Игры для мужчин. Гл. 6
А туман начал двигаться. Алешка почувствовал это, когда склонился над лункой и увидел узкий просвет чистого воздуха между льдом и туманом. Просвет этот на глазах расширялся и, наконец, будто старое одеяло с клочьями выпавшей из дыр ваты повисло над его головой. Во все стороны, сколько хватало глаза, висело оно, цепляясь за кусты на островках, торосины, нижние ветки деревьев, вершинами своими пропавших в этом бесконечном туманном одеяле.
Со всех сторон лился непонятно откуда взявшийся сумеречный ирреальный свет, а колеблемое чуть заметным движением воздуха одеяло это дышало и колыхалось, будто огромное неземное животное приходило но¬чью на землю из глубин далекого космоса на ночлег и вот теперь, в назначенный час утра, покидало землю.
Это было фантастическое зрелище. И оно вселяло в душу ощущение какой-то неясной тревоги и ожидания. И будто подтверждая эту тревогу, по свободному от тумана пространству, откуда-то издалека, почти с противоположного берега, колесом прокатилось слабое эхо то ли выстрела, то ли звука треснувшего под напором прибывшей воды льда.
Алешка жадно впитывал в себя эту необычайность и прелесть сегодняшнего состояния природы, понимая, что такие дни случаются нечасто, что они — большая редкость, и не каждому человеку выпадает удача наблюдать подобную картину.
— Вот это да, — сам того не замечая, шептал он вслух, — сказка, ну прямо — сказка. Разве в городе увидишь такое?
Он завороженно смотрел по сторонам. А туман, клубясь и перетекая, поднимался все выше и выше. Он уже не был похож на рваное одеяло. Будто кто-то огромный открыл кран бездонной реторты и выпустил оттуда клубы удивительного и волшебного газа, цвет которого, и это было самым необычным и фантастическим, менялся каждую секунду: от грязно-серого, до нежно-оранжевого.
Случайно Алешка, напрочь забывший, зачем он здесь, глянул в лунку и увидел, как весело пляшет поплавок на его удочке. Он ловко подсек, и сорожонка, величиной чуть меньше ладошки,— именно такая нужна на живца — беспокойно заплескалась в бидончике.
А чудеса продолжались. Еще минуту назад замерший в лунке поплавок не подавал ни малейших признаков жизни, а теперь поклевки следовали одна за другой. Не успевала мормышка достигнуть дна, как ее жадно хватала сорожонка или густера. Через короткое время Алешка надергал их около трех десятков. А когда мальчик разогнул спину и поднял голову кверху, никакого тумана не было и в помине, будто его не было никогда. Небо, словно заново вымытое, сияло голубизной и свежестью, а на нем ярко светило солнце.
— Ну, чудеса! — не переставал поражаться мальчик произошедшим метаморфозам. Он быстро смотал удочку, сунул ее за пазуху, подхватил бидончик и, взбрыкнув стригунком, прямиком, не выбирая дороги, весело поспешил обратно.
Когда Алешка вывернул из-за острова, до места лова оставалось метров триста. Он уже хотел было крикнуть приятелям, что вот он, тут, рядом, и через секунду будет с ними, но с удивлением обнаружил друзей совсем в другом месте, на льду у небольшого островка, где и снастей у них никаких не было, и ловиться там сроду ничего не ловилось.
Не успел мальчик толком удивиться этой странности, как сообразил, что там же толкется и Васька Леонтьев, а рядом дядя Рома.
"Что это они за собрание устроили? — удивился он. — Где это видано, чтоб в разгар рыбалки все бросить и собраться языками чесать, оставив снасти без присмотра? Попробуй, сорви с лунок того же Ваську, да и дядю Рому тоже!" — так думал про себя Алешка, а ноги все быстрее и быстрее несли его к людям, и, сам того не замечая, он перешел на бег.
И вдруг мальчик остановился. Внезапно он увидел то, ради чего все бросили ловлю и собрались вместе. Но то, что он увидел, было настолько дико и неестественно, что Алешка отказывался верить глазам своим. На льду лежала Машка и, время от времени, пыталась подняться на ноги и не могла. Она упиралась передними копытами в лед, но тут же заваливалась на бок. Проходило какое-то время, и все начиналось сначала.
