не держался больше месяца. Не вышел из него юрист, вот и работает грузчиком.
Старик снова налил в рюмки.
– Прости меня.
– За что? – не понял Антон.
– За то, что отдал тебя в детдом, пошёл на поводу у жены.
Он выпил водку, глядя, в пустую рюмку, задумчиво сказал:
– Вот за что я остался один. Это мне наказание свыше, что не исполнил  предсмертную  просьбу  матери  –  воспитать  тебя,  как родного.
– Не казни себя, дядя Кузьма. Ты-то тут при чём? Всё вышло по вине твоего брата. Он убил маму, а я остался один. Вот бы с кем я поквитался.
– Любил он Ольгу, неистово любил. За эту бешеную любовь сам в тюрьме сгинул.
–  Убили,  значит.  Собаке  собачья  смерть,  –  позлорадствовал Антон.
– А кто его знает, может, сам смерти искал.
Старик всё ещё держал в руке пустую рюмку. Он вертел её перед собой. Прищурясь, напряженно всматривался в белое стекло, словно там  хотел найти какой-то ответ.
– Не мог он жить без Ольги, не мог. Неземной она была красоты.
Он словно растворялся в ней, боготворил её, но ревновал страшно. В школе парней к ней не подпускал, а после школы совсем ополоумел. Боясь её потерять, сам не поехал учиться дальше и её не пустил. Жениться буду и всё! Родители, ясно, против – профессию сначала приобрети, чтобы семью кормить. Но братуха настырный был, от своего не отступал. Пошёл работать разнорабочим на шпалозавод. Ольга устроилась работать на почту почтальоном. Ты не поверишь, Антон, он чувствовал её на расстоянии. Бывало, пилим с ним дрова. Она идет в конце улицы, разносит почту. Он её не видит, задом к ней стоит. Смотрю, закрутил головой. Увидал её, остановился и стоит, смотрит ей вслед, пока не потеряет из виду. По
субботам у нас в клубе танцы были. Он каждую субботу приходил домой побитый. Налетал на всякого, кто к Ольге подходил. Парни зубоскалили над ним, выводили из себя. Однажды меня уговорили Ольгу пригласить на танец да потискать её. Ты, дескать, все-таки брат, тебя не тронет. Я сдуру согласился. Не успел я её к себе прижать, как он налетел на меня, словно коршун. Сбил с ног, хотя я его старше и сильнее был. Ясно, я тоже на дыбы. Прилюдно меня унизил. Сцепились мы с братом, людям на потеху.
Отец узнал про наше побоище, решил их немедля поженить, надеясь, что после свадьбы Игорь образумится. Он действительно  изменился.  Стал  домовитым,  заботливым,  всё  время  ворковал возле Ольги. Потом ты родился. Пока Ольга сидела дома, всё было хорошо. Стоило ей выйти на работу, Игорь опять стал сходить с ума. Да и было от чего, после родов похорошела Ольга. На белокурую красавицу многие мужики пялили глаза. Ревновать он её стал страшно. Чуть где задержится, он летит её искать. Постоянно бегал за ней, наблюдал. Однажды приехал домой в отпуск
их одноклассник Иван. Курсант военного училища, идёт с чемоданом по улице, встретил Ольгу. Они обрадовались встрече, обнялись по-дружески. А тут Игорь, откуда ни возьмись! Как он начал поливать своего друга. Остервенел, повалил его на землю, пинал, словно мяч. На крик испуганной Ольги сбежались мужики. Кое-как оттащили его от Ивана.
–  Что  за  любовь  такая  звериная?–  пораженный  рассказом, спросил Антон.
– Она всякая бывает. С окаянной любовью и лютая ненависть ходит рядом. Свою семью сгубил. Отца с матерью раньше времени в гроб загнал.
Расстроенный воспоминаниями старик быстро налил в рюмку водки, выпил.
– А потом что? – поинтересовался Антон.
– Потом. Отца твоего посадили, дали три года.
– Я этого не знал.
– Откуда же ты мог знать? Тебе было всего три года.
– Я помню, когда он появился, то привез мне большую машину. Я был сказочно богат. Мальчишки завидовали мне.
–  Да  только  счастье  твоё  быстро  кончилось,  –  резюмировал дядя, – из тюрьмы пришел, совсем крыша съехала. Не мог поверить, что Ольга его честно ждала. Всё у меня выпытывал, с кем да с кем. Да любила она его, дурака. Всем сердцем любила, а он не верил. Всё ему казалось, что над ним, «рогоносцем», мужики смеются. Решил переехать жить в Иркутскую об-ласть. А в поезде приревновал её...
