Экзамен

Валентина Лефтерова
                ЭКЗАМЕН
                (Воспоминание студенческих лет)
На пятом курсе нам предстоял экзамен, эпоха – советская литература: Есенин, Горький, Шолохов, Маяковский и т. д.
Я, в целом, была готова. Билеты у нас, студентов, имелись, мы многое проштудировали. У меня была одна брешь: почти ничего не знала по вопросу взаимоотношений и заграничных путешествий С.Есенина с Айседорой Дункан. Кроме крохотной книжицы воспоминаний о Есенине  товарища его ранних лет А.Мариенгофа  не читала ничего другого, да и там подробностей конкретно об этом немного, да и читана она мною была уж лет восемь-десять тому назад…
Это незнание немного нарушало мой внутренний баланс, хотя в целом чувствовала себя к экзаменам готовой.
На факультете вывесили расписание экзаменов, указав, соответственно, фамилии экзаменаторов. В нашей группе значился И. Л. Волгин. Мы чуть-чуть его знали и помнили – он прочёл у нас пару лекций о современной поэзии. Нам было известно, что он работает в редакции толстого журнала «Москва» литературным критиком. Аспирант, который пишет серьезный  литературный труд о Достоевском (!).  (Непонятно, как и откуда студенты черпают многие подобные известия, но это ценно уже тем, что они, эти сведения, как-то регулируют твое отношение к преподавателю, подсказывают уровень возможных духовных ожиданий и взаимоотношений с ним, и т.п.).
Уважение у меня к Игорю Волгину было преогромным. Он был молод, выглядел (от силы) лет на 35, не старше, держался скромно и с достоинством, но очень демократично: просто,  доброжелательно, порой с улыбкой, был словно бы доступно-снисходителен к нам, студентом. Роста невысокого, лицо светлое и чистое, несколько церковное, сказала бы я, словно бы лицо смиренного инока, сияющего каким-то внутренним светом, ибо дух его достиг уже каких-то внутренних вершин.
Мне он нравился, и опростоволоситься на его экзамене было бы стыдно.
К тому времени у меня уже был выработан свой метод (приёмчик) сдачи экзаменов или зачетов: не идти сдавать в числе первых (хотя на младших курсах такое со мной случалось, теперь стала мудрее), но и не пасти задних (а любителей такого приема было немало, всего боящихся студенток, которые высиживали до последнего, чтобы потом, в заключение брать преподавателя измором).
Нет, я в любом преподавателе (как и в себе) ценила момент еще свежести и бодрствования, когда мозги еще соображают, и ты можешь открыто и невинно пособеседовать с экзаменатором. То есть, я любила идти во втором-третьем потоке экзаменующихся. Так и в этот раз – вот-вот мне будет пора поспешить в аудиторию.
А так как пробел в вопросе о Есенине меня волновал, а рядом бубнили и все расспрашивали девчонки-студентки (из вечно пасущих задних), и мне надоело им уже что-то пересказывать, я задала им встречный вопрос: куда, когда и зачем выезжал Есенин с Дункан?  Девчонки тут же охотно стали просвещать меня, рассказывая что-то об их поездке в Германию, Америку… Правда, мои познания после их бу-бу-бу остались почти такими же мизерно-куцыми, и мне оставалось уповать лишь на то, чтобы именно этот злосчастный для меня билет не попался. В остальном же я была уверена: - Итак, смелее, - приобадриваю себя.
… С кем-то из сдавших счастливчиков меняюсь местами, иду в аудиторию. Один только вид умного, спокойного, доброжелательного Игоря (меж собою студенты его звали без отчества)   вселяет в меня удивительное спокойствие и уверенность. Беру билет… Ёлочки-палочки, мне везёт, как утопленнику: первым вопросом стоит Есенинский (с Дункан), вторым – Шолохов. (Вопросы хорошо, очень конкретно сформулированы. Теперь точно не помню, но во втором - что-то о человеческом облике, своеобразии Григория Мелихова). «Тихий Дон» я перечитала основательно накануне.  (Читала долго, с месяц, смаковала. В том числе - по ночам.  Глубоко рыдала над судьбой Натальи, в двух случаях – когда она серпом нарочно ранила себя в шею, и над описанием её отчаянного позднего аборта у бабки-повитухи. Умел Шолохов дать трагические сцены! Рыдала я чистейшими женскими слезами, Наталья была мне очень симпатична, тогда как образ Аксиньи не нравился вовсе, а запутавшийся меж ними Григорий вообще казался безвольным полуживотным, хотя и благородным в отдельных ситуациях…)
…Сажусь за стол, тут же на бумаге набрасываю о Есенине все, что недавно услышала за дверью. Промямлю хотя бы это, другого у меня нет. По второму вопросу можно ничего не записывать, в памяти всё свежо и оформлено в образы. Так что уже через пять минут я готова отвечать. Выжидаю своё время-очередь, чуть позднее с уверенным видом иду к столу преподавателя.
