Глава 4

В иных условиях железобетонный остов бизнес-центра стал бы плохой защитой, но мне он подходит как нельзя лучше. Я занимаю удобную позицию и заглядываю в прицел.
Наступил ноябрь. Я снова хожу в трипы, хотя в Лепрозорий меня до сих пор не пускают по неизвестным причинам. Вернее, причина вполне известна: закрытая зона становится еще более опасной, когда высыпает снег, а я вроде как проявляю некоторую склонность к эмоциональной нестабильности, поэтому во избежание сложностей дорога туда мне до поры закрыта. Говоря проще, они боятся, что я, так же, как и мой покойный брат, словлю Голоса.
Химика сожгли на следующий день после того, как его тело было возвращено в Центр. Вынужденная мера предосторожности: есть вирусы, которые могут приостанавливать жизнедеятельность организма, выдавая все признаки смерти, включая помутнение зрачка, отсутствие пульса, и так далее. Если инфицированного оставить на какое-то время, примерно на пару суток, то он возвращается к жизни, но при этом страдает его психическая активность. Возвращаясь к простому языку, вы когда-нибудь видели фильмы про зомби? Так вот это зомби и получается.
Поэтому тела сжигаются, и я смогла посетить кремацию брата после того, как отоспалась в лазарете. Однако события прошедших дней сильно травмировали меня, и когда я проснулась, меня буквально вывернуло наизнанку. Из-за этого меня вернули в лазарет еще на двое суток и тщательно обследовали на предмет психических и физических отклонений. Не могу отрицать, тряхнуло меня сильно. Химик был моим единственным оставшимся в живых родственником, а теперь я осталась одна. Мне надо было чем-то забить свое время и мысли, поэтому, несмотря на формальное освобождение от всех заданий, я вытребовала себе несколько трипов.
И вот сейчас я на самой окраине Дефолт-сити, где никто не живет, и где дома уже заросли деревцами и травой, сижу в засаде, прислонившись коленом к холодному бетону, и смотрю в прицел.
Конечно, раньше это была не окраина. Но в нынешнее время все изменило свои масштабы, и городская метастаза кардинально уменьшилась в размерах после ковровой лучевой терапии, уступив место новообразованиям деревьев. И даже я чувствую себя только рудиментом посреди пожухшего покрывала отмершей перед зимой листвы.
Чего я жду здесь? Ну, исходя из полученных данных, в этом месте завелся какой-то невиданный доселе зверь, которого уже окрестили химерой. Поэтому я здесь охотник-энтузиаст, целюсь на приманку, жду, пока эта пресловутая химера появится. Приманкой, конечно же, служит замечательный большой кусок сочного свежего мяса.
Знаете такое выражение «давящая тишина»? Так вот, когда ты – снайпер в засаде, тишина перестает давить. Она становится твоим главным другом и помощником. И даже если дует ветер или шелестит дождь, ты привыкаешь к ним, и они перестают играть роль. И ты слышишь шуршание листьев, треск веток, а если постараться, то и дыхание своей цели… Если ты не увидишь, а услышишь, то поймешь, куда надо целиться и когда стрелять.
В моем случае прислушиваться не приходится. Из кустов, стуча когтями по остаткам асфальта, выходит эта самая химера. Я присматриваюсь: больше всего это существо похоже на льва. Мощное тело, сильные лапы, темная грива, обрамляющая две… Да, две морды. Я вглядываюсь через прицел. Абсолютно отдельные друг от друга,  похоже даже, на разных шеях. По хребту у химеры тянутся острые шипы, переходящие в костяные наросты на длинном хвосте. Я фокусируюсь на нем. Хвост у химеры имеет утолщение на конце и похож на булаву. К такой твари сзади подходить опасно.
