Лосось Лаврентий

– Эх, совсем уже старый стал. Покинут скоро последние силушки бедного рыбака, ой, покинут… – проворчал старик, вставая с ветхой медвежьей шкуры, заменявшей ему кровать. – И руки меня, старого, уже не слушаются, так и с голоду помереть несложно… Эх, матушка! Верила ты в меня, верила, а зря верила: чего я нажил, чего скопил – деревянная изба да удочка, шкафчик старый да котелок, ни деток, ни жены – ничего после себя не оставил, а смерть моя, чую, близка: вот уже порой подходит и смотрит в глаза мои старые, да так смотрит, что пошевелиться не могу… Прости меня, матушка, ты в меня верила, а я… А я вот… Ничего. Ничего.

Горькая слеза стекала по его правой щеке. Но не время для слёз: чтобы хоть как-то прокормиться, следовало идти рыбачить.

– Эх, вот сердцем чую: последний раз рыбу удить пошёл.

Его ветхая избушка, изувеченная годами, стояла глубоко в лесу; путь до берега был длинным, и он, скрепя сердце, отправился в путь, насвистывая забытые песни советского времени. Прошло около получаса, прежде чем старик добрался до берега.

Он достал удочку, прислонил её к дереву. Начал рыться в земле в поисках червей. Спустя какое-то время, насадив находку на крючок, закинул удочку в реку и стал ждать, проговаривая про себя:

Отче наш, иже еси на небесах!
Да святится имя Твое, да придет Царствие Твое,
Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли.
Хлеб наш насущный даждь нам днесь,
И остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должником нашим,
И не введи нас во искушение,
Но избави нас от лукавого.

Яко Твое есть и Царство, и сила, и слава,
Отца и Сына, и Святого Духа
И ныне, и присно, и во веки веков.
Аминь


Клёва не было.

Долгие часы просидел он в полной тишине в ожидании хоть какой-то добычи, но удача никак ему не улыбалась. Он уже было собирался отправляться домой, как вдруг заметил, что поплавок слегка задёргался. «Услышал господь мои молитвы!» – подумал старик, доставая удочку.

– Лосось! Неужто лосося поймал? В такое-то время! Вот находка-то!

Рыба была неподвижна. Старик медленно снял её с крючка, положил на открытую ладонь, собираясь рассмотреть, но она вдруг резко дёрнула хвостом и соскользнула у него с рук, повалившись на землю.

– Ишь, ловкий какой! Обмануть меня вздумал! – вскрикнул старик, поднимая рыбу. – Дай-ка я на тебя посмотрю. Лосось. И взаправду лосось! Поймал на старости лет! Откуда ж ты взялся тут? Умный такой. Красивый такой. А глазищи… Глаза-то какие! Красивые, глубокие! Днём с огнём такого не сыщешь! А знаешь, дорогой, а не буду я тебя убивать и есть не стану: будешь моим домашним питомцем. Куплю я себе аквариум, поставлю тебя и будем с тобою сожительствовать. Пойдём, дорогой мой, пойдём домой! Как же мне нести тебя?

Старик оглядел окрестности в поисках чего-либо подходящего, но так ничего и не нашёл. Поразмыслив, решил набрать воды в пакет, в котором он нёс свои вещи, а удочку и остальные принадлежности нести в руках. Так он и сделал. Зачерпнул воды, бросил туда рыбу, схватил в охапку всё, что было у него с собой, и побрёл тропой домой, всё так же насвистывая всеми забытые песни.

Холодало. Близился конец ноября, последние листья осыпались с деревьев, оголяя сухие ветви. Эта осень была вполне себе осенью, но казалась ему необычайно холодной. Наверное, в силу возраста. Каждый шаг отзывался болью в суставах, в каждом мгновении чувствовалась горечь прошлых лет. Всего и не вспомнишь – думал он. – а оно и хорошо, что не вспомнишь.

Во имя Отца и Сына и Святого духа. Аминь.

Старик открыл дверь. Достал ведро, и аккуратно, чтобы не навредить рыбе, перелил туда воду из пакета, а потом и саму рыбу туда положил.

– Как называть-то тебя, дражайший мой? – сказал он, разглядывая его. – Ох, не налюбуюсь. Какой же ты у меня красивый, какой же умный. Проголодался, наверное? Давай хлебушку тебе покрошу, родной ты мой.

Старик взял с подоконника корку чёрного хлеба, отломил кусочек и покрошил его в ведро. Крошки оставались нетронутыми.

– Кушай, кушай. Чего не кушаешь? Ладно. Спокойной ночи, друг мой дорогой. Спокойной ночи.


Старик прилёг на шкуру, закрыл глаза и почти мгновенно уснул.

