Служебный роман

«Ты ждешь меня... Словно свидание... Ха-ха! Свидание на рабочем месте. «Я буду ждать тебя»... Жди. Куда же я денусь? Конечно, приду».

По утрам я звоню себе на работу. Это ритуал. Его следует исполнять, оставшись в полном одиночестве, и потому утро я устраиваю таким образом, чтоб уходить из дома последней.
— Алло, — заговорщицки шепчу я черной трубке.
— Алло,— отзывается она твоим голосом,— слушаю вас.
Я прокашливаюсь — от волнения, разумеется:
— Это я...
— Мы так и поняли. Приветствуем вас! — Мне кажется, что чернота телефонной трубки светлеет от улыбающихся звуков твоего голоса, я будто вижу твои губы — сухие, обветренные и абсолютно радостные.
— Ммм...— тяну я в трубку.— Я, пожалуй, сегодня слегка опоздаю...
— Вот как? И на сколько же? - Трубка смеется.
— Ну... минут так на тридцать. Там срочного ничего нет?
— Срочного нет. Можешь опоздать хоть на сорок.
— А на час? — Я наглею. На час это уже по-свински много, зато можно почти все переделать на сегодняшний вечер, спихнуть одно дело в городе и... и задержаться на работе.
— На час? Ну у вас и аппетиты! Хорошо, можешь на час, — милостиво соглашаешься ты.
— Я отработаю...
— Что вы говорите!
— Нет, серьезно!
Трубка смеется так, словно на том конце прослушали монолог Жванецкого.
— Я в финотдел загляну...— раскрываю я свои планы.
— Валяй, - серьезнеешь ты.— А документы...
— У меня все с собой,— предупреждаю я твой вопрос.
— Ну великолепно! Послушай, а можешь ты и к Степанову зайти?
— А это очень надо? — Что-что, а идти в КБ к Степанову мне совсем не хочется.
— Очень-очень...
Когда тебе что-нибудь надо очень-очень. отказывать я не умею. И потому соглашаюсь ехать совсем в противоположную сторону к твоему Степанову.
— И еще, если нетрудно...
Господи! Ну когда мне для тебя было трудно?!
— Проследи сразу за оплатой по Зоринскому счету.
— Будет исполнено...
— Ну что, ваш «кадиллак» уже подан?
— Нет...
— Вы поменяли марку машины?
— Нет... Я поменяла вид транспорта!
— Так на чем же вы сегодня?
— Исключительно на дельтаплане.
— Ура покорителям воздушного пространства! — Но вот ты снова переходишь на серьезный тон:— Так я жду тебя со счетом, Степановским письмом и финотдельской справкой.
— Очень ждешь?
— Очень-очень жду.
— Ну тогда я буду.
Ты ждешь меня... Словно свидание... Ха-ха! Свидание на рабочем месте. «Я буду ждать тебя»... Жди. Куда же я денусь? Конечно, приду.
Скажи, ты помнишь, с чего это началось,— мне стало приятно идти к себе на работу... из-за тебя? Я силюсь припомнить и теряюсь. Сколько всего изменилось за эти годы, что мы работаем вместе! Одно осталось неизменным — твое внимание ко мне.— На работе ли у нас завал, дома ли у меня нелады — ты одинаково выдержан и спокоен, ты всегда находишь правильное решение, и всегда я чувствую поддержку твоей надежной руки. Между нами пролегли десять лет разницы в возрасте, твоя семья, моя семья, работа в одном отделе, все и всегда у всех на глазах, и многое другое, что невозможно обойти...
Я пытаюсь, себя убедить, что все это плохо, что это обыкновенный служебный флирт, от которого не жди ничего хорошего, что все банально, глупо, буднично и в конце концов пошло, что это уже было с тысячами других, также втиснутых в работу, работу, работу без всякого иного продыха в жизни, и что все это суета сует, но голос рассудка глохнет во мне, и неистребимый полет фантазии, пытающейся проникнуть в будущее, уносит меня...