Прикидываю размеры. Вес не меньше четырех центнеров, в холке примерно метр пятьдесят, в длину метра три с половиной, не считая хвост. Нет, такое я до Центра не дотащу. Придется сделать иначе: в сумке у меня на боку есть шприц. Если мой выстрел убьет химеру, я смогу собрать её кровь и передать для анализа. Ну а если нет…
Но думать не хочется. Я целюсь в лоб и выжидаю подходящего момента. Пока за моей спиной не поднимается из ниоткуда угрожающее рычание…
Я рывком вешаю винтовку на плечо и перепрыгиваю через обломок стены. Свешиваюсь с наружной стороны разрушенного бизнес-центра как раз тогда, когда оттуда, откуда я целилась, высовывается огромных размеров лапа. Я выпускаю когти на всех четырех конечностях, цепляюсь за стену и со скрежетом скольжу по ней вниз, пока высота не становится достаточной для того, чтобы можно было спрыгнуть. Химера скрывается в кусты вместе с куском мяса. Что её могло так напугать? Это же хищник, почему она не напала? И когда сбоку от меня снова раздается рык, я вдруг понимаю.
Это не химера. Это её детёныш.
Тварь, раза в два большая, чем та, на которую я смотрела через прицел, несется на меня, и из пасти её вырываются клубы пара. Я резко разворачиваюсь на пятках, что есть сил бегу в сторону леса. Вернее, просто бегу – лес тут повсюду. Носы кроссовок, превратившиеся в одну сплошную дыру, не греют ноги, поэтому я на бегу избавляюсь от них и снова выпускаю когти. Ступни у меня меняются: стопа вытягивается, деформируются кости, образовывая заканчивающиеся когтями фаланги. Химера буквально дышит мне в затылок. Я в один прыжок забираюсь на поросшую мхом стену, спрыгиваю с нее и слышу, как тварь, не церемонясь, таранит и разбивает её одним из своих лбов. Я гляжу себе через плечо, и в следующий момент оказываюсь на холодной влажной земле. Вжимаюсь в нее, ожидаю, пока химера подберется поближе, перекатываюсь на спину и вскидываю когти вверх…
Но ничего не происходит. Химера стоит как вкопанная в полуметре от меня, обе её головы смотрят в одну точку. Я поворачиваю голову и пытаюсь рассмотреть, что её так напугало. Не получается, и я, с опаской оглядываясь на огромную тварь, нависшую надо мной, встаю и отряхиваюсь, поворачиваю голову.
Ко мне направляется олень. Я уверена, этот самый олень, которого я видела из окна поезда тогда. Ошибки быть не может…
Теперь я могу рассмотреть его поближе. Несмотря на то, что я многое видела в своей жизни, его вид меня удивляет. Он высокий, статный, гордый, но шею его венчает не голова с наивными глазами, а зияющий пустотами глазниц чистый белый череп с растущими из него ветвистыми рогами. Между рогами у него натянута паутина, в которой что-то слегка блестит. Пока я разглядываю его, из глазницы выползает паук и прячется обратно. Каким-то шестым чувством я понимаю, что все дело именно в этом олене, что именно из-за него чудовище не разорвало меня на куски. Я вытаскиваю из сумки шприц. Олень неотрывно наблюдает за мной, и когда я показываю ему шприц, он будто бы кивает. Я подхожу к химере, аккуратно ввожу иглу ей в бедро и наполняю его. Когда я заканчиваю, она разворачивается и уходит, не обращая на меня никакого внимания. Я оглядываюсь на оленя, но его как будто бы и не было. Аудиенция закончена, пора возвращаться домой.
Ноги сильно замерзли. Я растираю их, надеваю толстые шерстяные носки, предусмотрительно взятые с собой. Иду к ближайшей платформе, где останавливаются электрички. Вечереет.
