Хроники ротмистра Кудашева. Глава 27

«Хроники ротмистра Кудашева или Тайна Туркестанского золота».
Книга V историко-приключенческого романа «Меч и крест ротмистра Кудашева».

Третий дополнительный том романа "Меч и крест ротмистра Кудашева".
Издатель ©  Владимир П.ПАРКИН. 2013.  ISBN 978-5-906066-11-4
Автор ©  Владимир П.Паркин. 2013.

***   *****   ***
***   *****   ***

*****

ГЛАВА  XXVII.

*****
Кое-что о статье 58 с пунктами Уголовного Кодекса РСФСР редакции 1926 года. Цели и задачи Спецотдела Глеба Ивановича Бокия. Способы манипулирования массами. Ночной мятеж в Ашхабадской тюрьме. Старые знакомые: друг и враг. Побег.

*****

«Хроники»
Кудашева Александра Георгиевича.

31 августа 1936-го года.
Вечер.
Снова тюремная камера.
Не в Лефортовской тюрьме. НКВД обзавелось собственными застенками – внутренней тюрьмой.

Я был задержан на сорок восемь часов по подозрению как соучастник в покушении на террористический акт, направленный против представителей Советской власти. Статья 58-я пункт 8 Уголовного Кодекса 1926 года. Кроме того, мне могло бы быть инкриминировано и участие в организации, образованной для подготовки террористического акта. Статья 58-я пункт 11 Уголовного Кодекса. По обоим этим пунктам 58-й статьи полагалась высшая мера социальной защиты – расстрел или объявление врагом трудящихся с конфискацией имущества и с лишением гражданства союзной республики и, тем самым, гражданства Союза ССР и изгнанием из пределов Союза ССР навсегда… Согласно статье 58 пункт 2.

*****

2 сентября 1936-го года.

На моей тумбочке ужин: кружка горячего чая, четверть батона серого хлеба, два кусочка колотого сахара. Десяток листов чистой бумаги, два огрызка простых карандашей. Сломается грифель – надзиратель отточит. Постель с подушкой. Два одеяла. Можно спать. Можно писать. Отвечать на уже заданные следователем вопросы.
Меня не бьют. По ночам не беспокоят, дают спать. Следователи предупреждены: при необходимости я не чувствую боли, могу спать хоть стоя, хоть сидя, хоть вниз головой. Спасибо моему незабвенному Снежному Ламе – выучил на всю жизнь!

Мне скрывать нечего.
За дела дореволюционные я не беспокоюсь: старое дело надёжно закрыто Постановлением ЦИК, утверждённом самим Свердловым.
С двадцать четвёртого года я официальный секретный сотрудник в ранге «эксперта» Специального отдела, руководимого Глебом Ивановичем Бокием. Следствие располагает необходимыми кадровыми документами. Вся моя деятельность задокументирована самым тщательным образом. Ведётся научная работа, привлекаются специалисты, учёные с мировыми именами, я не им чета, сам являюсь объектом исследования. Однако, разница между нами есть: я могу вогнать в транс лягушку, а они – нет. О стратегических задачах отдела понятия не имею. О том, как оцениваются результаты моих опытов, мне не сообщали.
Впрочем, последний сеанс, закончившийся моим арестом, дал положительный результат.
Я не сомневался: с моей помощью был выявлен иностранный агент-нелегал, внедрённый в НКГБ.  По нашим меркам – подвиг. На правительственную награду тянет. Вместо ордена – застенок.
Кого же так напугал фельдфебель Людвиг Фреймаурер? Недаром сам Генрих Григорьевич дал команду арестовать нас обоих!
Стараюсь вспомнить лица руководителей, сидевших за столом. Не хотел перед сеансом встретиться ни с одним из них взглядом, но, всё-таки, увидел, что Бокий присел на стул крайним слева. Сколько их было всего? Девять человек. Кто сидел в центре? Ягода? Нет. Ягоды вообще за столом не было. Он стоял справа от стола на шаг ближе к сцене. В центре сидел…  В сером цивильном пиджаке, военного покроя с большими квадратными карманами на груди. Глаз его не увидел. Он читал. Половина его лица была закрыта листом бумаги. Я прохожу на сцену. Вижу стол только боковым зрением. Вот человек в сером опускает бумагу на стол, поднимает голову. Большие чёрные усы!
Теперь держись, Кудашев!

Этот скандал – не тот случай, что заканчивается шутливым весёлым анекдотом. Это хороший повод для кадровых перестановок. Повод. Причины могут быть и более серьёзными. Мне о них никто не доложит.

 Мне так и не удалось узнать, кто именно из ЦК ВКП (б) присутствовал на том скандальном сеансе гипноза. Секрет.
Не я один был участником этого сеанса. Были и иные специалисты. Комиссии было, что с чем, и кого с кем сравнивать.
И не моя вина, что в подопытные субъекты сеанса попал человек, скрывающий свою истинную сущность. Разве была в этом моя вина? Скорее заслуга. Наивная формальная логика. В Большой Игре она не работает. Ирония: снова Кудашев герой-молодец, а вокруг него полные идиоты – от кадровой службы до самого верного сталинского наркома Генриха Григорьевича Ягоды, беспощадного истребителя белой контрреволюции, героя труда – куратора строительства Беломорканала.

На вопросы следователей, касающиеся моей работы в Специальном отделе Глеба Ивановича Бокия, я дал полные исчерпывающие тему ответы. Дело внутреннее, проверить показания легко.

Глеб Иванович работал со мной индивидуально. Его интересовала тема создания научно обоснованной методики управления личностью, отдельными группами людей и тотальное управление массами. Как я догадывался ранее и понимаю сейчас, недостатка в специалистах по этой теме в Спецотделе не было. Каждый отрабатывал свою, локально поставленную задачу. Между собой специалисты не общались. Результаты их исследований ложились на стол самому Бокию. Только он, сравнивая результаты, давал им оценку, ставил перед спецами новые задачи.

