Будь проклята ты, война. Продолжение10

Действительно, пленные были погружены, и колонна ждала только приказа к движению. Судьба же закрытых на ферме до сих пор не была понятна. Но вот, возле фермы показались четыре немца, оставшиеся от Санькиной зондеркоманды. Они спешили к зданию фермы с канистрами в руках. Было видно, как обливают содержимым стены здания. В руках появились факелы. И вот уже ферма полыхнула огнём со всех сторон. Санькину группу бегом направили  к пылающему зданию. Возле машин осталась только охрана. Приказано было следить за тем, чтобы ни один человек не выскочил. Находящиеся в здании, поняв, в чём дело, начали ломиться в запертые двери. Было видно, как в окнах пытались выбить доски, которыми они были заколочены. В некоторых это им удалось, и в каждом показалась голова обречённого. Автоматные очереди предотвратили эти попытки. И каждая новая оканчивалась с таким же успехом. Изнутри был слышен сплошной рёв обречённых людей. Огонь быстро перекинулся со стен на крышу фермы. Крыша вспыхнула, как факел и через некоторое время послышался грохот обвалившейся кровли и потолка здания. Крики почти мгновенно затихли. Только треск сухого дерева ещё долго слышался, да запах горелого мяса начал распространяться вместе с запахом дыма.
Сашка стоял и, молча, созерцал эту картину. Внутри него закипала злоба, и совсем не та, что зовёт к состраданию или мщению, а злоба трусости и предательства. Злоба своей зависимости и невозможности влиять на ход событий. Его обстоятельства постоянно ставили перед фактом, а этого его натура, натура лидера с малых лет, не принимала. Вот и сейчас он стоял и злобно глотал слюну от бессилия и невозможности влиять на происходящие события.
Вдруг его взгляд упал на стоящего невдалеке своего напарника по вышке. Тот стоял с окаменелым лицом, тупо уставившись в догорающее пламя фермы. На лице его не проявлялось никаких эмоций, кроме, как тупого созерцания происходящего. Сашка понял, что тот даже ещё не уяснил всего содеянного. У него, видимо, отшибло возможность соображать. Он был в шоке от увиденного.
Сашка подошел к напарнику и слегка дёрнул его за рукав.
-Ну, что? Я же тебе говорил, что ещё не вечер, что твоё ещё всё впереди. Вот теперь получай удовольствие.
Напарник повернул к Саньке лицо и только теперь, наверное, до него стал доходить смысл происходящего. По его лицу пробежала судорога. Лицо искривилось в неестественной улыбке, похожей, скорее, на оскал животного. И вдруг он разразился смехом, но не естественным смехом нормального человека, а смехом гомерическим. Все Санькины попытки привести его в чувство ни к чему не привели. Он продолжал смеяться и только показывал пальцем на догорающую ферму.
Его поведение привлекло внимание начальника лагеря и его заместителя. Они спешно подошли к смеющемуся. На вопрос, обращенный к Сашке, что с ним, тот только пожал плечами и покрутил пальцем возле лба. Жест был более чем понятен.
Недолго думая, заместитель вытащил «парабеллум» и выстрелил несчастному прямо между глаз. Все стоявшие рядом, хмуро наблюдали эту картину.
-По машинам! – послышалась команда, и все кинулись прочь, как будто убегая от этого зрелищ. Возможно, так оно и было. Каждый из них, наверное, представил себя на месте этого пристреленного. И уже покинув лагерь, Сашка видел, как полыхнула огнём церковь. Огромный столб огня и дыма виднелся ещё долго. «Зачем же церковь? Чем она помешала?» - вяло шевельнулась мысль. Но вскоре другие события отвлекли его внимание, и прошедшее стёрлось из его памяти. А может быть, не стёрлось, а отложилось где-то в дальнем уголке мозга.
Колонна двигалась в направлении Тульчина. Уже перед самым въездом в город их догнал мотоцикл с теми четырьмя немцами. Сашка понял – это они зачищали лагерь после отъезда основного контингента. Видать, был приказ – ни одной живой души не оставлять, ни одного свидетеля. Церковь – тоже их работа.
Обогнав колонну, они доложили начальнику лагеря и потом, возглавив колонну, ехали впереди в качестве авангарда. После разгрома Сашкиной зондеркоманды, это было не лишней предосторожностью. Без проблем проехали Тульчин, Журавлёвку и вот уже показались окраины Вапнярки.
Отдавая должное немецкой пунктуальности, вагоны, вагоны под погрузку уже стояли на запасном пути в тупике. Не откладывая, начальник  приказал выгружаться. Вдоль состава выстроилась команда из полевой жандармерии. Так что, лагерной охране осталось только проследить за выгрузкой колонны и помочь загрузить пленных в вагоны.
Пинки, собачий лай, и приклады сделали своё дело. Через полчаса состав был погружен и двери закрыты. В середине состава было два вагона для начальства и охраны поезда, а также открытая платформа с двумя армейскими кухнями.
После окончания погрузки охрана лагеря, казалось, осталась не у дел. Прошел слух, что их всех соберут и отправят на фронт. Но прошло немного времени и слухи развеялись. Пыхтящий маневровый паровозик подкатил в хвост состава «теплушку». Приказано было всей лагерной охране грузиться в неё. Сашка быстро сообразил, что к чему и один из первых вскочил во внутрь вагона. Не первый раз он передвигался этим транспортом и потому знал – «кто первым вскочил, того и валенки». Так и вышло – верхние нары, подальше от дверей – в холодное время не лишняя привилегия. И вот уже довольный Санька обустраивает своё лежбище. При этом не забыл застолбить ещё одно на всякий пожарный случай. И вскоре, как оказалось, был прав. Над нарами показалась голова Фишера. Он повёл взглядом туда-сюда и, узрев Сашку, вопросительно кивнул головой. Тот утвердительно ответил кивком.
-Подгребай сюда, фельдфебель. А я думал, тебя в офицерский вагон определят. Что, места не хватило, или рылом не вышел?
Фишер только крякнул и неопределённо повертел рукой. Санька понял, что тот по каким-то причинам не захотел поселяться с офицерами.
-Господин фельдфебель, объясни, наконец, куда мы едем? А то запихнули, как в мешок, и едем в белый свет. Хотелось бы ясности.
-А вот брат твой придёт, и всё тебе объяснит. Меня не посвящают в дела. А Николай Михайлович, так, кажется, его зовут, приравнивается при своей бывшей должности к офицеру. Он-то едет там, в том вагоне, о котором ты мне долдонишь.
