Дракон Мардука. глава 3. Башня Вавилона

- Иштар-умми, одумайся! Твое желание – это каприз ребенка, но ты уже взрослая девушка. Как можешь ты ослушаться отца? Тебе запрещено…

Но девушка прервала увещевания служанки, гневно топнув ногой.

- Да, да, да! Мне запрещено! В этом доме мне все запрещено.

- Уймись, я говорю тебе.

- Сама уймись. Ты называешь меня дерзкой, а что в этом плохого? Неужто лучше быть… пресной, или холодной, как лягушка? Какая гадость, - Иштар-умми тряхнула головой и сплюнула.

Служанка взяла с ложа тонкое покрывало молодой госпожи, но та выхватила его из ее рук.

- Как же ты собираешься выйти, Иштар-умми, скажи мне. Ведь отец запретил тебе.

- Очень просто, - фыркнула девушка. – Как выходят обыкновенно люди – в дверь. А что касается отца, то… он просто самодур. Надо же придумать такое – запретить мне выходить в город! 

- Догадываюсь, почему он так поступает, - сказала служанка, еврейка сорока лет, с первой сединой в черных волосах, неглубокими горизонтальными морщинками на лбу и – вертикальной – меж бровей, тонких, гладких, как ленточки шелка.

Кожа ее уже не была такой нежной, как у девушек в пору расцвета, это была кожа зрелой женщины, не слишком упругая, но гладкая и возбуждающе теплая. Ее зеркальные воловьи глаза всегда светились печалью, словно на жизнь она глядела сквозь невидимую призму, и мир ломался в ее острых гранях, складываясь в немыслимые узоры, - Сара вновь видела милый сердцу Иерусалим, утраченный навсегда. В общем, она все еще была необыкновенно красива.

- Подумаешь! – Иштар-умми презрительно усмехнулась. – Я и сама это знаю! Он нашел для меня какого-то жениха, и теперь боится, как бы я не влюбилась по-настоящему, но в другого.

- Между прочим, его опасения не лишены оснований. Ведь не зря же ты носишь имя прекрасной Иштар.

- Сара, но ведь я буду с тобой. Ты так строга, что одним своим взглядом можешь превратить мужчину в камень.

Так говорила Иштар-умми, дочь уважаемого человека в городе, известного торговца, чьи караваны побывали во всех концах света, разве что не спускались в преисподнюю.

Она стремительно выбежала из спальни, за ней последовала Сара, понимая, что не сможет ее остановить. Иштар-умми уйдет все равно, но тогда уже в одиночку, и горе бедной еврейке, если хозяин узнает, что запрет его нарушен.

- Эй, ты! Ты меня слышишь? – крикнула девушка кому-то внизу. – Подай лестницу. Что стоишь, как осел? Нет, ты хуже осла, хуже. Ну, наконец-то, догадался задрать голову! Давай ее сюда. Лестницу. О, боги ночи!

Сара отодвинула девушку от ненадежного ограждения, и та, дернув плечом, отошла к стене. Тростниковый навес давал сквозную тень, и отсюда, из этой жидкой теплой тени, Иштар-умми смотрела на прямую спину Сары, на яркие блики ее монист.

Иштар-умми нисколько не удивило отсутствие лестницы на положенном месте. Несомненно, это распоряжение отца. Но, что с ним стало? Отец умный человек. Так зачем же совершать столь глупые поступки?

- Сара, - сдержанно позвала она. – Сара, это не поможет.

Служанка махнула рукой, заставив ее замолчать. Иштар-умми подбоченилась, готовая разразиться гневной тирадой, но Сара сказала, как всегда хладнокровно принимая решение:

- Надим, сделай то, что просит госпожа.

Она обернулась к девушке и стояла, раскинув руки на перилах балюстрады, вся, от макушки до огрубевших, в белых трещинах, пят, пронзенная солнцем, в медных и серебряных браслетах на запястьях, в гладком платье, облегающем ее округлый живот и грудь, ровно дышащую, пока над перилами ни поднялась рогатая лестница.

Сара предложила руку Иштар-умми, и вавилонянка, с вызовом глядя на нее, поставила ногу на перекладину.