Социально-психологические составляющие методов управления его занимали менее всего. Те, что были уже известны и проверены практикой, достаточно широко и мощно проводилось в жизнь всей внутренней политикой ВКП (б), направленной на внедрение новой коммунистической идеологии в сознание масс, в воспитании молодёжи новой социалистической формации. Новые советские социалистические кинематограф, литература, печать, пресса, сцена, музыка, спортивные и военизированные мероприятия – вот инструменты власти, которые успешно изменяли и формировали сознание многомиллионного народонаселения Советской России.

Стоит признать: очень дорогостоящие методы.
В том числе и те, что невозможно не признать самыми лучшими из всего, что есть, и что останется в наследие поколениям будущего: ликвидация безграмотности, всеобщее обязательное светское бесплатное образование, в первые же годы – по седьмой класс школы. По всему Союзу ССР создавались бесчисленнейшие детско-юношеские кружки по интересам: художественные, музыкальные, литературные, технические, спортивные. Строились здания не только общеобразовательных школ, но и специальных. Наиболее талантливая молодёжь получала свободный доступ в конкурсном порядке безвозмездно обучаться в высших учебных заведениях. Технические молодёжные секции Осоавиахима успешно готовили будущие высококвалифицированные кадры лётчиков, танкистов, офицеров всех родов войск.

Одновременно велась борьба на уничтожение факторов, способных противодействовать этому процессу. Первый удар был нанесён по религиозным культам. Не  истекло и трёх месяцев со дня октябрьского переворота, как 23-го января 1918 года Совет Народных Комиссаров издал Декрет «Об отделении церкви от государства и школы от церкви». Его подписал лично Председатель СНК Ульянов (Ленин) и Народные Комиссары Подвойский, Алгасов, Бонч-Бруевич и другие, всего десять подписей.

Большевики хорошо знали силу религиозных культов, способную объединить народ, организовать массы, поднять их борьбу за Землю Русскую, вывести рати сильные на Куликово поле, на Чудское озеро, под Полтаву, На Бородинское поле, на Шипкинский перевал!

Эту силу ленинцы переломили в один день.
_____________________________________________
Цитата:
Библия. Ветхий Завет. 13-ый Псалом Давида:
1. Сказал безумец в сердце своем: «нет Бога».
_____________________________________________
Что из того?
Нет Бога: и не стоит ждать от него милостей.
Нет Бога: и можно не бояться его гнева.
Нет Бога: и можно не бояться запятнать свои руки и душу убийством.
Нет Бога: и можно презирать своих родителей, воровать, грабить, насиловать, услаждаться в содомных грехах, лгать и лжесвидетельствовать против ближних своих…

Вот, за какие новые «ценности» в первую очередь подписали вышеназванный декрет Ульянов (Ленин) «со товарищи»!

Увы, дорогую цену уплатила Россия по этому Декрету. Цена ему – миллионы человеческих жизней, потерянных в гражданской войне.

И сегодня, в году 1936-м, война эта так и не прекратилась. В Средней Азии открытые бои идут до сих пор. А на всех иных Российских необъятных просторах ликует террор. Идёт великая чистка умов. Идёт борьба за умы. И в этой борьбе нет полутонов. Полутона выявляются. А потом «чуждые» выжигаются. И методы на это имеются. Очень варварские.

Так что Глеба Ивановича Бокия понять можно: он изыскивает методы безболезненные, методы мощные, быстродействующие.

Вот пример, самый простой для понимания. Некое «психобойное» орудие направляется на инакомыслящего. Оператор нажимает на спуск, и нет более врага народа. В большевика чистой воды преобразовался контрреволюционер.
Либо сложнее: аппарат радиоволновый, или какой другой подобный. Настраиваемый приёмо-передатчик на широкий диапазон волн душ человеческих. Начнётся смута, стоит нажать нужную клавишу – и разойдётся народ по своим местам в полном умиротворении.

Вот секрет моей собственной работы в Спецотделе в этом самом и состоял. Не в добрый час я свой дар применил, но во спасение. Тем не менее – рассекретил. Так за десять лет от меня ОГПУ-НКВД-НКГБ и не отвязались.
Десять лет из Ашхабада в Москву катаюсь на испытания подобного «психобойного» агрегата. Обреют мне голову, облепят её и всё тело  датчиками электрическими, исследуют токи тела, результаты запишут. Потом агрегат свой усовершенствовать будут либо новый строить. Ищут волны эти. Волны есть, в этом и товарищи из ЦК убедились. Но принцип существования этих волн, их природа, так и не открыт. Если «электромагнитный», то на диапазонах недоступных.  Техники воспроизводства этих «волн» нет. Не создана такая электромеханическая техника.

Однако, чувствует моё сердце: последний опыт был последним. Товарищи не простят свидетелям своего позорного бегства из-под ствола воображаемого пулемёта.

Стоп, стоп, стоп... Эврика!
Всё-таки, Кудашев, ты, видно, только "задним умом и крепок"!
Какой подвиг? Какой орден? Дело не в том, что разоблачённый немецкий агент перепугал воображаемым пулемётом высоких товарищей из ЦК... Дело в совсем другом. В открытии изыскиваемого и изысканного метода неконтактного воздействия на психику нескольких человек. Массы. Тот феномен, что изыскивался сильными мира всего тысячелетиями. Открытие которого финансировалось. И это открытие в конце-концов сделал Кудашев бессознательно, не осознавая самого факта стороннего воздействия конкретного опыта. Зато товарищи из ЦК этот факт хорошо прочувствовали и осознали. Как оружие, действующее не целенаправленно. Сказано: "одиннадцать", и разбежались от испытанного ужаса высокие товарищи из ЦК ВКП (б). Так-то, казак.

И что теперь? Бокий недаром перед сеансом волновался. Да и сам я тоже. Предчувствовали. Всё. Бокий обречён. За него уже не заступиться. А Кудашев? За Кудашева тоже заступиться некому...

Ладно, чему быть, того не миновать.

За себя не страшно. Боюсь за Леночку и мальчиков. Хоть и вышли из детского возраста, но пропадут мои студент с курсантом с таким отцом ни за что…

*****

4 сентября 1936-го года.