Состав отходит от платформы. Можно ли это, впрочем, назвать составом? Людей сейчас мало, электрички состоят из двух-трех вагонов, не больше. Холодно. Я зябко поеживаюсь и сажусь поудобнее. Носки – все-таки не обувь, и не так хорошо греют ноги, как это сделали бы кроссовки на меху. Но, увы, у всего есть недостатки, в том числе и у моих физических трансформаций. Поэтому приходится оставлять некоторую сумму про запас на новую одежду и пресловутые кроссовки.
Я не такая уж пацанка, как вам может показаться, но удобную одежду я предпочитаю красивой. Специфика работы, опять-таки. В фильмах рисуют девиц, затянутых в латекс, резво бегающих на шпильках и размахивающих огромными пушками. В реальности каждый сантиметр подошвы играет роль, каждая деталь на одежде может стать или спасительной, или наоборот, фатальной. Звучит, может, и не совсем понятно, но представьте, что вам вместо головы отрывают всего лишь капюшон, и тогда все станет на свои места.
Помните, я говорила, что не люблю компании и не страдаю в отсутствии людей? В общем, это не совсем правда. Сейчас я сижу в пустом вагоне электрички, где кроме меня от силы три человека, таких же потерянных и разбитых, как и я, и таких же потерянных и таких же замкнутых. Мы в разных концах вагона и не нарушаем чужого личного пространства. Однако я привыкла к тому, что его обычно нарушает Алекс. Ну как нарушает… Я добровольно его впускаю в это пространство, потому что мы очень близки. Мы уже давно не виделись. Я вздыхаю и прислоняюсь лбом к холодному оконному стеклу.
С тех пор, как Химика не стало, моя жизнь резко переменилась. И дело не в трипах, не во внезапно накатившемся сиротстве, если его можно так назвать, а в том, что что-то внутри меня сломалось, и я очень сильно изменилась. Вот уж не знаю, в тот ли момент, когда в его квартире никто не взял трубку, или в тот, когда я сползла на пол, рыдая… Но теперь я будто бы обросла броней, этакой стеной, за которую я почти не выпускаю свои эмоции. Просто нет времени на проявления человечности, разве что на пару минут перед сном уткнуться в подушку, всхлипнуть и уснуть.
Ну и еще у меня новая винтовка, но мне лень про нее рассказывать.
Итак, электричка несется этакой пулей старого мира сквозь ноябрь, накрывший полумертвый Дефолт-сити, которого, по идее, быть не должно, но который существует вопреки всем и вся, и несет в своем стальном чреве девушку двадцати лет в шерстяных носках вместо обуви и со снайперской винтовкой в чехле.
Снова вокзал, снова улицы, снова квартира. Пустая и чужая. Снимаю носки, одежду, кидаю все в  стирку. Набираю воду в ванну, плюхаюсь в нее. Чудно. Эмоции притуплены, ощущения подавлены. Вопреки обыкновению я мыслю категориями, фактами, и это меня совсем не радует.
Химера, значит… Большая такая тварь, явно ответвившаяся от зоопарковых львов. Странно, откуда я все это помню? Зоопарки какие-то, кинотеатры… Все это было не одну тысячу лет назад, и убежища тоже были давным-давно. Сменились эпохи, миры, люди родились, люди умерли, а я все еще здесь. Вопреки всему. Как и город, от которого даже названия не осталось.
Ладно, теперь все это неважно, пока у меня есть горячая вода, кровать и остатки пельменей в холодильнике.
Ночью мне не снится ничего. А может и снится, но единственное, что я помню точно – это звонок в дверь. Вспоминаю, что закрылась на шпингалет по приходу домой, и лениво плетусь в коридор. Алекс вваливается внутрь, хватает меня за талию и поднимает в воздух.
-На место поставь! – смеюсь я и обнимаю его за шею. Странно, даже поиздеваться не хочется. Он опускает меня на землю и оглядывает с головы до пят:
-О, как нещадно время!..