Санька только теперь вспомнил о брате. В кутерьме последних событий он, как-то, не вспоминал о нём. Правда, за это время он раз или два попадался ему на глаза. Но особых вопросов на тот момент у него к нему не было, и он быстро забывал о нём. «Да, надо будет расспросить у брата, что, да как? Нужно будет подготовиться ко всяким неожиданностям». На этой компромиссной мысли он улёгся поудобней и закрыл глаза. Фишер тоже ещё какое-то время повозился на своём месте и так же улёгся отдыхать.
Состав дёрнулся и, набирая ход, застучал на стыках рельс. Это уже Санька слышал сквозь дремоту. Вскоре он уже спал сном человека, решившего плюнуть на все проблемы. Но спал недолго. Сквозь сон он понял, что состав стоит – не было привычного покачивания, дёрганья и стука колёс. Приподнявшись, увидел, что дверь «теплушки» приоткрыта и оттуда, снаружи слышались какие-то голоса, отрывистые команды. Он слез со своего лежбища и выглянул в приоткрытую дверь. Несколько пар заключённых с армейскими термосами в руках стояли в очереди возле полевой кухни. Мордастый немец, с лоснящейся, как масляный блин, рожей разливал по термосам какое-то варево. Заключённые под охраной разносили их по вагонам. Оттуда с надеждой глядели голодные глаза.
Сашка спрыгнул на землю и решил пройтись вдоль состава. «Надо будет Кольку найти, - подумал он. – Во! На ловца и зверь бежит». Навстречу ему шагал Николай. Увидев брата, он приветливо замахал рукой.
-Привет, Шурик. Что-то ты неважно выглядишь. Шучу, шучу. Куда путь держишь?
-Вот выполз из вагона узнать, где мы и что вокруг делается?
-Да не далеко мы и отъехали. Жмеринка это. Решили здесь устроить кормёжку. Потом неизвестно где остановимся. Кстати, скоро и вас будут кормить.
-И куда нас везут? Какие ещё подвиги нас ждут?
-Куда всю эту массу – я не знаю, да правду говоря, не очень и интересовался. Куда-то в Польшу или Германию. Да не столь важно. Всё равно они не жильцы на этом свете. Часть помрёт от болезней, часть замёрзнет в дороге, а тем, кто выживет, я не завидую. Да ладно об этом. Давай поговорим о нас. Нас направляют в Молдавию. Там создаются спецотряды из таких, как мы, да ещё поговаривают о власовцах. Что за отряды, не знаю, но что-то на манер красных заградительных отрядов. Но это только слухи пока. Как обернутся события – скоро узнаем. Здесь нас пересадят в пассажирские вагоны и прицепят к составу, идущему в том направлении. Ладно, позже поговорим, а сейчас будь здоров. Спешу.
Сашка постоял ещё какую-то минуту, размышляя над Колькиными словами, и вернулся к своему вагону. Там уже слышался галдёж. Забравшись в вагон, он с удовольствием втянул в себя запах пищи из открытого «бачка». Запах каши и тушенки напомнил ему, что со вчерашнего вечера он, в общем-то, ничего не ел, если не считать пару сухарей, которые он сгрыз ещё ночью на посту.
В вагоне было тепло. В печке-буржуйке, стоявшей ранее без дела, сейчас жарко горели дрова. Верх этого чудо-изобретения был красным от жара. От накалившейся печки отлетали искры. Короче, царила идиллия тепла и запаха вкусной пищи.
Фишер уже призывно махал ему рукой, показывая, что он уже и на его долю приготовил. Саньку дважды упрашивать не пришлось. Через минуту он уже с аппетитом уплетал дышащую паром кашу с тушенкой. Утолив первые приступы голода, он подробно передал Фишеру свой разговор с братом. Тот немного задумался, а потом изрёк ничего не значащую для Саньки фразу:
-Ну, что же, что не делается, то всё к лучшему.
Быстро доев со своего котелка, он вышел из вагона, какое-то время отсутствовал, а потом, забравшись на своё место, молча улёгся и затих. Санька не стал его беспокоить и расспрашивать – захочет, сам расскажет, о чём посчитает нужным.
После ужина Санька не мог уснуть. В голову лезло сказанное Николаем. Какой ещё заградотряд? Что это ещё такое? Хотя, от пленных красноармейцев он слышал, что в Красной Армии есть такие спецвойска. Их ставят в тылу штрафных частей перед наступлением или при обороне. Задача их – не допустить паники и дезертирства. В противном случае, их уничтожали пулемётным огнём. «Но там действовали специальные части НКВД, а в немецкой армии этого не было отродясь. Видать, клюнул Гитлера «жареный петух», если он пошел на такие крайности. Но причём здесь мы – полицаи и власовцы? Они что, собираются ставить нас за спиной немецких частей? Чудны твои деяния, Господи. Быть такого не может. Ну что ж, поживём – увидим. Надо будет крепко ещё с Николаем обдумать».
С такими мыслями он собирался уже улечься спать, как услышал шипение пара, скрип тормозов и толчок. Потом слышно было, как клацнула сцепка и вагон, отцепленный от состава, покатился в неизвестность. Но это так казалось Саньке в полудрёме. На самом деле, через короткое время опять скрип тормозов, толчок, и вагон прицепили к другому составу. Дальше Сашка уже ничего не слышал – заснул. Проснулся он, когда в окошко под потолком пытался пробиться дневной свет. Сколько сейчас время, определить он не мог – полумрак теплушки не давал рассмотреть циферблат его ручных часов. Немецкие, штампованные часы, хоть и были недолговечными, но имели одно преимущество – они были дешевыми. Приобрести их не составляло особого труда. Пришлось подняться и слезть с нар. «Печка-буржуйка» была холодной. Дежурный истопник спал сном младенца. Подойдя к двери, он поднёс свой «ролекс» к щели. На часах было, без малого, девять часов. Вагон равномерно постукивал на стыках рельс. Побродив ещё какое-то время по вагону, полез опять в своё «гнездо». Он знал одно – чем дольше спишь, тем быстрее летит время.
