ЖЕЛУДЬ
1
… Развалины Корабля поражали размерами. Даже, пожалуй, производили впечатление большее, нежели живой, действующий космический Скиталец.
Мы любили играть в его ветвях-щупальцах. Пользовались, легко отделяемой, био-обшивкой – прекрасное топливо для костров. И, с некоторой опаской, но с неутолимым любопытством предпринимали путешествия к эпицентру взрыва. Когда-то давно Корабль разорвало на три неравные части. Словно тысячелетний дуб от удара молнии, он развалился, выгорая. Величественное и трагическое зрелище.
Но ходить к эпицентру было, если не опасно, то, во всяком случае, непросто. Следовало по мелким направляющим, не проникая внутрь конструкций, пройти почти треть длины. Не забывайте, что отполированная ветром, дождём и снегом, лишённая био-обшивки, поверхность направляющих была скользкой, как намокшее, ошкуренное бревно - раз уж мы сравниваем Корабль с деревом.
Потом начинались светвления. Или, если хотите, разветвления. Направляющие соединялись попарно. Дальше - ещё и по два, и по три, а то и по четыре. Всё, действительно, напоминало структуру мощного дерева с богатой кроной. Здесь, на светвлениях, главное неудобство представляли остатки био-обшивки. Пересохшие, растрескавшиеся наросты легко отделялись от Основного Тела. Не имея определённой сноровки, нечего было и думать продвигаться дальше...
Правда, с каждым годом, участков с сохранившейся обшивкой становилось всё меньше. Не только мы – дети, но и многие взрослые из нашей деревни не гнушались поживиться, чем можно у останков Корабля. Представители Космофлота, конечно же, поснимали уцелевшее мало-мальски пригодное оборудование. Но, и спустя лет восемь после катастрофы из руин можно было выудить немало интересного.
Все эти восемь лет наши деревенские были на уездном рынке самыми ценимыми поставщиками корабельной рухляди – всяких там чипов, плат, да и просто гаек с болтами и без. А некоторые, вроде Никоса и Ламбадоса, возили свои находки в Область. И даже пару раз в Столицу.
Никос - честный копатель. Он рыл сам. Изредка звал на помощь младшего брата Зорика. Или, если нужно было поднимать тяжести, кузена Штанна.
А Ломбадосу палец в рот не клади. Как только он усёк, что мы, малышня - тогда ещё лет по шесть-восемь, можем заползать куда угодно, тут же обложил нас данью. И каждый день, когда над Кораблём не висел салатовый туман, мы, гуляя по развалинам, должны были приносить ему свои находки. Какие-то Ламбадос браковал. Что-то, разумеется, самое ценное, забирал себе. Иногда платил. Иногда менял на конфеты. И частенько поколачивал нерадивых. Даже девочек.
Мой ровесник и одноклассник, младший брат Никоса - Зорик не водился с нашей компанией. Но, с каких-то пор, я с ним сдружился и узнал много нового о Корабле. А так же поделился с Зориком секретами своих поисков. И когда брата Зорика – Никоса, загребли в армию, его бизнес перешёл в наши руки. Кузен Штанн не в счёт, он слабоумный. Но свою пользу Штанн приносил. Мы же исправно делились с ним выручкой.
Мужики – так мы называли деревенских копателей, тогда как сами себя гордо именовали – Следователи, боясь быть обманутыми в Уезде или тем же прощелыгой Ламбадосом, потянулись к нам, предлагая наиболее интересный, а порой и непонятный товар. До Столицы отправиться мы ещё не отважились. Но областные барыги уже хорошо знали нас. И не торговались. Наш товар был вне конкуренции. Только по пятнадцати исполнилось, а нас уважительно именовали Зорк и Колан, как взрослых. И в уездном борделе мы уже пару раз побывали. И теперь, после каждой сделки могли в баре, перемигнувшись, небрежно бросить через плечо, что-то типа: «Давно не навещал крошку Дизи». И никто не посмел бы осклабиться в презрительной насмешке. Взрослые парни! У каждого лежал симпатичный счёт в банке. А наши матери не снисходительно, всерьёз, величали нас «кормильцами».
…. Светвления, многократно соединяясь, неуклонно выводили вас к Основному Телу. Здесь бронебойная био-обшивка ещё прочно держалась на бортах. Особенно снизу, куда не доставали дожди и солнечные лучи. И служила питательным слоем для проросших повсюду побегов малины, черёмухи и особо жгучей крапивы. С годами путешествия к эпицентру усложнялись. Приходилось надевать шипованную обувь и брать с собой специальные ножи, типа «мачете», чтобы двигаться «верхами». Это было всё равно быстрее, чем пробираться по разодранным, искорёженным внутренностям. Да, и начало салатового тумана можно было сразу заметить, и повернуть назад....
Из-за этого тумана, между прочим, остов погибшего корабля и деревню, на краю которой он обрушился, сделали Карантинной Зоной. Деревенским толком не объясняли. А если и объясняли, то никто ничего не понял –продолжали жить, как жили. Три только девахи покинули деревню. Но так было всегда – девки в самом соку ехали в город искать женихов. Остальным ехать было некуда и незачем. Ветераны, читай, калеки бесконечной, непонятной Войны. Бабы, привыкшие к их уродствам, и радующиеся, чуть не до гордости, инвалидским пенсиям. Благо, дети рождались нормальные и здоровые. Кроме кузена Штанна не было дурачков. Много детей. В каждой семье по семь-десять сорванцов. А мальчишки только подрастали – тут же, как из-под земли, возникали вербовщики. И Война получала новые дрова для своей безумной топки.
Так что, - был ли туман над кораблём, не было – деревенским без разницы. Но остерегались – пёс знает, чего ждать…
… А ещё, и это главное, только «верхами» можно было вплотную подойти к эпицентру. Сколько себя помню, это место всегда производило на меня, как принято говорить, неизгладимое впечатление. Продираясь сквозь буйные поросли кустарника и крапивы, год за годом захватывающие всё большие пространства, в какой-то момент вы неизбежно оказывались на краю чёрной, выжженной чаши. И, сколько охватывал глаз, везде проблескивал антрацит спаянных, спрессованных поверхностей. Кое-где, чудом сохранившиеся, островки Тела прорастали зеленью. Дальше можно было видеть ещё две обугленные туши разорванного Корабля.
Здесь следовало найти на рубеже уцелевшей поверхности «дупло» и спуститься внутрь. Потому что двигаться по оплавленной черноте было неприятно и опасно. Пока были мальцами, из-за нашего малого веса, всё ещё сходило с рук. Но, после гибели десятилетнего Мизуса, мы перестали рисковать. Собственно, найти что-то ценное на «выжженке» невозможно. А Мизус…- просто шёл-шёл и провалился – как в торфянике, когда нижний слой выгорел, а верхняя шкурка не выдержала давления тела. Пацан так закричал, что у меня внутренности от ужаса свело! И то! Когда мы его вытащили, со всеми предосторожностями, сразу поняли – не жилец. Потому что там, под чёрной кожурой «выжженки», была не пустота, а какая-то остекленевшая структура, которая пропустила нижнюю часть тела малыша Мизуса, словно через мясорубку. Мы не успели дотащить то, что осталось, даже до светвлений, он умер. Я бесчувственно уставился в его глаза. Я видел, как медленно угасал блеск. Пока вдруг не понял - это исчезала влага. Испарялась. И мёртвые, сухие очи Мизуса стали первой зарубкой на теле моего взросления.
После этого на смертоносную оплавленность «выжженки» я ни ногой. Но, смотреть – смотрел. Меня притягивало необъяснимым магнитом. И пока остальные искатели рыскали в поисках проходов внутрь, я стоя на краю, представлял, как это всё произошло.
Огромный космический Скиталец ТЕХ.
Вот тоже тема - ТЕ! Наверное, в Верхах знают что-нибудь поболее нас, деревенских. Мои же сведения ограничены скудной информацией из бабских сплетен, из пьяной мужицкой трепли о Войне и баек Ламбадоса. Все мои знания о ТЕХ можно уместить в три ёмких слова: ФИГ ЗНАЕТ КТО. Потому что, всё, что о них говорилось, можно предварять маленькой, гаденькой приставочкой - «вроде». Они вроде люди. Вроде в Войне не участвуют. Космические экстремалы или наблюдатели, вроде… И корабли у них вроде биологических роботов…
Почему я и навострил уши, когда однажды – мы уже тогда работали с Зориком – Ламбадос, по-пьяной лавочке, похвалился, что добыл из внутренностей Корабля два яйца(!), из которых можно было высидеть маленькие био-корабли ТЕХ.
- И куда ты их дел? – Простодушно поинтересовался Штанн.
- Помнишь, мы с кузеном твоим Никосом мотались в Маскву? Ну, так вот… - Пьяно покрутил руками Ламбадос. - Продал…
- Я бы ни за что не продал. – Мечтательно сказал Зорик. – Я бы дождался, когда корабль вырастет и фь-ю-ють!...
- Во-во, и брат твой Никос говорил: «Дождёмся, вырастим, улетим…» - Заплетающимся языком бормотал Ламбадос. - Такие «бабки» светили, а он… Романтик…
- Что-что? – Заинтересовался Зорик.
Штанн встряхнул засыпающего Ламбадоса.
- Ну-у, пришлось к нему вербовщиков приставить, - неуправляемым языком ворочал прощелыга, - он же на всех углах кричал: «Улетим, улетим!»… Ну-у, вот теперь … летает…
Зорик ничего не сказал. Но серые глаза его налились свинцовой тяжестью. Зато Штанн, который за всю жизнь две мысли воедино связать не мог, вдруг произнёс осмысленно и разумно:
- Помню. Яйца-то те – Никос нашёл. Я помогал их тащить – тяжёлые…
- Ты что! Ты что! – Возмущённо задёргался Ламбадос.
Но Штанн небрежно выдвинул левую руку вперёд – он левша - и богатырский кулак проводил Ламбадоса в глубокий аут. Мы выпили ещё по кружечке. Ламбадос, очнувшись, поспешил уползти. А я, отозвав Штанна в сторонку, попросил описать те «яйца», что он когда-то помогал тащить Никосу.
- Ну, такие… - Штанн выпучил глаза, оттопырил нижнюю губу и развёл руки, словно пытался обнять двухмесячного поросёнка. – Жёлтые, вытянутые как дыня, и вот тут, на макушке – пимпочка, что твоя вязаная шапка…
- Как у жёлудя? – Уточнил я.
- Ага. Похоже. Только большой жёлудь. Не-ет…, для жёлудя очень большой… - Продолжал дурачок.
Я назвал его «Жёлудь». Мне тогда едва только исполнилось двенадцать. И особой мощью я не отличался. Вытащить штуковину из переплетений сплавленных конструкций мне было не под силу. Я хорошо ориентировался в географии развалин. Поэтому, заметив место, где была моя находка, замаскировал «дупло» кусками био-обшивки. И на
следующий день отправился туда с инструментами. На всякий случай, никому про «Жёлудь» не обмолвился. Но и с инструментами у меня не сильно-то получилось. Блестящий золотым цветом, овальный предмет в шапочке «макраме» безнадёжно застрял в стекловидной и крепкой, как сталь, структуре оплавленных взрывом конструкций.
Я прикинул, и понял, что место, где лежит «Жёлудь» находится под «выжженкой». Но, именно там, где торчит на чёрной поверхности меленький островок уцелевшей плоти Корабля. Он обильно зарос кустами малины. Всё лето пчёлы, звенящим потоком устремлялись к нему и обратно, создавая две пунктирные, зудящие параллели.
Для Ламбадоса я по-прежнему таскал всякую дребедень. Но про «Жёлудь» предпочёл умолчать. Зимой сильно заболел и в горячке, в кровавых пузырях бреда постоянно мне являлся золотой бок и пупырышки «вязаной шапочки». «Жёлудь» владел моими мыслями. Зимой мало кто ходил к Кораблю. Но по весне туда таскались все кому не лень. Весенними потоками открывались новые «дупла», через которые можно было попасть внутрь. Ламбадос все новые ходы стал помечать белой краской и объявил их, чуть ли не своей вотчиной. По-крайней мере, если он ловил кого-то у своих меток – туго бедняге приходилось. В то лето я и сдружился с Зориком. Вместе мы повели тихую войну с Ламбадосом. Свои лазы стали метить зелёным цветом, оставшимся от покраски моего дома.
И в первую очередь я пометил «дупло», ведущее к «Жёлудю». Но затем испугался, что это станет приманкой и, прежде всего, для того же Ламбадоса. Соскрёб метку. Замерив диаметр лаза, не поленился сделать чурбак из «ветвей» направляющего – уже хрупкого и легко поддающегося ножовке. Этим чурбаком, как пробкой, я закрыл «дупло». Получилось на удивление удачно. Вид такой, словно давно спилен отросток. Если не знать, что к чему – ни за что не догадаться! Зорику про свой секрет я почему-то не сказал. Мне казалось, что между мной и «Жёлудем» установилась некая связь. Пробираться к тому месту, где он лежал, было трудно, поэтому навещал я его нечасто – за лето раз пять-шесть.
А следующим летом мы с Зориком уже были партнёрами. И снова я утаивал свой секрет, даже не пытаясь объяснить себе причину. И, если после первой зимы я не заметил никаких перемен, то следующей весной мне показалось, что «Жёлудь» прибавил в размерах. Ещё через год я понял окончательно – он растёт!
И тут эти пьяные откровения Ламбадоса! Продать «Жёлудь», то есть яйцо, у меня и в мыслях не было. Но, и что с ним делать я не знал совершенно. Спрашивать у кого-то? Боже упаси! Оставить всё как есть – вот путь, который я избрал.
Но все истории, рано или поздно, имеют продолжение. И в один прекрасный момент до моего «Жёлудя» добрались. Это неудивительно. Удивительно другое – ЧТО я в этот момент почувствовал!
Обедал дома в окружении братьев и сестёр. Матушка мне, как старшему, подлила вдругоряд добавки. Папашка, приняв ежедневную дозу, уже свалился на лавку у стены. Малая орала в наследственной люльке, за занавеской. И вдруг меня пронзил невероятный сигнал. Я, как сидел во главе стола, так и взвился над табуретом. На миг завис под потолицей и тут же рухнул обратно на задницу. Семь братьев, как по команде, выронили ложки. А сестрица взвизгнула так, что вмиг замолкла малая за занавеской. Матушка в сердцах помянула Антихриста. А Папанька как спал, так и спал.
Словно раскалённые клещи охватили виски. И, когда темнота в глазах рассеялась, я узрел мираж – мой «Жёлудь». Свободный и парящий в пустоте. Видение длилось какое-то мгновение. Потом я вновь различил удивлённые, заинтересованные лица братьев, сестры и Матушки. И понял, куда мне нужно бежать. Немедленно!
Кровь пульсировала в жилах. В горле – ковровые дорожки из наждачки. Ноги от бессилия виновато подгибались, когда я бежал по направляющим к светвлениям и далее - к Основному Телу. Не подумайте, что это было легко! Лил дождь. Не ливень. Холодный, нудный. Такой не характерный для июля, то усиливающийся, то сходящий на нет, дождь. Всё на мне намокло. Голые руки горели от холода. Шиповки, в которых мы приноровились гулять по развалинам, то и дело срывались с осклизлой поверхности. Так что я чудом добежал до заветного «дупла». Чурбачок, вынутый из дыры, аккуратно лежал рядом. «Только не Ламбадос!»- Взмолился я отчего-то. И, не переводя дыхания, ринулся внутрь.
- Я его не трогал! Я не трогал твой Жёлудь! – Испуганным голосом закричал верзила, на которого я навалился сзади, заворачивая ему руку.
- Штанн!?
- Жёлудь. Твой, твой Жёлудь… - Как заведённый повторял дурачок. Я даже испугался, что у него сейчас начнётся припадок. Отпустил его и жестами маячил, что всё нормально. А сам ошарашено слушал и ушам своим не верил.
- Он, Он сам сказал, что Он твой! Ты дал Ему имя. И Он сказал, - значит, Он твой, – дурачок бормотал безостановочно, – сказал, что ты за Ним ухаживаешь. Сказал, что Он боится Ламбадоса. Я тоже не люблю Ламбадоса. Тогда Он сказал, что не боится меня…
- Постой! Послушай, Штанн, ты что же – можешь с Ним говорить?
- Вот здесь, - ответил Штанн, показав пальцем на свою голову, - здесь, внутри…
Я понимал, - у дурачка, как у пьяного, что на уме – то и на языке. Теперь вся деревня будет знать про «Жёлудь». Мне показалось, - нечто удивительное безвозвратно покидает меня. Стало обидно и больно в груди. Тело словно лопалось. Его распирало. Кожа чесалась, и казалось, сейчас расколется на мне.
- Слышишь? – Сказал Штанн, предостерегающе подняв палец. – Он хочет родиться…
- Что?
- Он хочет, чтобы Его кожура сломалась – Ему пора выйти. Твой Жёлудь так говорит. – Пояснил Штанн, на маску моего изумления.