Снова допросы.
Отдаю должное: не били, по ночам не допрашивали, обращались на «вы».
Снова вопросы.
По старому делу по статье 66 Уголовного Кодекса РСФСР 1922 года "шпионаж" не тревожили. В новом деле лист Постановления ЦИК за подписью Якова Михайловича Свердлова о полной реабилитации по делу старому.
Вопросы новые.
Со мной работают два следователя. Один задаёт вопросы, смотрит, как ему и положено, в глаза. Второй сидит ко мне спиной. В стороне надзиратель, на спинке его стула смирительная рубашка. Всё понятно, проинструктированы об особой опасности подозреваемого, обладающего даром гипнотического воздействия. Знали бы они, что от этого дара осталось. После скандального сеанса – одна головная боль!

В один день управились с вопросами, относящимися к обвинению в террористическом акте. Мне скрывать было нечего. Опасался одного: требования лжесвидетельства. Я знал: подобное «признание» – собственными руками подписанный смертный приговор не только оговорённому, но и оговорившему. Пока следователи на этом не настаивали.

Второй день допросов меня несколько озадачил.
Вопросы эти явно к статье 58 п.8 не относились. Довольно скоро я разобрался, какую тему мне придётся осветить ответами: Тибет. Сначала подумал, сами следователи собственными вопросами оповестили меня ещё об одном направлении деятельности Спецотдела Бокия. Разумеется, этот аспект тоже работал на создание методики управления массами. Потом разобрался, был и есть очень серьёзный проект, начатый Бокием.
Захотел бы Глеб Иванович, сам меня с этим проектом ознакомил бы. Если я слышу об этом проекте от следователей, это может означать, что Бокий в опале. И скорее всего, не из-за последнего сеанса с моим участием.
Среди вопросов общего порядка были и такие, в которых обозначались конкретные лица с именами и фамилиями. Мой отчёт для кадров о пребывании в Тибете десятилетней давности тоже был приобщён к делу. Спросили: «Ваш?». Ответил: «Мой». Криминал не усматривался. Где мне было научиться технике гипноза?
Среди вопросов было несколько таких, на которые я не мог дать никакого ответа. Из сферы чуждых мне интересов. Так и отвечал на них: «Не знаю. Не знаком. Никогда не встречался. Никогда ничего не слышал».

– Почему в вашем отчёте о пребывании в Тибете, о путешествии в Лхасу, в подробном описании тантрических мистерий, ламаистских обрядов, массовых медитаций, города, монастыря, дороги, ориентирах, метеорологии за время пребывания, вы ничего не пишете о Шамбале? Что вам известно о Шамбале?

– Когда последний раз вы встречались с Яковом Григорьевичем Блюмкиным?

– Что можете рассказать о русском художнике американце по фамилии Рерих, известном учёном мистике, основавшем в горах Гималаях научный центр?

Допрос закончился вопросом, не желаю ли я работать в иностранном отделе с направлением в заграничную командировку в Индию.
Мой отказ ссылкой на возраст и здоровье следователи восприняли как ожидаемый.

*****
Документ № 92.

Для служебного пользования.
Листы 17-19 Дела № 1824. 1936 год.

Рукописный текст на старомонгольском языке.
Перевод на русский прописью с сохранением стиля старого дореформенного правописания. 1927 год.
Без подписи. Почерк Кудашева А.Г.

Наискосок виза синим карандашом: «Проверить соответствие перевода оригиналу».

Так говорил мой наставник-лама, тибетец. «Учитель» – эрэгтэй багш Цасаар Хучигдсан, Снежный Лама.

Записки для памяти. Отрывок.

…Нет такой идеологии, которую нельзя было бы приспособить для нужд элиты общества – правящего класса – господ «распределителей национального продукта» в интересах, якобы, «производителей этого продукта».

Со сменой отживших государственно-правовых форм, обусловленной изменениями, происходящими в обществе, прогрессом в способах производства, появлением новых социальных слоёв общества и прочими факторами, низвергаются старые авторитеты, уничтожается память о прошлом, хотя бы, в части, неугодной новой элите общества. На смену старым религиозным культам приходят новые, как бы они ни назывались. Ортодоксальные культы сохраняются лишь в случае полного подчинения и сотрудничества с новой властью. Если не сумели приспособиться к новому времени – выжигаются огнём и мечом.

Краху старой идеологии всегда предшествует идеология новая, прошедшая практическую отработку своих элементов, закалённая в локальных битвах с идеологией, на тот момент господствующей, уже имеющая в своей короткой истории собственных героев-мучеников за «общенародное счастье».

Нет, и никогда не существовало в истории человеческой цивилизации такой идеологии, которая не выродилась бы в демагогию. 

Идеология – от идеи. Идея всегда должна иметь цель. Лучшая, незыблемейшая идея основана на самом смысле жизни каждого отдельного человека. На самом понятном явлении в жизни каждого отдельного живого существа – Смерти.
Самый проверенный, самый примитивный способ манипулирования каждым отдельным человеком закреплён формулировкой:
«Кошелёк или Жизнь».
Более сложный способ организации жизнедеятельности не только каждой отдельной личности, но и целого общества, целого народа, народов известен человечеству тысячи лет. Этот способ также может быть выражен короткой формулой:
«Жизнь или Бессмертие».
Эту задачу должны решать не только религиозные культы, но прежде всего носители и идеологи новой культуры.

Про первый способ манипулирования отдельным человеком и даже целым народом распространяться не буду. Каждый ежечасно испытывает его на собственном образе жизни. Нет денег, нет хлеба. Нет хлеба – голодная смерть. Производные – налоги, поборы, грабежи, произвол и т.д.
«Хлеба и зрелищ!» – Кто не знает этот римский постулат? Но это только аверс монеты. Есть и обратная сторона, реверс:  «Голод, Страх, Смерть!».
У этой «монеты» есть и чисто русский вариант «Кнут и Пряник!». Эта монетка всегда в ходу.

Второй способ организации масс более сложный. Он всегда используется в паре с первым.

Во главе всех и всего – Идея. Идея должна быть величественной, способной вдохновить на её достижение все классы общества, быть недосягаемой, как само Солнце.
 Идея и созданная на основе Идеи идеология – движущая сила Нации.

