Судьба ХХ века

  Какую роль сыграл ХХ век в развитии цивилизации, наверно, можно было бы и не говорить. Очевиден технический прогресс, бурное развитие народонаселения, создание уникальных государственных образований, лишенных суверенитета и самостоятельности.
На сегодня можно с уверенностью сказать, что религиозная история Европы завершилась. Уже король-католик Испании подписывает закон о гомосексуальных браках, оправдывая этот шаг желанием народа, о протестантских странах, и говорить не приходиться: это стало нормой общественной жизни. Но в этой общественной жизни стал явно преобладать индивидуализм.
Когда индивидуализм стал краеугольным камнем европейской цивилизации? Видимо, в эпоху так называемой Реформации. В Средние века, несмотря на церковные искажения, католический мир все-таки жил одной страстной идеей – вернуть Гроб Господень. Страсть ни к чему хорошему не приведет, но был объединяющий идеал. Реформация заглянула в этническое лицо христианских народов, и они захотели быть отличными друг от друга. Империя желалось, но не как универсум, а как национальное образование. И вот зарождается в елизаветинские времена Британская империя. Отлученная от католической церкви королева показывает всему миру, что она может обойтись и без единой римской идеи.
  Начиналось же все с гуманизма,  с его потрясающей любви к человеку, к его страданию. Это Эразм из Роттердама писал в «Жалобе мира»: «Пусть все люди объединяются против войны! Пусть все люди поднимут против нее свои голоса! Поймите, - призывает Мир, - какая огромная сила таится в согласии множества, противостоящего тирании знати!..»
Кто не согласится с автором этих благородных строк? Разве не горит душа благородным гневом против поджигателей войны, обагривших руки в крови христиан (что само по себе является страшным преступлением против Бога и человека)? И разве, читая «Похвалу Глупости», не признаем очевидной тупости правящей элиты, не соглашаемся ли с тем фактом, что католическая церковь, как мистическая организация, должна уступить место просвещенному божеству, лишенному всяких суеверий и идолопоклонства?
Итак, во главу угла ставился Разум, Просвещенный Разум. Этот Разум не может принять уничтожение иудейских книг, в которых извращалось великое Таинство Боговоплощения. И вот Иоганн Рейхлин – герой, спасающий культурное наследие еврейского народа. Но дело было не в этом наследии (никто не уничтожал культуру как таковую), вопрос стоял в праве на сомнение в Боговоплощении. Благое намерение спасти талмудическую литературу как явление культуры на самом деле использовалось для уничтожения христианской веры. Чтобы победить Христа, нужна была иудейская традиция, более тысячи лет сражавшиеся с Сыном Божьим.
Обратим внимание, что наступление на Церковь Христову шло повсеместно: на Востоке исламский мир уничтожал последний осколок великой Римской империи – Константинополь; на Западе – справедливый протест против искажений католического вероисповедания.
  Казалось, что мир жаждет обрести Истину Православия: деятельность Яна Гуса тому неоспоримое свидетельство. Мартин Лютер скажет, что «Праведник верою жив будет», а не добрыми делами и исполнением обрядов. Отныне спасение зависит от самого человека, даже не от Бога. Личные переживания становились важнейшими в религиозной жизни протестантов. Деятельность Лютера уничтожала последние остатки соборного духа. Его выступления против церковной иерархии не просто протест против прелатов как таковых, это борьба против иерархии в природе человеческих отношений, сражение против очевидного и объективного. Недаром гуманисты и реформаторы ополчились против сословий в обществе, прекрасно понимая, что любая революция должна начинаться с ниспровергания авторитетов. И те князья, которые поддержали Лютера, фактически копали себе яму, в которую должны были упасть. Выходить из нее будут, вооруженные прусским духом короля-атеиста Фридриха Великого. Т.е. протестантизм заложил основы пангерманизма, вылившегося в нацистский рейх.
  Вместе с Реформацией христианский мир отворил врата для возвращения античных ценностей. Античная философия становится предметом, научная ценность которого, становилась выше Богословия и Святого Предания, против которого, кстати, особо выступили деятели Реформации. Божественное откровение для них существовало только в Св. Писании, Предание отвергалось как ложное. При этом, не правда ли странно, личные переживания ставились выше церковных таинств. Это неизбежно вело к тому, что Христос для индивидуума уже был не Бог, но простой человек, добрый проповедник и пророк. К этому заключению пришел Томас Мюнцер, один из вождей Крестьянской войны в Германии. Дальше-больше! Торжество индивидуального разума неизбежно вело к восстанию против существующей действительности, не вписывающейся в рамки собственных представлений.
  Террор, который устроили анабаптисты во время Крестьянской войны, поражает звериной жестокостью. Ревнители «чистой» веры призывали к физическому уничтожению не согласных с ними. «Пока злодеи живы, вы не будете свободны от человеческого страха, это не ваша война, а Божья», - писал Томас Мюнцер в своем воззвании. Еще более своим безудержным безумством поразил мир Иоганн Лейденский, утвердивший в Мюнстере «Новый Иерусалим», обобществив не только имущество, но и жен. Эпоха гуманизма сопровождалась массовыми убийствами и казнями несогласных; были сожжены драгоценейшие рукописи, собранные Рудольфом фон Лангеном; картины знаменитой вестфальской школы были уничтожены так основательно, что сегодня можно только предполагать их ценность. Анабаптисты устроили ветхозаветное царство, в котором была отменена частная собственность и деньги. Только вот равенство не наблюдалось. Город и его жители были поделены на 12 частей, во главе которых стояли герцоги, назначенные царем Иоганном Лейденским. Любая провинность каралась этим царем смертью. Причем казни приняли патологический характер: казнили за плохую одежду, жен за неверность, за то, что не хотели быть очередной женой царя. На жестокость ответили еще более изощренной животной жестокостью (взятый в плен Иоганн был подвергнут страшным пыткам, после чего его сердце пронзили раскаленным кинжалом).
   Мир вступал в эпоху Гуманизма под грохот пушек и резни, длившейся вплоть до 1685 года, когда было покончено с протестантизмом во Франции. Но семена этого протестантизма вытравить было невозможно. Они настолько въелись в почву, что при благоприятных погодных условиях, обязательно начинали прорастать.
Именно в эпоху Реформации рождается такое произведение как «Утопия» Томаса Мора. Знаем, что он остался верен католическому вероучению, но в его сознании уже утвердился дух гуманизма и утилитаризма. Многосложный и разноцветный мир хотелось опростить, низвести до растительного состояния, когда человек, наконец-то, получит маленькие радости физиологического существования.