Он прячется за угол как раз тогда, когда я швыряю в него ботинком. С кухни доносится грохот посуды, и я решаю туда не соваться. Раз разбудил, пусть сам и отдувается. Не спеша переодеваюсь в более приличную одежду, иду умываться. Когда смываю с лица мыло, смотрюсь в зеркало. И вовсе я не изменилась внешне! А этот болтун свое получит.
-Ты ко мне надолго? – спрашиваю я, подкравшись со спины. Он вздрагивает и отвечает, уже без намека на веселость:
-Думаю, нет. Отправлюсь в Центр примерно через час.
-А, отлично… Алекс, слушай. У меня к тебе дело одно есть. Вернее, даже два, – я внезапно вспоминаю о девушке-Негоциантке.
-Внемлю? – говорит он, переворачивая на сковородке пельмени.
-Ты что, кроме как жарить, ничего делать не умеешь? – Он молчит. Я сдаюсь - Ладно. Мне нужны кроссовки на меху, тридцать шестого размера. И плюс к этому, спроси у Каина адрес девушки, на которую в прошлом месяце напали. Не знаю, как её зовут, светленькая, из Негоциантов.
-Это все? – спрашивает он.
-Да.
-Тогда давай сюда тарелку.
Какое-то время мы едим в тишине, и я не могу не заметить возникнувшую неловкость. Неужели месяца хватило на то, чтобы отвыкнуть друг от друга? Я рассматриваю Алексово лицо и подмечаю легкую небритость и круги под глазами.
-Ты чего такой помятый? – спрашиваю я, глотая очередной пельмень. Странно, они получились съедобными и, более того, вкусными.
-Себя-то давно в зеркало видела? – огрызается он, но потом глубоко вдыхает, выдыхает и говорит, - Извини. В последнее время дела идут не очень хорошо.
-Я почти не контактировала с Центром. Что не так?
-За исключением беснующихся за стеной тварей - только одна вещь. Утечки информации там и тут, и никто не может найти причину.
-Это не новость.
-Конечно, только сейчас положение усложнилось. Все чаще прибегают к кодовым санкциям, Негоцианты почти не появляются в Центре, и, более того, я не уверен, что они спят больше трех часов в сутки.
Я нахмуриваюсь. Пора вылезать из спячки и заниматься делом.
-Тогда сразу, как узнаешь что-то у Каина, позвони мне. Я должна сдержать данное Равен обещание.
Он кивает, ставит посуду в раковину и прощается. Закрыв за ним дверь, я устало прислоняюсь к косяку. Вот и поговорили. Дела действительно идут не лучшим образом.
Где-то через час бесцельного пролистывания чудом рабочих новых и никем не вычищенных старых страниц Интернета, раздается телефонный звонок. Резкое движение, и пальцы стискивают трубку:
-Слушаю, - произношу я, надеясь услышать голос Алекса. Но нет, этот голос я точно узнаю из тысяч по характерному присвисту.
-Привет, Талис. Как дела?
Вздыхаю.
-Здравствуй, Чип. Хорошо, а у тебя?
-Тоже. Ты занята сегодня?
-Да нет, не планировала ничего… - говорю я и тут же прикусываю язык. Ну какой черт меня дернул?!
-Вот и отлично, - вещает радостный голос в трубке. – Ты не могла бы подойти часов в двенадцать к западному входу Осколка?
Еще один вздох.
-Да, конечно. Без проблем.
-Вот и ладненько! – Он явно взволнован. – Не забудь, в двенадцать к западному входу! Жду, до встречи!
-До нее, - отвечаю я и вешаю трубку. Телефон тут же звонит вновь, - Да, Чип, я не забуду, куда и во сколько подходить, если ты об этом.
-Что, прости?..
-А, - Смущаюсь я. - Да ничего, не обращай внимания. Ты узнал?