Способность привлечь внимание в человеческом обществе – дорогого стоит.
Прежде всего, для этого необходима Идея. Идеи создают Генераторы Идей.
Десять тысяч человек внимают одному, в какой либо форме излагающему Идею, – это уже власть.
Десять таких личностей, которых можно назвать Властителями умов, способных привлечь внимание к одной и той же теме, к одной и той же идее – это сто тысяч внимающих. Десять дней сеансов обработки масс – это миллион единомышленников, сознанием которых овладела одна и та же идея!
Это практическая составляющая. Эмоциональную составляющую таких сеансов трудно переоценить. Среди этого миллиона всегда найдутся как достаточно грамотные передатчики идеи, так и достаточно экзальтированные, которые пойдут на смерть ради идеи!
В месяц Идея, внедрённая в сознание достаточно большой группы общества, может стать идеологией, способной к организации и сплочению различных общественных групп и разных социальных слоёв общества под одним знаменем Идеи, которую уже можно будет именовать как государственную идеологию для всего народа.

Однако, ни одна Идея не жизнеспособна без трёх обязательных спутников – Надежды, Страха и Врага…

И, безусловно: Лидера. Вождя, Личности.
На эту роль всегда много претендентов.
Много званых, да мало избранных…

Власть, не способная контролировать Генераторов Идей в собственном государстве, обречена на поражение.
Властители умов не должны игнорироваться Власть имущими.
Властители умов – это не только инструмент политики, как внутригосударственной, так и внешней. Этот инструмент в случае необходимости либо в условиях экстремальных обстоятельств легко превращается в оружие. В обоюдоострое оружие!
Власть это знает. Те, кто первыми хватают из её рук кусок, первыми же и получают пинки под рёбра, либо смолы котёл. "Властителям умов" эту аксиому тоже помнить не мешает!

***

Приписка на русском. Рука Кудашева:
Истинно. Тому примеров в истории тьма.
Утром орден. Вечером банкет. В два ночи - "чёрный ворон". В четыре утра - девять грамм в затылок...
Развить мысль, припомнить и дать чёткое определение каждому выделенному заглавной буквой понятию…  С цитатами классиков. Отследить противоречия! С примерами из мировой  истории от античности до наших дней. Резюмировать.


Листы 17-19 Дела № 1823. 1936 год.

*****

3 сентября 1936-го года.

Следователи сменили тему допроса.
На столе у следователей несколько общих тетрадей.  Понятно, провели обыск в моей московской квартире, что на Трубной. Без понятых, ордера и моего участия. Ну, от собственной руки мне не отпереться.

Следователь зачитывает «отрывок» из моей неоконченной рукописи книги пока без названия.

– С какой целью писали это наставление? – задаёт вопрос следователь.

– Это не наставление. Это тезисы научной работы по теме «Государство и право». Вопрос в стадии изучения. Нет готовых рекомендаций.

– Нет готовых рекомендаций? Зато есть утверждения. Зачитываю страницу из вашей рукописи:

«… Нет такой идеологии, которую нельзя было бы приспособить для нужд элиты общества – надстройки общества – правящего класса – «распределителей национального продукта» в интересах, якобы, базиса общества – «производителей этого продукта».

– Что это? Цитата из трудов классиков марксизма или ваши сочинения?

– Это мои воспоминания. Мысли вслух одного умного человека – тибетского ламы. Это не утверждения. Рабочий материал. Просто запись для памяти. Подлежат исследованию. Возможно, это умозаключение не войдёт в книгу вообще, возможно, будет откорректировано.

Следователь зачитывает другую страницу:
«… Краху старой идеологии всегда предшествует идеология новая, прошедшая практическую отработку своих элементов, закалённая в локальных битвах с идеологией, на тот момент господствующей, уже имеющая в своей короткой истории собственных героев-мучеников за «общенародное счастье».
…Нет, и никогда не существовало в истории человеческой цивилизации такой идеологии, которая не выродилась бы в демагогию!».

Вопрос мне:
– Это вы так о революционном коммунистическом учении Владимира Ильича Ленина?  О работах Иосифа Виссарионовича Сталина?

Шквал вопросов:
– Вы профессор? Учитесь в аспирантуре?
– Кто ваш научный руководитель?
– Кто заказал вам эту работу?
– На кого работаете?!

День новый ото дня ушедшего отличился лишь сменой следователя.

Вопросы:
– В чём заключаются, в чём выражаются ваши личные взаимоотношения с Петерсом?
– с Бокия?

Показывают фотографии.
На одном из фото Первый заместитель наркома обороны Маршал Советского Союза Михаил Николаевич Тухачевский.
Вопрос:
– Знакомы?

Отвечаю:
– Как и большинство советских людей – по фотографиям в газетах и портретам в кабинетах.

– Лично ранее не встречались?

– Не приходилось. Я не воевал ни в германскую, ни в гражданскую.

– Странно. Сокамерника не узнаёте? По Ингольштадту?

– Нет, не узнаю.

– Согласно вашим показаниям, лично вы, под псевдонимом были приговорены к расстрелу, как заложник, в крепости Ингольштадт, по факту побега заключённого по имени и фамилии, как вы пишете: «Мишель Ухо-Чешский». Подтверждаете?

– Свои ранее данные показания подтверждаю. Идентифицировать «Ухо-Чешского» с товарищем маршалом Тухачевским не могу. В крепости мы были людьми из разных социальных слоёв. Русские офицеры – дворяне – общались исключительно с представителями своего круга, в том числе и с союзниками-иностранцами – французами и сербами. Я же, по легенде, был англичанином-полукровкой стафф-сержантом Индийской Армии. Жили в разных казематах. Личного контакта не было.

– Где, когда, при каких обстоятельствах изначально познакомились с Васильевым Никитой Александровичем, заместителем Начальника ОГПУ НКВД Туркменской области и города Полторацка в 24-м году? Помните? Был такой Начальником отдела контрразведки!

Про Васильева рассказал, что знал. Не скрыл, что обязан ему жизнью приключением в Кизил-Арвате ещё в стародавние времена Российской Империи, когда Васильев служил в чине прапорщика в железнодорожном батальоне, а я сам только-только вернулся из Владивостока пехотным поручиком.
 
Вопросы:
– На каком основании делали расчёт объёма золотых монет, экспроприированных из ташкентского банка прапорщиком Осиповым?