  В «Утопии» также отменили деньги и частную собственность, в которых виделось главное зло человечества. Однако и среди утопийцев не наблюдалось равенства, более того, как и в Платоновом «Государстве», процветало рабство, в которое мог быть продан любой утопиец, если он не был сифогрантом (т.е. чиновником высокого ранга) «… они обращают в рабство своего гражданина за позорное деяние или тех, кто у чужих народов был обречен на казнь за совершенное им преступление»
  «Рабы того и другого рода не только постоянно заняты работой, но и закованы в цепи; обхождение с рабами, происходящими из среды самих утопийцев, более сурово…»
«Труд этих лиц приносит больше пользы, чем их казнь, а с другой стороны, пример их отпугивает на более продолжительное время от совершения подобного позорного деяния. Если же и после такого отношения к ним они станут бунтовать и противиться, то их закалывают, как диких зверей, которых не может обуздать ни тюрьма, ни цепь».
Можно сказать, что концлагеря Ленина и Гитлера начинали свое движение в Утопии.
Удивительно, но столь одаренный человек как Томас Мор соглашался на единообразие, на фактический отказ от личной жизни, причем, что самое страшное, в быту. Надо признать, что в Утопии признавался моногамный брак, но заключение брака сравнивали с продажей лошади. Поразительно, но гуманистам это не казалось унижением человеческой личности. Увлечение коммунизмом представлялось столь естественным, что всякий, отрицающий бестолковое коммунистическое общество, которое никто никогда не видел, подвергался остракизму. Коммунизм представлялся обществом, в котором будут мало работать физически (всего 4-6 часов в сутки), но все свободное время отдано изящным и точным наукам. Томас Мор строго регламентировал свое общество, и создавалось впечатление, что не люди живут в этой цивилизации, но пчелы, исполняющие волю общества автоматически. Причем регламентация касалась мельчайших деталей. Даже питание поощрялось общественное, что и читаем в «Утопии»: «хотя никому не запрещено обедать дома, но никто не делает этого охотно, потому что считается непристойным и глупым тратить труд на приготовление худшей еды, когда во дворце, отстоящем так близко, готова роскошная и обильная». Правда, автор забывает, что лучшая пища обещана более достойным. Кстати, по неосторожности рассказчик проговаривается, что во дворцах «…семьи должны обедать».
  Это должно о многом говорит.
  Обратим внимание, что «Утопия» не на пустом месте родилась. Идея обобществления коренилась еще в сознании древнего человека. Весь вред виделся в частной собственности, в желании обладать предметами как самыми необходимыми, так и роскоши. Часто последователи коммунистического идеала ссылаются на деятельность Христа, беря Его в свои союзники, подчеркивая, что Сын Божий не имел собственности, более того, изгнал из Храма торговцев и менял, т.е., можно сказать, изначально подверг осуждению буржуазные отношения. Именно на «Деяниях Апостолов» строили свои иллюзии многочисленные сектантские движения. Однако, усвоив общность собственности, не желали замечать, что Церковь Христова строилась исключительно на любви и свободном выборе, чего еретические движения не допускали. Их общества основаны на принуждении и насилии. Несогласных либо убивали, либо подвергали таким наказаниям, что они становились покорными вплоть до физического рабства (достаточно вспомнить движение Дольчино в Италии в ХIV веке).
  Именно еретические движения будут двигателями революционного процесса, который особенно начал проявлять себя в ХVI веке, в век Реформации и первой буржуазной перестройки общества в Нидерландах. Деятели этой революции в первую очередь обрушились против Церкви. Иконы и статуи уничтожались и сжигались, как и во времена знаменитых гуситских войн. Была поднята рука против авторитета и догмата, и сегодня стоит ли удивляться, что именно в Нидерландах свободно торгуют своими телами, процветает содомия и обкуриваются наркотическим дурманом. Свобода понимается, как право беспрепятственно совершать грех.
Конечно, не только протестантское движение ковало современное общество. Католический мир не мог не ответить. Он ответил репрессиями, всякое недоумение и сомнение объявлялось ересью. Коперник и Галилей становятся врагами Истины. Но этот удар по науке был не столько удар по чужим, сколько по своим, ибо и Коперник, и Галилей, в отличие от Дж. Бруно не отвергали Бытие Бога. В результате именно в католической среде родится «Утопия» и такое пантеистическое произведение как «Город Солнца» Томазо Кампанелла. Кампанелла – монах, восставший не против Церкви как таковой, но против испанского владычества в Южной Италии. Заговор был раскрыт, и он был подвергнут страшным пыткам инквизиции, в застенках которой и родилось произведение утопического коммунизма.
  Построенное им общество очень походило на теократию. «Верховный правитель у них – священник, именующийся на их языке «Солнце», на нашем же мы назвали бы его Метафизиком». Это самый мудрый человек в городе. При нем три соправителя: Мощь, Мудрость и Любовь. Каждый курирует определенную область человеческой деятельности. Есть Совет, в который входят граждане старше 20 лет. На должности утверждаются по воле народа. Но как эта воля проявляется, никто не знает, потому что на самом деле утверждают четыре верховных правителя. Вся жизнь и имущество контролируется администрацией: «… у них все общее. Распределение всего находиться в руках должностных лиц; но так как знания, почести и наслаждения являются общим достоянием, то никто не может ничего себе присвоить. Они утверждают, что собственность образуется у нас и поддерживается тем, что мы имеем каждый свое отдельное жилище и собственных жен и детей. Отсюда возникает себялюбие».
  Кстати, Кампанелла не забывает упомянуть о монашеских общинах, как прообразах коммунистического общества. Однако, монахов отвлекает от святой любви привязанность к родным местам, к своим родителям и родственникам. Чтобы ничто не привязывало, необходимо ввести общность жен и детей. Отношения полов находятся в полном ведении государства. «… производство потомства имеет в виду интересы государства, а интересы частных лиц – лишь постольку, поскольку они являются частями государства; и так как частные лица по большей части дурно производят потомство и дурно его воспитывают, на гибель государства, то священная обязанность наблюдения за этим как за первой основой государственного благосостояния вверяется заботам должностных лиц, и ручаться за надежность этого может только община, а не частные лица». Как и у Мора, рождение детей сравнивается с выведением скота. Чиновники решают с кем быть мужчине или женщине.
