Ольга. Часть 24

Часть 24


Она была совершенно другой и в словах, и в жестах, и в поцелуях. Совершенно не похожей ни на одну из тех, совсем ещё немногих, кто переступал порог этой квартиры, чтобы остаться здесь со мной на ночь. Очень сдержанная, почти робкая, именно такая, какой я знал её все два года той нашей школьной жизни. Всё такая же честная и пронзительно искренняя, без тени фальши или чего-то лживого и придуманного.
-- Гошка, миленький,  как неожиданно всё получилось...
Она смотрела на меня в темноте всё теми же доверчивыми глазами, словно ища в моих глазах защиты от чего-то страшного и пугающего, точно так, как смотрела в самый первый раз, когда наши взгляды неожиданно встретились утром первого сентября.
-- Лиз, не бойся... Ну что ты...
Я покрывал её милое лицо ласковыми и добрыми поцелуями, я с наслаждением гладил локоны удивительных шелковых волос и её голые худе плечики, уже проваливаясь в сладкую бездну и с наслаждением забывая об окружающем нас мире и обо всём, что произошло в этот долгий и самый необыкновенный день в моей жизни. Мой ангел! Мой милый, хрупкий и очаровательный ангел! Какое счастье, что ты прилетела ко мне из далёкой Столицы. Какое счастье, что ты нашла в себе силы и настоящее мужество до конца исполнить роль моего неземного спасителя...
Я не торопился сразу раздеть её и поскорее уложить в разобранную постель. Хотелось ещё и ещё растягивать это удивительное наслаждение - лишать пронзительно доверчивую Лизку маленьких и очаровательных предметов её одежды и белья. Она сильно волновалась, и мне казалось, что я слышу стук её сердечка всей своей кожей и всем своим существом, едва лишь прикасаясь к её доверчивому телу. Она робко прятала лицо и словно стеснялась с полной откровенностью прикасаться ко мне. Но каждый её жест, каждый взгляд, каждое прикосновение, каждый тихий поцелуй были настолько честными и настолько искренне наполненными самой невероятной страстью и нежностью, что доводили моё возбуждение до удивительно сладкой дрожи. Она легко и почти невесомо провела кончиками пальцев по бицепсу и мышцам на груди, от чего в затылке сразу стало горячо почти до одури.
-- Гош, какой ты здоровый стал... Это всё твои стройотряды? Оля говорила, ты там всё лето пропадаешь.
Уже совсем не хотелось об этом говорить, но ради Лизки я готов был на всё.
-- Да...-- я отвечал, не отрывая жарких губ от её прохладной кожи,-- Надо же на эту квартиру зарабатывать... И на еду...
Мои губы припали, наконец, к самому заветному, и Лизкины руки сорвались с места,  изо всех прижав стриженую голову к подрагивающему телу.
-- Ой, Гошка! Гошечка...
Всё, медлить уже не было никаких сил. В огне ласк и бешеных поцелуев я даже не обратил внимания, что было не так, и откуда возникло вдруг это препятствие, которое в одно мгновение знакомо расползлось в стороны, тут же поставив всё на свои обычные места. Только решительный вздох Лизки и её напряженно замершие всего на миг руки донесли, наконец, до ослеплённых счастьем  мозгов, что я сейчас натворил, сам того не ведая и совершенно не ожидая.
-- Лизка, ты что?  Миленькая моя... Лизочка! Лизунька! Что же ты натворила то!
Я не знал, что сказать ей. Я чувствовал себя перед ней какой-то грубой и виноватой скотиной, в один миг сломавшей и испортившей что-то очень хрупкое и пронзительно доверчивое, совершенно случайно и по-детски трогательно отданное в мои бездушные и неотёсанные руки.
Словно холодный душ вдруг обрушился на разгорячённую голову, вмиг отрезвив мозги и вернув в непонятную реальность. Олька же говорила, что вечером я узнаю то, о чём сам даже не догадываюсь! Господи, неужели она всё знала? Неужели они с Лизкой обо всём уже заранее договорились? Неужели они сговорились вот так взять и в моих объятиях лишить сегодня Лизку невинности? Чушь какая-то. Я же мог не позвать её к себе ночевать, и она спокойно уехала бы домой... Мог, но, всё-таки позвал... И она согласилась. Сама, без всякой Ольки! Мысли роем кружились в голове, не находя понятного выхода. Мучительной ясностью в виски долбило лишь одно - именно я, Гошка Бородин, после четырёх лет разлуки, в один момент лишил девственности это хрупкое, доверчивое и совершенно неземное существо...
Лизка опустила руку, тут же подняла её к глазам и в начала пристально, со всех сторон разглядывать в темноте растопыренные пальцы. Нет, крови не видно.
-- Гошка, прости меня! Прости меня, миленький мой!
Её вдруг словно прорвало. Она обвивала руками мою шею, неистово целуя губы, лицо, шею, грудь.
-- Прости, что не сказала ничего. Всю ночь тебе испортила, да? Гошка, не молчи! Отругай меня глупую... Я... Я сама к тебе приехала, Гошка! Сама! Я сама хотела... Прости меня...
Когда я соскочил с кровати, Лизка подняла голову с подушки и в ужасе замерла, решив, что я собираюсь уйти или сбежать. Я быстро достал из шкафа несколько носовых платочков, совсем недавно постиранных и бережно поглаженных ещё незамужней Олькой, и протянул Лизке, которая то и дело деликатно искала под собой потоки крови. До боли знакомое движение заставило ёкнуть сердце и вспомнить то, что точно также было три года назад - Лизка, чуть выгнувшись, приподнялась и, положив под себя белый квадратик, ту же легла на место и мгновенно успокоилась.