Проснувшись снова, Сашка огляделся вокруг. Фишер стоял возле двери и тихо о чём-то разговаривал с полицаем. Это был житель Жмеринки. Он что-то объяснял фельдфебелю, указывая в небольшую щель, отодвинутых, слегка, дверей. Видать, удовлетворившись объяснением, тот вернулся на своё место. Увидев, что Сашка уже не спит, спросил его:
-И знаешь, куда мы направляемся? – Получив в ответ немой вопрос, он продолжал, - а движемся мы прямиком на Могилёв-Подольский. Тот дядя, с которым я только что беседовал – Жмеринский. Местный, так сказать. Вот он и просветил меня, что катим мы в солнечную Молдавию. Дорога здесь одна. Могилёв-Подольский на границе с Молдавией, а следующая станция – Окница. Это уже Молдавия, а дальше опять одна дорога – Бельцы, Фалешты, Унгены. И всё – СССР кончился. Граница, река Прут и дальше Румыния. Вот так, Шурик. Так тебя брат называет? Так что, будем мы с мамалыжниками общаться. А это не немцы. Таких можно доверить и нам.
-Ты что имеешь в виду? Какая разница – немцы, румыны, мадьяры?
-О! Наивная простота. Ну, разве нас могут поставить сзади немецких частей? Подумай – кто мы, а кто они. А румыны, хотя и союзники с немцами, но те их, как и нас, за людей не считают. Так что, поставят нас с пулемётами за спиной румын. Это немецкая тактика – разделяй и властвуй.
«Поживём – увидим, - рассуждал Санька. – А если решили ставить заслоны за спиной румын, значит дело «швах», как говорят немцы. Да, нужно держать ухо востро, чтобы не влипнуть куда-нибудь раньше времени».
Состав начал убавлять ход. Послышался скрип тормозов и вот вагон уже начал покачиваться на стрелках. Через короткое время остановились. Слышно было, как в голове поезда паровоз зашипел избытком пара.
В вагоне почти никто не спал. Открыли дверь пошире, а там – полная весна. Как для зимнего месяца погода была прекрасная. Ярко светило солнце, и тишина стояла полная. Ни одна веточка не шевелилась на деревьях.
-Где это мы? – послышался чей-то голос.
-Куриловцы, - ответил ему голос мужика, с которым разговаривал Фишер. – Следующий - Могилёв-Подольский.
К вагону бежал патрульный. С его слов было понятно, что обед готов и нужно посылать людей с посудой на кухню. Время приближалось к обеденной поре, а кормили их ещё вчера вечером. Так что, команда была не лишней. Сашка вызвался сгонять за обедом. К нему присоединился мужик, который местный. Соскочив с вагона на землю, Сашка с удовольствием оглянулся, потянулся, как выспавшийся кот. Сделал обзор окружающего мира. Провинциальная тишина завораживала. Её изредка нарушал только собачий лай. Эти домашние твари как будто перекликались, переговаривались между собой. Вот послышался заливистый лай дворняжки, а с другой стороны – ей вторил хриплый, прерывистый бас какого-то Полкана, а где-то, вдалеке отзывался голосом, похожим на лисье тявканье, какой-то песик. На какое-то время установилась тишина и вдруг, опять началось всё сначала, но уже с другой стороны. Казалось, что эта тишина давила на уши. К сожалению, созерцать эти красоты было некогда, и Сашка с напарником поспешили к кухне.
         
Конечным пунктом отряда оказался городок Унгены. Ещё в Могилёв-Подольском к ним присоединили две теплушки с власовцами. «Правду Николай говорил, что будет сводный с власовцами отряд. Да! Дела», - подумал он. Теперь сводный отряд насчитывал около полторы сотни человек. Высадившись в Унгенах, провели остаток суток на отдыхе.
На следующий день им был представлен новый командир. Сашке эсесовский майор, по фамилии Цайклер, чем-то напоминал прежнего майора, но с одним отличием – только комплекция была другая. Этот был худой и тощий, но спеси было столько же, а может быть и больше.
Первым приказом его было, выстроить отряд, проверить личный состав и распределить по взводам. Первоначально, прибывший отряд был просто толпа. За ним, как тень, двигался переводчик, низенький ростом и круглый, как колобок, немец. Скорее всего, тоже из обрусевших немцев, так как говорил на чистейшем русском языке, да и на немецком изъяснялся свободно, без акцента. Это Саньке шепнул Фишер. Он хоть и этнический немец, но, всё же, говорил заметно с акцентом.
Ознакомившись со списком и пройдясь взглядом по лицам выстроившихся, он приказал разбить группу на три взвода. Власовцев и полицаев перемешали, так что в каждом взводе оказались и власовцы, и полицаи. Скорее всего, он это сделал намеренно, так как неприязнь между полицаями и власовцами была общеизвестна. Он применил принцип – разделяй и властвуй. Обе стороны будут друг за другом следить и доносить. И эта идея была основной целью майора.
Командирами взводов были назначены: Фишер, Брат Николай, и третьим – власовец, бывший офицер Красной армии. Как будто специально подобрали. Здесь тебе и власовец – изменник Родины, и полицай – сын раскулаченного врага народа, и, наконец, немец, хоть и этнический, но немец. Как потом выразился Фишер – полный комплект грязной пены советского общества. Он иногда высказывался такими вот, прямолинейными фразами перед Сашкой. Высказывался безбоязненно, как будто был полностью уверен, что тот не донесёт на него, а может быть, провоцировал его. Но Сашка, в общем-то, не имел никакого желания «сдавать» Фишера. Он уже привык к его более чем странным высказываниям. Да и сдавать человека, с которым вдвоём, из всей команды остались живы, было, как-то, не к лицу. Да, к тому же, и общая тайна объединяла их. Оба, по сути, оказались дезертирами в той ситуации под Шпиковом. Как бы там ни было, а держаться друг друга нужно, хотя бы до определённого времени. А там, как карта ляжет.
С этого времени у Сашки началась другая жизнь, появились другие приоритеты. Началось обучение личного состава команды всем видам стрелкового оружия, применяемого в немецкой армии. Особое внимание уделялось всем типам ручных пулемётов. Понять причину этого все смогли только по истечении определённого времени. С власовцами, более или менее, было понятно – они все были людьми военными. И владея оружием, применявшимся в Красной армии, они в той или иноё мере владели и немецким оружием. Но значительная часть полицаев – это гражданские лица. Юнцы или люди старшего поколения, которые-то и в армии никогда не служили. Они кроме винтовки и, на крайний случай, автомата «шмайсер», ничего в руках и не держали. Для них выдернуть чеку и кинуть гранату, тоже было проблемой. Вот и училась сборная команда всем премудростям обращения с немецким оружием. Этому посвящалась большая часть времени. Разобрать, собрать, смазать – всё это отрабатывалось до автоматизма.