  Таким образом, можно с уверенностью сказать, что данная конструкция общества не к свободе призывало людей, а к справедливости. Но в этой справедливости совершенно отсутствовал свободный выбор, отсутствовала личность как таковая. Было в «Городе Солнца» и рабство. Рабы использовались на самых тяжелых работах.
Вообще, трудовая повинность была обязательной. Трудились все, даже калеки, которые исполняли роль доносчиков и стукачей. Была и смертная казнь, причем казнил сам народ при помощи камней. Можно сказать, круговая порука в действии.
  Религия в этом городе присутствовала в виде поклонения Солнцу, которое воспринималось как Вселенная, идеально разработанный часовой механизм. Религия, таким образом, представляла собой не столько мистическое явление, сколько рационалистическое. В этом постулате Кампанелла близок к гуманистам, признававших верховенство науки и разума.
  Кстати, «Город Солнца» представлялся автору не просто мечтой, но реальностью, которую уже наблюдали в жизни Европы. Томазо упоминает анабаптистов, живущих общиной.
  Конечно, если поселить всех гуманистов в такое общество, то можно с уверенностью сказать, что большая их половина будет, либо истреблена, либо превращена в рабов, другая же, меньшая, - будет проводить чудовищные репрессии во имя справедливости.
Эта интеллигенция всегда стремилась к некоему конечному идеалу, не желая замечать, что человеческая цивилизация никогда не придет к окончательному финалу, ибо окончательный финал даже абсурду противоречит. То, что в конце веков произойдет Страшный Суд – несомненная истина, но этот Суд не означает конец цивилизации, но ее преображение, начало Новой истории, в которой Бог и человек обретут иную, чем сегодня, реальность.
Гуманизм неизбежно своим гимном человеку вел к уничтожению этого человека. Вначале человек был объявлен царем вселенной. Дж. Манетти писал: «Если же очевидно, что прочие живые существа были созданы исключительно ради человека, то можно заключить, что единственно ради человека был создан и устроен Богом мир, поскольку он создан, как мы сказали, ради одушевленных существ, а те – ради человека. И об этом достоверно свидетельствует то, что все созданное предназначается для одного человека и служит ему удивительным образом, что видим мы, как говорится, яснее полуденного солнца».
  Но и, в то же время, стало очевидно, что царь не совсем соответствует своему царскому положению, даже более того, он и не царь вовсе. «Пусть он (человек), – пишет Мишель Монтень, - покажет мне с помощью своего разума, на чем покоятся те огромные преимущества над остальными созданиями, которые он приписывает себе. Кто уверил человека, что это изумительное движение небосвода, этот вечный свет, льющийся из величественно вращающихся над его головой светил, этот грозный ропот безбрежного моря, - что все это сотворено и существует столько веков только для него, для его удобства и к его услугам? Не смешно ли, что это ничтожное и жалкое создание, которое не в силах даже управлять собой и предоставлено ударам всех случайностей, объявляет себя властелином и владыкой Вселенной, малейшей частицы которой оно даже не в силах познать, не то что повелевать ею! На чем основано то превосходство, которое он себе приписывает, полагая, что в этом великом мироздании только он один может воздать хвалу его Творцу и отдавать себе отчет в возникновении и распорядке Вселенной? Кто дал ему  эту привилегию? Пусть он покажет нам грамоты, которыми на него возложены эти сложные и великие обязанности».
  Если человек не царь, то кто он? Мучительный вопрос. Ибо ответ на него означает дальнейшую историческую перспективу цивилизации. Если не образ и подобие Божие, но животное? Тогда просто необходимо это животное держать в узде. Это же так логично.
Монтень еще любит человека, потому ему странно, что тот ставит себя вровень с Богом, с Его Бытием, существующее помимо человеческой воли. Философ будет всматриваться в жизнь, которая выше всех доктрин и направлений, он будет сомневаться, чтобы узнать Истину, но при этом – его поиск не имеет ясной философской цели, а значит не может отличить правду ото лжи, а это уже чревато релятивизмом.
  Непонимание Истины неизбежно приводит к духовной слабости, что чаще всего выражается в бунте против всех и вся. Это бунт разума, не видящего своего бесплодия. Но это бесплодие становится постоянной величиной западноевропейской цивилизации.
  Казалось бы, в течение нескольких веков мы видим расцвет искусства и литературы, взлет философской мысли, смену одних формаций на другие, более того, страшные общественные потрясения сопровождались игрой разума и безудержной фантазией. Чего стоит «Закон Свободы» Джерарда Уинстенли, появившаяся в среде, яростно требовавшая казни короля Карла I. Эпоха Гуманизма должна была завершиться политическими переворотами. Началось в Нидерландах, продолжилось Англией, установившей республику. В свободной республике творился такой беспредел, какого не было ни при одном монархе (англичане об этом помнят и традиционно сохраняют хотя бы видимость монархической власти). Но лозунги так очаровывают, что на время им подаются большое количество людей. Уинстенли завораживающе писал: «Существует только рабство и свобода: частный интерес и общий интерес; и тот, кто будет ратовать за то, чтобы внести частный интерес в свободную республику, тот будет тотчас же обнаружен и изгнан как человек, стремящийся снова вернуть королевское рабство». Но уже не изгоняли, но подвергали репрессиям, творя чудовищные беззакония. Эти беззакония оправдывались благородными побуждениями: стремлением перевоспитать заблудших. Ради этого в царстве свободы утверждалось рабство. Вчитаемся: «Если они будут выполнять свои нормы, то он (смотритель – С.Р.) позволит выдавать им достаточное количество пищи и одежды, чтобы сохранить здоровье. Но если они будут проявлять отчаяние, легкомыслие или леность и не будут спокойно подчиняться закону, смотритель назначит им скудное питание и будет бить их кнутом, «ибо лоза уготована для спины глупцов», до тех пор, пока их гордые сердца не склонятся перед законом…
  Если же какой-нибудь нарушитель убежит, об этом будет возвещено через глашатая, и он будет приговорен судьей к смертной казни, когда будет снова задержан».
Этакое веселое Дахау кампучийского разлива в духе культурной революции дорогого товарища Мао. Корни этой мировой революции в далеком прошлом. И, кстати, объединяет все революции ненависть к религии. Уинстенли прямо пишет: «Это божественное учение, которое вы называете духовными и небесными вещами, есть грабеж и разбой».