Я загипнотизировано двинулся к «Жёлудю». Он всё ещё крепко сидел в плену конструкций. Я нежно прикоснулся к золотому боку. Провёл рукой по гладкой поверхности. Ощутил под ладонью пупырышки «макраме». И вдруг почувствовал,- «шапочка» легко отделилась от продолговатого тела и упала к моим ногам. Я машинально поднял её. Она была лёгкая, словно папье-маше, и состояла из сот, которые снаружи выглядели массивными пупырышками. Похоже, раньше они были чем-то наполнены, а теперь пусты, как старое осиное гнездо.
Пока я разглядывал «шапочку», богатырь Штанн подошёл к моему «Жёлудю» и, слегка повернув Его на себя, просто и без усилий вынул жёлтое тело из конструкций, которые я не мог устранить почти три года!
- Осторожно, Штанн! – Крикнул было я.
От боли потемнело в глазах. Словно голова раскололась как орех. Я ощутил-услышал тихий треск и мысленно приготовился, что сейчас у меня потекут мозги. Но, с удивлением вдруг почувствовал лёгкость! И радость преисполнила меня! Боль растворилась как облако спрея. Я увидел, что на овальном теле «Жёлудя» в ручищах Штанна, образовалась большая трещина. Золотая кожура разошлась, и под ней нежно засветилось фисташкового цвета тельце – или, что это было?
И я понял, что тоже «слышу» «Жёлудь». Потому что во мне возникла потребность выбраться из дупла, спуститься с веток Корабля к самой земле – прямо в дебри крапивы, лопуха и черёмухи, и вгрызться зубами в мягкую, влажную, жирную почву.
- Он хочет, чтобы его похоронили. – Сказал Штанн.
- Нет, Штанн. Он хочет, чтобы его посадили в землю.
- Твой Жёлудь.
- Мой «Жёлудь».
До осени я жил как на иголках. Чуть выдавалась минутка, сложными путями, стараясь не натаптывать дорожку, пробирался к месту, где рос мой «Жёлудь». И ещё старался не спускать глаз с дурачка Штанна. Бизнес подзапустил –боялся отлучаться надолго. Все эти поездки, раньше приносившие мне столько удовольствия, вдруг сделались невыносимыми из-за разлуки с «Жёлудем»! На моё счастье, брат Лавр, который младше меня всего-то на десять месяцев, энергично подключился к делам. Вместе с младшим братом Зорика взял на себя почти все заботы, связанные с поездками в Уезд и Область. Мы с Зориком тем временем больше стали бывать на развалинах и сильно потеснили Ламбадоса в его притязаниях.
А «Жёлудь» рос. Как только мы со Штанном опустили его в землю и присыпали чернозёмом, фисташковая макушка тут же показалась над поверхностью. Она пульсировала, как темечко новорождённого младенца! Штанн, склонился к ней и, обливаясь слезами, поцеловал. Я, конечно, был далёк от такого чувствоизъявления, но смутные ощущения близости, взволновали и меня.
К осени «Жёлудь» был уже на голову выше Штанна и толще сорокаведёрной бочки. Он торчал среди зарослей словно гигантская свечка ростка спаржи, или, механический карандаш – тот, у которого могут раскрываться щупальца во все стороны. Но карандаш пока ещё закрытый. Под линяло-фисташковой кожуркой чувствовались настойчивые течения –как, если бы, он качал земной сок электронасосом.
Точно будущий папашка у живота беременной жены, я часами сидел, прислонившись ухом к стволу. И силился разобраться в мысле-образах, которые получал от него. Не всегда это удавалось. Но одну мысль, которую он настойчиво предлагал мне, всё же разгадал стопроцентно. Учиться!
Ещё до начала учебного года я засел за математику. Поскольку раньше во мне этой блажи, в смысле тяги к знаниям, не наблюдалось – пришлось за всё браться с самого начала. С таблицы умножения. Я тырил у братьев учебники. Благо, все мы были погодками. Тащил их своими хитроумными тропами к «Жёлудю» и там зачитывался. Словно это не нудные школьные задачники были, а фантастические рассказы Пюкко!
В сентябре случился первый облом. «Тригонометрию», «Высшую математику» для ВУЗов, «Астрономию» я ещё нарыл в школьной библиотеке, но «Астрофизика», «Начальная навигация» и «Внепространственная табуляция Голового» оказались самой недосягаемой вещью на свете. В Уезде не было. В Области удалось купить только «Навигацию» и то без карт. Вся надежда оставалась на Маскву.
И тут удача! Прибегает запыхавшийся Зорк, вываливает на стол три вёс-платы! Три «гипер-мамы»!! Вот это да!!!
- Всё, - говорит, - надо лететь в Маскву.
Надо-то надо. А куда там сунешься? Был бы Никос. А так – идти на поклон к Ламбадосу? …Делать нечего, пошли.
- А я, - говорит Ламбадос, - с вами поеду.
Вот не было печали!
- Договорились.
Заправили по полной драндулёты. Бутерброды в сумки побросали. Кое-какие вещицы из развалин мужики ещё подкинули. И полетели.
В Маскве Ламбадос, к его чести, выпендриваться не стал. Добросовестно свёл с кем надо. Вёс-платы мы выгодно пристроили. Полдня бегали подарки искали – родни, почитай, у каждого деревня. Под эту байку про подарки, я успел и дисками с нужными учебниками затариться. И сверх того «Психологию одиночных и групповых полётов» взял, «Медицинский справочник» и «Ксено-биологию».
Вечером, на подлёте к деревне увидели, что над развалинами стоит густой салатовый туман. У меня чуть слёзы из глаз не брызнули –так хотелось тот час же бежать к «Жёлудю», похвастаться покупками. Вечер просидел с осчастливленной подарками ребятнёй дома. Утром в школу не пошёл. Невмоготу было. Туман рассеялся. Я вприпрыжку побежал к «Жёлудю».
Вот чуяло сердце! Ещё на подходе к Основному Телу Корабля, я услышал подозрительные звуки. Чем ближе я продвигался, тем отчётливее различал завывания. Слов я не разбирал. Но внутри всё узлом завязалось от ожидания неприятности. В какое-то мгновение обратил внимание, что начинаю ставить ноги в такт ритмическому звучанию голоса. А ещё через секунду до меня дошёл смысл произносимого. Я сверзился с Тела, кубарем пролетел через осеннюю красоту черёмух, чрез крапивный сухостой и выкатился к своему любимцу. Под «Жёлудем», раскрыв на коленях старую, бумажную книгу, сидел двадцатилетний верзила Штанн, и, нараспев завывая, декламировал:
У Лукоморья дуб зелёный
Златая цепь на дубе том,
И днём и ночь кот учёный
Всё ходит по цепи кругом…
- Штанн! Скотина ты этакая! Ты же никогда читать не умел!
- Твой Жёлудь научил. Он стихи любит…
Как только выпал первый снег, я и Штанну строго-настрого заказал, и сам прекратил ходить к «Жёлудю». Но связь с ним теперь ощущал непрерывно. Сперва я (он) мёрз, но потом адаптировался – кожица потемнела, загрубела. И мне(ему) стало комфортно – снега намело в ту зиму немерянно! Проблем особых не было. Кроме того проклятого дятла, который в начале декабря долбанул меня (его) в затылок. Но одного раза было достаточно, потому что моя (наша) реакция была столь яростной, - как дятел жив остался – ума не приложу! Разряд электрического тока, сгенерированный «Жёлудем», навсегда отшиб у незадачливой птицы желание долбить наш зелёный ствол.
А под Рождество вернулся брат Зорика - Никос. Два года в Космофлоте до неузнаваемости преобразили его внешность, На голове от прежнего Никоса остался только цвет его глаз, да и тот подёрнулся свинцовой патиной. Но – «руки, ноги целы – уже хорошо» - говорили бабы. Приехал Никос не один. С невестой. На наших деревенских совсем не походила. Больно тоща. И одета как солдат. И волос не было. Не как у Никоса – не красная обожженная лысина, конечно. А короткий такой ёжик неестественно-белого цвета. Да и по-русски не говорила почти – хранцузская девка-то оказалась. Всей деревней бегали смотреть. И не по разу. А чё зимой делать ещё?
- Чем заниматься думаешь, брат? – Ревниво спросил Зорик на какой-то гулянке.
Я вытянулся в струну, ожидая ответа. Всё ж, как-никак, его бизнес сейчас при нас был.
- Поживём – увидим, брат. – Уклончиво ответил Никос.
А сам на другой день зашёл ко мне домой. Ко мне, пацану! Как к равному.
- Учится, - говорит, - надо. Сказали, у тебя учебники хорошие есть.
- Какие? – Я смутился от неожиданности. – Кто сказал?!
- «Навигация»? Карты есть?
- Есть.… На Флот вернёшься? – Полюбопытствовал я, отгружая ему диски.
- Поживём – увидим…
За зиму он перечитал, всё, что у меня имелось. В школе я не очень-то афишировал свои познания. А распирало же с кем-то поделиться. На этом с Никосом и сошлись. И с девчонкой его – Ликой, тоже подружились. Даром, что хранцуженка, а водочки примет –девка, как девка! Но ни с Никосом, ни с его подружкой я ни разу не обмолвился про «Жёлудь». Хотя разговор о яйцах заходил. И Ламбадосу, по случаю дел стародавних, Никос люлей навесил на «23февраля». А всё как-то не случилось. В развалины вместе похаживали. И Зорик с нами ходил. И хранцузска. А в марте Никос с невестой вдруг укатили в Маскву. Зорик их проводил, вернулся и сказал, что там они и остались.
- Как считаешь, - спросил задумчиво Зорик, когда вечером мы сидели компанией у кого-то на празднике, - вот почему зимой салатового тумана не бывает?
Я пожал плечами и тоже задумался. Дурачок Штанн вдруг оторвался от глазения в окно и сказал:
- Зимой пчёл нет.
- Дурак! – Привычно бросил Зорик.
- Что? Подожди, Зорк! Что ты хочешь сказать, Штанн?
- Пчёлы зимой спят.
- А причём здесь пчёлы? – Удивились все.
- Они салатовый туман на лапках носят…
- Ну-у, пошла писать губерния! – Зорк снова принялся за бражку.
- И что? – Не отставал я от Штанна.
- Мечты опыляют… - Простодушно ответил дурачок.
Все засмеялись.
Я пил брагу, и перед глазами у меня вставали картинки «выжженки» .И в голову приходили все фантазии, которые посещали меня там, на границе сгоревшей и уцелевшей плоти Корабля. Я стряхнул наваждение – этак можно до такого докатиться с размышлениями, что ого-го! Скажем, что я отец «Жёлудя»? Или мать? О, как! И мечта моя «опылённая» ждёт не дождётся, когда сойдёт снег…
И как ни долго мы ждали, а всё же наступил день, когда я решил, что пора. Пора уже навестить «Жёлудь». Черные кучи снега ещё таились под развалившимися частями Корабля, но апрельское солнце так рьяно делало свою работу, что сугробы испарялись прямо на глазах. Стараясь держаться степенно, я двигался по направляющим, через многократные светвления к Основному Телу. Ветерок, раздувая полы фуфайки, студил разгорячённое тело и наполнял необъяснимым блаженством всё естество. И прежде чем спуститься вниз, к земле и к «своему детищу» - как я его в шутку стал называть, я задержался на границе «выжженки». Привычно окинул взглядом окрестности.
…Комок встал у меня в горле. Тут и там – между стволами направляющих, по сторонам разорванных частей Основного Тела, на уровне моих глаз я увидел веретенообразные тёмно-фисташковые стволы. Ближе всех торчал мой «Жёлудь». А неподалёку, буквально метрах в пятидесяти - возвышался здоровенный… брат моего «Жёлудя»! А ещё дальше я насчитал штук десять таких …братьев…
Я не знал, что и подумать! Просто тупо развернулся боком к своему «Жёлудю», и решительно двинулся к тому – здоровенному. В душе образовалась какая-то энергия, которая гнала меня вперёд, сжимала кулаки и неистовой дрожью сотрясала всё тело – от макушки до пят.
Спрыгнув с развалин на землю, меся шиповками чернозём, я бульдозером вывалился к этому вызывающему гиганту.
- Ну, привет! – Услышал я знакомый голос.
Из-за зелёного ствола вышел… Никос. Собственной персоной! В лётном комбинезоне и жёлтой бейсболке на терракотовой лысине. В точно такой же экипировке, вслед за Никосом, навстречу мне, протягивая руку, вышла Лика:
- При-ивьет! – Нараспев произнесла она.
- Как тебе наш «Порцелино»? - Поинтересовался Никос, гордо окидывая взглядом свой…корабль.
Ведь это был корабль?! Ну, конечно же, а что же ещё?!
- Что значит «Порцелино»? – Чувствуя себя идиотом, вяло поинтересовался я.
- Поросёночек. Это по-итальянски. Чё-то, сдуру назвал, так и пристало. А твой я видел. «Жёлудь», да? Красивый. И имя красивое.
- И очень поэт! – Добавила Лика, - Любить стихи и хранцуски поесия…
- Это его Штанн пристрастил. – Всё что мог ответить я охрипшим голосом.
Эскадра насчитывала одиннадцать кораблей.
- Хорошее число. - Подвёл итоги Никос. - Ламбадоса с его «Золотым Хряком» я бы, конечно, не брал. Но ничего не поделаешь – он всё-таки вырастил первоклассный корабль. И Межгалактические правила внутренней торговли знает лучше всех.
На том и порешили. Старт наметили на осень. Кораблям было поручено заниматься закачкой топлива и формированием запасов продуктов. Ответственным био-механиком назначили Зорка. С некоторым чувством обиды на недоверие друга, разглядывал я его «Малой», хотя прекрасно понимал, что сам поступал точно так же. И абсолютно как все. Как все мечтатели нашей деревни.
Ещё больший тык я получил, узнав, что мой младший брат Лавр тоже вырастил «Мячик». И девчонка Маруська, которая мне уже год как нравилась, собралась лететь на своём «Зайке».
В общем-то, почти вся наша команда следователей обзавелась своими детками –
«Златая Хрюша», «Каплун», «Бейсбол», «Штучка».
И ещё один мужик – Федька-дохтур. Его «Дусечка» была так запрятана, что до мая мы не подозревали об её существовании. Дохтур в деревне занимался травничеством и кости вправлял понемножку. Его с ходу определили в медицину.
Единственным человеком, который был посвящён в тайну Эскадры, но не имел корабля, был Штанн. Вопрос, что делать с дурачком решился сам собой, когда в июле на молодых кораблях стали открываться «дупла». На «Жёлуде» их появилось сразу два.
- Это значит, твой корабль может взять двоих. – Перевёл мне Никос, то, что говорила Лика.
Никакая она оказалась не хранцуженка. Она была из ТЕХ! И помогала нам сформировать Эскадру. Благодаря ей, Никос знал многое, что нам было так необходимо. Единогласно его избрали Командором.
Вопрос лететь или не лететь не стоял. Куда и почему – тоже. Мы были молоды, полны сил и надежд. И шанс взамен тихой, пьяной, скучной жизни в деревне, не хотел упустить никто. Кем станем, что будем делать там, за пределами орбиты нашей Зэмли, было загадкой за семью печатями.
В последний день августа мы встали по тревоге. Восход солнца был уже не такой ранний, как летом, и обычный холодный туман скрывал деревню. Пахло грибами и дождём. В окно постучали, и голос решительно разрубил сон – мой и Лавра:
- Приказ Командора. Общий сбор с вещами. Срочно!
У нас всё было готово. Нашему следующему младшему - Сонику я вложил в руки
диски с учебниками. Обнялись с Матушкой, поцеловали малышей, похлопали по плечу спящего Папашку, и поспешили к кораблям. По дороге от деревни до Развалин к нам присоединился Штанн и все остальные. Над Старым Кораблём колыхался салатовый туман.
- Хороший знак! – Сказала Анна - третья девушка из нашей команды, считая Лику и Маруську.
Корабли стояли в полной готовности. Толстенный слой био-обшивки, которая почти полностью сгорит в атмосфере, покрывал их сигарообразные тела. Ветви-щупальца, обращённые к небу, плотно прижимались друг к другу, формируя обтекаемую крону. Корни уже обнажились, освободились из земли и пружинно подрагивали от избытка энергии. Только жилистая, как лиана «пуповина» связывала их с планетой, протянувшись из недр каждого корабля куда-то в недосягаемые глубины Матушки-Зэмли.
- Обстоятельства изменились. Приказываю перенести старт, практически, на сейчас.
Я видел лицо Никоса на экране монитора, сидя в удобном кресле в рубке управления «Жёлудя». С малого монитора слева, мне безмятежно улыбался верзила Штанн. «Дупла» задраены. Пусковые установки приведены в полную готовность.
- К деревне, направляется звено бомбардировщиков с намерением бомбить Развалины. В Космофлоте что-то пронюхали про нас. Отдаю приказ: Немедленный Старт!
Руки мои автоматически запустили систему. «Жёлудь» взволнованно задышал.
- Отделилась «пуповина»! - Радостно сообщил Штанн.
И лёгкая тошнота подступила к горлу, словно я валился на драндулёте в воздушную яму.
- Командор! – Раздался голос Ламбадоса. – А как мы прорвёмся через систему Безопасности Зэмли?
- Пройдём. – Уверенно отвечал Никос. – Нам помогут. - Он переглянулся с Ликой. - Нас ждут ДРУЗЬЯ. Эскадра, слушай мою команду: рассредоточиться! Как только закончатся перегрузки, приготовиться к объёдинению! Корабли знают, что делать. Просто доверьтесь им, ребята! До скорого!