Отдельная статья – боевые стрельбы. Здесь патронов не жалели. Сменяли раскалённые стволы, начинавшие уже не стрелять, а «плевать» перед собой пулями и стрельба продолжалась. Казалось, что их готовили к долговременной обороне при непрерывном наступлении противника. Все эти предположения оказались верными уже через каких-нибудь, полгода. А сейчас это была постоянная подготовка до одурения в голове.
               
Прошло около трёх месяцев. Вести с фронтов доходили разноречивые. В информации их ограничивали. Но было уже известно, что большая часть Украины уже освобождена Красной армией. Здесь, на юге это чувствовалось по концентрации войск. Порядок везде определялся по правилам прифронтовой зоны.
Сашкин отряд после интенсивной подготовки стал регулярно привлекаться для обеспечения охраны строительства оборонительных сооружений. С Унгенов их перебросили поближе к городу Яссы. А это уже Румыния. Местное население привлекалось к строительству оборонительных сооружений, вот они и обеспечивали их охрану, а короче говоря, жесткими мерами требовали лояльности и отдачи в союзнических обязательствах. А вернее, согнали всё работоспособное население и смотрели, чтобы они не разбежались.
Было понятно, что надвигаются события, которые в корне изменят обстановку. Весна и почти всё лето прошло в томительном ожидании. Стало известно, что немцы сдали Крым. В общем, пружина сжималась. И это стало понятно всякому думающему человеку.
Санька в своём взводе познакомился с молодым парнем, на пару лет старше от него. Тот попал в плен ещё во времена тотального отступления Красной армии в начале войны. Вернее, был сдан в плен со всей армией. Сдан Власовым, командующим этой армией. Детдомовский воспитанник, сын врага народа, арестованного в тридцатые годы, помнил, как уводили отца чекисты. Мать, упавшая во время ареста мужа на пол без сознания, так потом и не оправилась от потрясения, умерла через несколько месяцев в больнице. Остался Коля Глушаков круглым сиротой. Скитался по вокзалам, по подвалам, пока не был пойман милицией на какой-то мелкой краже (есть то хочется), и был определён в детский дом. И как ни старались из него вытравить воспоминания о прошлой жизни, он всегда видел перед собой взгляд отца, уходящего в небытие и обезумевшее от ужаса и горя, лицо мамы. Он так и не проникся теми лозунгами и той идеологией, которую ему прививали в детском доме. Из-за этого не был принят в пионеры, а о комсомоле даже и речи не могло быть. Правда, не совершив ничего противоправного, он избежал «зоны», как многие его друзья по детскому дому. Дирекция детдома с большим облегчением вздохнула, когда ему исполнился возраст, позволяющий определить его в ФЗО. Фабрично-заводское училище, практически, было потолком для таких, как он. И только единицы одарённых или очень целеустремлённых могли рассчитывать на продолжение дальнейшей учёбы. Надо было быть невероятно целеустремлённым, чтобы вырваться из этого замкнутого круга.
Окончив ФЗО, Колька работал на заводе слесарем-инструментальщиком. Как оказалось, у него были «золотые» руки. Любая железка оживала в его руках и превращалась в то изделие, какое рисовала фантазия мастера. В эти-то времена он и сделал ошибку, которая, в итоге, повлияла на его дальнейшую судьбу. Живя в заводском общежитии с такими же, как и он, сиротами, он был не очень щепетилен в выборе друзей. Там были все равны. Мало-помалу связался с компанией парней  не особо отличавшихся почтением к уголовному кодексу. Сам он ни в какие их дела не встревал, да они его и не привлекали. От него им было нужно совсем другое – его «золотые» руки. Сделать инструмент: «фомку», ножницы, режущие прут и некоторые другие, сделать по слепку ключ, изготовить набор отмычек – было для него делом не трудным и только приносило удовлетворение от сознания, что в его руках рождаются «шедевры» не подвластные уму и рукам других людей. Это придавало сознание своей значимости. Остальное его не интересовало – кем и как применяются его изделия. Но всякие благие дела, как говорят в народе, в конце концов, будут наказуемы. Не минул этой участи и Николай. Попались его друзья на грабеже, а потом, мало – помалу, ниточка потянулась и к нему. Уж больно инструмент был изготовлен высококвалифицированно. Добрались и до него. Сначала как свидетеля, но потом кто-то из дружков «раскололся» и выдал следователю, что есть такой знакомый у них. Кулибиным звали меж собой. Ну, а это уже «косяк», как говорили пацаны. Предъявили и ему сначала не претензии, а только подозрения. И валил бы Колька тайгу или ковырял золотоносную руду в Якутии, но неожиданно грянула война. А ему на тот момент стукнуло восемнадцать. Одним из первых на заводе Николай получил повестку явиться в военкомат. Так и заглохло его криминальное дело, и вместо тайги или Якутских золотых копален, он оказался на фронте. Было понятно – если бы не попался он на крючок милиции, у него была бы «бронь». Высококвалифицированных рабочих на фронт не призывали. Но Колька, как говорится, оказался не в том месте и не в то время. Судьба опять повернулась к нему задним местом. Но, по молодости своей, он сначала и не горевал о своей судьбе, принял такой поворот событий, как должное. Как говорится, не он первый – не он последний. Но, понюхав пороху, побывав в боях, он над многим задумался. А попав в плен,  даже, как-то, успокоился. И как только начался набор в РОА, так назвали соединения добровольцев, согласившихся служить на пользу Германии, он, без особых душевных терзаний, сразу согласился. Может быть, на его решение повлияло ещё зрелище расстрела коммунистов и политработников и тех, кто не согласился вступить в Русскую освободительную армию? Может быть. Как бы там ни было, он нисколько не жалел о своём шаге. В боях он больше не участвовал. Использовали их в тылу для всевозможных дел, вплоть до карательных. И вот, часть их роты оказалась здесь. В Румынии. Это было пока далеко от фронта и, как-то, грело и успокаивало душу. Что ни говори, а чем дальше от фронта, тем больше шансов остаться в живых.