«Следовательно, это священное духовное учение есть обман, ибо в то время, как люди взирают на небо и мечтают о блаженстве или опасаются ада после своей смерти, им выкалывают глаза, чтобы они не видели, в чем состоит их прирожденное право и что они должны делать здесь, на земле, при жизни».
  Весь пафос якобинцев и марксистов – в посланиях Джерарда Уинстенли. Как было сказано выше, эпоха Гуманизма завершалась революционными переворотами. Сознание европейца все более и более носило антирелигиозный характер. Гуманизм нервно перетекал в «Просвещение», где ненависть к религии становится краеугольным камнем мышления. В «Завещании» Жана Мелье читаем: «Короче говоря, все, что ваши богословы и священники с таким пылом и красноречием проповедуют вам… все это в сущности не что иное как иллюзия, заблуждение, обман, измышление и надувательство: их выдумали вначале хитрые и тонкие политики, повторяли за ними обманщики и шарлатаны, потом этому поверили невежественные и темные люди из народа и, наконец, это поддержано властью государей и сильных мира, которые потворствовали обману и заблуждениям, суевериям и шарлатанству и закрепили их своими законами для того, чтобы таким путем держать в узде массы и заставлять их плясать под свою дудку».
  Отрицая религию, Мелье естественно призывает свергнуть власть имущих, причем самым жестоким способом. «По этому поводу мне вспоминается пожелание одного человека… Он высказал пожелание, чтобы «все сильные мира и знатные господа были перевешаны и удавлены петлями из кишок священников». Это суждение не может не произвести несколько грубого и резкого впечатления, но ему нельзя отказать в наивной прямоте. Оно коротко, но красноречиво, так как в нескольких словах высказывает все, чего заслуживают подобные люди».
  Ненависть к религии неизбежно приводило к патологической неприязни Личности Христа: «А наши богохристопоклонники? Кому приписывают они божественность? Ничтожному человеку, который не имел ни таланта, ни ума, ни знаний, ни ловкости и был совершенно презираем в мире. Кому приписывают они ее? Сказать ли? Да, я скажу это: они приписывают ее сумасшедшему, безумцу, жалкому фанатику и злополучному висельнику».
  Интересно, что борец за права бедняков, упрекает Христа в том, что Он был только сыном плотника. Вся книга Жана Мелье пронизана ненавистью. Ненависть становится фундаментом «Просвещения», которое впору было бы называть «Затемнением». Вольтер, которого принято считать гениальным философом, писал о «Завещании», что «это произведение, крайне необходимое демонам, превосходный катехизис Вельзевула. Знайте, что это очень редкая книга, это совершенство».
  Таким образом, можно констатировать, что отцом новой европейской демократии был – дьявол. Это Вольтер писал: «По-христиански желаю, чтобы «Завещание» священника (в этом сане жил и покончил самоубийством Жан Мелье – прим. С.Р) размножилось, подобно 5 хлебам, и накормило 4-5 тыс. душ».
  Деятели Вел. Фр. Революции будут приветствовать Жана Мелье как первого священника, порвавшего с религиозными заблуждениями. Не секрет, что нынешняя европейская цивилизация считает себя наследницей великой революции.
  Эту революцию подготавливали братья-масоны, руководимые Вольтером и знаменитыми энциклопедистами. Прикрываясь  христианской фразеологией, масоны внедряли в сознание откровенный сатанизм, призывая, подобно падшему ангелу, к восстанию против всех и вся. Это Дешан будет писать, что Бог создан разумом человечества и является продуктом социальных отношений, основанных на частной собственности. Если будет устранена частная собственность, то и отпадет потребность в Боге. Бог Дешана – некое нравственное существо, но это существо не личность, но НИЧТО.
«В чем причина существования? Ответ. Причина в том, что НИЧТО есть нечто, в том, что оно – существование, в том, что оно - ВСЕ».
  Итак, европейский мир лишался личности, становясь обезбоженным и обезличенным. В этом обезбоженным мире «Бог есть НИЧТО, само несуществование». В то же время Дешан не принимает атеизма философов, называя его «атеизмом скотов», то есть существ, не преодолевших религию. Их философские представления представляются ему беспочвенными фантазиями. «Пусть наши философы-разрушители убедятся, насколько бесплодны и ничтожны были их усилия, направленные против Бога и религии. Философы были бессильны выполнить свою задачу до тех пор, пока они не касались существования гражданского состояния, которое одно является причиной возникновения идеи морального и универсального существа и всех религий».
  «Состояние всеобщего равенства не вытекает последовательно из учения атеизма. Для наших атеистов, как и для большинства людей, оно всегда казалось порождением фантазии».
Но эти фантазии подготавливают революцию. В «Голосе Разума» Дешан писал: «Эта революция, конечно, будет иметь своим источником современные философские построения, хотя этого большинство не подозревает. Она будет иметь гораздо более печальные последствия и причинит гораздо большие разрушения, чем революция, вызванная какой-либо ересью. Но разве эта революция не начинается? Разве не пало уже разрушение на устои религии, разве не готовы они пасть, да и все остальное?»
  И Дешан предлагает свой выход: «Система, предлагаемая мною, подобно атеизму, лишает нас радости рая и ужасов ада; но, в противоположность атеизму, она не оставляет никакого сомнения в правомерности уничтожения и ада, и рая. Наконец, она дает нам в высшей степени важное убеждение, которого не давал и никогда не сможет дать атеизм; именно – убеждение в том, что для нас рай может существовать только в одном месте, а именно – в этом мире».
Ради этого рая надо было выкорчевать из сознания людей мое и твое. Естественно, что для этого необходимо все обобществить: и женщин, и мужчин, и детей. Чтобы достичь райского состояния Дешан предлагал уничтожить многое из того, что являлось ценным для человека, например, «все то, что мы именуем прекрасными произведениями искусства. Жертва эта была бы, несомненно, велика, но принести ее необходимо». Не нужна и наука. «И зачем понадобилась бы им ученость Коперников, Ньютонов и Кассини?»
  Естественно, что язык перестанет быть многообразным и прекрасным, исчезнет письменность, не буде надобности и в рассуждении. «В состоянии дикости, - писал Дешан – не размышляли и не рассуждали, потому что в этом не нуждались; при состоянии законов размышляют и рассуждают, потому что нуждаются в этом; при состоянии нравов не будут размышлять и рассуждать, потому что в этом не будут больше нуждаться».