Все-таки, женщины покинули дом. Иштар-умми ликовала. Дерзко сверкнув глазами, она наклонилась к уху еврейки и прошептала:

- Порой я сожалею о том, что не родилась мужчиной. И вот теперь, там, на балюстраде, я подумала о том же. Ах, Сара, не будь ты рабыней… - и расхохоталась, глядя, как нахмурилась ее служанка.

- Спусти на лицо покрывало, - строго сказала Сара.

- Вот еще! Я пока не замужняя женщина!

- Но и не публичная! А, стараниями твоего отца, скоро станешь почтенной матроной.

- Ну и длинный же у тебя язык.

- Куда мы пойдем?

- А я разве не сказала? Мы отправимся в целлу.

- Зачем это? – насторожилась Сара.

- Я хочу поговорить с богиней. Скажу тебе правду, Сара, я хочу любить,  хочу, чтобы Иштар помогла мне. Я буду просить ее об этом. Я не против замужества, но хочу выйти по любви.

- Хорошо, что твой отец тебя сейчас не слышит.

Разговаривая, они прошли неширокой улицей жилого квартала с непрерывными оштукатуренными стенами, кое-где разделенными нишами и выступами. Тротуар постепенно поднимался, разогретые на солнце, лежали ступеньки, обтертые тысячами ног, и женщины легко взбегали по ним.

Здесь было сравнительно тихо, попадались навстречу рабыни с кожей цвета горчицы, обремененные корзинами со снедью и кувшинами с питьевой водой. Мелкие торговцы ехали верхом на вьюченных осликах. Их копыта звонко стучали по плитам, которыми был вымощен тротуар. Один торговец предложил с лотка Иштар-умми грушу, и та, не замедляя шага, взяла ее. Сара отдала торговцу мелкую монету и бросилась догонять госпожу.

Они быстро шли. Одна улица сливалась с другой, плавно перетекая в третью, образуя почти прямую линию с непрерывной неровной тенью от противоположной стены и шапками финиковых пальм, растущих во внутренних дворах домов.

Наконец, женщины вышли в сад, одно крыло которого подходило к самому Евфрату. Близился месяц нисан, природа входила в пору обновления, и сад пестрел цветами и источал ароматы. Где-то в отдалении слышались голоса – рабы занимались искусственным оплодотворением финиковых пальм.  Мужские метелки заботливо вкладывали в женские соцветия “древа жизни”. Цвели гранаты, инжир, белой пеной вскипали грушевые деревья.

По узкой тропе Иштар-умми вышла к каналу, пересекающему сад. Здесь, в небольшой, отведенной в сторону заводи, цвели лотосы. Лилии и розы подставляли свои раскрытые чаши, и солнце наполняло их с избытком теплом и светом.

Девушка села прямо на траву в тени пальмы, прислонившись спиной к ее шероховатому стволу. Темные глаза вавилонянки полнились загадочным сиянием. Она о чем-то напряженно думала, но мысли ее были приятны.

Сара наслаждалась покоем этого места, блеском воды в канале, дыханием цветов. Небо было необыкновенно яркое, синее, такое, что и смотреть нельзя – слишком сильно искушение обрести крылья. Она ступала босыми ногами по траве, чувствуя ее мягкость.

- Знаешь, Сара, здесь так хорошо, что хочется умереть, - сказала Иштар-умми.

Еврейка встрепенулась.

- Странно слышать такие слова из твоих уст, - отвечала она. – Мир прекрасен до слез, а жизнь так быстротечна. В твои годы кажется, что дорога длинна, на самом деле, это не так. Вот, смотри, мне уже сорок, а я помню дни, когда была такой, как ты теперь, так же отчетливо, словно и не истекли десятки лет.

- Да? И много у тебя было счастья?

- Было много радости. Я любила свой дом.

Иштар-умми отвернулась, закрыла глаза. Так обострялись все звуки и запахи. Так можно было просто молчать и думать, но Сара продолжала:

- Я часто думаю о доме. Моя семья убита. Может быть, там кто-то и остался из родни, а кто-то живет в Вавилонии. Вот только места юности притягивают, и ничего с этим не поделаешь. Увижу ли я когда-нибудь Иерусалим, развалины храма? Наверное, нет.

Она покачала головой, сорвала в ветки цветы граната.

- Так что, не спеши к ночным богам. Царство Эрешкигаль не чета верхнему миру, и ее дворец куда беднее Этеменанки. Поднимись, я украшу твою голову цветами.