И тут в голове мальчика отчетливо всплыла недав¬няя картина низко повисшего рваного одеяла тумана и прокатившееся колесом по льду то ли гулкое эхо далекого выстрела, то ли треснувшего где-то льда.
"Так вот, оказывается, что это было!" — пронеслось в его голове. И уже громко, во всю силу легких, тонким срывающимся от ужаса голосом он крикнул:
— Машка! Машенька! И кинулся вперед. И это было последним, что он помнил. Потом была сплошная чернота и пустота, а очнулся он от боли в руках, кто-то крепко держал его за руки, а он все вырывался и вырывался.
— Куда, ты?! Куда?! — услыхал он голос. — Рази можно?! —Похоже, это был голос дяди Ромы. — Агония у ней. Вишь, как бьется? А ежели копытом заденет? Ведь рядом ляжешь.
А он только мычал что-то невразумительное и яростно рвался из державших его рук. Но постепенно смысл сказанного стал доходить до него, пробиваясь к сознанию, и он ясно увидел себя как бы со стороны в руках Валентина и Васьки и обмяк, и опустился на лед, обессиленный и опустошенный.
— Пришел в себя? — вновь услышал он голос дяди Ромы. — Вот и хорошо, вот и ладно.
Белый свет плыл и переливался перед глазами мальчика, будто он глядел на него через неровное матовое стекло, глядел и не мог различить ничего реального, только неясные размытые контуры, только светлые и темные пятна. И Алешка понял, это слезы застилают ему глаза, текут по щекам, падают на грудь. Он вытирал их рукавом, но они все равно текли. И сквозь слезы Алешка, наконец, разглядел эту страшную картину.
Перед ним лежала Машка, а лед вокруг нее был залит кровью и весь исколот копытами, и от этого места, сколько хватало глаз, тянулась вдоль следов ее широкая полоса черной крови, терявшаяся за дальним островом, Лосиха уже не пыталась подняться. Она лежала на боку и редко, тяжело дышала, а глаза ее, подернутые мутной пленкой, не выражали даже боли. При каждом вздохе, чуть пониже лопатки, фонтанчиком выплескивалась кровь и слышались свист и бульканье.
— Машка, Машенька, да что ж это такое? — прошептал Алешка. Но, как ни тихо это было сказано, лосиха услышала мальчика, взгляд ее обрел смысл, и она потянулась к нему головой, шевеля безмолвно губами, будто хотела коснуться его и что-то сказать. Алешка на коленях подполз к зверю. Теперь уже никто не держал его. Все поняли, так и должно быть, Именно к нему, к Алешке, шла она умирать, именно его ждала и, наконец, дождалась. Мальчик сел возле ее головы, неловко подогнув ноги, а лосиха собрала остатки сил и положила голову ему на колени. Она пыталась губами ухватить край бушлата у него на. груди, как тогда при недавней их встрече, будто хотела объяснить, что между ними ничего не изменилось, что их отношения остались прежними, и он не виноват в том, что произошло сегодня. Но у нее не хватило сил даже для такой малости.
— И-и-и, — тонко и едва слышно плакал мальчик, обхватив голову зверя. Сзади него то и дело всхлипывал Виктор, Подозрительно кряхтел дядя Рома, часто шмыгал носом Васька Леонтьев, и никто не стыдился своих слез.
А рядом молча умирала лосиха. Тело ее вытянулось, последний раз прокатилась по нему волна мелкой дро-жи, и оно застыло. Лишь в глазах лосихи редкой звездочкой вспыхивала случайно забытая искорка жизни.
Но вот угасла и она.
— Не, мужики, так дело не пойдет. На чужой каравай рот не разевай. Это животина моя, я ее добыл!
Все одновременно повернулись на голос. К ним по кровавому Машкиному следу подходил незнакомец. Полушубок его был распахнут, и раскрытая волосатая грудь парила, заячий треух весело сдвинут на затылок, а раскрасневшееся от быстрой ходьбы лицо довольно сияло крепкими желтыми зубами и щелками глаз, затерявшихся между бескрайними щеками и плешивым лбом. Незнакомец был с виду крепок и коренаст, за широкими плечами его болталась двухствольная курковка, а на толстом брюхе висел патронташ.