Но самое важное: в обществе равных все люди стали бы на одно лицо:
  «При состоянии нравов не плакали бы и не смеялись бы. На всех лицах написан был бы ясный вид довольства, и, как я уже говорил, почти все лица имели бы почти один и тот же вид. В глазах мужчины любая женщина походила бы на других женщин, а любой мужчина – на другого мужчину в глазах женщин».
  В этом раю будет и новое мировоззрение. «И они не сомневались бы в том, - но нисколько этого не страшась, - что и люди существуют лишь в результате подобного же рода превратности и что в некий день им суждено вследствие таких же превратностей погибнуть, с тем, быть может, чтобы в последовательности времен вновь быть воспроизведенными путем превращения из одного вида в другой»
  «Подобно тому, как они, так же, как и мы, не считались бы с тем, что они раньше были мертвы то есть, что составляющее их части не существовали в прошлом в виде человека, они, будучи последовательнее нас, не придавали бы никакого значения и прекращению существования в этом виде в будущем» «Похороны их не отличались бы от погребения скота», так как «их мертвые собратья не должны для них значить больше мертвой скотины», «они не были бы привязаны к данному человеку, в частности, в такой мере, чтобы ощущать его смерть как личную потерю и оплакивать ее». «Они умирали бы смертью тихой, смертью, похожей на их жизнь…»
  Вот такой рай, в котором не будет лица, не будет угрызений совести, предлагал французский монах Дешан. Такие, как Дешан, способны были не только теоретизировать, они практически готовы были воплощать в жизнь свои, как им казалось, продуманные до мельчайших подробностей системы. В системе их философии не было места философам, размышлявших о сути бытия. Как не вспомнить Сократа, сказавшего афинскому судилищу: «Говорю вам, сограждане, что, меня убивая, на себя ниспосылаете месть, что уже идет сразу же после моей смерти, куда более тяжкая, чем та, что вы посылаете мне. Убивая меня сегодня, вы это делаете в надежде освободиться от необходимости давать отчет в собственной жизни, но все произойдет наоборот: я вам предсказываю. Не я один, а многие потом спросят вас об этом и предъявят счет: все те, кого я до сих пор опекал, кого не замечаете вы. И столько же строптивцев объявятся, сколько сейчас видите молодых, коими вы пренебрегаете. А ежели, полагаете вы, убивая меня, помешаете кому бы то ни было разглядеть весь срам вашей неправедной жизни, то подумайте лучше. Да не избавиться вам от ней таким путем. Невозможно это, да и нехорошо это; другой путь есть наипростой и наилучший, не затыкайте рты чужакам, а внимайте им, дабы совершенствоваться вечно в добродетели».
  Действительно, чтобы жить в построенном Дешаном раю, необходимо уничтожить культуру и личность, как составляющую цивилизацию. Творцы нового мира полагали, что счастье человека заключено в отсутствии у человека права на свободный выбор, на нравственное чувство. Конечно, возразят, что мир не пошел по пути Дешана. Скорее в его основании общественное согласие великого Жан-Жак Руссо, который говорил, что наступает век революций, но революций благословенных, несущих счастье, залог же сему аналитический метод и достижения науки. «Однако позволительно спросить (известно, что метод родился в мастерской и лаборатории); а за их пределами годится он на что-нибудь? С его помощью легко обнаружить логическую непоследовательность или поставить под сомнение доводы какого-нибудь спорщика. Но ведь давно известно: сомнение способно порождать духов, а вот справиться с ними ему не дано. И вот логические доводы растут, множатся, образуя своего рода «мощный логический вихрь», который втягивает в себя сначала слово, потом вещи, и они в нем бесследно исчезают. Обратите внимание на то, что все эти нескончаемые теоретические разглагольствования о человеке и его душе, о философии государства, о прогрессе человечества и т.д. и т.п., составляющие неотъемлемую часть (своего рода обиходную мебель) сознания каждого, не смогут служить опорой для благих ожиданий, потому что они обыкновенные предвестники состояния безысходности и отчаяния» (Томас Карлейль).
Вот где начало безысходности и отчаяния. В таком состоянии неизбежно приходишь к ханжеству и лицемерию, и всякое благое побуждение подвергается остракизму и осмеянию. «И не является ли, - пишет Карлейль, - лицемерие той дьявольской первоматерией, которая породила все виды лжи, мерзости и глупости и которая абсолютно враждебна всякой правде? Ибо лицемерие по самой своей природе есть дистиллированная ложь, т.е. ложь в квадрате».
Эта ложь начнет Великую Французскую революцию, которая будет сметать все с лица земли во имя философской идею равенства, братства и свободы. Начнут с знаменитой декларации человека и гражданина. 200 лет назад мир начал свой декларативный путь, и он продолжает этот путь и сегодня. Свобода и равенство вместе с братством только на бумаге.
Известно, что любая революция в Европе начиналась с благих побуждений. Но завершалось все банальным отсечением головы помазанника Божьего и разнузданным беспределом, который творили победители. Во имя гуманизма был казнен Карл I, ради братства будет гильотинирован Людовик XVI и его жена Мария-Антуанета. Т.е во имя великой лжи творилось беспримерное насилие, ради общественного согласия уничтожался собственный народ. Искали равенство, но находили его только в смерти, попирая Божественную иерархичность природы. Убивая королей, надевали на себя тогу правосудия, но, в принципе, убивали потому, что были охвачены животным страхом перед монархическим принципом. Этот принцип сохранял в человеке личность, которая новой философии претила патологически, хотя на каждом перекрестке расписывались в безудержной любви к ней. Говоря об общем деле, деятели революции на самом деле проповедовали страшный индивидуализм и пошлый эгоизм. На смену феодальному благородству сословий приходил буржуазный божок по имени Мамона. Конечно, таких как Сен-Жюст и Робеспьер, не мог устроить мещанский стиль бытия, и они все чаще и чаще будут совершать кровопускания. К этому призывал еще Вольтер. Это он будет требовать раздавить гадину – католическую церковь. Но церковь состоит из людей, поэтому давить будут людей. И где хваленое обещание умереть за право иметь убеждения, даже если они не нравятся? Пустая декларация, не более того! Вся философия «Просвещения» представляет собой декларацию, обещание не просто лучшей жизни, но замены религиозного отношения к бытию, новой философией, в которой все будут равны.