– Имеете ли собственный опыт транспортировки золота?

Здесь отпёрся от признательных показаний по полной. Первый раз слышу, ничего пояснить не могу. Гнусный навет и на Васильева, и на меня самого!

Расписался в протоколе. Вернулся в камеру.
Вот, когда призадумался. Однако, не эта ниточка круто развернула моё следственное дело.

*****

5 сентября 1936-го года.

Два дня меня не беспокоили.
С подъёма надзиратель объявил в форточку:
– Восемнадцать двадцать четыре!

Номер моего «Дела», мой личный номер. Я встал посреди камеры, сложил за спиной руки. Ответил:
– Я.

– С вещами на выход. Три минуты на сборы!

В Ашхабад меня везли скорым поездом в отдельном купе в сопровождении четырёх конвоиров, строго предупредив насчет моих «гипнотических фокусов», запретив вести какие бы то ни было разговоры с чекистами.

*****

9 сентября 1936-го года.

В Ашхабаде по водворению в тюрьму был помещён в камеру, где довелось встретиться со старым своим знакомым – бывшим начальником тюрьмы, которому в двадцать четвёртом успел за неделю перевести на русский английский роман Киплинга. С бывшим Заведующим Домом предварительного заключения Никифором Ивановичем Харитоновым.
Не разговаривали. Своими бедами не делились. Не та обстановка, не то время.

*****

16 сентября 1936-го года.

В Ашхабаде допрашивать меня не торопились.
Прошла неделя. Я тоже на допрос не спешил. Вопросами и просьбами надзирателей не обременял. Кормят, в душ водят, и то хорошо. С сокамерником играли в шашки. Молчали. Оба хорошо знали цену высказанному слову.
На восьмой день я остался один.
Харитонова вызвали ближе к ночи «с вещами».
Мы простились без слов, без рукопожатий. Одними глазами.
Господи помилуй раба твоего!

Воистину, пути, которыми ведёт нас Господь во имя очищения душ наших, неисповедимы.

*****

В двадцать три часа местного ашхабадского времени дежурный по этажу надзиратель, открыв в двери форточку, оповестил: «Отбой».
Моя форточка открылась седьмым хлопком. Всего хлопков будет тридцать.
Потом надзиратель не подойдет к глазку минут двадцать: будет на посту пить чай. Чаи гонять на посту запрещено. У других надзирателей другие привычки, но и они хорошо известны. Пригодится это знание или нет, значения не имеет. При дефиците общения с внешним миром и эта информация, как свежая газета в джентльменском клубе. 
Ночи в тюрьме, как правило, тихие. Скандалы редки. Буянов успокаивают быстро.
Но сегодня просто так не уснуть. Слышу, во внутренний тюремный двор вошёл трактор. Мотор не заглушил. Через минуту раздался чей-то крик в оконце третьего этажа, что надо мной:
– Начальник! Прикажи выключить тарахтелку, спать не даёт!
Трактор не умолкал. Напротив, на холостом ходу прибавил обороты.
Одновременно начали кричать из разных камер:
– Трактор-бек, твою в трактора мать! Заглуши, падла, керогаз, дышать нечем!
Трактор продолжал работать.
И тогда тюрьма взорвалась грохотом сотен жестяных кружек и мисок об окованные железом камерные двери и решётки окон.
Топот сапог надзирателей по коридорам. Грозные команды:
– Прекратить! Отбой! Все на карцерный режим будут переведены!
Вдруг, кто-то в тюремном дворе запел песню.  С десяток мужских голосов подхватили её. Старую юнкерскую строевую. Мне она была знакома ещё по учебной асхабадской роте перед отправкой в Маньчжурию в 1905-м. Явно, пели не урки. Офицеры. Старые офицеры. Вроде меня. Те, немногие, кто ухитрился выжить:

– Здравствуйте, дачницы! Здравствуйте, красавицы!
Мы идем с учения – Ахтырские стрелки.
Мы ребята сильные, гимнастерки пыльные,
Но винтовки чищены и точены штыки!

И тут неожиданно заключённые перестали греметь мисками о решётки. Припев подхватили и урки, и фраера, и «попутчики», виновные и невиновные, подследственные и уже осужденные:
– Мы ребята сильные, гимнастерки пыльные,
Но винтовки чищены и точены штыки!

Офицеры в тюремном дворе продолжили песню:

– Знамя развевается, ротный улыбается.
Хорошо начальнику на лихом коне.
Юнкера не бритые, юные, не битые –
Снятся гимназисточкам в сладком-сладком сне!

Снова вся тюрьма за исключением надзирателей подхватила припев:
– Юнкера не бритые, юные, не битые –
Снятся гимназисточкам …

Тракторное тарахтенье не могло заглушить этот мощный мужской хор. Конец припева заглушил оружейный залп. Не менее шести-семи винтовок Мосина.
Предсмертные крики расстреливаемых, стоны раненых.
Я подпрыгнул, ухватился за решётку распахнутого оконца. Подтянулся. Рискуя получить в голову шальную пулю, посмотрел во двор. Увидел нечто: рукопашный бой под светом двух прожекторов
Второго залпа не последовало. Рёв озверевших людей, перешедших в контратаку, перекрыл рёв мотора трактора. Отдельными выстрелами и ударами винтовочных стволов оставшиеся в живых приговорённые и пришедшие к ним на помощь заключённые из обслуги добивали бойцов расстрельной команды. Теперь выстрелы слышались и в самом здании тюрьмы. На первом этаже.
Среди криков и стонов, несомненно, услышал знакомый командный голос Никиты Васильева: «Терентьев! Смирнов! Пробивайтесь в дежурку! Выбивайте двери!»… Самого Васильева не разглядел.
Увидел: заключённые пытаются взломать замки на массивных воротах, с тем, чтобы выбраться из охраняемого периметра. Глянул на вышку: часовой без винтовки безжизненным мешком лежал, свесившись головой вниз, на перилах лестницы.
И вдруг ворота распахнулись. Удар был такой силы, что створы ворот отбросили копошившихся над замками людей на несколько метров.
Во двор вошёл броневик. Его «Максим» длиннейшей очередью прошёлся по трём сторонам периметра двора, уничтожая и своих, и чужих. Вслед за броневиком во двор ворвался десант бойцов с револьверами и маузерами.
В несколько минут стихийное восстание было подавлено. Словно оцепенев, не чувствуя боли в сведённых судорогой руках, я смотрел на эту бойню. Очнулся от удара в потолок пули, влетевшей в моё оконце, рикошетом прошедшейся по стенам камеры.
Спрыгнул на пол. Услышал топот кованых сапог по коридору этажа. Опыт подсказал: в горячке могут пристрелить ни за что. Лёг на пол лицом вниз, прикрыл руками голову.
Дверь в камеру открыли. Первым ворвался здоровый пёс – пограничная овчарка. Сделал круг по камере, остановился у моей головы, понюхал меня, но агрессии не проявил. Видимо, он этим самым и спас меня от расправы. В других камерах слышались одиночные выстрелы.
Мне команда:
– Встать! Руки за голову! Ноги шире! Кто такой?