Спать уже не хотелось. Не хотелось много говорить и тревожить Лизочку своими дурацкими вопросами. Мы лежали, нежно лаская друг друга кончиками пальцев и тихо, самозабвенно целовались, совсем как тогда, на тёмном шоссе по дороге от школы до её воинской части. Интересно, а что сейчас вытворяют Олька с Валеркой? Скорее всего, спят без задних ног от усталости. Я вдруг представил себе голую Ольку в Валеркиных объятиях и нас с Лизкой также со стороны. Странное чувство. Совершенно непонятное чувство. Ни счастья, ни боли, ни ревности. Рок, судьба, жизнь, глупое ощущение, что так НАДО было поступить и что это правильно. Воспоминания опять покатились в нашу школьную юность, сам собой завязался вдруг приятно волнующий разговор "А помнишь?..." Лизка помнила всё. Помнила такие мелочи, которые я тогда даже и не замечал. И тот злополучный новогодний бал. И что Ольке было тогда очень больно, но она всё простила только ради меня... Я не перебивал и не торопил Лизку. Я уже чувствовал, что ей хочется сказать мне главное, но она не может решиться вот так, сразу. Поэтому начала неторопливо и издалека.
-- Там плохо, Гошка. Я там всего боюсь... Они все такие лживые. Им там ничего не нужно... У кого машина, квартира, папа в МИДе, за теми табунами бегают, цветочки дарят. А с нами... "Хочешь переспать - приходи, не хочешь - уходи" И весь разговор... Знаешь... Хорошо, что Оля со мной не поехала... Она права - счастье не в дипломе... Знаешь, в чём счастье?
-- В чём?
-- Ты только не смейся надо мной, пожалуйста... Счастье - когда рядом человек, с которым не страшно...
Она замолчала, и в ночной тишине раздался вдруг стук слезинок, падающих с её щеки на подушку.
-- Лизка, ты что? Лизочка!
Она прижалась ко мне, спрятав мокрое лицо на груди, и первый раз в жизни я обнял её так, как мечтал обнять когда-то своими сильными, мужскими руками. Обнять, закрыть и защитить это милое, неземное существо от  грязи и мерзости окружающего мира. Только тогда таким ужасным представлялся мне наш деревенский мир, а теперь я защищал её от мира сияющего и самого, что ни на есть, Столичного.
-- Мне только с тобой ничего не страшно, Гошка. Ты - моё счастье, понимаешь? И те два года в школе самым счастливыми были, и сегодня... Оля попросила не оставлять тебя на свадьбе, чтобы вы с ней глупостей не наделали. А я-то сама мечтала с тобой глупость сделать, самую счастливую... Только встать между вами не могла, не посмела... И Оле сказала, что не смогу это сделать... А потом... С тобой рядом смогла... Вот... И Оля... Ей было бы сейчас очень плохо, если бы я этого не сделала, понимаешь?