  Правда, реальное равенство было только в смерти. Кстати, об этом недвусмысленно писал Филипп Буонаротти: «Мы хотим действительно равенства или смерти – вот чего мы хотим». И эта смерть приходила. Новее общество рождалось на гильотине, а кто не выдерживал, уходил в небытие, кончая жизнь самоубийством, подобно министру Ролану, не желавшему «долее оставаться на земле, оскверненной преступлениями». Но уходили и те, кто начинал эту вакханалию убийств. Как же, наверно, был удивлен Барнав, увидев перед собой эшафот, на который через мгновение скатилась его голова. Он еще успел сказать, обращаясь к уходящему небу: «Так это моя награда?» Наверно, это могли бы сказать Дантон и Демуллен, пытавшиеся установить комитет милосердия. Их обманула философия «просветителей», в которую они так верили.
  Все заканчивалось гобсеками. Ради гобсеков и человеческой комедии «гильотина работала исправно». Ради пошлой и мещанской республики были убиты Бюзо и Петион, брошенные на съедение псам недалеко от Сент-Эмилиана. Они умирали без христианского погребения, ибо Христос не вписывался в систему координат новой философии. Он был не просто Бог, но Личность. А это раздражало, начиная от Вольтера и Дидро и завершая Маратом и Робеспьером. Наверно, поэтому с патологической жестокостью будут убивать священников. На острове Экс задушили 400 священников, по 70 в каждой каюте. В Вандеи режут беременных женщин ради всеобщего счастья. Говоря о мире, французская революция будет воевать со всей Европой. Неся триединые принципы Европе, в то же время на своих трехцветных знаменах отражала самый обыкновенный галльский национализм. Не свободу несли знамена Франции, но порабощение и смерть.
  Это рабство и смерть были в сути революции. Маленький дофин Людовик будет поселен у сапожника Симона, который научит малыша пить вино и ругаться, да петь «Карманьолу». Этот ребенок, устав от философского воспитания, умрет в куче зловонного белья и грязи. Вот оно «царство разума в действии».
  Философия «просветителей», уничтожая христианскую церковь, должна была найти идеологическую замену. Ее нашли! Было придумано Верховное Существо, которому требовалось языческое поклонение. И вот уже кадят госпоже Кандейль, изображавшей богиню разума. Казалось, что возрождаются древние вакхические традиции Эллады и языческие процессии Юлиана Отступника. Однако мифологические мистерии Эллады и Рима проводились искренними приверженцами языческих культов, культы же новой философии устанавливались под страхом смерти. Общество жило под дамокловым мечом, поэтому действия совершались из чувства животного страха. Нужно было найти такую идеологию, которая вместила бы человека в свою систему не за страх, а за совесть. Или, лучше сказать, исходя из инстинктивной необходимости.
  Поэтому будут убиты Кутон, Сен-Жюст и Робеспьер. Убиты из животного страха. Здесь не было бунта личности против системы. Все эти тальены и баррасы спасали свою ничтожную шкуренку. Их цель: выжить любой ценой. Вся философия «просветителей» замкнулась на французской директории, в недрах которой процветал невиданный доселе разврат и воровство. Казалось, термидор должен был неизбежно вернуть людей к мистическому единству. Потому что состояние животного страха не может быть животворно долговременно. Однако все эти тальены и баррасы были настолько погружены в радости животного существования, что, упиваясь любовными утехами, продолжали грозить кулаком Небу, поигрывая треххвостыми идеалами. Пройдет всего пять лет, и придет человек, который не будет прикрываться идеалами, но утвердит открыто личную власть, сотворив из себя бога. Вся философия добродетели замкнулась на Наполеоне, кодекс которого и сегодня составляет фундамент европейского здания.
  Итак, личная власть, частная собственность, национализм, ряженый в интернациональный колпак, обыкновенный эгоизм, - вот что составляет сущность Европы. Весь этот демократизм и парламентаризм – не более чем декларация, за которой и прячутся истинные вершители судеб. Эти вершители уничтожили легитимный принцип, чтобы обречь европейскую цивилизацию на длительную игру, в которой будут умело расставляться фигуры, чтобы потом их безжалостно устранять. Удивительный цинизм!
  Но этот цинизм и скептицизм – основа новой европейской философии. Но кто эти вершители? Как это не покажется фантастическим, но ответ может быть только мистическим. Веками отшлифованная сатанинская мысль, пробиваясь сквозь бреши положительного сознания, выстраивала противоположную свету концепцию бытия. Эта мысль каждый раз находили себе сильных носителей, способных выступить против высших ценностей, во имя которых проходит свою эволюцию человеческая цивилизация.
  Таковы будут масонские ложи, таинственно приникавшие во все сферы жизнедеятельности западноевропейского мира. Да и кто только не был масоном в знаменитом галантном ХVIII веке? Отрезвление наступит значительно позже. Да и наступит ли? Философия сатанизма коварна. Не получилось с якобинцами и жирондистами, переключились на «золотую молодежь», забивающую в гроб санкюлотизма ржавый гвоздь, засыпая землей эту, по слову Т. Карлейля, анархию по евангелию Жан-Жака. Но анархия не истребится, она чрез пару десятков лет вылиться в знаменитую парижскую коммуну, в политическую икоту Прудона; не истребиться и давнее желание устроить общество на коммунистических началах. Уже в 1796 году Бабеф попытается даже осуществить на деле коммунистический переворот. Этот «заговор равных» имел вполне достаточное количество сторонников. Естественно, что революционеры, устраивая новое общество, вновь выступали против религии и Христа. Бабеф писал: «Я беспощадно нападаю на главного идола, которого до сих пор чтили и боялись наши философы, осмелившиеся нападать лишь на его свиту и на его окружение… Христос не был ни санкюлотом, ни честным якобинцем, ни мудрецом, ни моралистом, ни философом, ни законодателем».
Собственно, эта ненависть Христу и объединяет революционную буржуазию с коммунистами, меняющиеся с удивительной периодичностью в европейском театре абсурда. Бабеф был неудачником. И вот подпольная мысль посылает обществу новые импульсы, замешанные на старых дрожжах. Чтобы создать новое общество, необходима теория, и не просто теория утопического коммунизма, но философия коммунизма. Благо для ее становления вполне подходит Гегель, колпаку которого кланяются вначале своей деятельности почти все социалисты-коммунисты-анархисты. От Гегеля два шага до Людвига Фейербаха. Но теперь включена наука в борьбу против религии, с которой спорить очень трудно. Ее опыты трудно проверить, а значит невозможно опровергнуть. Девятнадцатый век в Европе – это торжество атеизма и дарвинизма, с настойчивостью пропагандируемого масонским сообществом, возглавляемым Гексли, дедушкой Олдоса Хаксли, писавшего антиутопию о дивном и чудном мире, после прочтения которого хотелось пойти и застрелиться от узнанной безысходности.