– А вот это я помню, – перебил Антон, – на всю жизнь это врезалось в моё сознание. К нам в купе сел молодой дядечка, весёлый такой. Мы с ним пили чай. Он что-то рассказывал, я уже не помню, но мама весело смеялась. Отец взял её за руку, вывел из купе. Я остался с незнакомым мужчиной, а потом бросился бежать за ними. В тамбуре была открытая дверь. Я видел, как отец ударил маму. Она, стукнувшись головой, вскрикнула и медленно
стала приседать на корточки, оставляя кровавый след на стене. Я испугался, заорал во всё горло. Из купе выбежали проводницы, пришел милиционер. Потом нас сняли с поезда. Маму на носилках, отца в наручниках, а меня милиционер вёл за руку. Я так долго был в милиции, ждал бабушку.
–  Да  ну,  долго...  Тебе  это  со  страху  показалось.  Вы  отъехали всего  двести  километров.  Вас  сняли  в  Петровском  Заводе.  На станцию по рации передали о случившемся, нам сразу прибежали, сказали. Я «Москвич» завожу и к вам. Через два с половиной часа мы были с матерью в Петровске. Тебя забрали и в больницу. Ольга к тому времени скончалась. У неё был раскол черепа, она умерла на операционном столе.
– Этому сколько дали, – сквозь зубы выдавил Антон.
– Восемь лет. И ведь ни разу не написал. Я так понимаю, со смертью  Ольги  и  в  нем  жизнь  остановилась.  Померк  свет  для него, словно не было ни родителей, ни сына.
– Откуда же вы узнали, что он умер? – насторожился Антон.
– Так сообщение пришло с Сахалина, где он отбывал наказание. Мать с отцом после этого один за другим на тот свет отправились, а вроде крепкие были старики.
Кузьма выпил рюмку водки, поморщился:
– Вот такая, сынок, эта жизнь. К ней жмись, а она корчится!
Да,  чё  я  тебе  объясняю?  Ты  уже  сам  всё  понял.  Несладко  ведь было в детдоме-то?
Антон пожал плечами.
–  Как  сказать?  Поначалу,  конечно,  было  плохо.  Раздражали  детдомовские  порядки.  Постоянно  конфликтовал  с  пацанами. Единственная отрада была – мамина фотография. Когда её не стало, я очень скучал. Часто плакал, вспоминая её. Бабушка дала мне мамину фотографию, сказала, чтобы я все свои горечи, обиды рассказывал ей. Она, дескать, будет всё знать, будет мне помогать. С детской наивностью, следуя бабушкиному совету, я перестал скучать о матери. Мне, казалось, что она рядом. Я в любой момент мог поговорить с ней, ведь фотография стояла на тумбочке возле моей кровати. Перед сном я ей всегда желал спокойной ночи, сам засыпал безмятежным сном.
Когда меня увозили в детдом, я забрал фотографию с собой. Она всегда была у меня в кармане. Пацаны прознали, стали издеваться надо мной. Я думаю от зависти, ведь у них не только родителей не было, но даже их фотографий. Я всё терпел, выговаривая свои обиды маме. Странно, но мне становилось легче. Однажды мы играли в футбол. Мне стало жарко. Я снял рубашку, положил её на лавочку, забыв, что там фото. А «верзила», пацан старше меня на три года,  усёк, что я рубаху снял. Он вынул фотографию, приподняв её над головой, весело захохотал. Я бросился к нему, пытаясь достать, но он увёртывался, издеваясь надо мной. Тогда я вцепился зубами в его руку. Он закричал и пнул меня, как собачонку. Я отлетел от него.
«Верзила» со злостью разорвал фотографию на части, бросил кусочки в разные стороны. Не знаю, откуда взялась у меня сила. Я молнией набросился на него. Сбив с ног, вцепился зубами в ухо. «Верзила» завопил диким голосом, пытаясь меня сбросить. Но я вцепился крепко, умудряясь бить его ещё по носу. Прибежавший на крик тренер кое-как растащил нас. Держа нас за шиворот, как котят, доставил в медпункт. Как только меня, измазанного зелёнкой, выпустили, я тут же помчался на футбольное поле, надеясь найти обрывки фотографии. Я облазил всё поле, но фото как в воду кануло. Обида захлестнула разум, решил бежать. Не знаю куда, но бежать из этого постылого детдома.
Ночью,  когда  все  уснули,  я  потихоньку  вышел  из  спального корпуса. Ночь была лунная. Без особого труда нашел потайной лаз в сплошном деревянном заборе. Но только успел отодвинуть доски, как был схвачен сторожем. Я плакал, вырывался, но мужик привёл меня в свою сторожку. Там он жил постоянно, круглосуточно охраняя детдом. Одному Богу известно, когда он отдыхал. Усадил за стол, налил чаю. И вдруг вытаскивает мамину фотографию.