Сон одолел нас тихо и незаметно, а ласковое утреннее солнышко за окном вдруг тихо шепнуло, что предстоящий день обещает быть радостным, счастливым и очень жарким. Я долго мыл под весёлым душем своего милого и очаровательного голыша, сушил ей феном шёлковые волосы, заваривал чай и раскладывал на тарелочке бутерброды с настоящей московской колбасой, которые Олька вчера предусмотрительно всучила нам с Лизкой именно для этого праздничного завтрака. Лизка словно оттаяла за эту ночь от векового льда и вся бурлила самой искренней и непосредственной страстью, совершенно не желая одеваться, то и дело обнимая меня, вешаясь на шею и страстно целуя в самые неожиданно приятные места. Как и все счастливые, мы совершенно не наблюдали часов, но уже неумолимо  приближался тот самый полдень, когда мы должны все вместе снова встретиться в деревне.
У Олькиного забора уже стояли знакомые машины, из палисадника неслись весёлые, возбуждённые голоса, шум, праздничая суета. Нас встретили сияющими и многозначительными улыбками до ушей, возгласами, поздравлениями непонятно или, наоборот, очень понятно с чем. И, наконец, на этот шум из дома выбежала Олька в простом светлом платьице, с голыми ногами в простых босоножках. Уже не невеста. Уже молодая жена... Они стояли с Лизкой, обнявшись, всё уже поняв с полувзгляда и наплевав на то, что о них сейчас думают улыбающиеся родственники.
День пролетел, как одно мгновение светлого и искрящегося счастья. Расставаться не хотелось, не хотелось никуда ехать и покидать этот ласковый мир нашего детства. Олька с Валеркой заявили, что ночуют здесь. Я тоже предложил Лизке переночевать у меня в доме, уже не сомневаясь, что она согласится. Только... Только ей надо сообщить родителям, что она остается. Вопрос решился мгновенно. От деревни до воинской всего пять минут на машине. Через пятнадцать минут Валеркин родственник уже высадил счастливую Лизку из своих "Жигулей". Я ввёл её, держа за руку, в свой дом и тут же сказал расплывшейся в улыбке матери:
-- Мам, мы сегодня здесь ночуем.
Мать засуетилась, торопливо побежала в комнату, и уже оттуда радостно донеслось:
-- Вам где стелить-то? Может у Гришки ляжете? На твоей тесно вдвоём будет?
-- Давай у Гришки...

Гости разъехались, укатила Наташка, приехавшая уже без ухажёра, но с матерью. Жаркое солнце начало склоняться к закату, и мы, наконец, остались вчетвером. Идея сходить на речку возникла сама собой и даже не обсуждалась. После жаркого дня и после двух дней непрерывного праздника казалось невероятно приятным отдыхом даже просто посидеть или постоять у прохладной воды. Шагая по знакомой пыльной дороге, я вдруг начал прикидывать, а когда же последний раз я ходил к нашему любимому омуту? Да, в десятом, уже, кажется ни разу. Значит, пять лет. Как же быстро пролетели эти пять лет, как же много чистой и холодной воды утекло за эти годы в нашей речке...

На берегу всё было по-прежнему, те же старые кострища, те же непролазные заросли ивняка на той стороне, где я когда-то прятался, подглядывая за Олькой и Наташкой. Оля что-то быстро шепнула Лизке на ухо, Лиза согласно закивала головой, обе озорно хихикнули, и Олька, решительно уперев руки в бока, повернулась к нам с Валеркой.

-- Так, а теперь быстро отвернулись!
Мы с улыбками упёрлись взглядами в крутой берег. За спиной раздался волнующий шелест снимаемой одежды, два мокрых шлепка в воду и радостный, счастливый голос Ольки.

-- Всё... Можно...

Два мужика сидели на берегу, молча жуя травинки, не держа друг на друга ни зла, ни обид, ни ревности и наблюдая, как две молодые, голые женщины с нескрываемым наслаждением барахтаются в тихой, прохладной речной воде.

Ольга вышла на берег абсолютно спокойно, подчёркнуто неторопливо, никому ничего не говоря и даже не думая прикрывать откровенно гладкие прелести с крупной, очаровательной родинкой на самом виду. Лукаво улыбнувшись, она подошла к сложенной на траве одежде и, неторопливо накинув халатик прямо на голое тело, бросила мимолётный взгляд на молодого мужа.

-- Отвернись.

Валерка послушно перевернулся, и, пока Лизка, быстро вылетев из воды, пыталась в стыдливой спешке натянуть на мокрое тело бельё и платье, Олька смотрела на меня, молча, одними глазами говоря всё, что хотела сейчас сказать.

"...Ты видишь, моё солнышко, ничего не изменилось! Всё остаётся, как есть. Всё, что сейчас вокруг нас - это только видимость. Просто, надо немного привыкнуть к этим видениям и жить дальше…"

===========================================
Часть 25:  http://www.proza.ru/2013/12/12/1373