Вот так встретились и познакомились два человека, по сути, одной судьбы. Причина, заставившая их переметнуться на другую сторону, поменять идеологию, если они могли её на тот момент исповедовать – желание жить, желание выжить любой ценой. Естественно, корни их поступков крылись в их не простом детстве, не простом становлении, как личности. Всё накладывалось одно на другое, как в слоёном пироге, но основным мотивом было – остаться в живых. И было закономерным, что они сошлись поближе, стали общаться, в какой-то степени, даже подружились. О полной дружбе говорить не приходилось. Вряд ли люди с такими судьбами и попавшие в такие экстремальные ситуации, могли дружить в полном смысле этого слова. Человек предавший не важно кого или что: семью, Родину, товарища и так далее, не может никогда рассчитывать на дружбу таких, как сам, и не может сам предложить дружбу другим. Предавший единожды, остаётся предателем навсегда. Это, как заразиться неизлечимым вирусом, неизлечимой болезнью – сколько не старайся, конец один. Такой человек в экстремальной ситуации думает только о себе и никогда не опустится до помощи другим во вред себе. Но, тем не менее, таких людей какая-то сила влечёт друг к другу. Наверное, такие люди понимают, что они одиноки в этом мире, и подсознательно ищут себе подобных, дабы не было страшно и одиноко. Такие люди понимают, что у предателей нет «завтра», у них нет даже «сегодня». У них осталось только «вчера». Они и живут-то только вчерашним днём.
Теперь этих двоих можно было видеть постоянно вместе. Вместе на кухне, вместе на занятиях, вместе на патрулировании. Даже спальные места их были рядом. Фишер стал внимательно присматриваться к этой паре. По своему опыту он знал, что если объединятся два таких человека – жди неприятностей. И он, как в воду глядел. Обустроившись на новом месте, многие обзавелись знакомствами с местным населением. Отношение к ним румын было совсем иным, чем украинцев. Здесь они были просто представителями союзнической армии. Местное население не интересовало кто ты – полицай, власовец, предатель или мобилизованный по принуждению. Для них все носившие немецкую форму, были союзниками. А немцы – это порядок, это закон. Вот и пользовались все этой лояльностью. Румыны и до войны жили не богато, а с военной разрухой и вовсе обнищали. И как в таких случаях бывает, в самом выгодном положении оказалось женское сословие. Во все времена женская красота и мужская похоть шли рука об руку. Так что, самым распространённым досугом у солдат было посещение борделей, которые в такие смутные времена росли, как грибы после дождя. Лучшим же вариантом было заиметь постоянную любовницу. Это имело преимущество перед борделем в том смысле, что посещать квартиру можно было в любой момент, и риск заразиться какой-нибудь болезнью был минимальный.
Вот Сашка с Глушаковым и заимели таких подружек. Молоденькая румынка, с черными, как смоль, волосами, с такими же, словно нарисованными, бровями. Все повадки были, как у цыганки. Да и не румынка она, скорее всего, была, а что ни на есть, самая настоящая цыганка. Но цыган немцы истребляли. Вот и «перекрасилась» для сохранения жизни в румынку. Отбилась от своего «стада», а скорее всего, и стада-то, наверное, не осталось. Видать, истребили целым табором. Таких случаев было множество.
Вторая девица была полная противоположность своей подруге. Это была молодая полька, натуральная блондинка с голубыми, как небо, глазами. Вот на неё и «запал» Сашка. К тому времени образ Лили, как-то, стал меркнуть. О ней он вспоминал всё реже и реже. Словом, жизнь брала своё.
Весёлая компания развлекалась в свободное от патрулирования, время. Потом присоединились ещё две любительницы острых ощущений, а вернее, любительниц подзаработать. Компания увеличилась до восьми человек. И частенько до самого утра «дым коромыслом» стоял в квартире подружек.
В один прекрасный вечер забрёл на «огонёк» и Николай, Санькин брат. С первой минуты, как только переступил порог квартиры, понял, что это его женщина. Чёрт его знает, что там перемкнуло у него в мозгах, но мысль эта клином засела у него в голове. Весёлая попойка была в самом разгаре, когда появился Николай. Санька уже изрядно под «парами», с удивлением уставился на брата.
-Ба-а-а! Николай Михайлович, каким ветром Вас сюда занесло? Дамы, прошу любить и жаловать, мой единокровный брат – старший. В прошлом начальник полиции города, на данный момент один из командиров нашего славного отряда.
 Девицы ничего почти не понимая, мило улыбались, понимая, что пришел старший по чину. Николай заметил, что Сашка изрядно пьян. Язык его заплетался. Как будто, цеплялся за каждый зуб. Он обвёл взглядом всю компанию. Три власовца и один из них, насколько он знал, Сашкин дружок и четыре девицы с накрашенными губами и удивлёнными глазами. И только от одной, яркой блондинки, Николай не отводил глаз. Она поднялась из-за стола во весь свой рост, и он увидел её во всей красе. Тонкая, длинная шея поддерживала маленькую головку, увенчанную густой копной волос цвета соломы спелой пшеницы. Покатые плечи и красивая грудь, ничем не обременённая, кроме цветастой кофточки. Соски призывно проглядывались сквозь тонкую материю. Ниже талия, в полном смысле – осиная. Завершали всю эту красоту округлые бёдра и стройные ноги, идеально выточенные матушкой-природой. «Это же надо, столько красоты. И всё одному человеку», - размышлял Николай.
Санька, почти полностью потеряв чувство реальности, подошел к брату походкой канатоходца. Со стаканом в руке, с пьяной улыбкой на лице он стоял перед Николаем, изображая стойку «смирно», но его вестибулярный аппарат, видать, был уже на пределе. Его шатало, как дерево при сильном ветре. Протянув ему стакан, с пьяной иронией произнёс:
Откушайте, батюшка ты наш, пригостись, наш господин. Не погнушайся – чем богаты, тем и рады.
Николай посмотрел на брата и, чтобы не нарушать идиллию этой попойки, взял стакан. Сивушный запах самогона ударил в нос. Но это его не остановило. Он поднял стакан на уровень глаз, посмотрел на всю компанию, как сквозь линзу и кивнул головой. Смотрел он всё это время только на светловолосую красавицу. Санька стоял рядом, пьяно улыбаясь. Николай выпил, закусил, услужливо поднесённым, бутербродом с тушенкой. Кто-то завёл патефон. Послышалась популярная немецкая песенка «Ах, ты мой, Августин…». Протянув руку, он пригласил блондинку на танец. Её лицо расплылось в улыбке, и она жеманно подала ему свою руку с тонкими, как у музыканта, пальцами. Они танцевали под весёлую музыку, не замечая окружающих. Она, не отрывая взгляда, смотрела уму в глаза, улыбаясь улыбкой, которую имеют на вооружении женщины, желающие завладеть мужчиной. Николай нежно обнял её за талию, та с томным вздохом положила голову ему на грудь.