Иштар-умми прижала прохладные пальцы Сары к своим вискам. От женщины пахло кипарисовым маслом, ее короткие завитые волосы придерживала белая лента, светились ожерелья на полной шее. Раздался отдаленный взрыв смеха, веселые голоса что-то выкрикивали. Зазвучала песня. Пел молодой раб, ему в такт прихлопывали.

- Если бы была жива твоя мать, она бы порадовалась твоей красоте, - сказала Сара, глядя в глаза девушке.

Иштар-умми поджала пухлые губы:

- Да, если бы была жива… если бы не этот пятый ребенок, который забрал себе ее жизнь.

- Ты не справедлива. Они ушли вместе.

- Да. Но этого не должно было случиться!

- Боги решают за нас, - вздохнула Сара и направилась к ограде, что едва виднелась сквозь зеленое кипение листвы.

Покинув сад, женщины шли молча. Воспоминание о матери расстроило Иштар-умми. Девушка думала о прежних днях, о счастье находиться рядом с матерью, о ее глазах, все видящих и понимающих, о ее последней беременности. Пятого ребенка она носила тяжело, все время болела, страшно осунулась и подурнела. На самом деле, - уже позднее Иштар-умми сказали – у нее когда-то умерло трое детей, и значит, эта беременность была восьмой.

Воспоминание о матери вернуло ее в детство, где чистым светом сияла любовь, и не было ни слез, ни потерь. Сара шла, склонив голову. Она тоже о чем-то думала. Губы ее иногда шевелились, точно женщина шептала молитвы. Но, делиться своими мыслями с госпожой она не собиралась.

Близилась главная улица квартала. Гул сотен голосов приближался, точно хор неприкаянных душ.  Кричали животные, торговцы во все горло расхваливали свой товар, остервенело торговались с покупателями. Повсюду сновали рабы с тюками, чьи обнаженные тела пекло солнце. За тростниковой стеной слышался стук молотка каменотеса.

В разных направлениях ездили повозки: богатых горожан, украшенные дорогими тканями, что подчеркивали значимость хозяина и создавали тень; ремесленников и бедных людей, которые зачем-то двигались целыми семьями с голодными кричащими детьми и худыми женами.

Торговцы готовой снедью тащили за собой тележки и, если удавалось, занимали место в какой-нибудь нише и раскладывали свой товар. Вкусно пахло жареной тыквой, вареной чечевицей и бобами. За мелкую монету можно было купить фиников, гранатов, холодной воды и пальмового вина. Нередко обедающие располагались здесь же, на тротуаре, в жидкой тени, падающей от стен.

Ближе к центру в толпе все чаще стали мелькать расшитые золотом одеяния жрецов. С лязгом проходили отряды пехотинцев в металлических жилетах и поножах, с короткими мечами и луками. Лес копий, похожий на обугленные пальмовые стволы, поднимался над бронзовыми шлемами, на которых кипели солнечные блики. 

Гигантский массив “Дома основания небес и земли” – Этеменанки – приближался с каждым шагом, восхищая своим великолепием. Вавилонская башня возвышалась над городом, отмечая центр мира, высоко в небо вознеся храм Мардука, верховного божества, для которого здесь поставили золотое ложе и стол.

Великий зиккурат, построенный еще во времена Хаммурапи, постепенно обваливался и разрушался. Время безжалостно. Для человека оно течет в одной плоскости, для башни – в другой. Но столетия наложили и на нее свою печать.

Перестраивать Этеменанки начал Набопаласар, царь-завоеватель, победивший Ассирию и сравнявший с землей Ниневию, столицу вражеского царства близ Тигра. Но скорая смерть помешала увидеть ему свое дело завершенным.

Сын его, Навуходоносор, достроил Этеменанки до конца, и гордо вознесла она свою главу.

С южной стороны башни поднималась широкая лестница до второго уровня, по которой восходили счастливые жрецы. А далее она обвивала зиккурат, как шелковый пояс, стремясь к храму, голубому, подобно утру.

Великий зиккурат отделяла от города высокая стена, и на территорию входили лишь немногие. Близ башни располагалась Эсагила – главный храм Мардука.