Все случилось. И мы с тобой счастливы. Мы почти вместе. Почти — и об этом судачат на каждом углу нашей конторы полногрудые кумушки, чей возраст старше паспортного, солидные лысоватые начальники, которым не дают покоя собственные поражения, юные замужние дамы, чья семейная жизнь пока еще безмятежно надежна и потому нравственна, дамы одинокие, которым чужое счастье — как случайно перепавшие сапоги, на три размера меньше требуемого и потому особенно досадные, и все те другие, глазастые, которые не могут пройти мимо, не окинув нас взглядом всезнаек...
Но мы с тобой мужественны и решительны. И мы жаждем быть вместе. И потому, как истинный мужчина, ты честно уходишь от жены, прихватив пару сорочек на смену и презрительный взгляд сына вослед. Ты хотел и сына забрать с собой, но кто отдаст тебе твоего ребенка? Он останется в твоей новой жизни незаживающей раной, вечной занозой совести, ибо даже царю Соломону, мудрейшему из мудрых, не удавалось разделить неделимое...
Итак, ты уходишь. А я?
Мой добрый муж, что жил со мной последние пять лет более по привычке, нежели по желанию, и время от времени украшал свой досуг случайными подругами, которых на правах законной супруги я старалась не замечать — ибо замечать их себе дороже,— так вот, мой добрый муж будет оскорблен. Он тут же забудет всех своих подруг и очень ясно объяснит мне, кто я такая есть и чего я за это заслуживаю. Потом он поиграет мне на нервах, угрожая отсудить дочь — как можно оставить девочку на воспитание столь низкой женщине? Падшую женщину можно простить по незнанию: если все шито-крыто и ослиные уши супружеской неверности не торчат публично, а прикрыты внешним семейным благополучием; ее можно простить, если она яростно клянется и страстно божится, что все ложь и она невинна, как чист бесцветный бриллиант высшего класса прозрачности; можно простить, если она рыдает и раскаивается — все, мол, по дури, по пьяни, и если бы... о, если бы ей хоть малость силы и сознания? — о нет, никогда она б этого не допустила! Но как можно простить ту, которая в чьем-то прощении и не нуждается, ту, что упорствует, ту, что вдруг оказалась счастлива, любима, ту, которая была твоей собственностью, и вдруг ускользнула прочь противозаконно, нагло, прилюдно? Таких не прощают!
...Ах нет, выкинем все. Пусть так не будет. А как?
А так. Ты... Ты приходишь к жене в ваш неисчислимокомнатный дом и голосом, исполненным благородной печали и достоинства, сообщаешь ей:
— Дорогая... Мы вынуждены расстаться. Я так благодарен тебе за сына и за те годы, что мы прожили вместе... Но... чувства сильнее нашей воли... Прости...
Она разрыдается и скажет:
— О! Как это печально! Что же мне делать? Да-да, я понимаю тебя... Но как же нам быть?
Ты станешь ее успокаивать, накапаешь валерьянки... Ах нет же, не так... Поднесешь флакончик нюхательной соли... Ах нет же, опять не так... Ну, словом, как-нибудь успокоишь. В бракоразводном соглашении ты отпишешь ей этот дом, виллу за городом, виллу на Адриатике, парочку лимузинов, прогулочную яхту, спортивный самолет, три-четыре миллиона... Кроме того, вы обговорите все, что касается сына. И, возможно, жена не будет возражать, чтобы большую часть времени он жил с тобой...
Я... я сообщу мужу о нашем решении, и он взволнованно спросит:
— Дорогая, а ты хорошо подумала? Ты не ошибаешься? А как тебе видится будущее нашей дочери?
Затем, выслушав мои сбивчивые, но непреклонные доводы, он скажет:
— Ну что ж, если ты считаешь это нужным...
И в тот же вечер небрежно положит в багажник своего «вольво» вещи и переедет в свой родовой особняк, в котором мне не хотелось жить после свадьбы — меня так удручала его старинная обстановка...
На работе... А при чем тут работа? Кому какое дело? У всех своих проблем хватает, чтоб о чужих судачить. Ну разве что где-нибудь в светской хронике промелькнет, а скорее даже в торговой рекламе: «Предприниматель такой-то заказал на эдакой судоверфи спортивную яхту и назвал ее так-то в честь своей новой жены».
Эк тебя занесло! Воистину полет фантазии — дело неограниченное. Прямо по пословице «дурень думкой богатеет»... Но ладно, вернемся на нашу грешную землю...
