Оглянись внимательно

Кто-то толкнул меня в бок, и я проснулся, словно ужаленный. Судорожно хватая воздух, я привскочил в постели, недоверчиво озираясь по сторонам. Казалось, сердце вот-вот вырвется из груди и покинет меня, ненадёжного, навсегда.
Я встал, накинул на себя зелёный махровый халат, подошел к окну. Распахнув обе створки, я глянул со второго этажа вниз, как бы ещё раз убеждаясь, что я действительно дома и, стало быть, в безопасности.
За окном, на фоне необычайно сочной утренней зорьки, блаженствовали знакомые ветвистые липы, на которых мягко шелестели тощие, слегка пожелтевшие листья. Дальше, за липами, за глубоким оврагом, заросшим смешанным кустарником, почти у самого горизонта, сверкала, словно расплавленный металл, полноводная река Ока.
Я долго стоял у окна, с жадностью дышал, наслаждался утренней свежестью, и не без горечи отгонял от себя мрачные мысли об увиденном дурном сне. Дней пять прошло с того злополучного сновидения, а меня всё преследовали каждую ночь ещё более страшные, недвусмысленные сны-намёки о предстоящей якобы смерти. Несколько ночей подряд снилось мне, будто я брожу на лыжах по каким-то неописуемо красивым горам, и белый снег вокруг так чудесен и полон радости, что я с мальчишеским восторгом взбираюсь всё выше и выше, и азарту моему нет предела. Взбираться наверх так легко, так приятно и заманчиво, что я не иду, а будто перелетаю с одной белой вершины на другую, более высокую. Но вдруг меня охватывает, прямо-таки обжигает необъяснимое беспокойство. Я оглядываюсь - и с ужасом вижу, что назад нет пути. Оказывается, я стою над пропастью: двигаться с места нельзя, и никакое чудо меня уже не спасёт.
Завершается сон каждый раз тем, что я, задыхаясь от страха и обиды, молча лечу в пропасть, но не разбиваюсь лишь потому, что в момент удара об острые камни просыпаюсь...
Сердце понемногу успокаивается, тоже, наверное, радуясь прекрасному утру, а ещё больше тому, что продолжается жизнь. Но я чувствую себя таким усталым, таким разбитым, будто не спал я вовсе, а всю ночь меня оглушали деревянной колотушкой. Я пошёл в ванную и глянул на себя в зеркало: лицо нормальное, но глаза почему-то не светятся привычной голубизной, а затянуты какой-то бесцветной мутью, словно у забулдыги в дни непробудного запоя. Я рассердился на своё изображение и угрожающе замахнулся на него рукой. Нет, видимо, надо что-то предпринять. Дыма без огня не бывает. Образ жизни я веду, как никогда, правильный. Все у меня в порядке. С родными и близкими хорошие взаимоотношения. С удовольствием занимаюсь любимым делом - пишу психологические этюды, и будущая книга-заказ вполне вырисовывается. Достаточно отдыхаю. Хорошо питаюсь. Не позволяю себе никаких злоупотреблений. Не ощущаю в себе никакой болезни... И почему, собственно, я должен умереть?
Отчего же такое недоброе предчувствие? Может, я живу не так? Может, я умираю духовно? Это ведь не менее страшно, чем смерть физическая? М-да. Видимо, мне не обойтись без психолога. Впрочем, зачем психолог? Есть же у меня светило-психиатр - мой добрый приятель Борис Яковлевич. Давненько мы с ним не виделись.
Я позвонил ему, и он предложил мне ехать немедленно к нему:
- Пока доберешься, я как раз освобожусь от моих пациентов и буду в твоём распоряжении.
Я сошёл с автобуса на конечной остановке, и оказался в чудном лесном городке. Среди молодых берёзок и осин, среди кустов малины и шиповника, удивительнейшим образом вписались небольшие яблоневые деревца, выставившие напоказ свои крупные, слегка уже подрумяненные плоды. На фоне этого великолепия высилось светлое здание психоневрологической больницы. Именно в таком прекрасном местечке и должны лечиться люди от страшной болезни.
Осторожно приоткрыв дверь кабинета психиатра Бориса Яковлевича, я понял, что он ещё занят. Я вышел в сквер и сел на длинную деревянную скамейку. Почти следом вышел и Борис Яковлевич: низенький, сухонький, с посеребренной головой, с живыми карими глазами. Приветливо улыбаясь, он поздоровался крепким рукопожатием и повёл меня в свой кабинет.