Слышу от Игоря:
- Итак, первый вопрос?.. – Как бы предлагает мне огласить его и приступить к ответу. Я тут же, с очень независимым видом:
- А можно я начну со второго вопроса? – Получилось как-то так слишком уж наступательно и своевольно, на что он тут же согласился:
- Пожалуйста, как хотите…
Я начинаю о Григории Мелихове. Нарочито подробно, - нужно, чтобы «препод» знал, что ты читал тексты. Ведь очень многие из нашего брата, студентов, умудряются идти на экзамены-зачеты по русской литературе или зарубежке  вообще не читая первоисточников!.. Рассказываю очень эмоционально, ведь знаю, что о Есенине сказать будет нечего. Пытаюсь набрать очки на первом вопросе.
Игорь    внимательно слушает. Ему, надеюсь, интересно толковать с заинтересованной темой студенткой. Слушает долго, затем, видимо, с целью сократить мой рассказ, он конкретизирует вопрос, просит обрисовать образ Аксиньи. Но на меня словно что-то нашло, и я опять проявляю инициативу: - А можно я расскажу о Наталье, она мне больше нравится! – совсем уж по язычески распоряжаюсь я ходом экзамена, пользуясь демократизмом молодого преподавателя. Он, естественно, соглашается. Ему, кажется, даже нравится моя инициатива. (А я в тот момент была уверена, что и ему, И.Волгину, Наталья, наверняка, более по душе, чем образ слащавой Аксиньи. Да и кому она может нравиться более, чем Наталья? – так рассуждала я. – Разве только Григорию Мелихову?)
И тут уж я выливаю весь свой душевный елей. Наталья у меня – настоящая героиня позавчерашнего исторического дня. Игорь    опять переводит разговор на Григория Мелихова. Ему нравится все более конкретизировать свои вопросы, словно бы углубляя мои ответы. Я охотно опять переключаюсь на образ мятущегося казака Григория. Подчеркиваю его честность, верность долгу, - не хочет казак служить красным, верен присяге, идеалам, которые носит в груди.
Подчеркиваю его благородство, - всё же уходит он от Аксиньи, когда узнает о её изменах с есаулом. Однако поступает по-человечески с ней, когда шальная пуля нагнала Аксинью  в темном поле. В трудные, мятежные дни, когда они куролесили между белыми и красными, ища пристанища для себя и своего ребенка.
В подтверждение благородства натуры Григория не постеснялась я привести еще один пример из его солдатской жизни, упомянув об экспрессивно описанной Шолоховым сцене насилия несчастной Фаины, прислужницы в белоказацком отряде. Отвернулся от своих товарищей Григорий, испытав чувство брезгливости и недоумения от животной распутности сослуживцев. Поскольку знал Григорий Мелихов цену настоящей любви к женщине  (и т.д., и т.п. еще прозвучало в моем рассказе). Наконец, Игорь   прервал меня, попросив перейти ко второму вопросу.
Тут уж сразу изменилась и манера моего ответа. Пододвинув к себе листок с тремя фразами, я пролепетала то, что в них было написано, чуть-чуть добавив что-то о моменте  знакомства Есенина с Дункан  (из той, давно читаной книги М), и, естественно, очень скоро я замолчала. Экзаменатор,   конечно, понял, что вопрос я знаю примитивно, но все же попробовал активизировать меня на какие-то осмысления уточняющим вопросом. На моем лице, как теперь помню, отобразилась некоторая степень мучений  и просьба не продолжать их. Но нужно было что-то отвечать, и я честно, слово в слово, повторила ему то же самое, что уже один раз сказала о великом поэте и его подруге-жене.
 Признаться, в ту пору я еще и не понимала ни трагичности его судьбы, ни даже большей части его лирики. Ни его места и значимости в ряду российской поэзии. Вероятно, экзаменатор понял и это тоже. Мне было очень неловко, и я заметила, что Игорь Л. немного  сомневается, какую же оценку мне поставить. Я очень хотела хорошей, т.к. все-таки материал этого периода литературы знала очень неплохо. Волгин поставил «хор», всё-таки выдал мне такой маленький аванс на будущее. Я была очень довольна экзаменом, собой, экзаменатором. Это казалось мне справедливым. Ведь какой-то пробел в ваших познаниях в 23-25 лет – это еще, отнюдь, не катастрофа. У вас впереди целая жизнь, так что есть время «заклепать» отдельные бреши…
2005г.
        («Эксперимент», №1(20) /2008, с.28)