Пластинку поменяли, и полилась чарующая музыка – вальс Штрауса. Девица окончательно размякла и повисла у Николая на плечах. Он что-то говорил ей, о чём-то спрашивал, но только и смог добиться от неё имя – Агнешка. «Полька, значит. Да какая разница?» - подытожил Николай. Санька в это время «отключился» и сидел в углу дивана с закрытыми глазами. На него никто не обращал внимание. Он уже был, как предмет мебели, который стоит, всем мешает, об него цепляются, но убрать нет желания или времени. Патефон по-прежнему трудился на полную силу, мелодия сменялась мелодией. Пары то танцевали, то садились за стол, то выходили на улицу проветриться от табачного дыма и спиртных испарений.
-И ты опять у меня на дороге? Там, дома ты у меня забрал то, что принадлежало мне. Каждый раз мы пересекаемся с тобой. Гад! Ты когда угомонишься? Тебе мало этого дерьма? Опять ты хочешь отобрать у меня моё?
Все застыли от неожиданности. Про Сашку забыли, считая, что он спит крепким, хмельным сном. Агнешка даже не соизволила отодвинуться от Николая. Она так и стояла, повиснув у него на шее и положив голову ему на грудь. С невинным, непонимающим видом смотрела на Сашку, и только хлопала ресницами.
-Братуха, ты чего? Что с тобой? Ты спишь – мы танцуем. Нельзя же даму оставлять одну без присмотра. Шурик, успокойся. Действительно, как ты выразился, этого дерьма столько, что лиж бы твоего здоровья хватило.
Вся женская половина компании с недоумением смотрела то на одного, то на другого, не зная языка, и не понимая, о чём говорят эти двое русских. Только до Агнешки дошел смысл их спора. Как-никак, польский и русский языки имеют родство. Сашка тупым взглядом уставился на брата и потом очень быстро (что очень удивительно для пьяного человека), выхватив револьвер, поднял руку, целясь ему в лоб. На Николая смотрел ствол пистолета и, налитые кровью, глаза брата. Казалось, несчастья не миновать, но вдруг Колька Глушаков, стоявший чуть сбоку от Сашки, метнулся вперёд и подбил тому руку, державшую револьвер. Грохнул выстрел. С потолка посыпалась штукатурка. Мгновенно выйдя из оцепенения, Николай кинулся к брату и вдвоём с Колькой повалили того на пол, отобрали оружие и связали руки ремнём. Мычащего и брыкающегося, его уложили на диван. Через некоторое время он затих.
Праздник был испорчен. Продолжать его не имело смысла. Колька Глушаков с друзьями быстренько ретировались восвояси. Девицы остались в квартире наводить порядок. Николай предупредил их – проснётся Санька, пусть явится к нему. Сам же, подхватив Агнешку под руку, направился с ней гулять. Захмелевшая девица ничего против не имела. Она жила как бабочка – какой цветок красивей, на тот и садилась. Вот и сейчас поняла, что толку с Сашки-неврастеника? А рядом мужчина при должности и возможностях более, чем у простого охранника. Она шла рядом с Николаем, держа его под руку, шла и вся была в своих мечтах. Наивное создание. Она ещё не поняла, кого обидела. Не думала о последствиях. А просто шла, гордясь, что рядом шагает офицер. Мечты мечтами, но далеко заглядывать в будущее она не хотела, да и не умела. Её образ мышления был на уровне мышления бабочки – что красиво, что доступно на данный момент, то и её.
Николай шел с ней по улице, а Агнешка, щебеча что-то по-польски, поглядывала на него глазами, в которых был и вопрос, и мольба, и страх. Страх, что удача покинет её, развеется, как дым. Кое-что из её щебета он понимал, кое о чём догадывался по жестам и мимике. Одно он понял, что полячка полностью передаёт себя в его руки. Что было делать? Он спросил себя: «А почему бы и нет? Что он теряет? Кто знает, что завтра может с ним случиться, с ним и всеми остальными?» Прижав покрепче к себе Агнешку, он ускорил шаг и направился к знакомому дому. Жизнь продолжалась. В тридцать два только начинаешь понимать, как она коротка, а на войне она корче во много раз.
«А что же с Шуриком делать? Псих ненормальный. Как быть с ним? Если бы это было один на один, то и вопросов не возникло бы. А тут при свидетелях. Девиц в расчёт можно не брать. А как быть с тремя власовцами? Этим так просто рот не заткнёшь. Да ещё не с его взвода. Фишера подчинённые. А с ним отношения, как-то, не сложились. Чёрт, что же делать? Узнают – к стенке могут поставить. Вот «вышкребок», ростом вымахал, а мозги куриные. Ладно, проспится – решим. Не идиот же он законченный? Должен понимать, чем это всё может закончиться. Надо будет с Фишером поговорить. Ему тоже не нужно ЧП во взводе» Приняв решение, Николай облегчённо вздохнул. Всегда было так, если давил груз проблем и долго не находилось решения, а потом выход, наконец, находился – огромному облегчению не было предела. Это, как покорить вершину – и радость, и гордость, и огромное удовлетворение, что он смог, он нашел выход. Так и в этот раз. Единственная загвоздка – Фишер, Но чёрт с ним, можно поступиться принципами ради брата. Этого русского немца он недолюбливал. Чувствовал нутром, что не простой это немчик, со «вторым дном».
Наутро, выпроводив Агнешку домой, он твёрдо решил поговорить с Фишером, пока вечерний случай не оброс слухами. Да и с Сашкой пора повидаться. Наверное, проспался, пришел в себя?
Фишер встретил Николая настороженно, не понимая, зачем тот к нему явился. Особого расположения он к нему не испытывал. За то короткое время, что они были знакомы, попыток сблизиться с ним не делал. Ему хватало и общения с его братом. Вот и сейчас он смотрел на «гросс-полицая», и пытался понять, зачем он ему понадобился?
-Привет, Андрей. Разговор есть.
-???
-Я пришел поговорить с тобой насчёт Сашки. Нужно кое-что обсудить, утрясти.
-Ну, что ж, присаживайся. Но твоего братца я сегодня ещё не видел. Сам удивляюсь.
-Да его присутствие здесь и не требуется. Это разговор межу нами двумя. Желательно, без свидетелей и лишних ушей. Колька Глушаков и его дружки, власовцы здесь?
-Да дрыхнут ещё. Видать, вчера крепко за «воротник заложили». Это с ними последнее время часто случается. Я ещё удивился, почему брата твоего нет? Но такое уже бывало. Говорят, зазноба у него появилась. Но в этом греха особого не вижу. Лиж бы службу нёс исправно.