– Переводчик НКГБ Кудашев.

– Статья?

– Обвинение не предъявлено. Ошибка какая-то. Или вражеский оговор!

Меня обыскали. Проверили камеру. Старший простился ласково:
– Живи пока, переводчик!

Дверь захлопнулась. Лязгнула тяжёлая щеколда.

Я упал на своё твердое, пахнущее махрой, ложе. Сжал руками голову, пытаясь унять мигрень. В ушах крутился недопетый припев юнкерской песни из ушедшего старого мира. Не менее древнего, чем Древний Рим. Но безвозвратно провалившегося в бездну прошлого, как все великие античные империи…

Здравствуй моя, любимая…
Буль-буль-буль…бутылочка зеленого вина!
Здравствуй моя, любимая…
Буль-буль-буль…бутылочка зеленого вина!
Здравствуй моя…

_____________________________________________
* Прим.
– Песня юнкеров – сочинение Автора на известную тему дореволюционных и красноармейских песен гражданской войны. Первая авторская публикация в сборнике стихов «Белые розы».
_____________________________________________

*****

17 сентября 1936-го года.

С рассветом меня подняли, дали в руки ведро, тряпку, метлу и швабру. Вывели на первый этаж убирать следы ночной бойни. Не солгу, если скажу, что слил в овраг за тюрьмой не менее трёхсот вёдер грязной воды с кровавой пеной. Канализацию ещё предстояло кому-то вычистить.
Под конвоем, конечно. Успел отметить: конвоир не из «наших» надзирателей. Молодой деревенский парень с телячьими глазами в пехотной выгоревшей до белизны гимнастёрке. Винтовку в руках держать не умеет. Бдительность нулевая. Подумаешь, боевая задача: русского старика-аксакала охранять. У меня был шанс совершить побег. Воздержался.
Вспомнил голос Васильева, командовавшего этой ночью. Наверняка, под расстрел шёл. Где, на чём он мог погореть? Несомненно, на своей мании отыскать Туркестанское золото. Как случилось, что в этой связи всплыло в Москве и моё имя? Всего-то и был обыкновенный разговор с Васильевым на эту проклятую тему. Никаких конкретных действий с моей стороны. Тем не менее, пошёл Васильев под расстрел. Может, именно потому, что здесь знали, что из Москвы возвращается свидетель? Кудашев! Погиб Васильев в бою. Или после боя. Если так, на меня нет ничего. Ладно, потерплю.
Напрасно я так думал. По делам, связанным с золотом, срока давности не существует. И память хороша не только у Кудашева.
Возвращаясь в камеру, увидел работающих плотников и штукатуров, в спешном порядке замазывающих и заделывающих следы пуль.
Ни трупов, ни раненых в тюрьме уже не было. Как потом понял, не осталось и ни одного свидетеля произошедшего. А я? А я ничё. Как поют в опере Верди знатные синьоры: «Этой ночью спали мы спокойно!».

*****

17 сентября 1936-го года.

Ещё один день прошёл без вызова на допрос. Весь уцелевший контингент тюрьмы был на тридцать дней переведён на карцерный режим содержания: отменены прогулки, свидания с родственниками, приём передач, приготовление горячей пищи. Хорошо, не отменили банный день.
Я продолжал сидеть в одиночестве. Это не так тяжело, как описывал Дюма в своём «Графе Монте-Кристо». Гораздо хуже находиться в камере, рассчитанной на шесть спальных мест, но вмещающей тридцать человек. Для кого-то я был очень важной, козырной картой в Большой Игре. Но Игра не складывалась, игрок или игроки, ждали новой раздачи, новых фигур, которые только в своей совокупности могли создать долгожданную диспозицию.

*****

18 сентября 1936-го года.

В пятницу меня подняли с постели не обычной командой «подъём», а почти праздничной – «баня»!
Этажный надзиратель передал меня расходному конвоиру, который и проводил меня в душевую. Мыться тоже пришлось без компании. Через десять минут конвоир приказал: «Заканчиваем, время истекло!». Я вышел в предбанник. Для меня было готово чистое нательное бельё, полотенце и спальная простыня. Вытерся, начал одеваться. Заметил на себе внимательный, несколько лукавый взгляд конвоира. Лицо не вспомнил, но появилось ощущение, что встречались. Русский, моих лет, усы казачьи с сединой с прокуренными концами.

Я обулся, притопнул каблуками и доложил:
– Восемнадцать двадцать четыре помывку закончил!

Конвоир кивнул головой. Покачал кистью руки ладонью вниз, что у пластунов могло означать: «Тихо, спокойно, не двигаться». Повернулся ко мне спиной, сделал несколько бесшумных шагов к запертой двери-решётке в общий коридор. Огляделся, прислушался.
Я узнал конвоира. Господи, сколько: двадцать пять лет прошло? И лица тогда не видел, закрыто было. И общались-то не более двух-трёх минут!
Конвоир вернулся. Сказал в полголоса:
– Гея соу, АлЕксандре!
Это был пароль. Старый, не оговоренный для второго раза, но для меня надёжней не было. Я ответил:
– Зито то айонио елио Неаникос Хелайос Агни-Ра!