- Усаживайся... пациент, - указал Борис Яковлевич на стул, стоявший рядом с его рабочим столом.
Я покорно уселся. Борис Яковлевич, внимательно всматриваясь в мои глаза, добавил:
- Я очень рад видеть тебя, юноша.
- Какой же я юноша, мне за пятьдесят? - засмущался я.
- Для меня ты юноша.- Лицо Бориса Яковлевича осветилось улыбкой, в которой были и располагающая к себе простота, и мудрость. Однако, тут же улыбка исчезла, он весь преобразился из приятного собеседника в строгого врача и принялся обследовать пациента:
- Выкладывай, что там у тебя? Что беспокоит?
- Право, как-то даже неловко...
- Ничего. Стесняться не надо. И на старуху бывает проруха... Сапожник без сапог, понимаешь. Как раз себя-то мы знаем меньше всего... Захандрил, что ли? - Борис Яковлевич снова направил свой пронзающий лазерный взгляд на меня.
Я вкратце рассказал о своих необычных снах и связанных с ними беспокойствах.
- Так-то, на первый взгляд, вроде бы у тебя всё в норме. Никаких признаков отклонений не обнаруживаю. Видимо, ты всё же переутомился, - предположил Борис Яковлевич. - Давай-ка, братец, исповедуйся до конца. Живёшь-то как?
- Нормально живу. И вообще, всё у меня идет прекрасно. Лучшие времена для меня настали!
- Очень приятно такое слышать. Не каждый может этим похвастать... А может, всё же имели место какая-нибудь стычка, ссора, неприятность?
- Совершенно ничего такого не было.
- Так говоришь, совершенно доволен жизнью?
- Абсолютно, - без сомнений подтвердил я.
- И собою доволен?
- Да как Вам сказать... Довольным может быть лишь трактор, когда он вовремя заправлен.
- И то верно, железные люди редко чувствуют себя плохо,- согласился психиатр. Задумавшись, он вёл какой-то дополнительный диалог с кем-то ещё невидимым. - Аутотренинг для тебя, конечно, не новость. Владеешь им?
- Кто этим нынче не владеет?
- Точно. Хорошо, - пропел Борис Яковлевич. - Хорошо. На свежем воздухе, говоришь, гуляешь. Движение, бег трусцой по-прежнему? Тепленькое молочко пьёшь перед сном? Ну, и нечего тогда расстраиваться. Пишешь о чём-нибудь, если не секрет?
- Да. На днях отнёс статью в газету - небольшую главу из моей новой книги.
- Ну?! Любопытно, - оживился Борис Яковлевич. - Стало быть, скоро прочитаем эту твою статью. Волновался, когда работал над ней?
- Относительно. Без этого невозможно.
- Конечно, невозможно, - согласно кивнул Борис Яковлевич. - Может, того... перенервничал?
- Вроде бы нет.
- Ну, хорошо. А книга, которую пишешь, не тревожит?
- Не думаю.
- Знаешь что, милый мой юноша, - перешёл он на свойский тон. - Мудрёшкин ты сын! Оставь-ка ты эти сны на разгадку бабулькам. А сам живи спокойно. Кстати, вспоминать прошлое любишь?
- Когда как. Без этого ведь тоже нельзя, вся жизнь состоит из одного клубка прошлого. Вот и распутываешь иногда.
- Верно. Совершенно верно. Может, какие-то воспоминания беспокоят тебя?
- Не сказал бы.