Девятнадцатый век наступил вместе с буржуазной пошлостью и жаждой от нее избавиться. Романтики мечтают о революции, способной уничтожить жалкий эгоизм. Не для этого же, в самом деле, уничтожался феодализм, чтобы опуститься до животного уровня бытия? Постепенно сознание среднего европейца заражалось болезнью коммунизма. Впереди планеты всей шла Франция. Но в бюргерской Германии появятся Маркс и Энгельс. Впрочем, в стране филистерства и пошлости, бури и натиска, видимо, и должно было зародиться такое явление как научный коммунизм. Не забудем, что именно в Германии создавали свое царство «справедливости» анабаптисты. История совершала свой очередной круг, только волны этого круга приобретали все большую напыщенность.
  Но вот что интересно, выступая за счастье трудящихся масс, и Маркс, и Энгельс, а после и Ленин проповедуют жуткий средневековый террор по отношению к собственному народу. При этом, вот где верх лицемерия, цинично набрасывались на деятелей якобинского террора. Ф. Энгельс в письме к К. Марксу писал: «Террор – это большей частью бесполезные жестокости, совершаемые ради собственного успокоения людьми, которые сами испытывают страх. Я убежден, что вина за господство террора в 1793 г. падает почти исключительно на перепуганных, выставлявших себя патриотами буржуа, на мелких мещан, напускавших в штаны от страха, и на шайку прохвостов, обделывавших свои делишки при терроре». Не думаю, что пролетарии не имели в своих рядах прохвостов, творившие безобразия во имя революции, этой варварской, по словам Жана Жореса, формы прогресса. Варварство предполагает уничтожение культуры. Но творцы нового мироустройства готовы были на ликвидацию цивилизации и культуры, солидаризуясь с Дешаном.
  Но почему идеи коммунизма приобретают такое огромное количество сторонников? Уже выше говорилось о стремлении уничтожить мелкий эгоизм и мещанство. Но как его уничтожить? Ничего нового! Необходимо ликвидировать частную собственность, потом семью, религию, установив общество равных. И вот эти идеи приобрели громадную популярность. Прав К. Ясперс, когда говорит, что марксизм не наука, но мифотворчество, основанное на магических представлениях. В мифах приходят герои, творящие новую реальность. На героев и надеялись, с ними связывали новое мироустройство. Именно коммунисты и социалисты, нивелируя личность в обществе, до ужасающих размеров раздули культ личности вождя. Слово вождь, взятое из первобытного строя, уже в принципе предполагает  общественное расслоение. Но это был вождь, всецело исполняющий волю идеи, а потому-то и сам, бывший не столько лицом, сколько маской, даже лучше сказать винтиком общереволюционного дела. Это дело должна была осуществлять партия, способная переделать мир. Г. Пятаков писал: «Мы – партия, состоящая из людей, делающих невозможное возможным; проникаясь мыслью о насилии, мы направляем его на самих себя, а если партия этого требует, если для нее нужно и важно, актом воли сумеем в 24 часа выкинуть из головы идеи, с которыми носились годами». Т.е. во имя будущего общества необходимо отречься от собственной личности. Однако тяжело понять тогда стремление человека к социализму. Возможно, ответ найдем у К. Ясперса, писавшего: «Социализм сегодня считается устремление или тенденция или план, имеющий целью всеобщее сотрудничество и сосуществование в духе  справедливости и отмены привилегий. В этом смысле сейчас – каждый социалист. Социализм – основная тенденция нашего времени». Ясперс не одинок, еще ранее Вл. Соловьев отмечал: «Таким образом, стремление социализма к равноправности материального благосостояния, стремление перенести это материальное благосостояние из рук меньшинства в руки народного большинства, является совершенно естественным и законным с точки зрения тех принципов, которые были провозглашены французской революцией и легли в основание всей современной цивилизации. Социализм является как сила, историческая оправданная, и которой бесспорно принадлежит на западе ближайшее будущее».
  Впрочем, неудивительно, ибо западный мир уже давно жаждал камни превратить в хлеб. Так что духовное ядро социализма заключено в сатанинском искушении, еще в древности, предлагаемом Иисусу Христу.
  Таким образом, можно констатировать, что увлечение социалистическим идеалом, при всей его кажущейся привлекательности, представляет собой подчинение своей свободы воли древнего искусителя. Это, в принципе, начинали понимать даже представители пролетариата. Весьма интересно замечание Михаила Бакунина, высказанное в письме Огареву 9 апреля 1871 года: «Сами французы, даже рабочие не прониклись им – учение казалось слишком страшным. Оно же было на самом деле слишком слабым. Они должны были перенести большие бедствия и потрясения. Обстоятельства складываются так, что в этом не будет недостатка, - а тогда может быть Дьявол и проснется».
  Итак, для установления социалистического строя нужны бедствия и потрясения. Европу ХIХ века и сотрясали. Незыблемо стояли Британия и Россия. Их внутренние нестроения, не шли ни в какое сравнение с тем, что творилось в той же Испании, Германии, Австрии и, конечно же, Франции. Именно Франция попытается впервые осуществить реальный коммунистический переворот. В 1871 году, в дни тяжелых испытаний и национальной катастрофы, вызванной бездарно проигранной войной, была совершенна попытка утвердить анархо-коммунизм в столице, в Париже. Коммуна продержалась всего 72 дня и показала свою абсолютную беспомощность и бестолковость. Идеи коммунизма хороши были на бумажке, но реальная жизнь разбила их вдребезги. Кроме того, французам хватило мудрости вернуться к традиции. И, если бы не упрямство Анри де Шамбора, отказавшегося признать трехцветный флаг, то кто знает, может быть и сегодня Франция была бы под сенью бурбонской монархии.
  К сожалению, властью стали распоряжаться масонские ордена, сделав из Франции плацдарм для продвижения идей великой революции в Европе. Началось осмысленное формирование нового сознания. Это был закат старой Европы. Отныне триединые принципы становятся орудием дипломатии, ловким политическим трюком. Но этот трюк был возведен в религиозный принцип, который и сегодня положен в основу нового европейского здания.