– Слава Богу, – конвоир перекрестился. – Я всё боялся слова перепутать. Вроде простые, а забыть легко. Ваше благородие, Александр Георгиевич! Я – подъесаул Семёнов, казак из роты пластунов Кавказского казачьего полка, полуэскадроном у полковника Кияшко командовал. Помните: ночь, литерный поезд… Я со своим разъездом пытался освободить вас из-под стражи. Команду конвойную споили. Правда, вы бежать отказались. Мы потом узнали, вы в Санкт-Петербурге свою невиновность доказали, офицерский крест Святого Георгия в награду получили! Были рады за вас, за правое дело.

– Помню. Благодарен. Не время для воспоминаний. Вас кто послал, Семёнов, по мою душу и тело?

– Долго рассказывать, Александр Георгиевич. Наши люди и послали. Из Мешхеда. Просили передать: друг ваш, что пароль сообщил, очень и очень болен. Хотел бы перед смертью с вами повидаться. Я вас месяц разыскиваю. Слава Богу, нашёл. Хорошо, вы в ту проклятущую ночь не пострадали. Здесь охрану полностью заменили. Мне повезло на вакансию устроиться. Мы знали, вас должны были из Москвы на очную ставку привезти. Обвинение вам готовят очень грозное!

– С кем должна быть очная ставка? Не знаешь?

– Как не знать. Одного я со своими ребятами лично из Мары в Ашхабад доставил. Второй к тому времени уже в тюрьме сидел. Били его крепко. Бывший офицер царской пограничной стражи, потом на границе же красным командиром был. Убили его. Я труп видел. Назвать фамилию?

– Не нужно. Помню. Кто второй? Жив?

– Жив. Очень зол на вас. Рот не закрывается. Так ваши подвиги расписывает, что ему никто не верит. Если бы не мятеж, очная ставка уже состоялась бы. Если следствие примет свидетельские показания как доказательства, расстрел вам грозит, Александр Георгиевич. Бежать нужно. У нас всё готово.

– Кто он, второй свидетель? Имя знаете?
– И имя знаю, и напраслину, что он на вас возводит, подробно расскажу. Нам сейчас вернуться нужно. Время истекло. По дороге, на вашем же этаже вражина сидит. Если сумею отвлечь надзирателя, покажу вам его личность в глазок. Пошли?

Я скрестил руки за спиной. Вышли из душевой пошли по лестнице на этаж. У запертой двери остановились. Семёнов стукнул ключом о решётку. Мы услышали: «Сейчас!». Через минуту, подтягивая галифе, подошёл надзиратель, впустил нас на этаж, запер дверь. Попросил Семёнова:
 – Давай сам с этим. Я на минутку в сортир…   Убежал трусцой.
Мы пошли по коридору. У одной из камер Семёнов остановился. Жестом поманил меня, приоткрыл глазок. Я заглянул в камеру.
Да, от прошлого не откупишься, не открестишься. Вот встреча, так встреча.
На лежаке, покрытом узбекским ватным халатом, возлежал мужчина с бритой головой и аккуратно подстриженной бородой на восточный манер. В правой руке огромная дымящаяся цигарка. В левой – пиала. На табурете стоит стеклянная банка с чаем, рядом половинка большой белой лепёшки-нон и раскрытый газетный кулёк с курагой.  Ясно: заключённый на особом положении у тюремного начальства.
Это действительно был мой старый знакомый: бывший десятник войска мушкетёров-сарбазов Эмира Бухарского. Дезертир Шамшир-Бобо!

Семёнов потянул меня за рукав. Прошли ещё несколько шагов к моей камере. Семёнов отворил дверь, спросил меня шёпотом на ухо:
– Что решили, Александр Георгиевич?
– Делать ноги, – ответил я.

Из сортира вышел, вытирая мокрые руки о грязный платок, дежурный по этажу.
Семёнов запер за мной дверь в камеру. Сказал дежурному:
– Кто там ещё на очереди? Давай в баню!

*****

19 сентября 1936-го года.
22 часа ашбадского времени.

Сегодня побег. Я готов. Хотел, было, с утра сделать добрую разминку, разогреть мускулы, чтобы тело само вспомнило всё, что от него может потребоваться в рукопашном бою. Вовремя одумался. Отсюда с боем не выйдешь. А разминка, да ещё с демонстрацией элементов рукопашного боя может только насторожить надзирателя.

Старался о побеге даже не думать. Всю работу должен проделать один Семёнов. Я ему не в помощь. И мешать не должен.

Часы у меня отобрали, но и без них, я, как хороший железнодорожник, могу в любое время суток назвать час с точностью до двух-трёх минут.
В двадцать три часа дверь моей камеры отворилась. Заглянул Семёнов. Жестом попросил меня выйти. Прошли в каптерку. На полу в полной отключке лежал наш этажный надзиратель.
– Помоги, – одними губами попросил Семёнов.

Вдвоём перенесли надзирателя в мою камеру. Раздели до исподнего. Я натянул на себя его форму. Повезло, размер в размер!
Семёнов протянул мне его жестяной жетон с номерком на колечке.
Спросил:
– Знаете, что это?

Я ответил:
– Знаю.

Семёнов пояснил:
– Ваше имя – Шаповалов Николай Петрович, тысяча восемьсот девяносто девятого года рождения, 187 пехотный полк последнее место службы. Запомнили?

Я кивнул.

– Уходим!

Сошли с этажа, прошли коридором. Вышли на КПП. Семёнов нажал кнопку. Отворилась дверь. Мы вошли в «отстойник». Дверь за нами закрылась. Мы в «мышеловке» типа «ниппель». Прочная стальная дверь на электрическом замке, прочно защищает выход на улицу. На свободу. Здесь «на рывок» не прорваться.
В маленькое окошко в глухой стене сдали жетоны, назвали фамилии.
– Что так поздно? – спросил дежурный. – Ваша смена час назад посты должна была сдать.

– Мы и сдали, – ответил Семёнов. – Да пронесло нашу смену против ветра на три метра. Воды холодной сырой напились после зелёной дыни! Ещё неизвестно, как до дому доберёмся.

– Держите! – дежурный передал в оконце удостоверения и оружие, называя фамилии: Семёнов! Шаповалов!