- А ты присмотрись к себе внимательней. Попробуй разобраться в себе, в своём прошлом. Повспоминай, подумай. Это я тебе говорю просто как друг. Психика наша куда как сложней, чем нам кажется. Защитная реакция организма склонна замечать больше, чем мы видим простым глазом. Возможно, где-то что-то рядом с тобой происходило или происходит, а ты в виду своей занятости, или рассеянности, или легкомыслия не замечаешь этого неприятного тебе явления. Оглянись внимательней вокруг, прислушайся к другим происходящим событиям - авось да обнаружишь, откуда к тебе поступают сигналы тревоги. Может, ты где-то что-то упустил, не так сделал, но о самом факте этом забыл. А сознание твоё мучается, перерабатывает, чувствует себя виноватым, стыдится. Такое бывает. Может, ненароком где-то кого-то обидел? Или показалось, что на тебя обиделся добрый человек? Чувство вины, неисполненного долга, обострённое недовольство собой вполне могут вызвать в душе подспудную тревогу. А может, упускаешь что-то очень важное? Может, чьи-то страдания так отражаются на твоём душевном состоянии? Словом, в голову особенно не бери. Понаблюдай, поищи. Уверен, ты найдешь закавыку. А главное - не реагируй так болезненно на эти сны. Мы-то знаем, что сон - это не больше, чем первоапрельская шутка. Живи спокойно, радостно. И - твори! Как сказал наш друг Ромен Роллан: "Вся радость жизни - в творчестве. Творить значит убивать смерть". Да и слова Сенеки не мешает помнить: "Благо - не всякая жизнь, а жизнь хорошая". Кстати, питаю большую страсть к чтению пословиц, поговорок, мудрых мыслей. Могу похвастать, у меня подобных словарей наберется с полсотни. Готов одолжить, ты же много пишешь.
- Спасибо. Пожалуй, тут я воспользуюсь вашей добротой.
- "Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой!" - с подъёмом и не без пафоса продекламировал Борис Яковлевич и засмеялся. - Это девиз славнейшего поэта и философа Гёте.
- Нашел! - воскликнул я.
- Вероятно ли? - поддался моему восторгу и Борис Яковлевич.
- Я всё время, пока здесь сижу, ломаю голову, кого вы мне напоминаете. Вы же вылитый доктор Фауст! Скажите, под каким столом прячется ваш верный спутник Мефистофель?
Мы весело посмеялись. Борис Яковлевич заметил:
- Все мы немножко Фаусты, только уступаем смелостью в дерзаниях... Скажи-ка, юноша, а как у тебя дела насчёт самого главного?
- Что вы имеете в виду? - не понял я.
- Имею в виду... любовь, - добавил Борис Яковлевич. - А что ещё главнее в нашей жизни?
- Вот уж не думал.
- Так надо думать, - с удивлением посмотрел на меня психиатр.- Знаешь, чего больше всего не хватает сегодня людям, чтобы быть счастливыми? Любви. Настоящей любви. А отсюда и все наши беды - от нехватки любви. И недовольство тем, что имеем, и равнодушие к ближним, и злость, и неоправданная жестокость, и разные уродливые поступки, и пороки, и распри, и войны, и все прочие беды. По-настоящему влюбленный человек всегда на голову выше всех остальных. Это как бы человек будущего. А без любви мы какие-то нехорошие, злые, не замечаем тех, кто страдает, не сочувствуем. Будь мы более чуткими к страдающим, мы бы и сами, глядишь, очистились от всякой скверны. Но в наш виртуальный век, мы так закручены в суете сует, что никого не видим и не слышим. Страданий, друг мой, любви и страданий не хватает нам сегодня.
- Так вы полагаете, что мне не хватает любви?
- Я не полагаю, а спрашиваю.
- Борис Яковлевич, а вы любили? По-настоящему?
- Думаю, что да, - ответил Борис Яковлевич.- Потому что любовь эта осталась у меня в душе, хотя уже восемь лет прошло, как не стало моей жены. И эта же любовь до сих пор даёт мне сил много трудиться. Воспоминания о ней скрашивают моё одиночество. Но главное - от этой моей любви осталась любимая дочка, которая, в свою очередь, подарила мне внука. Так что перед тобой сидит очень даже счастливый экземпляр, - улыбнулся Борис Яковлевич.
- Да, вы, действительно, редкий экземпляр. Рад за Вас и от всей души завидую.
- Пожалуй, мы сейчас вместе поедем домой. А может, пешочком пройдёмся? По лесу? Тут не далеко, за полчаса дойдём.
- С удовольствием, - подхватил я.
- Послушай, я всё время порываюсь спросить, но не решаюсь...
- Борис Яковлевич! Да Вы что? Вам я доверяю любое дело.
- Ты это... в церковь заглядываешь иногда? Или в тебе всё ещё сидит всезнающий атеист?
- Как-то не думал об этом. Атеист во мне заметно угасает. Церковь? А что я там увижу, кроме лицемерия и фальши?
- Но ты всё-таки прислушайся к своей душе, друг мой любезный.