- Есть, Командор!!!
2
Мне так хотелось врезать этому болвану… ну, как учили. Он что же, думает,- девушка без паранджи, так и приставать можно?! Какая сволочь!!! Я, между прочим, этот факультет – бортпрограммирование и архивация - выбрала в основном из-за того, что в Околоземке и Внеземфлоте женщинам паранджа не вменяется в обязанность. Моя сестра Дива уже почти десять лет живёт в Маскве. Она тоже оканчивала наш колледж. Но, на мой взгляд, сделала глупость – выбрала наземные службы. Так она, представляете(!) говорит, что без паранджи – этой сетки не лице - уже на улице показаться не может! Ей, видите ли, ужасно неуютно! Ладно бы мартыха какая, а ведь не последняя девка была в нашей деревне. А теперь даже в христианском гетто ходит в неопределённого цвета балахоне – типа платье, и лицо прячет. Так вот – хрен вы от меня дождётесь, чтобы я эту гадость на себя напялила!!! И ты, урод, отойди лучше, пока не поздно тебе род твой антихристов продолжать!
Вот, как вы считаете, Судьба это что? Приезжаешь ты в большой город. Поступаешь в колледж. Там в группе шестнадцать парней и ты одна девчонка – дунька деревенская. Кое-какие деньги у тебя на карточке имеются. Но ты всё равно решаешь подрабатывать – в большом городе столько соблазнов!!! И первое что приходит в голову – «Макдональдс». Школа бизнеса. А там этот урод – тоже мне - учитель этого самого бизнеса!: «АдЭнЭшь, говорит, паранджу, - тогда Я тЭбя уважат буду как жЭнщину». Вот, милый мой, твоё уважение, вот шапочка с каёмочкой, вот фартучек и швабра твоя драная! И пошёл ты!!!
И понеслось – «Пицца Хат» - отвали, козёл! «Кофе-Хаус» - убери лапы!! «Сбарро» - не нравится, когда мордой в макароны, да?! «Ёлки-палки» - слушай, ТЫ, по-русски не пАнимаЭш, нЭт? Щас вмиг научишься!!!
- Ты чего такая грустная, Малаха?
- Опять выперли…
- Откуда на этот раз?
- Из «Му-Му»…
Щуп хороший парень. Присел. Вроде и говорить больше не о чем, а вот сидит рядом и легче становится. У него с высшей математикой проблемы. Срежется на экзамене. Жалко. Хороший парень.
Все думают, раз деревенская – так в Маскву за мужем приехала. Поэтому, лишний раз и рта раскрывать не хочется – чуть интерес проявишь – Ага – хищница, охотница! Вот сидим. Молчим.
- А знаешь что?!
- Что?
- У меня дядька тут в одном месте работает. Недалеко от училища. Там посудомойщики нужны. Я хотел, но сказали, что только девчонку возьмут. Вчера вечером ходил. Может ещё не нашли никого. Попробуешь?
- Попробую.… Извини, с энтузиазмом натужно…
- Я тебя после последней пары провожу. Сама не найдёшь.
- Ладно. Спасибо…
И, вот что это, если не Судьба? Дядька Щупа в белой рубашке и чёрном галстуке, за заваленным бумагами столом, в пропахшей кухней и кладовкой, подсобке, весело посмотрел на меня, и рыжий глаз его сверкнул интересом:
- Откуда-откуда ты, говоришь?
- Из Гневково. Под Смоленском это…
- Слыхал-слыхал.… Это на вас там Космический Скиталец грохнулся?
- Рядом. Только давно это было.
- Да-да! Знавал я ребят оттуда. Гневковские. Такие вещицы занимательные привозили!
Погоди-ка, дай Бог памяти – Ламбадос, Колька, Зорик!!!
Меня обдало горячей волной:
- Колан – это мой старший брат.
- Да ты чо!?
- Покойный.
- Да? Жаль. Хороший парнишка был. Спился?
- Не-е, он давно погиб. Я ещё совсем маленькая была. Они с друзьями и ещё одним моим братом из Старого Корабля построили маленький корабль и хотели лететь, но корабль взорвался на старте. И Ламбадос и Зорк – все там погибли.
- Жаль-жаль. Ну что, приступай к работе.
Дядька Щупа – Пал Горыч тоже мужик очень хороший. Он управляющий в ресторанчике. Я на работу вечером прибегаю – он уже уходит обычно. А однажды дождался меня, позвал к себе в подсобку - в кабинет, как он это называет.
- Пять минуточек, - спрашивает, - у тебя есть? Чайку со мной не выпьешь?
- Есть, - говорю. – Выпью.
А сама думаю: «Ну вот, б…, и тут началось». А уже приработалась, привыкла. Удобно. От колледжа и от дома недалеко.
Пал Горыч увидел мою скисшую физиономию – всё понял. Рассмеялся и говорит:
- Не боись - не боись, Маланька! Старый я к тебе приставать. Кавалеров твоих опасаюсь, опять же.
Это он на Щупа, племянника своего и на Ряшку, нашего однокашника намекает.
– Чай-то пей-пей. Сахар бери. Не стесняйся.
- Я не стесняюсь. Не привычная я с сахаром. Спасибо, Пал Горыч.
- Спросить я чего у тебя хочу, Малаша - От большого корабля возле вашей деревни осталось хоть что-нибудь?
Я задумалась. После взрыва на развалинах, который унёс по подсчётам наших деревенских, десять жизней, от самих руин тоже практически ничего не осталось. «Огонь полыхал несколько дён» - вспоминала Матушка, - «А потом ещё салатовый туман с месяц висел над деревней».
- Нет, вряд ли… - я покачала головой, - Хотя…
- Что?!
- Я когда совсем маленькая была, любила убегать играться в роще. А роща эта – аккурат на том самом месте наросла, где развалины были. Мне-то не особенно интересно было, а всякие непонятные штуки я там иногда находила.
- Например?
- Н-ну, не знаю. Типа большая поляна из металла. Или обломки ржавые. Или куски железа - лохматые, точно корой покрытые.
- А салатовые туманы в вашей местности после этого взрыва ещё бывают.
- Бывают. Но очень редко – раз-два за лето. А то и вовсе нет.
Каждый раз, как туман зависнет окрест, старики деревенские напьются и друг другу пальцами грозят – «ну всё!» Чего всё то? А потом снова нет тумана. И год. И два... Старики на завалинках опять пальцами грозятся – « Нетуть! Ага-сь!»
- Малашка, когда у тебя каникулы начнутся?
- Ну, так в июне сессию сдадим - и каникулы.
- Домой поедешь?
- Не знаю. Не решила ещё. А что?
- Интерес я к вашим местам имею…
- Интерес?!
- Угу. Приборчик – приборчик один меня интересует…
Уж не знаю, что за приборчик на развалинах Корабля мечтал раскопать Пал Горыч, но в Гневково наше на каникулы мы отправились втроём. Не, Горыч не поехал. Вместе со мною в деревню закатились два моих однокурсника Щуп и Ряшка. Щуп таки сдал высшую математику и перешёл на второй курс.
Ну, понятное дело – по деревне волна пошла – Малашка аж двух мужиков из Масквы притащила – все решили, что я смотрины устраиваю. И попёрлись в наш двор как на ВДНХа – достижениями любоваться! Деревня же! Тут же по-простому, прямо при парнях их же и обсуждали. Пуще всех отличилась Бабка Захарьиха. Она когда пришла «за солью», наткнулась в горнице на только что проснувшегося Ряшку, сидящего на лавке в одних трусах. Бесцеремонно уселась на табурете напротив, минут пять в упор рассматривала обалдевшего моего приятеля. Затем встала, стряхнула несуществующие крошки с подола, поклонилась Ряшке и грудным своим громоподобным голосом произнесла, обращаясь ко мне, но так что и во дворе было слыхать:
- Ой, Малаша! Да за кого ж ты идти собралась, девонька. Худущый-та какой – да он же не сегодня – завтра помрёт!!!
Но объяснять деревенским, зачем действительно приехали мои приятели – пустая затея. Да и легенда о смотринах была как нельзя кстати. Мы могли без опаски гулять по окрестностям деревни – это воспринимали как должное – женихаются мол!
Единственный, кто не поверил в байку про женихов, был мой старший брат Соник.
Когда-то у меня было восемь братьев. Самые старшие – Колан и Лавр погибли тогда при взрыве своего корабля. Сонн остался за старшего. И, кроме него, в деревне остался пятый наш брат Удал – после рекрутства он вернулся и подженился на молодой вдове Ладке. Завели они ещё троих ребятишек к Ладкиным двоим – так и живут. О четвёртом брате Лисе мы уже давно известий не получали. А шестой, седьмой и восьмой – заскрёбыш Васенька –все трое живут в Смоленске. У Васеньки пока семьи нет, Кот в прошлом году женился на нашей гневковской и увёз её с собой, а Ясень уже четверых мальчишек растит. Жена его мне, правда, не глянется. Уж сильно вся из себя городская.
А Соник так и остался бобылём. Лет в двенадцать он упал, расшибся – думали насмерть. Ничего, поправился. Но горб стал расти на спине. Только дело не в горбе – мало ли на деревне мужиков службой калеченных – Соников горб по сравнению с ними маргаритка среди лебеды. Всё дело в его характере. Мрачный и замкнутый Сонн на пушечный выстрел никого не подпускал близко к себе. Я наблюдала, как он сам мучается от этого, но ничем помочь ему не могла. С годами горб и мрачность его росли и принимали пугающие размеры. И в первый же вечер, когда гости мои улеглись, Соник приковылял в беседку, где я устроилась на ночь, уселся на край моей постели и, глядя в сторону, пробубнил:
- Знаю, зачем пожаловали. За золотыми яйцами.
- За чем, за чем?! – Мой сон мгновенно улетучился.
Ах, если бы Соник знал хоть на капельку побольше! Слишком мал он ещё был, когда Колан, спеша на свой корабль, вложил ему в руки пакет с дисками. Позднее я сотни раз просматривала эти диски – учебники по Ксенобиологии, Астронавигации, Космомедицине. То, что я стала увлекаться физикой и высшей математикой, думаю, это влияние этих дисков. Да и училище Космофлота - того же поля ягода. А Соник только и мог рассказать про какие-то загадочные золотые яйца, которые давным-давно откопали наши братья в развалинах Скитальца. То ли они продали их в Маскве, то ли с их помощью построили этот злосчастный свой корабль, не знаю. Скорее всего, продали –
ведь знал же что-то об этом Пал Горыч. Старый хрыч – каков(!) – не сказал всей правды – племянничка с дружком настропалил и приставил. А мне ни слова! Ну, ладно, ладно…
Весь июль мы «женихались» в роще на остатках Корабля. Как я и говорила – от Скитальца почти ничего не осталось. Я что и уцелело – было бережно погребено под пышной зеленью. В первую же неделю наших поисков к нам присоединился Сонн. Тайно ночью он вынес из сарая лопаты и передал мне их в роще следующим утром. И вовсе лишил меня дара речи, когда вдобавок вынул из мешка старенький миноискатель. Я расцеловала его. Думаю, даже матушке подобное не позволялось уже много лет.
Но ведение немалого хозяйства занимало у Сонна слишком много времени, поэтому он лишь был в курсе наших поисков, изредка наведываясь в рощу. Дома об этом не говорилось ни слова, ни полслова. Понятно, почему я не проговорилась племяннику Пал Горыча, не говоря уже про Ряшку. Но, вот почему я утаила свою находку от Соника, мне было невдомёк. Я нашла-таки яйцо!
Небывалый салатовый туман стоял над деревней – сколько себя помню – такого продолжительного по времени тумана не видела. Матушка по многолетней привычке, позакрывала все форточки в избе, и велела мне ночевать в доме, а не в беседке. А на третье утро, когда туман рассеялся, мы взяли лукошки и двинули в рощу – «по грибы». Грибы действительно были. Но мои приятели бросили лукошки, как только вошли под сень берез и кинулись к припрятанным лопатам. А я, как всегда, отделилась от них и действительно занялась боровичками. Грибной азарт увлекал меня с детства. Я хорошо знала, что там, где роща окружает ржавую металлическую поляну, белых всегда полным-полно.
Там-то я и провалилась. Корзина моя, почти полная грибов осталась наверху, а сама я ухнула во чрево – нет, не земли, и не пчелиного гнезда, как мне сперва показалось, - а корабля. Вернее, того, что от него осталось. Да и провалилась я неглубоко. И, к счастью, не разодралась и не поранилась. Когда глаза мои освободились от земли и привыкли к темноте, я рассмотрела крохотное помещение, где в переплетениях конструкций, как муха в паутине, висело ОНО! Пчёлы деловито сновали повсюду, но на меня не обращали ровно никакого внимания. Не понять, что это за штука, было невозможно!!!
«Куколка» - сформировалось в подсознании. И я решила, что моя находка имеет имя. Куколка. И мне показалось, что невидимые жгуты конструктивных сплетений перехлестнули мне через плечи, и связали, притянули меня к моей Куколке, как шерстяной платок притягивает к телу матери младенца. Это был всего какой-то миг. Но его было достаточно, чтобы я поняла, что никто не узнает про мою Куколку.
В начале августа, для соблюдения приличий, мои кавалеры – Щуп и Ряшка, отбыли восвояси. Не скажу, чтоб не соло нахлебавшись. Кое-чего они всё же нарыли. Но не яйцо. Даже, если я не заметила ничего похожего в их багаже, то это было ясно написано на постных физиономиях. Нечего и говорить, что после их отъезда я зачастила «по грибы».
Матушка попросила меня задержаться на «тридцать первое августа». Каждый год в это число, после линейки в канун первого дня нового учебного года, в той же нарядной школьной одежде мы всей семьёй отправлялись на деревенское кладбище. Возглавляла шествие Матушка в белом с яркими весёлыми цветками платке, и с такими же яркими осенними цветами в руках. Мы шли большой процессией от школьного двора, через всю деревню. К нам присоединялись соседи, родственники и друзья всех тех молодых людей, которые когда-то предприняли безумную попытку превратить мечту в реальность. На кладбище, за никогда не крашеным забором, жердями было огорожено большое пространство, где не было могил, а стоял вздыбленный к небу кусок металла от Корабля. На нём было выбито десять имён – восемь парней и две девушки. В канун сентября букеты цветов щедро укрывали землю и пьедестал памятника.
Потом вся поминальная толпа рассеивалась по кладбищу, заодно навещая могилки ушедших родственников. Мы тоже поминали бабушку и дедушку, заходили к многочисленным тётушкам, дядюшкам, сватьям, сватам, кумовьям и напоследок, выйдя за ограду кладбища, останавливались у одинокой могилки Папаши. Матушка сурово поджимала губы. Быстро, сноровисто прибирала могильный холмик, гладила сыновей по вихрастым лбам и напоминала каждый раз одно и тоже: « Не был ваш Отец самоубивцем, дети! Запомните!».
«Огненный смерч три раза обогнул деревню и до самых холодов окрест стоял густой салатный туман». - Эти слова, в различных вариациях, Матушка повторяла из года в год, рассказывая, как она лишилась старших сыновей. И в этот раз всё было как всегда, с той лишь разницей, что присутствовало нас уже не так много. Я, Сонн, Удал с младшими детьми и Васенька, прилетевший из Смоленска. Мы с Матушкой обошли по традиции всё кладбище, постояли у папашиного холмика и вернулись домой, к столу, который мы с нею в две руки уже с утра собрали на помин.
Накануне я в последний раз навестила свою Куколку. Со всеми предосторожностями лишила всех примет местность и сделала всё возможное, чтобы никого не угораздило провалиться в мою заветную дыру. Мысленно распрощалась с ней, как с лучшей подругой. И за столом сидела в каком-то отрешённом оцепенении. Я собиралась улететь в этот же день – сначала на Васечкином дранулёте до Смоленска, а там по трубе до Масквы. Я уже просчитывала, что если часика в четыре мы откланяемся, то в шесть, максимум в четверть седьмого я уже буду обнимать Диву. Я не заметила, как на соседний стул опустился Соник. Не припомню, чтобы брат, разговаривая с кем-либо, прямо смотрел на собеседника – поэтому меня поразил – ну я не знаю – цвет его глаз, что ли? Или выражение этих глаз? Или само то, что он смотрит на меня в упор?! Я отметила, что, оказывается, у Соника рябое лицо и очень, ну очень милые глаза…
- Малаша, - сказал он охрипшим голосом. Было видно, что трудно давались ему эти слова. Он постарался приосаниться, что, принимая во внимание особенности его фигуры, выглядело до щемления сердца нелепо. - Я тебе подарочек приготовил. Потом посмотришь. Это тебе пригодится.
И он выложил на стол передо мною небольшой прямоугольный свёрточек, замотанный в рождественскую упаковочную бумажку, крепко по-мужицки перетянутый скотчем. Я оцепенела. Потому что сразу догадалась, что было в свёртке.
- На Рождество открыть? – Пыталась я отшутиться, чтоб хоть как-то скрыть своё замешательство.
- Не выдержишь… - усмехнулся Соник.