-Слушай, Андрей, дело вот в чём. Вчера эта компания крепко перепилась. Сашка постарался в этом соревновании больше всех. Я случайно заглянул на огонёк в их тёплую компанию. Красотки, скажу я тебе, первоклассные. Ну, относительно, естественно. Как на грех, одна запала на меня. И оказалась, как раз, Сашкиной зазнобой. Чёрт меня дёрнул, но с кем не бывает. Уж очень девица красивая оказалась.
-А что она из себя представляет? Покровителей у неё, случайно, нет? – и он ткнул указательным пальцем вверх.
-Да нет, обыкновенная шлюшка, которая ищет место потеплее, да посытнее, но уж больно аппетитная. Так вот, братец мой выпил лишнего, улёгся почивать, ну, а я стал обхаживать его блондинку. От неё особых возражений не последовало. Короче – всё обоюдно. Ну, ты же понимаешь – рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше.
Всё это я и без тебя знаю. А причём здесь твой Сашка? Улёгся спать. Ну и что дальше?
-А дальше? А дальше он, каким-то образом, очнулся, а я в это время вальсировал с его пассией. Чёрт бы его побрал – он озверел, выхватил револьвер и если бы не твой Колька Глушаков, быть бы мне мёртвым, совсем мёртвым. Мёртвым, как ты знаешь, спокойней, но уж больно скучно.
-Ценю твой чёрный юмор, но не возьму в толк – чего ты от меня хочешь? Разберёмся, накажем и если всё так, как ты говоришь, то ты же знаешь – это чревато.
-Ох, как ты умно выражаешься, но я хочу одного, чтобы этот инцидент не вышел за границы твоего взвода, а ещё лучше, если это останется между мной, тобой и той «великолепной четвёркой» во главе с моим братцем.
-Ты что, никаких претензий к брату не имеешь? Он же, с твоих слов, чуть тебя на тот свет не отправил.
-Ну, знаешь, пацан ещё. Выпил, не рассчитал силы, хмель ударил в голову. Молодой, горячий. Проспится – одумается.
-Ты знаешь, Николай, мне тоже этот головняк ни к чему. И так забот – полон рот. Так что, если ты просишь, то это даже к лучшему. Что от меня требуется?
-Вызови к себе этих оболтусов и предупреди, чтобы не болтали, а то, не ровен час, можно и языка лишиться вместе с головой. Оно им надо? С братом я сам поговорю.
Сашка проснулся довольно поздно. Попытался подняться, но тут же, со стоном, повалился обратно. Голова была как чугунная. Но с этим можно было, как-то, смириться, но, пошевелившись, он понял, что связан. Не понимая, что это значит, стал вспоминать, как он оказался в таком незавидном положении. Мысли путались, голова гудела, как церковный колокол. Постепенно туман в глазах начал рассеиваться и стали в его измученном сознании проскакивать картинки вчерашнего вечера.
«Так, пили вчера. Колька и два «перца» власовских. Девки, Агнешка. Это понятно. Помню. Что ещё? Да, Николай пришел. Ещё пили. Танцы. Я танцевал?... Не-е-ет. А кто танцевал? Агнешка танцевала… Стоп! Я не танцевал. С кем же она танцевала? Ага… С братом танцевала. Стоп! А что дальше? Выстрел… А кто стрелял? Чёрт, это же я пальнул в потолок… А с какого перепугу?... Николай – это он обнимал Агнешку. Это он её лапал, а она и не сопротивлялась. Вот сучка. Опять Николай, опять мне в душу плюёт. Чёрт – это он на Агнешку запал… Как быть? Теперь он не отстанет. Вот гад… Постоянно мне дорогу перебегает. Сволочь, мало ему баб. Уф! Башка болит… Лучше бы я его прикончил вчера… Убью гада! Это же надо – связал меня. Ну, я тебе ещё припомню, братец»
Сашка попытался освободиться от ремня. Но связан был профессионально. «Чёрт, что же делать??»
-Эй, есть кто? А ну быстро сюда.
За дверью другой комнаты послышался шорох. Шаркая стоптанной обувью, вошла старуха, седая, как лунь и с лицом, похожим на печёное яблоко. Она стояла в проёме дверей и смотрела на него.
-Ты что, старая, смотришь на меня, как на привидение? Развяжи меня. Развяжи, ведьма цыганская.
Старуха с недоумением смотрела на него непонимающими глазами и только шамкала беззубым ртом.
-Развяжи, а то разнесу здесь всё, к чёртовоё матери. Давай, давай! Шевелись!
Выкрикивая угрозы и ругательства, он стал вертеться, пытаясь развязать руки. Но попытки его были безуспешны. До старухи, видать, дошел смысл Сашкиных криков. Она всплеснула руками и метнулась, насколько это возможно было в её возрасте, в следующую комнату. Через мгновение она появилась  с ножом в руках. Быстро, таким вот, одуванчиком подскочила к нему и очень ловко для своих лет, разрезала ремень на Сашкиных руках. Растирая затёкшие руки, он соскочил с дивана и схватился за голову. Тысяча молотков стучала у него в башке. Не выдержав дикой боли, опять повалился на диван.
Когда боль поутихла, и он опять начал соображать, единственной мыслью была: «Опять Николай, опять старший переходит дорогу. А Агнешка? Ах, ты, шлюха грязная. Ну, погоди, братец, я с тобой ещё расквитаюсь».
Теперь его затуманенный, ещё не полностью выветрившимся алкоголем, ум зациклился на одной мысли – отомстить.
Как отомстить, он ещё не решил, да что путёвого можно было придумать с такой головой, тяжелой, как чугунок. Однако, установку он себе такую дал и знал, что обязательно выполнит задуманное.
Фишер, тем временем, вызвал к себе всех троих власовцев и очень быстро установил, где их дружок, Зубченко.
-Так, Глушаков, быстро метнись и приведи сюда Сашку. И никому, повторяю, никому не болтайте о случившемся вчера. Все поняли? Держите языки за зубами, а то, как сказал один человек, вы их можете потерять… вместе с головами.
Все трое смотрели на Фишера непонимающими взглядами. Ну, пили, ну поспорили братья. Свои люди – разберутся сами.
-Я ведь не пошутил. Я сказал вам на полном серьёзе. А что, может быть, уже успели раззвонить во взводе?
За всех ответил Колька.
-Да нет. Вчера пришли поздно и были не в том состоянии, чтобы языками чесать, а сейчас нас подняли прямо с кроватей.
-Вот и ладненько. Надеюсь на ваше благоразумие. Ладно, идите. Глушаков, бегом. Одна нога здесь – другая там.
Через полчаса Сашка стоял перед Фишером. Тот смотрел на него с ухмылкой, понимая, как тому не сладко.