— Ишь, забрела куда, стерва. Сколько силищи в звере! А ведь наверняка стрелял, чуть не в упор. Дайте-ка глянуть, — пытался он протолкнуться к Машке. Но рыбаки стояли не шелохнувшись. Тогда пришедший весело удивился:
— Вы, че, мужики? Дайте пройти-то. Километров пять по ее следу пер. Пройти, говорю, дайте! Моя добыча, законная!
Рыбаки стояли все так же. И тут впервые пришедший почувствовал неладное.
— Да вы что, мужики? Может, в долю собрались? Ну, ладно, будет и вам доля, коли освежевать поможете, я не жадный.
И тут из-за Васькиной спины метнулся к нему Алеш¬ка. Никто и глазом моргнуть не успел, как он вцепился в полушубок пришедшего и повис у него на груди.
— Гад! Сволочь! Убийца! Гад! Сволочь! — повторял и повторял он, захлебываясь слезами.
Незнакомец опешил, но через секунду пришел в себя и, будто шутя, отшвырнул Алешку на лед.
— Ты, что, псих? Ребята, он что у вас, псих? — пытался улыбнуться пришедший, но чувство какой-то неясной тревоги уже промелькнуло в его лице. А Алешка вновь был на ногах и снова оказался отброшенным.
— Да уберите вы его, наконец! А то зашибу ненароком.
Валентин перехватил Алешку.
— Не тронь мальца, мил человек, — тихо произнес дядя Рома.
— А я его трогаю? Это он, будто с цепи сорвался. Я его знать не знаю и вижу в первый раз.
— Лучше б тебе его никогда не видеть, — подал голос Васька Леонтьев. — Да и с нами лучше бы тебе не встречаться.
— А вы что за фигуры такие, чтобы я вас боялся? — От былой веселости пришедшего не осталось и следа. Лицо его сделалось злым и неприятным. — Душегубы, что ль, с большой дороги? — нахрапом попер он. — Чего вы мне тут грозите!? — повысил он голос, заводясь все больше и больше. — Ловите свою баклешку и ловите! Я с ними по- хорошему. Долю хотел выделить. Дай, думаю, килограмм-другой мужикам подкину. Нехай убоинкой побалуются, не век же на рыбе сидеть. А раз так, — пришедший рубанул ладонью воздух, — катись все к Пронькиной матери! Вы мне не указ.
- Да нет, указ, мил человек. Ты зачем лосиху стрелил? Зачем животину жизни решил?
— А ты что, дед, инспектор? Тогда давай документ. Давай, ну! А-а-а! Нет его? А нет, и говорить с тобой не буду.
— Будешь. Будешь говорить, — тихо, но твердо произнес Васька Леонтьев. — И не только говорить будешь, но и ответ за свое злодейство держать.
— Это перед тобой-то? — пришедший неожиданно визгливо расхохотался. И вдруг рванул с плеч двухстволку. — А ну, пошел отсюда! Пошел, говорю! И все пошли! — заблажил он, брызгая слюной. — А то всажу картечью, на всех хватит! Ну, кому говорю! И, как бы в подтверждение своих слов, щелкнул курками.
Не ожидавшие такого поворота дела рыбаки растерялись, сбились в кучу, отодвинулись в сторону.
— Окстись, паря. На кого ты ружье поднял? Креста на тебе нет. Тут же дети! — сказал дядя Рома.
Но незнакомец, чувствуя свою силу и, главное, смятение рыбаков, вошел в раж и заполошно заверещал, что было мочи:
— А ну, катись, старый! И компанию с собой забирай к чертям собачьим! А то я тебе дам крест! Тут тебе и крест будет, и могила!
Алешке стало страшно. Страшно не только от мысли, что вот сейчас, в любую секунду, может раздасться выстрел, и прольется новая, уже человеческая кровь, но и от перемены, произошедшей с этим человеком, лицо которого теперь кроме злобы и тупой звериной решимости ничего не выражало, и верилось, такой может нажать на курки. Алешка видел, что и остальные чувствуют то же самое.
— Отойдем, мужики. А то, неровен час, дойдет до греха... — прошептал дядя Рома.