Васечка испугался, когда увидел мою залитую слезами личину. Всю дорогу до Смоленска, сидя на заднем сидении драндулёта, я беззвучно ревела, зарабатывая себе неподдельную головную боль. Кое-как распрощавшись с братом, я уговорила его не дожидаться, когда подадут мой члак, и вошла в зал ожидания при старинном здании железнодорожного вокзала. Я не уехала ни ближайшим члаком, ни следующим, ни последующим. Время подходило уже к шести, а я всё сидела и сидела на Смоленском вокзале. Наконец, приняв решение, я набрала номер Соника, но говорить или видеться с ним побоялась, а отправила записку. Про Куколку. И про место, где она лежит.
Словно пудовый груз свалился с моих плеч. Я подхватила сумки и пошла на ближайший вагон до Масквы. Уже удобно разместившись внутри члака, и приготовившись проспать часок пути, я получила записку от Соника:
«Не волнуйся, Маланька, всё будет в порядке».
Сонников подарок – диски с учебниками нашего старшего брата Колана были хоть и
семнадцатилетней давности, но действительно пригодились. Я не рвалась стать отличницей, стараясь не выпячивать свои знания, почерпнутые из полузапрещённых книг. Но учёба давалась мне легко и чем далее, тем более прибавлялось во мне уверенности, что между моими успехами в усвоении академических знаний и моим телепатическим общением с Куколкой есть неразрывная взаимосвязь. Куколка обросла в моём сознании массой новых ласковых имён – она была и Красавицей, и Лапушкой, и Ладушкой. И, что удивительно, через неё я обострённо чувствовала присутствие в этом мире Соника. Мне только исполнилось восемнадцать. Сонну было уже под тридцать. А я жалела и любила его практически по-матерински.
От Пал Горыча я ушла. Стала подрабатывать написанием курсовых и рефератов. Даже для старших курсов. Довольно тяжело произошла размолвка со Щупом. Как-то, уже в конце октября, он открыто объявил мне, что в Гневкове они с Ряшкой искали золотые яйца ТЕХ. Конечно, сообщение, не произвело на меня невероятного впечатления. Но сюрпризом оказался при этом взгляд Щупа. Щуп пристально ждал моей реакции. Словно всасывая сквозь соломинку остатки коктейля, он впился глазами в моё лицо. И вычислял – знаю ли я об этом что-либо, слышу ли в первый раз? Мне показалось, я довольно удачно разыграла дурочку – поморгала, и, как можно более простодушно, спросила:
- Яйца?
После этого я стала избегать Щупа. А в зимнюю сессию он завалил высшую математику и ещё что-то, и вылетел из колледжа. Слышала, что ему удалось начать выгодный бизнес. Думаю, с тех вещиц, которые они с Ряшкой нарыли в Старом Корабле. Ряшка – лопух. Он продолжал учёбу и, видимо, не извлёк никакой прибыли из летней поездки. Но меня это не волновало.
Как только я сдала последний экзамен летней сессии, в тот же час полетела в Смоленск. Навестила братьев с их семьями, одарила сладостями племянников и вечером уже была в деревне. С какой-то невероятной радостью я встретилась с Соником. И с его стороны ощутила ответную волну теплоты и нежности, которую так трудно было предположить в бирюке. Допоздна мы втроём – Мама, я и Сонн просидели за чаем и разговорами, а остаток ночи я не могла уснуть, и часа в четыре утра, когда темнота забелилась утренним молоком, я, разыскав старые сандалии, надсадно скрипнув тяжёлой дверью, выскользнула на задний двор. И вздрогнула от неожиданности. Потому что от беседки отделилась непонятная фигура – было ещё недостаточно светло, чтобы сразу разобрать – кто это.
- Здравствуй! – Шёпотом сказал он.
- Ряшка???! – Я остолбенела. Кого угодно я могла представить себе сейчас на этом месте, но только не моего нескладёху одногруппника! – Что ты здесь делаешь!? – Тоже шёпотом спросила я.
От беседки отделилась ещё одна фигура, не узнать которую было невозможно даже в темноте, и голосом Сонника громко произнесла:
- За тобой шпионит!
Ряшка затравленно оглянулся, и дернулся, было бежать. Да куда там! Соперничать с моим братом в резкости и силе было бессмысленно, не говоря уж о таком рохле, как Ряшка!
- Подожди, Малаша, послушай! – Всё так же шепотом продолжал он, извиваясь в цепких руках горбуна. – Тебе нельзя туда ходить!... Ой! – Взвизгнул он, когда Сонник яростно придвинул его спиной к стене конюшни и приподнял так, что ноги его повисли
не касаясь земли.
- Рассказывай! – Прорычал Сонн.
- Куда нельзя? – Спросила я, ощущая холодную пустоту внизу живота.
- Пожалуйста… - Просипел Ряшка, задыхаясь.
- Сонн, пожалуйста, опусти его. Пусть говорит!
- Тебе нельзя к яйцу! – Выпалил взъерошенный Ряшка, тяжело отдуваясь. – Там у рощи тебя караулят Щуп со своим дядькой!
До Гневково они добрались ещё вчера, раньше меня. И пока я навещала родню в Смоленске, разбили лагерь под дубами - на той стороне реки – далеко от деревни. Щуп весь вечер провёл в нашем дворе под окнами дома. А после того, как я подтвердила Матушке, что завтра по росе помогу Сонику выкосить делянку в роще, шпион растворился в ночи. А Ряшке идти было некуда, и он приютился в моей беседке, в которой я спала всё прошлое лето.
Милый Ряшка! Ну, кто же мог подумать, что полгода тому назад, случайно услышав разговор Щупа с родным дядькой, недотёпа сопоставит все известные ему факты и сообразит, что Горыч имеет основания подозревать, что я всё-таки отыскала яйцо. Да, признаю, что как осторожна, как мне казалось, я не была – всё же наделала ошибок, по которым они меня вычислили. Полгода они пристально следили за мной. А Ряшка следил за ними. Ну, и за мной присматривал тоже: Как я старательно маскирую свои успехи в учёбе, как каждый день шлю «sms»-ки брату в деревню, как сижу в библиотеках, выуживая всю мыслимую и немыслимую информацию о ТЕХ. А эта моя отрешённая улыбка, с которой не раз застукивали меня мои однокурсники, когда я «подключалась» к моей Куколке!
Да, Маланя, и актриса из тебя тоже никудышная! – я вспомнила тот неприятный, пытающий взгляд Щупа. И только сейчас я поняла, что означало это замешательство Ряшки, когда накануне я, сдав последний экзамен, подхватила заранее собранную сумку, и объявила, что на прощальную пирушку-вечеринку не останусь.
- Ты в деревню? – Как-то испуганно спросил он.
- Да! – Воскликнула я, - От тебя привет передавать?
- Ну.…Да, конечно… - Он совершенно смутился и с беспокойством окинул взглядом толпу студентов, пчелиным роем наполнявшую огромный вестибюль.
Я машинально посмотрела в ту же сторону, и мне показалось – увидела спину, быстро удаляющегося Щупа. Я легко убедила себя, что обозналась – Щуп уже давно перестал забегать даже в гости, и, кивнув на прощание Ряшке, без сожаления покинула колледж до осени.
Ряшка, в чём вышел из дома в день экзамена, в том и рванул за мною на вокзал, оттуда в Смоленск. Благо деньги были. Как он оказался в деревне – ума не приложу! Я летела на Васечкином драндулёте. Общественный транспорт редкая птица в наших краях. Скорее всего, на попутке он добрался до райцентра, а оттуда, судя по ботинкам, шестнадцать вёрст топал до Гневково! Понятное дело, никакого плана, что делать у него не имелось. Он даже нам с Соником не мог вразумительно объяснить – зачем избрал такой сложный путь, чтобы предостеречь меня. Но я смотрела на это бестолковое существо, и сердце моё наполнялось теплом и нежностью.
Сонну надоело выслушивать мои охи да ахи. Он сгрёб нас с Ряшкой в охапку и утащил подальше от двора – в баньку. Серый свет едва различимо проявлял лавки, шайки, сеял световую пыль на чёрный от старости и сырости пол. Нам нужно было срочно решать, что делать дальше. Во-первых, нужно было спрятать Ряшку, чтобы затем незаметно отправить его в Маскву. Во-вторых, всеми силами доказать шпионам, что они ошиблись в своих предположениях. Что никакого яйца не существует, Что я примчалась в деревню, чтобы помогать семье в нехитрых крестьянских заботах. Ну, и, в-третьих, невзначай вытурить их из нашей местности. Конечно, всё это разложил по полочкам Сонн. Нам оставалось только согласиться или подчиниться – кому как нравится.
- Только одна просьба! – Взмолился Ряшка. - Можно позвонить, успокоить родителей? А то я тефон дома оставил.
- Только не говори - где ты находишься. – Соник вложил Ряшке в руки свой фонокомп.
– И обожди маленько – пол пятого всего…
- Лучше сейчас. – Упрямо качнул головой Ряшка. – Я своих хорошо знаю…
- Номер-то помнишь?
- Кажется.
И мы приступили к выполнению Соникова плана.
Покормив и уложив спать измученного Ряшку, я сама почувствовала усталость, и прикорнула прямо на лавке в горнице. Через час Сонн бесцеремонно растолкал меня, вручил кусок тёплого хлеба и кружку молока. Пока я завтракала, он завёл самоходку. Погрузил в неё литовки, бензокосилку, ещё что-то необходимое, и мы отправились в рощу.
Сердце моё рвалось к Куколке. Но я, изо всех сил изображала радость необременительного и неспешного труда. Мы нарочито громко переговаривались с Соником, строили планы на грядущие дни моих каникул, сочиняли какие-то поездки к родне и, вообще, - несли всякую чушь. Когда солнце нелениво выкатилось из-за деревьев и резво стало карабкаться на небосклон, мы с братом уже выкосили приличный кусок нашей делянки. Под ногами очень быстро стало сухо. И Соник неспешно, и вальяжно засобирался домой. Я, позёвывая и потягиваясь, сообщила всему лесу, что дома буду спать до обеда и запрыгнула в самоходку. А сама краем глаза старалась уловить хоть намёк на тех, кто должен был сейчас наблюдать за нами. Заводя мотор, и усаживаясь за руль, Соник занимался тем же. Грохот самоходки мешал говорить. Сонник перегнулся через сидение, приблизился к моему уху и негромко, но чётко предупредил:
- Не показывай виду, но посмотри осторожно – вон там – справа!
Я сделала движение, словно поправляла ремешок на сандалии, и посмотрела туда. Под молодыми берёзами в густых зарослях папоротника сверкнула искорка. И я сразу догадалась – серёжка в ухе Щупа – не по-мужски массивная золотая пластина! К чувству гадливости, по отношению к шпионам, прибавился азарт игры. Видимо, то же самое произошло с Соником. Он вдруг спрыгнул с самоходки, не глуша мотора, махнул мне рукой, настаивая, чтобы я отвернулась, и решительно пошёл в сторону молодых берёз. Я ахнула в душе. Соник, как ни в чём ни бывало, остановился невдалеке от наблюдателей и справил малую нужду чуть ли не на их головы. Возвратившись, он прокричал мне, под грохот самоходки, усаживаясь на водительское место:
- Оба туточки!... Два селезня до уточки… - Добавил он и вдавил газ.
Целую неделю я крепилась. Моя драгоценная Куколка была в двух шагах от меня и недоступна, как если бы между нами пролегли миллионы километров. Ничего особенного я не ощущала, кроме постоянного желания увидеть её, погладить прохладный золочёный бочок, прикоснуться к пупырышкам на наросте, который был на одной из двух её вершин. Да, просто посидеть рядом и помечтать о своём, о девичьем. Рядом с моей Куколкой так сладко мечталось! Но, ни единым шагом, ни жестом ненарочным я не должна была выдать охотникам за моим сокровищем даже направление в сторону, где она лежит. Эта была самая большая мука. Всё остальное – была увлекательная азартная игра, которая захватила меня и моего брата. И не известно, кого из нас больше!
Ряшку давно отправили к родителям. А сами резвились, издеваясь над шпионами, таская их то на раннюю рыбалку, то в ночное, то под полуденное солнце – за ползунихой. Я купалась и загорала. Возилась с племянниками. Ездила в район, навестить родню. Сонн, если не сопровождал меня, то тоже активно демонстрировал все прелести крестьянского труда.
Спустя неделю, неожиданно перед нашими воротами нарисовался Ряшка. Я опешила:
- Что случилось?!
Ряшка невозмутимо протянул мне какие-то пакеты, и, подхватив огромный рюкзак,
ввалился во двор. На молчаливый вопрос в глазах нашей Матушки, он жизнерадостно прокричал:
- Погостить приехал. Малаша приглашала…
Что-то не припомнила я такого приглашения, но сердце моё забилось беспокойнее. И подарки, которые Ряшка начал извлекать из пакетов, были здесь совершенно ни при чём.
На закате, разомлевшие под золотыми лучами, мы сидели после баньки на завалинке. И, уже привычно игнорируя назойливый блеск Щуповой серьги, Сонн, потягиваясь, оповестил Ряшку, меня и все окрестности, что слишком много в этом году вокруг деревни волков расплодилось (?!) Я удивилась, но промолчала. Ряшка доверчиво выпучив, глаза, только и мог сказать:
- Да ну?!
- Завтра рано вставать. – Неожиданно сменил тему Сонн. – Дельце одно намечается. Ляжем сегодня пораньше. – И, передав Ряшке кринку с квасом, поднялся и похромал к дому.
Спозаранку к нашему двору стали подтягиваться мужики и парни со всей деревни. И брат Удал со старшим пасынком Раскосом пришёл. И сват Дед Доня. Да почти все. И каждый что-то такое тащил – кто дубинку или палку, жердь из забора или трещотку, а несколько человек пришли со старинными ружьями, которыми теперь почти никто не пользуется, но по праздникам стреляют в небо – салют такой местный.
- Ты, Маланька, дома останься. Не бабское дело - волков гонять. А вот стол мужикам собери, чтобы не стыдно было людям в глаза смотреть, когда возвернёмся. - Брат Сонн во главе процессии, несмотря на свой горб, выглядел молодецки – Ну, что, мужики?! Двинули!
И вся орава деревенских, дружно отправилась за огороды, распространяя за собой крепкий дух самосада. Когда уже и видно их не стало, вдруг оттуда, куда они ушли, донёсся оглушительный шум – крики, стуки, выстрелы, собачий лай. И я расхохоталась, представив, каково сейчас приходится нашим «шпиёнам»!
- Убрались. – Довольно сказал Сонн. - Мы их до дубовой рощи гнали, что за рекой. И стоянку ихнюю нашли. Но они ещё вчера вещи собрали, сегодня только подхватили и бежать! Вон, Оряш подтвердит – он за ними до самой Шумячи шёл.
- Да, - важно кивнул Ряшка, - сам видел, как они в Смоленскую маршрутку сели.
Руга-а-ались…
Неловкое молчание повисло над столом, за которым остались только мы трое. Красноречивый взгляд Сонна, вопрошал меня: «Ну, а с ЭТИМ что делать?»
- Ребята. – Помог сам Ряшка, - я тут показать вам что-то должен.…Подожди, подожди! - воскликнул он, заметив моё протестующее движение. - Ты, Малаша, можешь ничего про яйцо мне не рассказывать. Просто знайте, ребята, - мой отец ксенобиолог. Он хорошо в этом деле разбирается. Это к нему попали те два яйца, которые ваши гневковские лет пятнадцать тому назад в Маскву привезли. Эти яйца.…Это корабли! Ну, из них получаются космические корабли. ТЕХ! Их можно вырастить!
- Только летать на них нельзя. – Мрачно резюмировал Сонн.
- Это не так!
- Так! – Подтвердила я. - Возможно, наши старшие братья и вырастили корабль. Но он взорвался на старте. Все погибли.
- Нет, это не так! – Упрямо повторил Ряшка. – Они улетели. Они живы. Вот. – Он положил на стол зелёного цвета предмет формой и размером с картофелину.
- Что это?!
- Доказательства.
- Ну, здравствуй, малая! Звать-то тебя как, прости, не помню. - На меня смотрел мой брат Колан!
Или это был Лавр?! То, что это мой брат не было никаких сомнений – словно Соник смотрел на меня с развернувшегося галлоэкрана «картофелины»!
После того, как Оряш привёз нам записи связи Следователей (так они себя называли) с его отцом, мы, наконец, узнали - что же произошло в нашей деревне тридцать первого августа много лет назад. Отец Оряши в своей лаборатории вырастил два корабля, и смог связаться с командиром нашей деревенской эскадры – Никосом. Это его предупреждение, о том, что власти, узнав про лабораторные корабли, решили, от греха подальше ликвидировать, всё, что могло вырасти вокруг старого Скитальца, спасло моих братьев и их друзей. Они успели стартовать, прежде чем бомбы полетели в окрестности деревни. Те, кого мы столько лет считали мёртвыми, ещё два года поддерживали связь с господином Дилогом, Ряшкиным отцом. Потом оба его дерева-корабля в лабораторной почве погибли в одночасье, и связь прервалась.