Получив по табельному нагану и удостоверению личности, не спеша направились к выходу. Не скрою, мой пульс был, наверное, под девяносто. Дверь «на свободу» отворилась под звук электромотора и скрип петель. Вышли. Прошли десяток метров вдоль высокой стены периметра, освещаемого прожектором. Повернули, пересекли улицу. Исчезли в темноте переулка.

Нам повезло. Успехом побега мы были обязаны несчастным погибшим в тюремном бунте. И связанными с бунтом переменами в кадровом составе тюремной охраны. Новые надзиратели не знали друг друга в лицо. На удостоверения, выданные наспех, не успели наклеить фотографии. Вот два фактора, которыми мы успешно воспользовались. Через несколько дней так просто уйти не удалось бы!

*****
От Автора:

Лишь через три часа при смене дежурных надзирателей на этажах выяснилось: в тюрьме снова ЧП.
Побег!
Сонный дежурный по второму этажу так до утра и не проснулся.
Тюремный врач понюхал его  кружку, брезгливо сморщился. Сказал лишь одно слово: «Терьяк!».

Получив сообщения о побеге, оперативный дежурный по НКВД города поднял по тревоге конвойный полк НКВД и городские отделы милиции.
Были выставлены посты на шоссе по направлениям на Бахарден, на Мары, перекрыты все дороги в сторону пограничных посёлков. Управление Пограничных войск приняло свои меры по усиленной охране границы.
В доме Кудашева на улице Андижанской провели обыск, устроили засаду.

Поутру 20-го сентября в штаб розыска поступило сообщение с железнодорожной станции «Ашхабад-Навалочная».
Стрелочник видел, как в будку паровоза напросились и поднялись двое мужчин старше среднего возраста в военных гимнастёрках без петлиц, оба в добротных сапогах с сумками в руках. Через некоторое время к этому локомотиву подцепили два десятка порожних нефтеналивных цистерн, и поезд в восемь двадцать ушёл в Красноводском направлении.
В тринадцать десять в штаб поступило сообщение из отделения милиции станции Бахарден: по прибытию указанного поезда с него были сняты двое мужчин, чьи приметы совпадают с приметами, указанными в той же ориентировке. Задержанные обысканы, допрошены. У обоих в паспортах Астраханская прописка. Назвались работниками Кизил-Арватского вагоноремонтного завода. В Ашхабаде были, якобы, в служебной командировке. Кизил-Арватский кадровик информацию не подтвердил. С первым же попутным поездом под усиленной охраной задержанные будут доставлены в Ашхабад.
В штабе конвойного полка успокоились, расслабились. Режим ЧП был отменён. О чём и было оповещено по всем, ранее озадаченным розыском, инстанциям.
А напрасно. Лишь на третий день, задержанные начали давать искренние признательные показания. В Ашхабаде на толкучем рынке они всего-навсего реализовали партию копчёной астраханской осетрины. Спекулянты, и только! Понятное дело: три года каторги – не расстрел!
Ни один из задержанных не был похож на фото Кудашева из его личного дела. Привлекать к опознанию сотрудников из бюро переводов НКВД и супругу Кудашева Елену Найдёнову не стали. Понимали, что могут оскандалиться. Но на всякий случай следователи провели очную ставку с Шамшир-Бобо. Естественно, старый сарбаз Шамшир-Бобо, сотник из басмаческой армии Мадамин-бека, своего бывшего начальника экспедиции Кудаш-бека, в спекулянтах не опознал.

К этому времени ни Кудашева, ни Семёнова в пределах СССР уже не было.

Ещё три дня назад, 20-го сентября  в первый день объявленного в пограничной зоне усиленного варианта охраны государственной границы по дороге на Гаудан не спеша прошёл караван из двух верблюдов и десятка ослов. Мужчины, женщины, старики, дети, нехитрый скарб, три дойные козы. Четыре большие семьи персов и две семьи курдов возвращались из Советского Туркменистана на свою историческую родину в Иран.
Вместе с ними попеременно верхом на одном чёрно-буром осле шли и ехали два пожилых слепых нищих перса с паспортами, выданными Геок-Тепинским приставством ещё в четырнадцатом году. Больные, грязные, слепые, они пугали своими бельмами и соплеменников, и пограничников с таможенниками. Пели в два голоса суфийские молитвы на фарси!

Достигнув вершины перевала лишь после полудня, вся эта процессия миновала первый шлагбаум, вступив на территорию пограничного контрольно-пропускного пункта "Гаудан".
Предстояла процедура проверки документов, опроса каждого репатрианта, досмотр имущества, возможно, личные обыски.
Вдруг, молоденькая девушка-курдянка, повернув назад, поднырнула под шлагбаум и со всех ног бросилась бежать вниз по серпантину дороги в сторону тыла. Двое мужчин курдов с криками бросились за ней. Метров через двадцать на крутом повороте беглянка оступилась, упала, чуть было не покатилась вниз по достаточно крутому склону. Визг! Мужчины догнали девушку, подхватили на руки, потащили вверх к КПП. Она вырывалась, кусалась, царапалась, кричала во всё горло.
Её крики, стоны и плач хором подхватили все женщины в группе, покидающей Туркменистан. Вслед за ними заплакали дети. Впору было заткнуть уши и поскорее избавиться от этих людей.

Пограничники и таможенники не проявили ни интереса, ни неприязни к произошедшему инциденту. Дело семейное.  Здесь, на стыке двух государств, двух миров, ещё и не такое случалось. Но заторопились. В нищенском имуществе репатриантов не стали копаться. Наспех проверили документы, сделали запись в журнале, поставили, где положено, печати. Подняли шлагбаум. Счастливого пути!
Эти люди сами решили свою судьбу. Для советской власти они не представляли ни ценности, ни опасности. 

Да, это был один из лучших самодеятельных спектаклей, виденных Кудашевым. Постановка, достойная таких режиссёров, как Джунковский либо Гюль Падишах.
Стоит ли пояснять, кто именно скрывался под личинами персидских суфиев?

Всего один шаг через белую линию под шлагбаумом, и под ногами камень Иранского Копет-Дага. Персия.

*****     *****     *****
*****     *****     *****

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

***  *****  ***
***  *****  ***