Ему снился сон. Один и тот же сон, который он видел уже не единожды. Снилось чаепитие за большим семейным столом, снилось, как он ведёт внуков в первый класс. Они – Павел и Андрей – были близнецами, внешне – две капли воды, ну не отличишь друг от друга, но Пашка был молодцом, гордостью родителей, читать в три года научился, а вот Андрюша рос балованным и озорным хулиганом, но старик всё равно любил обоих одинаково. У обоих были яркие светлые волосы, веснушки и голубые-голубые глаза. Они часто ссорились, но, чуть что, – были горой друг за друга.

Старик проснулся, и слёзы вновь полились из его глаз. Так хотелось остаться во сне, но, увы, всё это – лишь проделки сознания. Он встал со шкуры и посмотрел в ведро.

– Доброе утро, друг мой! Родной мой, дорогой, доброе утро! Как же глаза мои видеть тебя рады. Как же рады. А ты чего так и не кушаешь? Не хочешь? Грустно, поди, в тёмном железном ведре жить? Ну ничего, ничего, я тебе сегодня новый дом принесу.

Старик отправился в деревню. Долгий-долгий путь. Лицо и руки обдавало холодным ветром, идти было тяжело, но чего не сделаешь ради семьи. С каждым шагом идти было всё сложнее, но он, стиснув зубы, несколько часов шёл до деревни. Поспрашивал на местном рынке, нет ли аквариума ненужного у кого. Долго ходил и спрашивал, пока его, наконец, не отвели к нужному человеку в соседнюю деревушку. Хозяин дома, встретив старика, предложил ему кружку горячего чаю.

– Нет у меня времени чай пить – ответил старик. – Я тут давеча лосося поймал, дома меня ждёт.
– Лосося? Тю, дедушка, где это видано, чтоб у нас лососи-то водились? Лосось – рыба морская, в реках её редко заметишь.
– А вот поймал! Лосося! Во-от такого! – старик широко раскинул руки.
– Да ну, не верю! А на что ловили хоть?
– На червячка ловил, ей-богу, на обычного червячка.
– Ну вы, батенька, даёте. А не перепутали ли вы его с чем?
– Нет, не перепутал! Взаправду лосось! Всем лососям лосось!
– Ну как знаете, дедушка, как знаете. На аквариум-то посмотрите.
– Показывай, показывай.

Аквариум старику понравился, и он его купил, отдав за него почти все сбережения. Не жалел он средств – ради семьи ведь ничего не жалко. Обхватил его обеими руками, и, пока не стемнело, решил побрести домой, даже толком не согревшись. Шёл он к дому не один час, всё шёл и шёл, и к самой темноте лишь добрёл до своей избушки.

– Ну здравствуй, друг мой дорогой. Ты прости меня, что долго так, совсем ноги уже старого подводят. Засыпай, завтра новоселье твоё отмечать будем. Ты засыпай, засыпай. Засыпай.

Этой ночью старику ничего не снилось. По крайней мере, просыпался он без слёз на глазах, да и вообще чувствовал себя заметно лучше. Теперь ведь у него есть семья.

– Доброе утро, доброе утро, мой дорогой. Ну ты как там? Как поспал? Хорошо всё у тебя?

Старик глянул в ведро.

– Ты чего грустный такой? Ты ж мой хороший, почему не кушаешь? Ну что мне для тебя сделать, а? Что сделать?

Он перелил воду из ведра в аквариум, а затем и своего нового друга переселил туда же.

– Ну как тебе новый дом, а? Дорогой мой, как тебе домик-то твой новый? Надо тебе имя дать, а то чего ты у меня всё лосось да лосось.

Старик задумался.

– Лаврентием будешь. Да, Лаврушечка? Да-а, дорогой мой. Батьку моего так звали. Здоровый, говорят, был, воевал, много немцев положил, герой союза посмертно…. Вот он-то… Он-то, Лавруш, мужик был, не то, что я. Видел бы меня сейчас – стыд бы и срам старого пробрал. Посмотри, каким он был, Лавруш – Сказал старик, поднеся аквариум к старой чёрно-белой фотографии, висящей на стене. – Плечи в два аршина, семь пядей во лбу, всем мужикам мужик. Говаривали, мог выпить восемь бутылок самогону, да на ногах стоял. Эх, вот мужик-то был… Не то, что я… Мать-то мне столько про него рассказывала… Любила она его, ой как любила. Так плакала, говорит, когда тот с войны не вернулся, что весь дом слезами залило. Но таких много тогда было. Сколько ж матерей-то чад своих молодых хоронили… Героями-то какими были, мир от злых людей чистили… Великие дела, великие дела делали, Лавруш! Великие! Это я тут сижу, фуфел старый, и поделом мне. Мать только жалко. Верила она в меня. И смотрят они сейчас с батькой моим с небес на меня одинокого и старого, и печалью пробирает их. Ну простите, простите меня. Простите.

Старик горько заплакал.