Два года нам ещё пришлось ждать, когда вырастет Куколка. Вся жизнь моя была сосредоточена на ней. И, несмотря на это, я окончила колледж, получила диплом бортпрограммиста и архиватора. Провела целый день в ненавистной парандже, когда мы с Оряшей простояли в очереди за выправлением бумаг и получением распределения, - мне не хотелось, чтобы у моих родных были какие-либо осложнения, в связи с моим исчезновением. Потом я поменялась своей, узорами расшитой, паранджой (всё оказалась в этой гадости некоторая польза!) с моей сестрой Дивой, и благодаря этому смогла незаметно улизнуть из-под неусыпного наблюдения, которое почти три года таскала за собою в виде нашего бывшего однокурсника Щупа.
Соник, дорогой мой Соник, без его помощи, я бы не справилась. Он настоял на том, что Куколку нужно посадить не в берёзовой роще, на месте гибели Старого Корабля, а в лесу за рекой, - там было меньше вероятности, что кто-либо её обнаружит, пока она набирает силу, как корабль. Он отказался лететь, несмотря на моё искреннее предложение. «Я стар, - сказал он, - да и Матушку оставлять одну негоже. Опять же, тебе необходимо прикрытие здесь на Зэмле». Мы попрощались у реки. Я уходила, не оглядываясь, потому что ревела, потому что знала – на всю жизнь я запомню эту нескладную фигуру, стоящую на той стороне мостка и машущую мне рукой, и потому что оглядываться – плохая примета…
И вот, наконец, я сижу в кабине моего корабля. Нежно, салатовым светом, вспыхнул экран монитора. И я увидела брата!
- Здравствуй, - ответила я, - Я Малаша. А ты - Лавр или Колан?
- Колан. – сказал он. – Ты с пассажиром? – у него было рябое лицо и милые, невероятно милые, улыбчивые глаза.
- Да, знакомься – мой муж – Оряш.
- Ну что, Малаша, будем стартовать? Готовы?
- Давно готовы.
3
Когда улетели Малаша и Оряш, Бирюк места себе не находил. Конечно, он рассудил трезво – кому он ТАМ нужен – горбатый крестьянин!? В родной деревне языка общего с людьми не находит, а ТАМ.… Но свербело. Выкручивало душу. Выламывало суставы по ночам. Волком выл. Уходил в рощу и голосил во всю силу лёгких. Матушка даже травками припаивать стала – уж сильно мужик не в себе стал. К зиме тоска вроде поубавилась. Или вглубь ушла. Сонн уже не таскался каждый день в рощу. Занимался повседневными заботами. Но лицо его стало смурее прежнего – почернело, ввалились щёки, под глазами синие круги отложились, а в волосы вдруг резко ударила седина.
Всё ждал весточки от любимой сестры. Но договорённость была такая, что, если возможно – Малашка весточку пришлёт. Если возможно. Значит, возможности так и не представилось…
Стал вечерами засиживаться перед инфокомпом – тем большим, что в горнице. Матушка расстраивалась, что ей не удавалось посмотреть вечерние мексиканские сериалы, но не перечила, уходила в свою комнату и там слушала свои сериалы по маленькому транслятору – но на маленьком экране уже ничего не видела – зрение не позволяло. А Сонн напряжённо следил за внеземными новостными выпусками. Старался ловить христианские каналы, но как христиане, так и мусульманцы – все врали безбожно! А о китайцах так и вовсе говорить не приходится!
В первые ноябрьские дни, сухие и бесснежные, вдруг опустился салатовый туман. Странные перламутровые разводы как северное сияние переливались в нём. Утром, выйдя на крыльцо, Бирюк спросонья долго и тупо уставившись на туман, стоял неподвижно, и только тело его била нервная дрожь. Как был в кацавейке, в сапогах на голу ногу, так решительным шагом спустился с крыльца, и огородами быстро пошёл к роще. Голые берёзы и осины безучастно внимали безысходной тоске его, изливаемой в нечленораздельных воплях.
Наоравшись, он в изнеможении опустился на, замятую, замороженную ледяными дождями, лишённую жизненного цвета траву, и, прислонившись к белоснежному стволу, запрокинув глаза к небу, с отчаянной и тоскливой решимостью выдавил из нутра:
- Дай, дай, прошу Тебя, Прошу…
Веточка хрустнула неподалёку. Как хищный зверь, спаянный со своим телом, со свирепой мощью, развернулся он на звук. Девочка-подросток вскрикнула звонко, но не побежала, а осталась стоять перед ним. Он обессилено опустился на прежнее место, и, не глядя на девочку, спросил:
- Чья будешь?
- Я, дядя Сонн, Ракитка. Кривого Листопада дочка.
- А-а-а … - то ли выдохнул, то ли простонал Сонн. Ему явно не хотелось продолжать разговор. Он закрыл глаза, отгораживаясь от мира.
Но девочка, приблизившись, потянула его за рукав рубахи:
- Дядя Сонн. Я за вами шла. У меня для вас письмо. От Малаши. – и она протянула ему свой девчачий, украшенный цветочками и сердечками, фонокомп.
Малашка! Милая Малашка – нашла таки возможность прислать весточку! Сонн жадно вчитывался в каждую строчку. Слова простые понятные, обыкновенные слова – но как, как много они значили для него!
« Соник, дорогой! С нами всё в порядке! Тебе передают привет наши братья – Колан и Лавр. Это невероятно! Ракитка подскажет – как тебе связаться со мной. Обнимай Матушку. Целую. Маланя.»
Это невероятно! Это невероятно! Несколько дней Сонн перекатывал во рту эту короткую фразу. Чувство тоски и одиночества больше не досаждало ему. Нет, он не кинулся тотчас поправлять запущенное за летние месяцы хозяйство. Вместо этого, пошёл к брату Удалу, попросил его драндулёт и, усадив девчонку Ракитку на заднее сидение, улетел в Смоленск. К вечеру, обильно поваливший, долгожданный снег, скрыл от любопытных глаз их возвращение. Сколько необычных ящиков перетащил Бирюк в дом, никто так и не увидел.
Девчонка Ракитка весь ноябрь, чуть не каждый день сразу после занятий в школе, бежала к нему в избу. Матушка ласково её принимала, баловала чаем и шанежками, хотя тревожная складочка поднималась над бровью – не понимала Матушка – Ракитке всего то шёл тринадцатый год. Но не успевали они и по второй чашке допить – сверху, с утеплённого мезонинчика спускался, как обычно, Соник, кивал, не гладя, девчонке, и они уходили, прихватив наверх кружки и шанежки.
Наверху Сонн всё преобразил сообразно задаче. Даже отражающие жалюзи на окна повесил, чтобы свет по ночам не удивлял соседей. Ракитка, несмотря на возраст, уже хакер со стажем, помогла выбрать и установить довольно приличное обеспечение для компа. Всевозможные приспособления, для ухода от контроля, обводки, обманки, перекидки – чего только не пришлось освоить Сонику, чтобы в один прекрасный день, точнее ночь, почти утро, увидеть на экране дорогое, милое лицо сестры.
Несколько часов кряду они проговорили. Потом спутник ушёл, и связь прервалась. А Сонн рухнул, как подкошенный на топчанчик – там же – наверху. Проснувшись после обеда, он долго лежал с открытыми глазами и размышлял – как обо всём рассказать Матушке. И нужно ли? Два последних года они с сестрой хранили молчание, относительно судеб родных и земляков. И Матушке тоже ничего не говорили, боялись, что старенькая, - сердце не выдержит. Но, когда Сонн познакомился с Ракиткой – он догадался, что кое-кто в деревне тоже обладает информацией. Какой, и кто – как узнаешь? Ночью, с Малашкой, они опять же не пришли к какому-либо решению, вот Сонн теперь лежал и додумывал, взвешивая все «за» и «против».
Внизу грохнула входная дверь. Кто-то чужой переминался с ноги на ногу у порога:
- Хозяева!!! – позвал хриплый голос. – Ей! Есть в хате кто?
Бирюк быстро спустил ноги на пол, и, затягивая ремень на штанах, отправился на зов.
- Здорово, Листопад! - не удивился он, спускаясь и разглядывая незваного гостя и его новенький полушубок.
- И ты здоров будь! – Листопад сделал шаг навстречу. Но руки не протянул. – Я к тебе…
- Проходи в горницу. Гостем будь. Мама! – позвал он за перегородку, в Матушкину спаленку.
- Во дворе она, - кашлянув, подсказал Листопад. – Оно и к лучшему. Я к тебе.
- Погоди. – Метнулся к кухоньке Бирюк, - Счас чего соберу!
- Не-е! – запротестовал гость, - У меня есть. - И выставил на стол полуторалитровую пластиковую бутыль, наполненную мутной жидкостью.
Листопад скинул на пол полушубок. Сонн быстро нашарил в горке стопочки, зачерпнул алюминиевой кружкой отстоянной воды из ведра, и прихватил из-под рушничка горбушку утреннего каравая. Листопад удовлетворённо крякнул, признавая хлопоты, и выложил на стол шмат сала в чистой тряпице.
- Новое? – По этикету поинтересовался Сонн.
- Прошлогоднее. – Степенно ответил Листопад. - Ноне ещё не кололи…
И оба выжидающе умолкли. Посидели. Сону Листопад был почти ровесник. Кривым его после рекрутства стали звать – немудрено – левого глаза Листопад лишился, когда их корабль, обычный армейский БК, шёл на вынужденную. Лопнул противоперегрузочный ремень, и парня швырнуло прямо на грердер. Глаз, конечно, можно было спасти. Но, разве деревенским делают такие операции? Листопад получил свою инвалидскую пенсию и вернулся в родную деревню аккурат в тот день, когда у Соника был выпускной в школе. Кривой кашлянул:
- …Может?
- Наливай! – Горбатый, не глядя на гостя, быстро отрезал несколько кусков сала и переломил горбушку пополам.
Выпили, крякнули. О делах говорить ещё было не положено. На носу у Листопада выступили капельки пота. Сонн почувствовал, как обжигающая жидкость пробирается по внутренностям. Налили ещё. Чокнулись. Выпили. Теперь самый раз.
- По делу я к тебе. - Мужик явно не знал с чего начать.
Сонн понимал, что Листопад пришёл из-за дочки. Ну, и что он ему мог сказать? Что ему хромому горбуну в марте двадцать девять стукнет? А девчонке только-только к «чёртовой дюжине» подкатывается? В деревне не объяснишь – зачем молодая девка к мужику в дом бегает! Сонн поднялся из-за стола:
- Идём! – позвал он Кривого. И, не оглядываясь, хромая пуще обычного, пошёл к лесенке наверх.
- Вот, смотри. – Он остановился перед экраном, пощёлкал вхолостую пультом. – Без дочки твоей я бы ничего тут не сделал. Не понимаю я в этом. Учит она меня. Девка-то у тебя башковитая.
- Да уж. Мать ею так! - В дядьку родного пошла – вылитый Ламбадос, тому бывало тоже – палец в рот не клади…Башка варит!... Раскудрить твою через коромысло!!! А ты помнишь ли Ламбадоса? – вдруг с какой-то новой интонацией спросил Листопад. – Ведь он с братьями твоими того… улетел…
Сонн, замер. Ему необычайно трудно было обернуться, посмотреть на гостя и выдавить из себя:
- Давно знаешь?
Листопад утвердительно кивнул, окинув взглядом Сониковы конструкции.
- С лета у меня в светёлке такая же хрень стоит…
Они спустились вниз. Выпили хорошенько. Как положено. Слегка обложили друг дружку, потом помирились, потом с помощью Матушки, дошли до ворот. Обнялись, поцеловались. Синие сумерки сыпали крупными хлопьями снега. Листопад, шагая за калитку, обернулся и растерянно спросил:
- Чо ж мне теперь делать-то, а?
Ответа не последовало. Он запахнул потуже новый полушубок и неверным шагом, словно уворачиваясь от летящих с неба хлопьев, отправился в снегопад.
Время такая субстанции неверная. То замрёт жизнь, тихо сползая на «нет», то как врежет шпорами в бок – и понесётся в бешеной скачке - крутит, вертит. И ты только ртом воздух успеваешь хватать. И тут – Бац! – Cтой! Лежи! Не шевелись! Может это красный свет на светофоре твоего времени – а там, поперёк твоего движения сейчас летит, грохочет чья-то жизнь?
И раньше Бирюк замечал – как начнутся вдруг невероятно быстро развиваться события – диву даёшься! Пролетит, размотается клубок и снова всё вокруг замирает, словно силы накапливает для следующего броска.
После визита Листопада, Ракиткиного отца, вновь погрузился Сонн в медленное течение жизни. С одной, правда, разницей, почти каждый день, минут по десять, а то и пятнадцать, виделся с Малашкой или с кем-либо из старших братьев, которых и помнил-то по детству не очень, а вот, поди ж ты, нашлось о чём поговорить! Но это была их жизнь, не его. А он медленно плыл по течению. Делал из дня в день, что положено, в строго размеренных рамках крестьянского быта. Девчонка Ракитка прибегать перестала. Сперва её не хватало в повседневном скольжении дня, но вскоре забылось и отстранилось её существование. И зажили они с Матушкой по-прежнему вдвоём, да кот Баська, да Корова, Тёлка, пёс Лайко - не дворовый – приблудный, куры, и кабанчик.
К своим соседям-«партизанам» стал Сонн присматриваться внимательнее. Ему теперь казалось, что все семьи, которые почти двадцать лет назад посчитали своих улетевших родных погибшими, теперь установили с ними связь. Но до поры до времени, проверить это предположение не было никакой возможности.
Но в первые мартовские дни Маланька вдруг не вышла на связь. И на следующий день Сонн безрезультатно просидел у приёмника. И на последующий. На четвёртый день томительного ожидания скрипнула калитка во дворе, и в дверь постучали. На пороге Бирюк увидел несколько земляков. Возглавлял компанию Кривой Листопад. Без всяких предварительных процедур, он прямо спросил:
- У тебя связь есть?
- Нет. – Изумлённо рассматривая гостей, пробормотал Сонн. – Четвёртый день нет.
- Есть разговор! – без обиняков объявил Листопад и вся компания, со смиренным шелестом протекла в комнату. Ощущение, что в доме намечаются похороны, сдавило горло. Сонн растерянно оглядел гостей: Немец, Натуся Щербатая, Ульян Пирогов, Карп. Ну, и Листопад, конечно. Немец, стянул с головы ушанку, и, не заикаясь, быстро выпалил:
- На НАШИХ напали!
- «Ствол» распался! – добавила Натуся.
- Корабли разделились и кто где - сёйчас неизвестно! – вступил Карп.
Ульян Пирогов, самый старший из всех присутствующих, дрожащей, корявой рукой утирал стариковские слёзы.
- Ульян последний со своими виделся. – За него вступил Листопад. - Дочку его младшую Маруську ты помнить должен. Твоего брата Колана жена. Она уже после распада на связь вышла – третьего дня. Сказала, что раненные есть и убитые. Больше ничего не успела сообщить, даже не знала, кто напал…
- Они ж мирные! – В голос заревел Ульян. - Кому на них нападать-то вздумалось!?
И всё. Связи больше не было. Листопад деятельно установил всех на деревне, кто держал связь до этого. Создал чуть ли не комитет из родных и близких. Но помочь они могли лишь только друг другу – морально. Связи не было. Новостей не было. Деревню с год лихорадило. И вновь жизнь потекла, как прежде – словно травой заросли старые раны земли, следы человеческой потуги, словно и не было ничего. Только пристальный взгляд и мог выцепить под зелёным покровом какую-либо деталюшку. И всё…
Осенью умерла Матушка. Тихо, мирно. В тёплый, уютный день бабьего лета. Старший в семье - Бирюк похоронил её, как просила, рядом с отцом – за оградой деревенского кладбища. Поминки справил, как положено. Деревня уважительно оценила его старания. И на маленькое отступление от правил сделала снисхождение. Только тот же Ульян Пирогов зудел по-стариковски:
- Сама всем говорила, что Панька не самоубивец, что несправедливо за ограду положили. А, вот те на, - рядом улеглась. Не християнское дело!
- Иди ты, Дядя Ульян, со своим християнством! – огрызнулся Бирюк, и на этом всё закончилось.
На сороковой день приснилась Сону Матушка. Невесомо уселась на постель, подле ног, улыбнулась своей всепрощающей улыбкой и покорила: «Что ж ты, Сонушко, не рассказал мне про братьев и Малашеньку? На внучков не полюбовалась. Теперь долго мне их не увидеть…»
Значит, живы они все – перебирая в памяти сон, определил Бирюк. И собрав народ на поминки, потихоньку похвалился этой новостью.
Зима повернула на лето. Всё чаще солнышко прорывалось сквозь низкие облака. И в воздухе запахло весной. По многолетней привычке, Сонн внимательно следил за погодой. Из года в год делал он это лучше и лучше – в смысле, мог прогнозировать точное время для всех дел. Так что деревенские, все, и даже старики, шли к нему за советом. Хотя, особой пользы это ему не приносило – скорее, наоборот, - его сторонились. И кличка на деревне прилипла не Горбатый, как можно было ожидать, а Бирюк.
Родные его не забывали. Братья из Смоленска наведывались. Сестра старшая Дива из Масквы прилетала. Брат Удал с женой Ладкой и племянники всегда под рукой были. Но душа Соника вновь стояла перед красным светофором на перекрёстке Времени. И ощущения, что он когда-нибудь надавит на газ, у него не было.