-Да. Девчонку зовут Сойкой, - Алекс диктует мне адрес, а я нащупываю ручку и пишу его на бумажке. Отключаюсь. Пытаюсь проложить наиболее оптимальный маршрут, но как ни стараюсь, выходит, что сначала мне стоит пойти на встречу с Чипом, а уже затем к этой девочке. Я встаю, потягиваюсь, воздев руки к потолку, и ищу в своем шкафу что-то более-менее подходящее к погоде. Так на свет из недр гардероба появляются темно-синие джинсы, черный свитер и пара зимних сапог, и остается только надеяться, что они не натрут мне ноги. Я одеваюсь, привожу в порядок свой внешний вид и ухожу. Однако в дверях меня что-то останавливает. Некое наитие подсказывает мне, что стоит взять с собой неразобранную со вчерашнего вечера сумку с оружием и мелкими, но необходимыми вещами. Взвесив все за и против, я возвращаюсь в квартиру, вешаю сумку на плечо. Не такая уж она и тяжелая… Немного подумав, привязываю к флешке, которую мне оставила Равен, шнурок, надеваю его на шею и прячу под свитер. Вот только зачем?
Улицы Дефолт-сити в преддверии зимы выглядят еще более пустыми. Зияющие глазницы одиноких многоэтажек с сожалением смотрят друг на друга и в пустоту, и они наполнены осколками выбитых взрывной волной стекол, будто слезами. Их молчаливая чернота контрастирует с белым снежным налетом на подоконниках, хотя и она обманчива. Я заглядываю в окно одного из домов. Взору предстает кухня – на вид почти такая же, как моя. Хотя судить сложно, ведь все покрыто тонким слоем снега, под которым угадываются черты стоящей на столе тарелки, а также пары ножей и осколков кружки на полу. Я знаю, что если зайти внутрь, не будет покидать ощущение, что вот-вот вернутся хозяева, и незадачливому посетителю придется объяснять, что он делает здесь. Но раз за разом в эту квартиру, как и в тысячи других, возвращаются только снег, дождь и пыль. Можно пролистать семейные альбомы, прочесть записные книжки, и тогда эти люди ненадолго воскреснут в твоем воображении, но никогда – в реальности.
Люди говорят, что город скучает по своим жителям. Я им верю – я тоже считаю, что у вещей есть память. Некоторые рассказывают, что если прислушаться, то в таких вот пустых домах можно услышать скрип половиц, шепот, иногда даже, будто бы, обрывки речи. Мне не доводилось такого испытывать, но я слышала и другие истории. Лепрозорий, как зона нестабильная, полон сюрпризов. Порой те, кто ночует там, засыпают в брошенных, непригодных к эксплуатации квартирах, а просыпаются в уютно обставленных, залитых светом солнца жилищах. И по комнатам ходят люди, ведя свои диалоги и абсолютно не замечая рейдеров. Но все это длится лишь до того момента, пока сбитый с толку незваный гость не выбирается из квартиры. Тогда, вздумай он оглянуться, он вновь увидит гнилую мебель и истлевшую одежду.
Каждую зиму, с тех пор, как мы покинули бункер, меня не покидает ощущение того, что вся наша деятельность – лишь имитация настоящей жизни. Каким-то чудом восстановили инфраструктуру, пусть и в урезанном виде, начали вновь производить продукты питания. Но от удара оправиться мы так и не можем. На улицах в разы меньше людей, целые новые стекла – единственный признак жизни  – в двух-трех квартирах на десять домов. Есть, конечно, и совсем незаселенные районы. Даже если Дефолт-сити оправится и снова встанет на ноги, пятно Лепрозория с него не смоется. Ну а если не оправится, то природа возьмет свое.
С неба на землю спускаются мягкие хлопья, и я улыбаюсь. Снег такой, как мне и нравится. Я ловлю их ладонью, и снежинки тают, оставляя мокрые следы на моих пальцах. Вокруг почти ни души. Я оглядываюсь и вижу, что мои одинокие следы уже начинает припорошивать, а значит, пора двигаться дальше. Как по этой улице, так и по жизни.