Однако для левых движений необходимо было выбрать страну, которую не жалко, как говорил Бисмарк, чтобы в ней строить общество равных. Франция 80 лет сотрясалась революциями: народ явно устал и был разочарован. К тому же коммуна в Париже показала себя настолько бездарной, что мечты о социализме на французской земле пришлось забыть до 1945 года, т.е. до очередных революционных потрясений. Взоры коммунизма были обращены на Восток. В России хотели утвердить новый строй. И это, несмотря на то, что Маркс утверждал невозможность построения социализма в неразвитой промышленно стране. Русь с ее монархической традицией было не жалко. Эта страна всегда шла мимо европейского пути. Когда-то она спасла Европу от монголов, теперь на нее возлагалась задача по внедрению эксперимента по переделыванию человека и общества.
   Россию объявили отсталой в научном отношении. Вывод: вперед за научными знаниями в Западную Европу. И здесь русского интеллигента ждала теория Дарвина, низводящая человека до животного уровня, говорящая о разных уровнях развития человеческой цивилизации. Человек подразделялся на разряды, о которых уже писал Достоевский. Кто-то развит, а кто-то папуас еще, и его нужно, бестолкового, учить уму-Розуму. Эта расистская теория странным образом становится знаменем социалистического учения. И вот уже Петр Кропоткин, патриарх анархо-коммунизма, объявляет о своей приверженности социал-дарвинизму. Естественно, в новой теории нет места религии. Место Бога занимает человек, произошедший от обезьяны. Обезьяны же живут в стаде, которым управляет вождь.
Вглядимся и увидим, как  процветал вождизм во всех социалистических партиях, признавших дарвинизм в качестве нового отношения к Бытию. Муссолини, Гитлер, Ленин и Сталин дарвинизм объявили фактически государственной религией. Правда, в Италии и Германии фашисты и нацисты попытались связать с национальной традицией, но главный принцип дарвинизма – естественный отбор – стал фундаментом государственной политики. Человека стали загонять в улей, где он должен был стать пчелой, исполняющей волю всего улья под руководством матки-вождя. Неугодные уничтожались, угодные - до поры до времени поощрялись, но и они не были застрахованы от уничтожения.
  К началу ХХ века масонские ложи усилили агитацию не только атеизма и социал-дарвинизма. Религией становится национализм. Если раньше христианство объединяло людей, и войны носили характер внутридомашнего разбора, то готовящаяся Великая война своим принципом объявляет приоритет национального. В начале ХIХ века не удалось, более того, Россия настояла на Священном союзе, продлив Европе относительно спокойное состояние. За что была объявлена жандармом Европы.
  Первой страной, ставшей на путь открытого национализма, была Франция. Но ее национализм был окрашен в трехцветные идеалы, идеология – великая философия, поэтому зависимость не так ощущалась народами. Хотя именно эта зависимость и возмутила немцев и особенно испанцев.
  Францию к легитимности можно было вернуть в 70-е годы ХIХ века, когда был шанс восстановить бурбонскую монархию. Однако кукловодами было сделано все, чтобы Франция осталась республикой. Республикой легче управлять. Несколько ловких махинаций, и власть оказывается в нужных руках. Кроме того, Франция была сильным раздражителем для Германии, которая стала второй европейской страной, ставшей на путь открытого национализма. Конфликт становился неизбежным. Народы начинала воевать не за идею, но за территорию и откровенное господство.
Война началась в 1914 году. Выстрел юного масона Гаврилы Принципа в человека, не желавшего войны, примечателен. Убийство эрцгерцога открывало широкие перспективы для Германии и Франции, но не для Австро-Венгрии, этой многонациональной империи, по сути своей, не могущей выступать только под национальным флагом. Как и Россия, Австро-Венгрия была обречена на распад. Центробежные устремления отдельных народов, поддержанные извне, привели к распаду империй. В этом, кстати, была заинтересована Британская империя, которая, как и германская, изначально строилась на национальных принципах. Надо сказать, что ее островное положение помогло ей избежать тех проблем, с которыми столкнулись европейские державы. Правда, не все прошло безболезненно.
  Под самым боком пришлось признать независимое ирландское государство. Можно сказать, что распад Великобритании был лишь отсрочен. Но, видимо, это входило в планы масонских лож. Мастера прекрасно понимали, что разбудив зверя национализма, они вынуждены будут передавать власть национальным элитам. Однако эти элиты будут воспитываться в рамках партий, финансируемых кукловодами закулисы. Став лидерами наций, партийные вожди продолжали тесно сотрудничать с прежними колонизаторами.
  Однако национализм недолговечен. Человечество издревле тянутся к универсализму, поэтому в противовес национализму был создан знаменитый интернационал. Великая война уничтожила второй интернационал, для того чтобы возродить третий, коммунистический. Ведь не просто так помогал Арманд Хамер молодому советскому государству. Идея интернационала вошла в массы. Сделать это можно было тогда, когда массы тесно соприкасаются друг с другом, да еще и обладая оружием. Все это наблюдаем в годы первой мировой войны. С одной стороны идея интернационального государства, знаменитые Соединенные Штаты Европы, с другой – национал-социализм.
  Кто более истории ценен? И те, и другие суть порождения одной силы – сатанинской. Человека лишили его права выбора. Ему оставили только два пути, заслонив в сознании третий, – религиозный. И началась вакханалия по всей Европе. В Италии фашизм, в Венгрии Хорти, в Германии Гитлер, а в России – Сталин.
  Нацизм страшной хваткой вцепился в интернационализм. Началось взаимное уничтожение народов, от которого выигрывало банкирское сообщество Соединенных Штатов. Не Сталин победил, но господа с Уолл-Стрита. Торжество Сталина носило характер Пирровой победы. Пройдет несколько десятков лет и империя Советов рухнет, как карточный домик, погребая под собой не карточные народы. Интернационализм, отрицающий христианскую идею сущностно, неизбежно уходил в историческое прошлое, чтобы воплотиться окончательно в буржуазно-мещанские Соединенные Штаты Европы и США. Откровенный эгоизм и «выгодная выгода» дедушки Чернышевского стали краеугольным камнем существования. Великие идеи уступили место пошлости и филистерству. Эти идеи проникают и в Россию, совершая в ней безнравственный переворот.
  Мы вступили в ХХI  век на изломе общественного и личного сознания. Что ожидает европейскую цивилизацию в будущем? Очевидно, что вне религиозной идеи окажемся в русле реки под страшным названием «мракобесие». Если не произойдет христианского Ренессанса, то Европа, как духовная сущность прекратит свое существование. Все остальные предлагаемые пути от лукавого. Божественная Истина велика, и тот, кто ее примет, совершит правильный выбор пути