Зима, весна прошли, лето, словно и не было ничего. «Тоскливый год какой-то» - отмечал Сонн. Потом ещё один такой же прополз. «Неужто, и вся жизнь дальше так и потянется?
Нет! Не потянется! – сказала Сонику Жизнь, - сюрпризов у меня – хоть отбавляй! И началось:
- Кто ещё!? – крикнул Сонн, занимаясь мытьём посуды. Гора после гостей осталась внушительная, а посудомоечной машиной он так и не обзавёлся. «Один – обойдусь»,- рассуждал он.
- Здравствуйте! – поздоровался-позвал от дверей девичий голос. – С Днём Рождения, дядя Сонн!
Вытирая руки о штаны, Бирюк выглянул из кухоньки:
- Ракитка! – воскликнул он почти обрадовано.
- Ага, я – подтвердила девушка. Она бережно опустила на старую койку, которой давно уже никто не пользовался, большой свёрток, - Сонн машинально подумал: «Подарок». И выпрямилась перед ним.
Года два он её не видел. Конечно, это уже была не та девочка, которую он помнил. Позапрошлым летом она покинула деревню, и больше он о ней ничего не знал. Похорошела, повзрослела. Одета по-городскому – в паранджу – только сетка назад, на манер капюшона закинута.
- Проходи, Ракитка! Гости у меня были, видишь. Я сейчас!
- Нет, нет! – остановила его девушка, увидев, как он засуетился около ещё не прибранного праздничного стола, - я на минутку! Меня машина за воротами ждёт.
Бирюк замер растерянно. Ей даже стало его жалко – такого нескладного, одинокого. Она в порыве этого чувства, легонько подбежала к нему через всю горницу и, прижавшись нежно, чмокнула в щёку:
- Дядя Сонн! – быстро-быстро проговорила она, - Ты самый лучший, кого я знаю! У меня никого такого нет! Ты не держи на меня зла, пожалуйста! Прости меня, дядя Сонн! Прощай!!! – и словно видение она растворилась в пространстве.
Бирюк стоял в горнице, смотрел на дверь и не знал – что и подумать. Тут от кровати донёсся странный писк. Подойдя поближе и разглядев свёрточек, почувствовал, как пол уходит у него из-под ног. «Вот оно как бывает!» - крутилось у него в голове, когда непослушные руки, развязывали ленточки.
- Етитская сила!!! – только и мог сказать горбун, увидев маленькое розовое создание, сучащее толстеньким ножками. Заметив его темнобровую рожу, младенец прекратил ор и, гулькая, потянулся к нему пухлыми ручонками.
Деревня получила благодатную тему для разговоров, а в старом доме зазвучал детский смех. Одаркой назвал малышку Сонн – это, говорил, мне подарочек на день рождения. Ракитку в тот день никто в деревне не заметил, поэтому домыслы досужие, хоть и достигли ушей Листопада, но не смогли рассорить Кривого с Бирюком. Невестка Ладка приходила, помогала. Племянница Дуся, подружка Ракитки, сидела с девочкой всё лето, пока Сонн крутился по хозяйству. Осенью, если Сонну нужно было отлучаться по делам, он стал приносить Одарку на братов двор и оставлять под присмотром оравы племянников – дет. сада в деревне никогда не было, вследствие огромных семей, где старшие дети всегда нянчились с малышами. К вечеру, несмотря на постоянные предложения невестки оставить девочку, Сонн неизменно забирал малышку домой.
В конце октября Сонника ожидал ещё один сюрприз. Ранние сумерки уже окутали улицы, дома, деревья, когда Бирюк с малышкой на руках возвращался домой. Калитку на воротах он никогда не запирал, пес Лайко был надёжней любого замка – трусливый, но горластый, он как противоугонная сигнализация оповещал всю округу, если вдруг объявлялся чужак. Поэтому, не ожидающий подвоха Сонн, вздрогнул, когда в своём дворе увидел незнакомую фигуру, поднявшуюся из темноты навеса. Рядом радостно, разухабисто размахивая хвостом, скакал Лайко. Сухо поприветствовав друг друга, мужчины зашли в избу. Спустив девочку с рук, Сонн, включил свет.
- Узнал ли? – глухо спросил незнакомец.
Лис был четвёртым по старшинству в семье. И самым близким по возрасту Сонику – разница между ними была в год с небольшим. Как все парни в деревне, в своё время Лис попал в рекруты – и больше ничего о его жизни семья не знала. Матушка писала во все военные инстанции. Ей пришел лаконичный ответ, что после службы, он демобилизовался и «армия к нему претензий не имеет, а так же не несёт никакой ответственности за его теперешнее состояние». Что за состояние такое, недоумевала Матушка, но дальнейшие поиски результата не дали, и она прекратила писать письма. Но, когда изредка бывала в уезде и ходила в храм, то всегда поминала «за здравие Лиса» и ставила свечку. Маланька, как-то, ещё когда совсем девочкой была, задала Матушке вопрос:
- А если Лис уже умер? А ты всегда ставишь «За здравие»!?
На что Матушка резонно ответила:
- А мои детки для меня всегда живые.
- И Колан, и Лавр? – Удивилась Маланька.
- И оне. – подтвердила Матушка, поджимая губы.
- А зачем же мы тогда к ним на кладбище ходим? – не унималась малышка.
- Так это для меня они живые, а для остальных – это кому как вольно.
- Тогда и мне вольно, чтобы все живые были! Можно?
- Можно. Но на могилку, всё ж, ходи...
Все эти воспоминания мгновенно пролетели в голове Сонна:
- Лис! – только и сказал он. И обнял брата.
Они сидели за столом, под старым уютным абажуром, пили водку, водку и водку. И, когда дело дошло до разговоров, Лис обыденно сказал:
- Видел я их.
- Кого? – Не понял Сонн.
- Да, наших же! – Кольку с Лаврухой. И Малашку с её кренделем.
- Когда?! – Чуть не вскричал Сонн.
- Э-э… - Прокряхтел Лис, - Мне, брат, того, - всё придётся тебе рассказывать… - Он энергично поскрёб красную лысину.
Лис, девятнадцатилетний сержант, уже перевалил за добрую половину свой рекрутский срок, когда оказался на секретной лунной базе. Лис, рассказывая всё это Сонну, темнил. По его словам, какой-то капитан приказал ему перенести очень важную штуку с одного склада на другой. В какой-то момент рассказа, Сонн услышал, что штук этих было много, и купили (?!) их китайцы влёт. В конечном счёте, сметливый сержант и ухарь капитан попались, и загремели под трибунал. Капитан по полной, а Лису удалось втереть, что он только приказ вышестоящего командира выполнял, и, прикинувшись валенком смоленским, отделаться двумя годами штрафбата. Там он, понятное дело, побывал в переделках. Но, честно отбарабанив срок, и отслужив оставшийся год своего рекрутства, на Зэмлю уже не вернулся. Чем он занимался, Сонн так и не понял – что-то покупал, что-то продавал. У него даже свой личный кораблик был!!! Стандартный челнок «Мазда» - но для Сонна словосочетание «личный корабль» звучало завораживающе. Где-то, в какой-то момент деятельность Лиса встала поперёк дорожки Закона. А, может, это Закон, переехал дорогу перед носом у Лиса. Факт остаётся тот, что Лис снова загремел под следствие. И не миновать бы ему тюрьмы, если бы кто-то не внёс за него залог. Сумма, между прочим, была невбубенная!
Прижимая локтем нехитрые свои пожитки, упрятанные в бумажный тюремный пакет, Лис вышел за ворота следственного изолятора. Сила тяжести на тюремном спутнике была очень маленькая. Поэтому его свободная рука цепко ухватилась за ванты вдоль серой стены, плохо освещённого коридора. Лис сделал пару десятков шагов, и нос к носу столкнулся с идущим навстречу. Он хотел посторониться, выпустил из руки канат и слегка взмыл в воздух. Но встречный стальной хваткой вцепился в него, властным рывком опустил на пол и ухмыльнулся хитро:
- Лис?
- А-а? – Лис в полумраке коридора не мог разглядеть лица. Он уже приготовился отбиваться, чтобы затем дать стрекача.
- Чё-то, ты полысел, брат! Не Лис, а просто Лыс стал!!!
Что-то удивительно знакомое послышалось в интонациях голоса. Но Лис уже много лет твёрдо знал, что обладатель этого голоса мёртв! Поверить в обратное было трудно. Лис натянуто, нервно рассмеялся и потёр свободной рукой свою лысину. Он не знал, что сказать. Незнакомец потянул его за собой к ближайшему тусклому источнику света:
- Ну?! – Спросил он Лиса, приблизив к нему своё рябое лицо.
Мужик очень сильно походил на старшего брата Сонна. Вот только соновской мрачности в нём не было напрочь. Имя, чуть не с суеверным ужасом, вышептали непослушные губы:
- Колан?
- Лавр. – Поправил его мужик. – Колан ждёт тебя на корабле.
- Лавр… - Повторил Лис, недоверчиво перекатывая забытый звук на языке. _ Лавр?!! – взвыл он, наполняясь осознанием. – Лавруха!!!
- Ну, допёрло! – Удовлетворённо хмыкнул мужик.
Про то, что Лис в КПЗ, братья узнали совершенно случайно. Навели справки, уверились в правильности и решили внести залог. Позднее, наняв хорошего адвоката, и вовсе удалось прекратить дело Лиса.
Какое-то время Лис жил у братьев. «Ствол» называли они свой объединённый корабль. Одиннадцать сцепленных меж собой, но автономных и готовых в любой момент разделиться, кораблей. В рассказе Лиса не чувствовалось почтения к роду занятий обитателей «Ствола» «Свинопасы» - пренебрежительно отзывался он о братьях и их соратниках. Выходцы из деревни, волей случая получившие уникальные корабли, не долго мучались вопросом – чем добывать хлеб насущный? С лёгкой руки Ламбадоса, они стали разводить свиней, успешно торговать мясом, салом, колбасами, выделанной кожей. Свиньи на удивление хорошо жирели и множились в подходящих условиях био-кораблей. «Ствол» за десять лет стал известным поставщиком свинины и производных в христианском и даже китайском секторах Внеземелья.
Конечно, романтическое представление о Космосе немножко померкло в душе Сонна, в свете описанного Лисом. Но ведь кое о чём он уже знал от Малашки. Кое о чём догадывался после разговоров с братьями. То болезненное желание иных просторов уже не надрывало ему душу. И он даже находил, что дома вполне нормальная жизнь, и он, Сонн, тоже ничуть не ущемлён по сравнению с братьями. Лис лишь отчасти поколебал это шаткое уверение. А по тому, как яростно Лис отрицал быт «Ствола», Сонн догадался, что брат и там что-то натворил. Был готов, и не удивился, узнав, что спустя год, Лис расстался с братьями, и снова, на своём подлатанном «Лопаре», стал в одиночку пытать счастья. Пардон, не в одиночку! Он увёл молодую жену у Федьки-Дохтура! Видимо, девица была та ещё штучка, - через пару лет она смылась и от Лиса, оставив ему годовалого сына, и прихватив всю наличку, которую смогла найти! Можно представить, с какой рожей появился Лис перед «Свинопасами»! Но куда ему было деваться, если не повиниться перед Федькой, и не упасть на колени перед братом Коланом и его женой Маруськой, чтобы к троим своим, они приняли ещё и его - Лисова – мальца?
Повинную голову и меч не сечёт. С Федькой выпили на мировую. А малец остался у старшего брата, что послужило поводом для Лиса наведываться в гости. Он и наведывался, чаще на Рождество. Почти каждый год. Особенно его обожали племянники, в том числе и его сын, которым дела не было до того, чем занимается Дядька Лыс, – им было достаточно того, что он весёлый и щедрый.
В последний раз Лис навестил родственников после присоединения к «Стволу» двенадцатого био-корабля Малашки и Оряша. Почти неделю он гостил преимущественно в их маленьком, ещё не разросшемся, как у остальных, но уютном гнёздышке. Малашка ему очень напоминала старшую сестру Диву, только была мягче и шустрее. И Лис, так и просится каламбур, как старый Лис, грелся около её маленького семейного очага.
Сонн растрогался и, не стыдясь, утирал слезу, когда Лис, сам, еле сдерживая сопливые нотки, рассказывал ему о Малашке.
- Что же у них случилось? – Выспрошал Сонн, - Почему распался «Ствол»?
- Не знаю. – С сожалением покачал головой Лис. – Слухи были разные, но мне самым верным кажется тот, что Ламбадос продал китайским экстремистам несколько тонн навоза и свинячьей требухи (или обменял на комбикорм). А те сбросили всё это дерьмо на прозрачные купола над марсианскими минаретами. И хотя у марсианцев своего оружия нет, по конвенции трёхсотого года, они быстренько нажаловались исламским боевикам. И влетело по самые уши и китайцам, и нашим, а с ними - и ещё нескольким био-системникам, подобным «Стволу».
- Но, они смогут снова объединиться?
- Если живы – смогут. – Просто сказал Лис.
Соник остолбенел. Конечно, мысль, что Малашка и братья могли погибнуть, была. Но он решительно задвигал её в самый дальний угол сознания. И ещё он помнил сон, в котором Матушка обнадёжила его, что все живы:
- А ты не пытался их найти всё это время?
- Х-хе! – Крякнул Лис, смущённо потирая лысину. – Попытался – и вот…
- Что вот?
- И вот я здесь – сижку перед тобой…
- ??!
- Деньги фьють! Корабль фьють! И, если узнают, что я здесь – у тебя, то и всё наше Гневково в один момент может сделать фьють!
Сонник растерянно оглянулся. Обложенная со всех сторон огромными подушками, Одарка, сморённая днём жизни, сладко сопела на большой для неё кровати. Где-то за печкой неутомимо стрекотал сверчок. На дворе стояла ночь. На столе стояла водка, но опьянения не было – слишком серьёзно всё закручивалось перед этим зелёным светофором. И газ уже вдавлен до упора и приводные колёса, уже визжат, плюясь камнями и исходясь пылью, и вот-вот…
- Так, братуха! - Сонн поднялся из-за стола. – Утро вечера мудренее. Четвёртый час. Я постелю тебе наверху – там у меня топчанчик удобный. А утром на свежую голову будем думать.
Лис принял душ и быстренько уснул. Об этом свидетельствовал его громкий храп, доносившийся из мезонинчика. А Сонн ворочался с боку на бок, растревоженный встречей и воспоминаниями. Пару раз он привычно вставал, подходил к кроватке и поправлял подушки. Зачерпывал воду из ведра, пил. Но облегчения это не приносило.
Взвыл Бирюк мысленно. Понял - нет, не смирился он со своим земным существованием. Все эти долгие годы, с того самого момента, когда Колан вложил в его руки диски с учебниками, мечтал он о том, как дрогнет палуба под ногами, подкатит пустота к желудку, и он – Сонн – пилот межзвёздного корабля, поведёт своё сокровище в даль неизведанную. В свободное движение. От всех этих христиан, мусульманцев, китаян, с их алчными претензиями на Любовь Бога. Сейчас эти страдания приобрели реальный облик: Его старшие братья, их семьи, сын Лиса и любимая сестра Маланька. Где мог раздобыть хоть какой-нибудь корабль простой деревенский мужик? Да и толку то от обычного корабля – ведь пройти все системы безопасности ЗЭмли и Околоземки бесконтрольно мог только био-корабль. И разыскать родных было возможно с помощью системы связи этих уникальных живых кораблей-деревьев. Сонн выл бы в голос, если бы не боялся напугать Одарку и разбудить брата.
Да, био-корабли труднее засечь радарами, не то что Лисов «Лопарь», который грохнули почти сразу же, как только тот сунулся в зону, где пытался разыскать близких и родных. Хорошо ещё жив остался! Челнок оказался более крепок на самом деле, чем выглядел. Аварийный запас воздуха дал возможность Лису добраться до метеостанции на Фобосе. (кому она там была нужна?) Станция была китайская, автоматизированная. И лет двадцать ею никто не пользовался. Не успел он отмыться и перекусить, как на станцию нагрянули исламцы. Это их территория и обнаружив разбитый челнок, они поспешили выяснить обстоятельства. Лису эти выяснения были ни к чему. Попадать в рабство, практикуемое бородачами, он не имел ни малейшего желания. Поэтому, применив всю свою смекалку, Лис умудрился проникнуть на исламский катер, пока трое из экипажа, разыскивали его в лабиринтах метеостанции, приставив пушку к башке пилота, потребовать немедленного старта. Понимая, что далеко таким образом не уйдёшь, Лис заменил пилота «автопилотом», хорошенько связав первого. Обшарил весь корабль, и, наткнувшись на спасательную шлюпку, быстренько сгрузил на неё еду, воду и оружие, какое смог найти. И не успел похищенный корабль выйти из зоны подчинения, Лис, сопоставив на своём компе грав.параметры Фобоса, точно в расчётные секунды покинул, хоть и с сожалением, исламскую колымагу. Шлюпка на ладан дышала, но через пятнадцать суток ему удалось связаться с христианской миссией на Луне. И наплёв Батюшке о мусульманском плене, бегстве и ещё Бог знает о чём, Лис получил разрешение посадить шлюпку на космодром объединённого христианского монастыря. Два последующих года Лис проходил в послушниках. Никогда не будучи особенно религиозным человеком, он в какой-то момент уверился в божественном предназначении своего пути. Отец-настоятель православной части монастыря был человеком просвещённым и неглупым. Он быстро понял суть натуры нового послушника, но не торопился с выводами, а ещё долго присматривался к нему и, наконец, пригласил в монастырский сад, где предложил Лису исповедаться. Лис честно выложил все свои приключения, повинился (не впервой!). Даже о своём глубоком детском секрете рассказал. Батюшка думал несколько дней. Затем снова призвал Лиса и благословил его на поиски родных христианских душ. Рекомендовал воспользоваться той детской тайной, которую Лис всю жизнь волочил за собой, словно пудовую гирю на цепи.