– Только ты, Лавруш, радость моя. Как ты там? По дому не скучаешь? Скучаешь, наверное, скучаешь. А хочешь, я тебя поразвлекаю? Где-то тут у меня газеты старые лежат. Хочешь анекдоты почитать? – он взял газету и поднёс её к аквариуму. – А-а, ты же, Лавруш, читать-то не умеешь, да? Ну ничего, ничего. Я вот тоже не умел. Научим! Всему научим! Вот смотри.

Он поставил аквариум на стол напротив стены, подобрал уголёк, и, слегка наклонившись, нарисовал на стене большую букву «А».

– Вот смотри. Это А. Первая буква алфавита нашего. Что ж на эту букву-то начинается… Африка! Африка, Лавруш – это континент такой. Там люди живут, чёрные, как вот этот уголёк. Представляешь? И здоровые такие, как великаны. Да вот бедность у них… Ой, как подумаю, так слёзы наворачиваются. А ещё, Лавруш… Так матушку мою звали. На эту букву. Анной звали. Святая была женщина. И верила в меня всегда. А я… Ну ладно, ладно. Ну и невестёнку-то мою так звали… Неудавшуюся. Ушла она от меня, ушла! Ушла и ни слова не сказала! Я только спустя много лет узнал: жива она, замужем, детки у неё подрастают… А меня тогда бросила. Жалко-то как. Ой, жалко. Проходил я как-то мимо дома её, заговорить хотел, а её муженёк – крепкий такой, ну богатырь прямо – как посмотрит на меня, и душа моя сразу в пятки уходит. Эх… Матушка моя тогда сказала, что это всё приворожили да наколдовали. Не могла ж просто так невеста от меня уйти. Вот и я думаю, что не могла. Только дай Бог узнать, кто ж на меня наслал столько плохого… Я-то поди не грешил, и бедняка кормил при случае, и не воровал, и молился неустанно. Но на всё воля Господа… Поди надо было так. Ладно, увлёкся я что-то… Надо тебя грамоте обучать… Надо…

Он нарисовал рядом с буквой «А» большую букву «Б».

– А вот она вторая буква. Что там у нас на неё начинается… Борька! Да, Борькой друга моего звали, да вот помер он рано. В сорок пять лет перепил водки сгоряча, да уснул на улице. Ой, как рыдали, когда хоронили его… Ох… А потом в том же году и матушка моя скончалась… – старик опять заплакал – Эх, чего это я всё о плохом да о плохом. Ещё вот Берия был. При власти мужичок. Его, как и тебя и как батьку моего, Лаврентием звали. Только плохой он человек был, жизнь человеческую не ценил, столько людей сгубил… Плохая буква. Ничего хорошего не вспоминаю. Память уж тоже меня, старика, подводит. Ну, давай дальше по порядку.

«В»

– Вот эта буква… Ну что сказать… Река есть такая, Волгой называют. И рыба там водится всякая. А на улице ветер дует. Холодный такой ветер, холодный, аж дрожь пробивает, какой холодный. А ещё вот страшное слово такое есть – война. Страшнее этого слова не найти, дорогой мой. Ох, что ж всё плохое да плохое… Чего бы светлого мне в памяти найти?

«Г»

– Ну вот на эту букву… Грибы вот. Грибы растут. Видел грибы? Нет, ты же лосось. Показал бы я тебе, да вот холодно на улице, тяжело мне там… Ты меня слушаешь, Лавруш? Ты меня слушаешь? Лавруша? Лаврентий?

Старик посмотрел в аквариум. Рыба неподвижно лежала на поверхности воды.

– Лаврентий! Солнышко ты моё! Ну не умирай, не умирай, Лаврентий! – старик разревелся – Ой я дурак старый, нет мне прощения: какого лосося загубил! Ой дурак, ой дурак! Лаврушенька, милый мой, ну прости меня, старого, прости! Что мне для тебя сделать, что? Хочешь, верну тебя домой, хочешь? Ну не умирай, не умирай, прошу тебя!

Рыба лежала неподвижно и не реагировала ни на что. Два дня и две ночи беспробудно рыдал старик горькими слезами, два дня и две ночи поминал Лаврентия. Опомнившись, он вырыл небольшую могилку около своего дома, положил туда своего друга, потом снял с шеи крестик и положил его туда же.

– Ой, дурак старый… Такого лосося погубил… Такого лосося… Совсем уж сдурел на старости лет… Ничего хорошего в этот мир не принёс, ничего хорошего не сделал. Ну хоть ты, друг мой, покойся с миром. И пусть земля тебе будет… Водой. А я… А я… Будь я проклят, вот что.

Закопав могилу, старик сел рядом и снова горько заплакал.

– Эх, Лаврентий, Лаврушенька… Надеюсь, там, на небесах, тебе лучше, чем со мной… Ты прости меня, старика полоумного, прости. Уж прокляли меня, прокляли. Ни на что не гожусь. Загубил я тебя. Загубил я тебя, Лаврентий. Загубил. Загубил… Вот и мне… И мне пора за тобой. И мне пора… – сказал он ему и положил голову на могилу.

Это были его последние слова.