Так. И где это я? Как где? Уже в отделе, со всеми документами в руках. А вот и ты... Ты говоришь мне с улыбкой:
— Явилась! Ну, здравствуй!
— Здравствуй! — отвечаю я с улыбкой.
Ты помогаешь мне снять пальто, терпеливо ждешь, пока я поправлю расческой примятые шапкой волосы, пока пройду к твоему столу с папкой вслед за тобой. Ты берешь папку из моих рук, и касаешься моих пальцев, и участливо спрашиваешь:
— Замерзла? — И начинаешь растирать мои ледяные ладони своими теплыми, и, пользуясь моментом, что в отделе мы одни, вдруг касаешься губами моего затылка, и замираешь, прижавшись щекой к щеке, и шепчешь мне в ухо:
— Ну разве можно столько ходить по такому морозу? Зачем я вспомнил об этом письме?.. Оставила бы бумаги на следующий раз и сразу ехала б сюда...— Папка падает со стола, и бумажки, такие важные, такие солидные, разлетаются...
— Нельзя...— соглашаюсь я и чувствую, как соприкасаются наши губы.
«Ай-ай! Как нехорошо! — говорит мне один внутренний голос.— Это же безнравственно!»
«Ну почему безнравственно? — возражает ему другой внутренний голос.— Она же любит его! Любит, и давно...»
И они яростно схватываются между собой и спорят, можно ли мне так поступать или нет, а я...
А я думаю о том, что в отделе, кроме двух столов и полдюжины кульманов, нет никакой мебели, я думаю о том, что сюда могут войти без стука в любую минуту, я думаю о том, что как хорошо было бы оказаться сейчас в какой угодно, самой крохотульной, самой скудной комнатенке, только чтоб дверь закрывалась на щеколду...
«ДУРНО! БЕЗНРАВСТВЕННО!» - твердит один внутренний голос.
«ОДИН РАЗ ЖИВЕМ!» - возражает другой.
«ДУРНО, БЕЗНРАВСТВЕННО!»
«ОДИН РАЗ ЖИВЕМ!»
И я с ужасом жду короткого и неожиданного, как выстрел дуэльного пистолета, хлопка открывающейся двери и чувствую, что не могу, не способна хоть на миг отказаться ни от твоих крепких объятий, ни от бесподобных поцелуев твоих изумительных сухих и обветренных губ.
Но, боже мой, как же неправдоподобно счастлива я сейчас! Счастлива полнотой чувств, твоей настойчивостью и нашей неустроенностью, счастлива редкими объятиями и крадеными поцелуями, счастлива голосом срывающимся твоим: «Ну когда же... когда же мы будем с тобой... грешить?..» Счастлива ожиданием будущего — ведь я чувствую, догадываюсь, что так долго длиться не может, и рано или поздно ты найдешь нам пристанище, временное и ненадежное, как сама наша жизнь, и мы будем приходить туда украдкой, порознь, сторонясь случайных прохожих, будем любить друг друга ненасытно и страстно, и расходиться врозь по одному, притупляя приспущенными ресницами сияющий блеск упоенных тайной любовью глаз...
А потом... А потом все кончится. Я наскучу тебе, и ты будешь меня избегать, и краснеть при звуке моего голоса, и всегда спешить и торопиться в наших деловых разговорах... Я пойму это быстро и больно, буду на людях весела и красива, а по ночам, гонимая бессонницей, прокрадусь на лоджию и там, затягиваясь мужниной сигаретой, буду тонко выдыхать к звездному небосводу ядовитый дым — погребальный фимиам половодью чувств... И сквозь искажающие линзы слез далекие звезды станут мне ближе самых близких друзей, и я буду думать об улетучивающейся жизни, что столь стремительна, и неумолима, и так безжалостно преходяща.
Но в том миг, когда я, стоя над бездной последнего пути, начну судорожно перебрать жемчужную нить своих воспоминаний, и за долю секунд перед моим внутренним взором промелькнет лента всей моей жизни, я непременно вспомню  чарующие звуки твоего голоса,твои сухие обветренные губы, нежные прикосновения твоих рук и то неправдоподбное ощущение счастья, имя которому - ты. 

1989г.