С помощью связей Батюшки, Лис попал на Зэмлю. Через территорию Старой Польши, лесами Богом забытой Белоруссии, он добрался до родины. И пока Сонн кряхтел внизу, гремел алюминиевой кружкой о ведро, лёжа в мезонинчике в октябрьских утренних сумерках, Лис перебирал в памяти свои приключения, и неизбежное решение пришло к нему – без помощи брата не справиться Лису с возложенной на него задачей. Значит, и перед Сонном нужно повиниться и рассказать всё с самого начала.
Ступеньки скрипнули под ногами. Лис не таясь, спустился в горницу. У стола, без света, на фоне утренней предьясности в тёмных переплётах окон, сидел, охватив голову руками, Бирюк. Лис подошёл к нему, тяжело опустился на соседний табурет, потёр привычно лысину и сказал:
- Корабль есть. Био-корабль. Как у наших. Но его нужно найти и вырастить. Я точно знаю где…
4
« … Меня зовут Аппу. Я хочу найти своего Дядьку Лыса. Когда он гостил на нашем большом корабле, было всегда хорошо. Как назывался наш корабль, я не помню. Там были папа Колан, мама Марусья. У нас было много животных, которых я помогал кормить. И много братьев и сестёр, с которыми мы играли…»
……………………
- Вы только потратите зря время и нервы. – Сказали ему в приюте. – Ребёнок неконтактный. У нас недавно – просто дикарь…
Сонн настоял на своём. В неуютной комнате с одним большим диваном и имитацией громадных окон, выходящих в яблоневый сад, он ждал, когда приведут мальчика. Сердце трепетало в груди, словно ему предстоял сложный экзамен. Воспитатель в джинсовом тюремном комбинезоне ввёл в комнату малыша. Сонн посчитал, что для своих восьми Аппу выглядит слишком щуплым. Зато Сонну было достаточно одного беглого взгляда, чтобы понять, что это ОН. Не бросающиеся в глаза, но чётко уловимые фамильные черты сразу подтвердили – племянник! Обворожительные конопушки под пристальным взглядом зелёных глаз, упрямый вихор непослушных волос.
- Привет, козёл горбатый! - Вдруг изрыгнуло это очаровательное хрупкое создание при виде, привставшего было с дивана, Сонна.
Бирюк не ответил, тяжело опустился на прежнее место и с изумлением уставился на ребёнка. Малыш разболтанной походкой космического пирата прошёлся мимо гостя, плюхнулся рядом на диванчик и с вызовом произнёс:
- Ну, давай, кати рефуры про то, какой ты классный дядька, и какая у тебя славная тётька…
Воспитатель, стоя рядом, сложив толстые руки на джинсовом животе, невозмутимо переваливал добрый комок жвачки из-за одной щеки за другую. Сонн очень плохо говорил на КОСМо. Он жестами попросил воспитателя отдалиться, и, когда тот переместился от дивана к двери, Сонн наклонился к мальчишке и тихо, но отчётливо сказал одно короткое слово.
- Лис?! – изумлённо переспросил малыш.
Сонн непроизвольно провёл рукой поверх своей густой шевелюры, повторяя характерный жест брата, и громче добавил:
- Совершенно… лыс…
Пронзительно зелёные глаза мальчонки заблестели, и конопушки резче обозначились на побледневшем личике. Сонн продолжал, как ни в чём не бывало:
- Я видел твоё сообщение на сайте поиска. И если на самом деле тебя зовут Ванья, и корабль твоих родных называ… - Сонн постарался завершить слово в форме настоящего времени, - …ется «Ствол», то я твой дядька, потому что Лис – мой родной брат.
Крупные слёзы прыснули из детских глаз. Милая рожица расплылась в гримасе отчаянного беззвучного рёва, и маленький Ванька неуклюже уткнулся в Сонновскую грудь. Неумело обхватил его Сонн своими ручищами и почувствовал, как покатились солёные капли из его собственных глаз.
………………….
Сонн смотрел на экран монитора. Качество записи оставляло желать лучшего. Конечно, откуда у малыша деньги, чтобы заказать хорошее послание!
- Это он? – Спросил Сонн Лиса.
- Он. Только почему он выдумал себе это имя? И как он вообще оказался в Околоземке? – Лис помолчал. Осторожно для своих ноющих костей сменил позу и, резко выйдя из задумчивости, продолжал, звонко хлопнув себя по лысине – Я же сам всегда говорил ему, что прилетаю с Зэмли! Ума не приложу, как малыш мог самостоятельно забраться так далеко?!
……………..
Сонн, сидя у пульта управления корабля, уже привычно отмечая изменения на таблоидах, попутно обращая внимание на красоту пространства, отражаемого на мониторах, всё глубже погружался в пласты памяти. Изредка он оборачивался к креслу второго пилота и струя родственнокровной нежности, как пересоленная волна Красного моря окатывала его с ног до головы. Вихрастая детская головушка торчала из перекрученного противоперегрузочного пледа. Племянник Ванька крепко спал и видел свои детские, а порой - и не детские сны. Иногда он вздрагивал во сне, и сердце Сонна жалостливо сжималось, когда на ум приходили мысли о том маленьком проценте случайности – казалось, практически невозможно было отыскать малыша – а вот – поди ж ты!!!
Память скользнула всё ниже и ниже…
……………
Сонн вспоминал тот день, когда старшие братья ранним утром последнего летнего дня быстро оделись, поцеловали Матушку, Папашку, сестёр. Крепко обнялись с младшими братьями. И в руки Сонну был вложен пластиковый пакет. Сонн, не отрываясь, смотрел в глаза старшего брата – тот был взволнован, исполнен какой-то отваги и, кажется, чуть-чуть испуган. Яркие, не по сезону и его возрасту, веснушки отчётливо и трогательно проступали на раскрасневшихся щеках. Брат сказал какие-то слова – Сонник был так растерян, что смог уловить только смысл – брат призывал готовиться к ПОЛЁТУ.
И Сонн готовился. Ощущение, что он должен управлять кораблём, пронёс через все годы: Сначала мальчиком он зубрил математику, астрономию и прочие премудрые науки, совершенно никчёмные при деревенской жизни. И даже то, что старших братьев много лет считали погибшими, потому что сразу после старта их кораблей, силы ВВС разбомбили взлётную площадку. То, как официально было объявлено, что группа деревенских Кулибиных из развалин старого Корабля, много лет назад разбившегося на окраине деревни, собрала свой кораблик, что кораблик взорвался на старте – в назидание всем последующим поколениям копателей-аборигенов. Все эти страшные, вымышленные и реальные, факты не могли помешать деревенскому мальчишке мечтать. О кораблях. О полётах. О Внеземке. Судьба не слишком-то способствовала претворению его Мечты. В один, далеко не прекрасный день, крепкий и ловкий мальчишка упал с лошади. И расшибся так сильно, что даже в район не повезли - Доктор Акфет признал его безнадёжным. Сказал Матушке, что мальчик, скорее всего, умрёт и тратиться на дорогостоящую операцию нет смысла. Деньги у семьи были – братья, собираясь в ПОЛЁТ, перевели средства, накопленные за четыре года от продажи найденного на месте катастрофы Старого Корабля оборудования, на семейный счёт. Матушка самоотверженно бросилась размахивать перед носом Доктора Акфета пластиковыми карточками, но Доктор урезонил её пыл, напомнив, что семь её остальных детишек нужно будет на что-то поднимать, учитывая, что муж-алкоголик ничем ей не поможет – а один ребёнок – или семь – выбор очевидный.… Тем более, мальчик так плох, что до операции его и не довезти. Матушка опустилась на пол и зарыдала – сперва в голос, а затем и вовсе страшно – заходясь в беззвучных конвульсиях. Пластиковые карточки бесполезно блестели на полу, переливаясь всеми цветами радуги.
Маленькая, сухонькая старушонка – Бабка Сеня деловито спустилась с русской печи, где проводила зимой почти всё своё время. Схватила ведро с питьевой водой – казалось, у неё и сил-то не достанет это ведро поднять, а поди ж ты - легонько так это ведро подхватила и, словно мимоходом, – шла и вылила всю воду на лежащую ниц Матушку.
- А ну, цыц! – Вдруг строгим и почти молодым голосом прикрикнула она. – Хватит выть! К сябе мальчонку заберу. Ягор! – Обратилась она к Папашке, беспомощно обивавшему доселе порог. – Пособи мне!
Осторожно уложив разбитого на носилки, Бабка Сеня велела Папашке и его брату отнести Сонника в свою лесную «дачку». Бабка Сеня в этой своей «дачке» в дубраве за рекой проживала каждое лето. Сонник свалился с лошади в марте, а Бабка собиралась перебраться на «дачку» только в апреле, но в тот злополучный год, как ушла с недвижимым Сонником, так больше никогда в деревенскую избу и не вернулась. Папашка с братом её лесной домик подлатали, печку хорошую сложили, и провалялся Сонник в избушке среди дубов до следующей весны. К лету он встал на ноги. Всё лето Бабка Cеня гоняла его то по грибы, то по ягоды с одним условием – ходить или лежать – сидеть на заднице не позволяла. Этот год Сонник в школу не ходил. Учился по кассетам братьев, а как поправился – и вовсе в классы не вернулся. Он по-прежнему оставался крепким мальчиком, постепенно обретал былую ловкость, набирал юношескую силу, но, в какой-то момент стало у него тяжело в хребтине- чуть повыше лопаток, словно комок засохшей глины катался под рубахой – это стал расти горб.
- Не твой грех! – Только и сказала Бабка Сеня, - Но тебе его нести придётся. Тярпи.
И терпел. Вернулся домой. Малые сперва попробовали обзываться, да он их быстро разохотил. Кулаки у горбуна были просто чугуном налиты. А сёстры его жалели и любили. И он их любил - Диву и Маланьку.
А потом погиб Папанька. Погиб, а не самоубился. Теперь Сонн это знал наверняка. Много лет в деревне считали, что Ягор повесился на старом мосту. Участкового не вызывали – сами деревенские вынули алкаша из петли. А ведь можно же было и призадуматься – как это мужик подвесился за ноги под мостом, да и захлебнулся в воде оттого, что верёвка растянулась и намокла. Верёвка-то была не простая – синтетическая тарзанка, какой малышня балуется на «гигантских шагах» - кто дальше от столба отлетит. Двух малых сыновей, что с отцом вместе у моста были, спрашивали-спрашивали: «Что батька делал?». Старший – девятилетний Лис испуганно говорил только: «Прыгал-прыгал, и не стал прыгать. Стал висеть». От четырёхлетнего Котьки и вовсе никакого проку не было. Он только смеялся: «Папка играл! Папка весёлый!»
Ягорку похоронили как самовисельника за оградой освящённой земли деревенского кладбища. Матушка так и не смирилась с таким решением деревенского собора, и, умирая, попросила Сонна похоронить её рядом с Папанькой – там же за оградой. Спустя несколько лет, когда Сонну открылась правда, он съездил в район, привёз Батюшку и, освятив клочок земли с родительскими могилками, нарастил кладбищенскую ограду. Не то, чтобы Сонн сильно верующим был, но уважал традиции, находил в ритуалах умиротворение и обретал уверенность в правильности своих поступков перед светлой памятью предков.
………………….
Ванька выпростался из-под пледа, и висел в кресле в нелепой позе. В корабле было прохладно. Сонн оттолкнулся, расчётливо перенёс тело от своего к другому креслу и заботливо стал прикрывать малыша. Ванька открыл глаза:
- Ты очень похож на моего Дядьку Лыса! – заявил пацан, разглядывая сонновскую физиономию.
- А ты очень похож на моего брата Лиса. – В тон ему, довольно пробурчал Сонн.
- Да? – Удивился малыш.
- Ну, конечно, - когда Лис был маленьким мальчиком – как ты сейчас. – Смущённо пояснил Сонн. – Есть будешь?
- А то!
………………….
Лис тогда действительно был едва ли старше Ваньки. Папашка нёс на плечах маленького Котьку, а Лис с неуклюжей корзиной недовольно тащился следом. Рано утром Матушка выпихнула мужа с двумя мальцами из дома, чтобы насобирал грибов и слегка протрезвел – в деревне намечалось какое-то собрание. Уже как час Лис обречённо брёл за Папашкой и мечтал о тёплой постели и о парном молоке, которое его ждало дома. Утренний туман как торт прорезали солнечные лучи и Папашка, сдёрнув с плеч Котёна, подбросил сонного малыша вверх, поймал со смехом и усадил на пенёк посреди поляны.
- Есть будешь? – Обернулся он к старшему сыну.
- А то! - С готовностью отозвался Лис. И опустил в траву свою корзину – там – под десятком белых и парочкой ярких подосиновиков в холстинке лежали варёные яйца, зелёные перья лука и хлеб, порезанный и посоленный. Яйца Лис не любил. Он схватил большую краюху, остро пахнущую чесноком и, пока Папашка выуживал из-за голенища своего сапога заначку в плоской фляжке, поспешил скрыться с родительских глаз в густом подлеске. Он далеко не отходил и через несколько минут услыхал незлобивое матюхание Папашки – чего-то там Котька набедокурил.
Лис огляделся по сторонам. Заметил замшелый ствол среди густой травы и уселся на него готовый в любой момент побежать на отцовский зов. Он сидел на старом стволе, колотил ногой и думал…, собственно, ни о чём – просто ему было хорошо. Птицы галдели на все голоса. Солнышко светило сквозь листву. Дикие пчёлы непрерывно жужжали вокруг. Ласково журчал неподалёку голос, невидимого отсюда, Папашки. Необыкновенно тёплым показался Лису ствол, на котором он расположился. Лис внимательно осмотрел поваленное дерево. Его удивил диаметр ствола – ну, скажем так – той части, которая находилась на поверхности почвы. Носком ботинка Лис отворотил пласт трухлявой коры. Необычный оливковый цвет древесины удивил его ещё больше. Обеими руками Лис азартно оторвал ещё больший кусок коры, и его взору предстало какое-то ответвление от большого ствола. А у его основания, почти целиком ушедшее в почву, – небольшое дупло – аккурат подстать Лису. Орудуя кусками коры и грибным складешком, Лис, не долго думая, отрыл ямку вокруг дупла и осторожно заглянул внутрь. Ну, тут пришлось звать Папашку. Потому что внутри было достаточно светло, чтобы увидеть штуку, о которой в деревне ходили легенды.
- Зёга моя! – Нежно подумал Лис, подавая Папашке наружу овальный, золотом отливающий предмет. Слово родилось из неоткуда, ничего не значило. Ничего не объясняя – оно, словно, проистекало из нежного восторга перед сказочным событием.
- Зёга! – повторил захмелевший Папашка, принимая яйцо. Лис изумился – он сам только что придумал это слово! – Она моя! – Крикнул он отцу, выскакивая из дупла.
- Дырку прикопай! – Оставив его крик без внимания, сказал Папашка. – Да место заметь! Тут вона еще, сколько добра всякого…
Лису показалось несправедливым, что отец забрал его находку. Папашка переложив грибы в запасной пакет, бережно обмотав яйцо холстинкой, опустил его в корзину.
…………………
- Скажи, мы летим к Лису? – Очень аристократично утирая рот салфеткой, спросил Ванья.
Сонн с интересом отметил этот, непривычный для деревенского обихода, жест: «В приюте научился». - Машинально подумал он. Нет, вопрос не застал его врасплох. Но он всё же помедлил с ответом:
- Нет, Ванья. Лис сейчас на Зэмле. Нам туда нельзя - Обманывать малыша Сонн не хотел, но и всей правды сейчас сказать не мог.
- А куда же мы?
- Нам нужно найти своих.
- «Ствол»?
- Или то, что от него осталось…
………………….
Лис, хныча и спотыкаясь, тащил пакет с грибами, вслед за неровно, но бодро шагающим Папашкой, несущим на плечах Котьку и размахивающим корзиной с драгоценной поклажей.
- Ну, чё ты ноешь, как девчонка! – возмутился Папашка, делая остановку перед мостом, и спуская с рук младшего. - Хочешь корзинку нести? Неси! – сказал он, привычно сворачивая цигарку. – Эй, эй! Осторожней там! – крикнул он вдогонку, и рассмеялся на нелепую поспешность Лиса.