Перед воротами храма раскинулся главный базар Вавилона. Здесь царило оживление, можно было оглохнуть от шума, от смешения речи, ослепнуть от пестроты красок и мелькания людей. Купцы всех стран мира стекались к этому месту. Каждый день в Вавилон приходили караваны, и прекраснейший город верхнего мира богател день ото дня.

Базарная площадь пестрела от матерчатых  навесов торговцев пряностями, различными продуктами и маслами. Иноземные купцы охотно покупали зерно, муку, финики, кунжутное масло, сушеную рыбу. Пестрые ткани Вавилона и высокого качества керамика находили хороший сбыт. Здесь же драгоценные украшения, благовония, мази, цилиндрические печати из полудрагоценных камней, распространенные по всему миру, вплоть до Греции, меняли на лес, камень и металлы.

В Вавилоне отдавали предпочтение кедру, привезенному из Ливана,  цена его была высока. Архитекторам и скульпторам был необходим камень, и Вавилон покупал мрамор, диорит, базальт, драгоценные камни. Все эти сделки совершались здесь, у врат священной Эсагилы. Сюда привозили рабов, выстраивая для показа, расхваливая их положительные качества, умалчивая о недостатках. Здесь лились потоком слезы, деньги, смех и веселье.

Уличные поэты, которым, порой, не на что было купить себе еды, декламировали здесь свои стихи, бродячие труппы показывали театральные представления, шныряли воры и нищие, публичные женщины с непокрытой головой и распущенными по плечам волосами, предлагали заезжим купцам свою краткую любовь. Таков был этот базар, и сюда пришли молодая госпожа Иштар-умми и ее верная рабыня.

Сара не спускала глаз с девушки. Поведение ее казалось  женщине странным. Смутная улыбка блуждала по ее лицу, даже полупрозрачное покрывало не могло этого скрыть. Лучились глаза, взгляд был направлен будто бы внутрь, в собственный океан просыпающейся чувственности, которую еще не успели обуздать ни законы, ни поведенческие правила.

А то, вдруг Иштар-умми начинала озираться, шарить глазами, выхватывая лица из толпы, словно искала кого-то. О да, Сара отлично понимала девушку! В семнадцать лет хочется быть непохожей на других, лучше, красивее. А, поскольку, собственная красота еще не осознана до конца, еще маячит где-то вдали время полного расцвета, смутные, неясные догадки заставляют просыпаться среди ночи, замирать, прислушиваясь к тихому стону чувственности, останавливаться посреди тротуара на бегу.

Если нет уверенности в себе, подтверждение своей привлекательности приходится искать в чужих взглядах. Иштар-умми хотелось, чтобы мужчины при виде ее замирали, а женщины завидовали. Ах, ну какая девушка не мечтает об этом!

Саре нравилось смотреть на нее. Иштар-умми была привлекательна, могла, когда это выгодно, обуздать свои часто меняющиеся настроения, быть просто милым ребенком. А эта открытая улыбка так шла ей!

Сара попала в эту семью, когда девочке не было и года, и Иштар-умми росла на ее глазах. Не имея своих детей, еврейка была искренне к ней привязана, заботилась о ней, как о родной дочери.

Иштар-умми была третьим ребенком. Она родилась очень слабой и болезненной, и врачеватели твердили в один голос, что девочка не выживет. Но, она выжила и стала расти и хорошеть, а вот ее матери, действительно, пришлось нелегко.

Едва родив второго ребенка, она вновь зачала, еще не успев до конца оправиться от тяжелых родов. Но, вскоре младенец умер, и женщина, не доносив плод, преждевременно освободилась от бремени.

Вскоре в их доме появилась молодая рабыня, еврейка Сара. Она-то и поставила на ноги крохотную Иштар-умми. И вот теперь она невеста. Ее отец, Сумукан-иддин,  влиятельный человек, сосватал ее в дом государственного судьи, сын которого готовился к дворцовой службе.

Сара радовалась за молодую госпожу, но, было нечто, что пугало ее. Иштар-умми вдруг начала говорить о любви, высказывала вслух свои желания, надежды. О, Сара знала ее характер. Непокорный ребенок. А, если она и в самом деле кого-то полюбит, уже, будучи замужней женщиной? Ведь она пойдет против мужа, семьи, общества, не побоится судей.
А закон к неверным женам ох как суров… Что же будет, думала Сара, что же будет дальше?