– Вот возьми, склеил я её, вроде нормально получилось…
Я поперхнулся от радости, не веря своим глазам. Аккуратно взял  фотографию, разглядывая  лицо.  Потом  бережно  положил фото в карман. Сторож улыбнулся.
–  Видел  твою  возню  с  «верзилой».  Отчаянный  ты.  А  вот  дерёшься как баба: царапаешься, кусаешься. За себя, конечно, постоять надо, но надо уметь. Хочешь, научу?
У меня ушки на макушке. Не ослышался ли я? Удивлённо хлопая глазами, не мог сообразить, шутит он или нет. Чему может научить хромой, однорукий мужик?
Он, видно, понял моё недоверие, засмеялся.
–  А  ты  не  гляди  на  моё  изуродованное  тело,  надо  глядеть  в душу. Я ведь бывший офицер. Сапёр. Сапёры, дружок, ошибаются один раз, а я вот везучий, жив остался. После госпиталя решил пойти туда, где людям живётся несладко. Понимаешь, когда чувствуешь, что кому-то нужен, жить хочется.
Пораженный  до  глубины  детской  души  откровениями  дяди Поликарпа, так звали сторожа, я согласился учиться технике рукопашного боя.
Вскоре меня зауважали даже старшеклассники. Дядя Поликарп научил меня не только постоять за себя, но и любить жизнь. Ставить  перед  собой  цель,  добиваться  её.  Давайте  выпьем  за  моего учителя. Царствие ему небесное, хороший был мужик.
– Что же, давай выпьем, – отозвался Кузьма,– хотя не знал я Поликарпа, но по тебе вижу, человек он был стоящий.
Антон налил в рюмки водки. Выпили молча, каждый думая о своём.
Старик снова наполнил рюмки. Не говоря ни слова, выпил. Заметив, что племянник не пьёт, спросил, кивая головой на налитую рюмку:
– Ты чего не пьёшь?
– Хватит мне. Не хочу, – отстранился Антон.
Старик внимательно посмотрел на парня.
– Молодец, меру знаешь, не пропадёшь.
–  Пропадёшь,  не  пропадёшь!  А  вот  что  делать,  не  знаю?  Ни дома, ни работы. Как жить дальше? – глядя на угол стола, задумчиво произнёс Антон.
–  Знаешь,  племяш,  хватит  тебе  мыкаться  по  чужим  углам. Оставайся жить у меня, – предложил старик.
– А можно? – обрадовался Антон.
– А чего же нельзя? Вон какая большая изба, места всем хватит.
– А работать где?
– Вот с работой у нас, брат, туго. Предприятия закрылись, колхоз  азвалился,  замирает  наша  деревня.  Больше  стариков,  чем молодёжи. Живут, кто как может. Если только своё дело открывать, но нужен стартовый капитал.
– Стартовый капитал, – многозначительно произнес Антон. – А где его взять?
– Да ты не переживай, – хлопнул его старик по плечу, – нам и моей пенсии с тобой хватит.
– Буду у тебя на шее сидеть? Нет! – решительно отверг предложение Антон. – Хлеб надо заработать. Надо начальный капитал, значит, еду обратно в часть. Буду работать по контракту. Комбат у нас хороший мужик, с ним служить можно. А по окончании контракта приеду сюда с деньгами.
Старик внимательно слушал племянника, радуясь его целеустремлённости.
– Ну и характер у тебя! Уважаю.
– Пойдём, дядя Кузьма, покурим, – предложил Антон, вставая из-за стола.
–  Это  можно,  –  согласился  старик  и  зашлёпал  стоптанными тапочками вслед за племянником. Выйдя за ограду, сели на узенькую скамейку под раскидистым кустом  черёмухи.  Ласковый  ветерок  теребил  тоненькие  ветки, наполняя воздух запахом цветущей черёмухи. Старик никогда не курил.  Он  сидел,  украдкой  поглядывая  на  родственника.
Антон вынул из кармана пачку сигарет и застыл с нею в руках, вдыхая полной грудью головокружительный запах.
– Как же приятно пахнет. Как мне здесь спокойно. Мне никогда не было так легко, – удивился Антон.
– А на родной земле человеку всегда хорошо. Здесь ты родился, здесь твои корни,– отозвался старик.
Антон  закрыл глаза и ещё глубже стал вдыхать блаженный воздух родных мест. Он, проходя через легкие, очищал душу, юное тело от накопившегося лиха прошлых лет.
Прожив в деревне неделю, Антон, простившись с дядей, уехал в воинскую часть с твёрдым намерением вернуться в родные места по окончании контракта.