Мальчишка подхватил тяжёлую корзинку и побежал к подвесному мосту. Мостик был узкий в три доски. С берега на берег были переброшены стальные канаты, которые основательно крепились по обоим берегам в сложных конструкциях, позволяющих регулировать натяжение. Правый берег реки был значительно выше, поэтому мостик круто задирался вверх. Маленький Лис, пыхтя под тяжестью ноши, перебрасывая корзину с руки на руку добежал почти до середины моста. Там решил, что такой груз удобнее нести на голове. Он дрожащими руками вскинул корзину вверх и… неуклюже завалился на стальные канаты, а корзина с драгоценным содержимым полетела вниз… «Плюх!» - Сказала река. И Лис увидел, как, освобождаясь от корзины и от холстинки, в глубину, маня таинственным светом, уходит золотое яйцо.
- Зёга-а-а! – Закричал Лис, опасно перегнувшись через канаты.
- Чтоб тебя так! – Закричал Папашка, выплёвывая цигарку.
- А-а-а! – Закричал Кот, растерянно наблюдая за быстро удаляющейся спиной родителя.
………………………
- А потом?
- Потом все их корабли объединились и образовали «Ствол». А про «Ствол» ты знаешь даже лучше меня.
- А ты?
- А я тогда был ещё маленьким мальчиком. И жил с мамой и папой в той самой деревне. И у меня было ещё пять братьев и две сестры. Это значит, что у тебя есть ещё дядюшки и тётушки там на Зэмле. Одну тётушку ты должен помнить…
- Тётя Мэл!?
- Точно! Малаша.… Когда ты видел её в последний раз?
- Не помню я, Дядя Сонн… - виновато потупился Ванья .- Помню только, что она добрая…
- Добрая… - подтвердил Сонн
………………………
- Я гляжу, мужики, вы, никак, купаться задумали?
- А что, Дед Пистон, рано!?
- Да, это как посмотреть.… В иной год и на Первомай окунались, а инда так и до Троицы не решались. Да-сь… - Дедок, вытянув морщинистую шею, с интересом поглядывал на заводскую, нетронутую крышку водочной бутылки, торчащей из-под одеяла, на котором заминала, собранные специально для неё первоцветы, Одарка.
Перехватив этот пытливый взгляд, Сонн предложил старику присесть. Лис в это время сосредоточенно расшнуровывал свои высокие десантные сапоги. Третий день братья пытали счастье у моста. Что и говорить, не самое время ещё для купания – да время жмёт. Ой, как жмёт! Дед Пистон переминался с ноги на ногу:
- Ты бы. Соннушко, нолил бы мне капельку заводской-то, - наконец, поборов соблазн присоединиться к братьям, попросил Дед, - да и побегу я дале – служба как-никак! – с гордостью приосанился старик.
Дед Пистон, несмотря на преклонные года свои, гонял скот на пастбища. И дорожил репутацией самого надёжного пастуха во всей округе. Вот и сейчас небольшое разномастное стадо, бренча колокольцами, мыча и мекая, подгоняемое звонким собачьим лаем, распространяя молочный дух, двигалось вдоль берега. Одарка, бросила свои цветы, и, захлопав в ладоши, засмеялась, указывая пухлыми пальчиками на коров. Сонн, поднявшись, достал из-под одеяла бутылку, аккуратно свинтил пробку, наполнил до краёв маленький пластиковый стаканчик и уважительно преподнёс старику:
- Помяни, дед Пистон, отца нашего Ягора. Ты ж его хорошо знал.
- А как же! – Крякнул дедок, разом махнув стаканчик. – Хороша заводская-то! Ох, хороша! – На глазу у деда навернулась кристальная слеза. – Это ж я батьку–то вашего из петли вынал. Вот аккурат на таком же мосте!
- Что значит – на таком же?! – Обернулся Лис, отставляя в сторону свои сапоги. – На этом же!
- Нее… - Закачал головою Дед Пистон, занюхивая драным рукавом, - ране ентот мост не здесь был…
- А где? – Переглянувшись, хором спросили братья.
- Так вона где! – Рукой махнул Пистон. – Ниже по течению, за поворотом. Там ещё столбы для натяжки тросов и по сей день сохранились.… Тот мост там и был. А потом, когда с вашим батькой-то это самое приключилось, бабы-то за реку забоялись по тому мосту ходить. Всё им Ягор-то мерещился. Рассказывали – палец из воды высунет и грозит! Вот мост-то и перенесли!
- Точно! – Ударил себя Лис по лысине. – Как же это я раньше не догадался! Не там мы … отца поминаем…, ох, не там!!!
……………………..
- Как же мы их искать будем?!
- Не знаю. Помогай.
- Так… - мальчишка серьёзно нахмурил брови. – Связи с ними, значит, никакой?
- Никакой. - Подтвердил Сонн.
- Объявы давал?
- Объявы? Как это?
- Ну, как ты меня разыскал?! Я объяву в СЕТЬ закинул, в поисковики. Да не в ИНТЕРНЕТ, а в КОСМО – это наверняка!
- Дак, нашёл-то я тебя случайно… - Пытался протестовать Сонн.
- А если бы искал? А может, они там про себя уже всё написали, а ты не ищешь! Ты чё, Дядь Сонн!
- Действительно! – Сонн задумался.
Сеть связи КОСМО на Зэмле глушилась. Поймать информацию в деревне целенаправленно не было никакой возможности. Каким-то чудом, прикованный к инвалидному креслу, Лис обнаружил в Интернете ссылку на КОСМО и смог открыть послание Ваньки. Интернетом на Зэмле уже лет сто, а то и больше никто не пользовался. Спам и вирусы загубили на корню чудесную идею. Но, когда весь мир перёшёл на альтернативки, старая сеть обрела второе рождение в фермерско-крестьянском мирке. Крестьяне консервативны и бережливы. Они и сохранили ВьехоСеть – по-старому Интернет.
Но сейчас-то – корабль Сонна оставил Зэмлю далеко позади. И связь КОСМО вполне доступна. Если,… хоть немного представляешь, что это такое!
- Й-е-ех! – Горько вздохнул Сонн, сетуя на свою необразованность.
- Ты чё, Дядь Сонн, какие проблемы! – Девятилетний Ванька, подрегулировав кресло второго пилота, подъехал к мониторам, привычно присоединил датчики на подбритый затылок и всунул руки в клавперчатки.
……………………..
- Вот она!!! – взметая фонтан брызг, Лис рванул из глубины овальный предмет, покрытый бурой тиной. – Вот она, моя дорогая Зёга!
Дрожа от холода и возбуждения, рухнув со своей ношей на берег, он принялся обтирать предмет чем попало. Сонн заботливо пытался растереть водкой его, покрытое синей гусиной кожей, голое тело. Но Лис, не обращая внимания, остервенело, отдирал бурую, липкую грязь, пока под руками не сверкнул золочёный бок. Вместе с грязью комом отделился и странный корявый нарост от макушки. И упал, невесомый, в траву.
- Она! Она, моя Зёгушка! - взревел он, и, прижав к груди яйцо, рухнул на землю и залился горькими слезами.
Чего тут было говорить? Понятно, о чём плачет Лис. Сонн поставил рядом с братом открытую бутылку водки и, подхватив на руки разревевшуюся из солидарности малышку Одарку, отошёл в сторону. Его тоже била нервная дрожь.
Всю зиму братья пытались отыскать яйцо, из-за которого много лет назад погиб их отец. Под предлогом рыбалки, они рубили под мостом одну за другой проруби и по сантиметру простучали всё дно. Пару раз Лис даже нырял под лёд, обвязавшись верёвкой, но кроме старого чугунка и мятого самовара ничего не достал. В апреле сошёл лёд, но Сонн, как мог, удерживал младшего брата от желания тот час лезть в воду – достаточно тот настудился за зиму. Но к девятому мая всё же отправились они к реке, и долго бы ещё продолжался их «купальный сезон», кабы не встреча с Дедом Пистоном!
……………………
- Вот! Ванька гордо бросил на столешницу кипу распечаток.
Пока Сонн производил регулярный обход корабля, малыш два с лишним часа выуживал из сети информацию.
- Тут объявы за последние четыре года. Я скачал кучей – так дешевле. Теперь разбирайся, могут это быть наши?
И Сонн стал разбираться. Послания составлялись на какой-то иезуитской основе – впрямую почти никто не называл имён, дат – никакой конкретики. Всё определяли ссылки. Намёки. Даже лица в посланиях показывались не всегда. «Какое огромное количество людей старается найти друг друга, и, в то же время, оградить свою жизнь, свои тайны…» - думал Сонн, просматривая сотни призывов откликнуться. Он проникся ещё большим уважением к работе, проделанной Лисом, когда тот отыскал Ванькино послание.
С завидным аппетитом уплетая бутерброд, Ванька вдруг ткнул пальцем в объяву, которую только-только отложил в сторону Сонн:
- Смотри!
- Что – в недоумении возвращаясь к указанной пластмажке, спросил Сонн.
- Читай же!
- Ну, и что? Я ничего не понимаю!
- Дяхан, ну ты даёшь! Тут же русским языком написано:
Поздравляю братика с Днём Рождения!
С приветом в Восточную Россь.
Сонн напрягся, силясь разгадать ребус.
- Дя! Ты же жил в Восточной Росси!
- Господи! – тихо ахнул Сонн, ощущая, как закололи мелкие иголочки в кончиках его пальцев.
- Давай, Дя, распечатывай письмо! – Был настойчив малыш.
Сонн, немного смущаясь залезать в, возможно, чужое послание, нажал клавишу:
- Белиберда полная… - Оценил он появившийся текст:
В самый маленький не город
Любимому братцу Иванушке-Дурачку
Царевна-Несмеяна сказку шлёт
И просит обращаться к ней попросту.
- Погоди-ка, погоди-ка… - Начал догадываться Сонн, - «Попросту» - это значит – как обычно, как всегда!
- …третий – вовсе был дурак! Иванушка-Дурачок – третий сын! – подсказал Ванька.
- … «Не город» - не райцентр, не село – самый маленький «не город» – деревня!!! – воскликнул Сонн, - А Царевна – Несмеяна – та, что плачет… или…
- …Или маленькая!
- Младшая! – Предположил Сонн, - Маланька!!! – его голос дрогнул, но бортовой компер всё же верно распознал звук и на экране высветился текст на КОСМО:
MALAN~KA
Послание издало благословенный подтверждающий звук, но на пароль ответило запросом: Определение получателя.
Сонн нерешительно назвал своё имя. Письмо молчало.
- Определение отвечает на вопрос, « Какой? Какая? Какое?» – подсказал мальчуган.
Сонн заскрипел мозгами. Малыш решительно скомандовал комперу:
- Написать – горбатый!
- Горбатый… - подтвердил Сонн.
« Подтверждение принимается» - мигнул зелёный индикатор, и открылось основное письмо.
- Ну, дела-а-а… - Поскрёб затылок Сонн.
Письмо Маланька отправила два года назад. Сообщила, что после разделения «Ствола» она с ребёнком(!) попала в колонию космозаниток. О муже – ни слова!. О корабле – своей любимой «Куколке» - ни слова!!! Про космозаниток Сонн впервые слышал.
- Ну, тётки такие, которые против мужиков. – Со знанием дела пояснил Ванька.
- Мазонки, что ли? – Вспомнил что-то из истории или легенд Сонн.
- Амазонки! – Поправил Ванька. – Они теперь крепко воюют с мусульманцами.
- Это значит.… Это значит, что их базу нелегко отыскать. – Сделал неутешительный вывод Сонн.
- В письме должен быть намёк, где искать. – Подсказал многомудрый малыш.
Сонн неоднократно перечитывал послание, но ничего не находил. Ванька тоже читал и так же безрезультатно.
- Знаешь что, сынок, - протирая воспалённые глаза, сказал, наконец, Сонн, - сейчас ложимся спать, а утром давай искать новые послания. Пересмотрим, что имеется, а если не разыщем ничего подходящего – мил будь, снова посиди в Сети.
…………………..
- А быстрее никак?
- Насколько мне известно –год не меньше – как только посадишь его в землю.
- Как ты думаешь. Ему не повредит, что оно столько лет пролежало в воде?
- Почём мне знать? Лучше об этом не думать. У нас есть год форы. Тебе нужно подучить КОСМО и освежить навигацию. Этими кораблями может управлять младенец, но административные правила – основной кошмар навигатора.
- Погоди, брат. Лис! Я что-то не пойму – ты говоришь так, словно не собираешься лететь сам!
- Я-то собираюсь.… Да только… - сокрушённо крякнул Лис, потирая лысину, - На кого хозяйство-то бросим? Одарка, опять же…
- Ой, темнишь. Братушко! Опять секреты? – допытывался Сонн.
И темнил Лис. И скрывал что-то. Но секрет этот его сам собой обьявился – стали его суставы опухать и разрастаться. Сказались зимние купания. Годы небрежливого отношения к себе, а, может, и тайна, годами носимая, подорвали его здоровье. Но и полгода не прошло, как перестал Лис со двора выходить, всё боле норовил дома на старой печи лежать, кости больные греть, да приёмышу-Одарке сказки рассказывать. Тогда-то и призадумался о родном детёнке, которого бросил на старшего брата, где-то в немыслимой дали, да и поминать не больно-то спешил. Стал тогда Лис комперной связью интересоваться, модернизировал сонновскую технику и в одну из бессонных ночей обнаружил таки ниточку, по которой и выудил Ванькину обьявку. Сперва обиделся, что сын отцом брата Кольку считает, но поразмыслил, на себя попенял и ещё более рьяно стал экзаменовать Сонна в навигации и юриспруденции.
Сонн пытался было его заставить лечиться, да только Лис упёрся. Денег, что у Сонна ещё от Матушки остались, было не так уж много. И Лис, явившись из своих странствий гол как сокол, посадил на колени малышку Одарку, и Сонн без слов всё понял. И поставил свечку за помин своей прабабки Бабки Сени, которая после того как выходила Сонника от его болезни, ещё долго жила в избушке среди дубов на той стороне реки. Умерла Бабка Сеня когда Соннику шёл шестнадцатый год. Её избушку Сонн долго ещё содержал в порядке. Но затем какой-то городской охотник спалил домишко по неосторожности и остался на этом месте только холмик, заросший крапивой.
У того самого холмика вырастил Сонник корабль для Малашки – её «Куколку».
Там же – неподалёку посадили они с Лисом и свою «Зёгу».
…………………..
От Маланьки больше не удалось расшифровать ни единого послания. Но в кипе, отложенной Ванькой, нашли письмо от Маруси, жены брата Колана. Оно не было столь запутано и состояло из сообщения, что Маруся и Николай из гневковских, ищут родственников, и содержалось вполне разумное предложение - раз в неделю в 6.15 по космотайму на секонддэй выходить в АСЬКУ на указанный номер.
- Сегодня зибендэй. Завтра – фёрст. Послезавтра попытаемся встретиться в АСЬКЕ. Ванёк, когда отправлена обьява?
- Восемь месяцев назад. Внести в компер напоминалку на вторник?
- Да, сынок. – Дрожащим от волнения голосом подтвердил Сонн.
…………………
Стартовал Сонн один. «Зёга» трепетала от предвкушения полёта. Все индикаторы рьяно показывали полную готовность. Букетик полевых цветов, подаренный племянницей Дусей, подрагивал в герметичном кувшинчике. Жена брата Удала напекла пирожков и, отвергая все разумные доводы Сонна, уложила всё в дорожную сумку. Старший сын Удала, десятилетний Карп, с трудом сдерживал слёзы – накануне он умолял Сонна взять его с собой.
Накануне же вечером всей семьёй устроили посиделки. Пришёл Удал с семьёй, Васечка с молодой женой прилетел из Смоленска. Дива из Масквы позвонила. Выпили по случаю крепко. Сонн по обыкновению был воздержан, а тут и вовсе лишь пригубил. На огонёк подтянулись соседи. Молодёжь принесла с собой бражку. Выставили проигрыватель во двор и до трёх, а то и четырёх развлекались, кто как мог.
Перед рассветом Сонн поднялся со своего места. Откатил коляску с уснувшим Лисом в его комнату. Обнялся с братьями. Поцеловал в светёлке, сладко спящую, Одарку. И, перекинув через плечо дорожную сумку, стараясь не беспокоить целующиеся на завалинке пары, огородами, не оглядываясь, направился к реке.
«Зёга», послушная его командам, порвала связующие каналы, перекрыла насосы, задраила люки. Нежно засветились экраны, показывая туманные утренние пейзажи окрест. И уверенное спокойствие снизошло на Сонна. Его движения дышали силой и энергией. Весной ему исполнилось тридцать три – христианский мир очень выделял этот возраст. Некоторых он пугал. Других подстёгивал. Иные, и в их числе Сонн, определяли тридцать три, как время готовности к осознанным свершениям. Память, как колоду карт тасовала перед его внутренним взором лица и события уже прошлой жизни. И, перед тем как нажать стартовую кнопку, Сонн вдруг со всей силой понял, что мечта всей этой жизни – вот она – целует его в висок. А это значит – пора ставить новые цели. Ну, найти, собрать родных – это понятно, само-собой. А дальше? Дальше… Главное, чтобы оно было это.. ДАЛЬШЕ…
Автор Marina Gaki. Рассказ Желудь
© Copyright: Миры Нашей Фантазии, 2013
Свидетельство о публикации №213121100916
Свидетельство о публикации №213121100916
Рецензии