-Ну, что? Погуляли, говоришь? Помнишь, что вчера было?
Сашка с помятой физиономией, морщил лоб. На вопрос ответил, растопырив пальцы руки и покрутив ладонью. Это должно было означать – кое-что помню, но смутно.
-Ты хоть помнишь, что стрелял в брата? Это ты помнишь, идиот? Ты понимаешь, чем это тебе грозит?
Сашка молча кивал головой. Он смотрел на Фишера, смотрел на его шевелящиеся губы, и у него было только одно желание в это момент – как можно, быстрей закончить этот разговор и, где-нибудь, прислонить голову, которая опять начала гудеть, как церковный колокол. Было желание поскорее закончить этот разговор. Ведь ничего уже изменить нельзя, а решение он принял ещё сегодня рано утром.
Фишер заметив, как Сашка мучается, решил закончить этот, по существу, беспредметный разговор. Он догадался, что здесь «нашла коса на камень». «Чёрт с ними, пусть разбираются сами», - решил про себя, а Сашке сказал:
-Так вот, Санька, твоих друзяк я предупредил, чтобы держали языки за зубами. Скажи спасибо брату – это он попросил замять это дело. Да и мне во взводе разбирательств не нужно. Иди, приведи себя в порядок. Патрулирование ещё никто не отменял. Возьми вот аспирину, полечи голову. Лучше бы рассолу огуречного или капустного, но, как говорится, где же его, в хрена, взять? Ладно, иди и через полчаса, чтобы был как оловянный солдатик.
Он полез во внутренний карман кителя, вытащил и подал Сашке таблетку аспирина. Тот, молча взял и, так же, молча вышел.
В последующие дни особых изменений не произошло, но чувствовалась какая-то нервозность и напряженность. Это было заметно по поведению начальства, по постоянному передвижению войск. Какие-то части приходили, какие-то уходили (уходивших частей было больше). Войск осталось меньше, чем было, но качество обороны не снизилось. Построенные первая, вторая и третья линии обороны были оборудованы по последнему слову военного строительства. Блиндажи в три наката. Траншеи в полный профиль. Где грунт мягкий, неустойчивый, там стены обшиты деревом. Зигзагообразные переходы на следующую линию обороны для защиты от авиационных пулемётных обстрелов. Танки и самоходные орудия врыты в землю. Как зря не выковыряешь. На самых опасных участках – ДОТы. Всё это Сашка видел, патрулируя стройку. Сейчас же гражданское население и близко не подпускали к линии обороны. Минул июль, а здесь всё было спокойно. Начало августа ознаменовалось тем, что войска в их секторе сменились с немецких на румынские. Немцы же грузились на автомобили и колоннами уезжали направлением на север. Санька теперь всё реже и реже бывал в посёлке. Анешка старалась не попадаться ему на глаза. Пару раз видел её с братом вместе. Счастливая и беззаботная. Злоба на брата закипала с новой силой.
Однажды, в одну из августовских ночей, случился пожар. Загорелся дом, в котором жила Агнешка с Радой и бабкой старой. Видать, крепко спали жильцы – ни один не выжил. Николай рвал и метал. Он был в бешенстве. Был уверен, что здесь не обошлось без участия Саньки или его дружков. Но, кому нужны три бабы и кто станет разбираться в военное-то время? Сгорели и сгорели – кому до этого дело? Кто за гулящими девками горевать будет? Разве что клиенты? Он пообщался с Фишером по этому поводу, но тот только рукой махнул.
-Какая теперь разница? Сгорели – значит их вина. Одним словом – гражданские. Не будем, Николай Михайлович, ворошить пепелище. Своих забот – полон рот.
-Да, наверное, ты прав. Ну что ж, будем считать. Что наши оболтусы не причастны к этому.
Николай уходил от Фишера и думал о Сашке. И пришел к грустным мыслям, что тот очень изменился. С ним перестал общаться, а при случайных встречах смотрел исподлобья волком и потом быстро отводил глаза. «Чёрт знает что в голове у этого малолетки? Ростом, как гвардеец, а ум, как у сопливого пацана».
С такими невесёлыми мыслями уходил от Фишера. Потом дни завертелись с бешеной скоростью. После пятнадцатого августа их подняли по тревоге и перебросили за вторую линию обороны. Именно, за вторую. Отряд расположился между второй и третьей линиями. Рыли окопы, обустраивали огневые точки. Готовились, как к обороне. Но всё делалось спешно, всё делалось временным. Николай понял, что вот и пришло то время, к какому их готовили. Значит, разговоры были не напрасны. Здесь не нужно было быть большим стратегом, чтобы понять, что грядёт наступление советских войск.
Случай с Санькой отступил на второй план и он, попросту, на время забыл о нём. События развивались с большой скоростью. Мимо них постоянно двигался транспорт с боеприпасами, вооружением, амуницией. Двигалась военная техника. Особенно много артиллерии. И всё это к первой линии обороны. Часть оседало на второй линии. Это просматривалось в бинокль. А они сидели в своих окопах и ждали. Ждали своей судьбы. Их сделали заложниками ситуации. Хорошо поразмыслив, можно было придти к выводу – немецкие части сняли с позиций и отправили куда-то на север, Линию обороны заняли румынские войска. А что это значит?  А значит это то, что германское командование не доверяло румынским войскам и старалось хоть каким-то образом поднять их боевой дух. Одним из способов для поднятия духа решили применить заградительные отряды. К тому времени уже появился приказ Гитлера расстреливать за дезертирство, за паникёрство, а о румынах, своих союзниках, и говорить не приходилось. Их немцы, как и другие народы, считали второсортной расой. И вот, теперь, решили руками предателей «поспособствовать» поднятию боевого духа. Это Николай понимал. Но его беспокоило другое. Их сборный отряд  состоял из полицаев, в большинстве своём, не участвовавших в боевых действиях, да из власовцев, в основном согласившихся для спасения своей шкуры. А здесь придётся находиться, практически, в боевых порядках войск. «Чёрт бы побрал эту судьбу. Бежишь от неё, бежишь, а она, глядишь, впереди тебя и приглашает в новую авантюру. Заходи, мил человек, заходи. Не гостем будешь. Гостей на войне не бывает. Здесь только жертвы мёртвые, и жертвы будущие – живые ещё. Здесь мало кто живёт будущим. Живут здесь только прошлым. А у пошлого тени длинные. Сколько не убегай от него, а тени его постоянно у твоих ног», - так, топая по своим делам, размышлял Николай. Накатило что-то, какое-то беспокойство сопровождало его.