— Погоди, дед, — перебил его Васька и шагнул вперед. — Ну, давай, — и он пошел прямо на пришедшего. — Давай, вот он я. Стреляй!
— Ну ты, дурик, не подходи! — попятился назад незнакомец, не давая Ваське сократить расстояние. — Не подходи, говорю, а то и вправду схлопочешь. — Стволы смотрели прямо Ваське в грудь, но он шел не останавливаясь, прямо на стволы. — Убью, говорю! Ошалело заверещал пришедший и, вряд ли понимая что делает, приподнял ружье над Васькиной головой.
Хлестнул выстрел. В воздухе завизжала картечь и унеслась в белый свет.
— Вернись, Василий! — едва успел крикнуть дядя Рома.
А Васька, не дав незнакомцу опустить стволы, одним прыжком достал до него, правой рукой ударил по ружью в сторону и вниз. Тут же новый выстрел разорвал тишину реки, а картечь вспорола лед и рикошетом ушла в сторону, левой рукой коротким ударом опрокинул пришедшего навзничь и завладел ружьем. Поднял его над головой за стволы.
— А-а-а! — неожиданно тонким голосом завизжал незнакомец и червяком пополз в сторону, спасаясь от удара и прикрывая лицо рукой.
— Васька! Дура! Убьешь ведь! - Дядя Рома бросился вперед. Но было поздно: со всего размаха Васька опустил приклад вниз. Ни что, казалось, не могло спасти убийцу Машки. Но то ли услышал Васька дядю Рому, то ли, как он сам говорил, — судьба отвела руку, только в последний момент Васька будто опомнился и хряснул прикладом об лед, рядом с головой незнакомца и отбросил брызнувшее деревянными щепками, исковерканное железо в сторону.
А пришедший мужик лишь пискнул и мелко закрестился, поняв, что на этот раз пронесло.
— У, сука, про Бога вспомнил, — Васька стоял над ним, еле сдерживая себя. — В тюрьму за тебя, гада, идти. А так бы прикончить, падаль такую.
— Мужики, да вы что? Да вы что, мужики? — лопотал незнакомец, суетливо бегая глазками с одного рыбака на другого. — Да я ж пошутил, мужики. Я ж так, шутки ради. Я и убоинкой поделюсь с вами: эвон, какая туша! На всех хватит. Месяц от пуза мясо есть будем!
— Убоинкой?! — заревел Васька. Он схватил при¬
шедшего за шкирку и одним рывком поднял на ноги. — Ты, падла, когда стволы наводил и курки спускал, куда смотрел!? Где глаза твои вонючие были, я спрашиваю?! Ты в кого стрелял, сволочь?! "Наверняка-а! Почти в упор!" — передразнивал он его. — А коли почти в упор, ты что ж ошейника не видел?! Ты что ж не понимал, что животина эта домашняя? Что она от человека не бежит! Приручена! Что она даже от такой падлы, как ты, не убежала!
Васька тряс незнакомца так, что было слышно, как у того клацают зубы. От бывшей его уверенности и нахальства не осталось и следа, В руках у Васьки трепыхался насмерть перепуганный жалкий мужичонка с расширенными от ужаса глазами и разбитым ртом, из которого тонкой струйкой стекали на подбородок красные слюни.
—Не видел! Ничего не видел! Бес попутал! Смотрю, не бежит от меня, стоит рядом и только глазом косит. Вот бес и попутал. Ружье переломил, стоит... Жакан в стволы сунул — стоит... Столько мяса, думаю, бестолку пропадает. Ну я и... Да если б я знал! А то, ни сном, ни духом...— пришедший ладошками размазывал обильно покатившиеся из глаз слезы.
— Мяса! Тебе мяса захотелось! Ну так я тебя сейчас накормлю мясом! — Васька почти поднял в воздух незнакомца. И у того неожиданно расплылось на штанах темное пятно.
— Не тронь, Василий, — сзади подошел Алешка. — Не вяжись с ним. Сколько б ты его ни бил, Машку все равно не поднимешь. А этот, — Алешка долго смотрел на незнакомца, — об него только руки испачкаешь.
— У, вонючка! — Васька, будто куль тряпья, отшвырнул пришедшего в сторону. — Что ж, так и отпускать его с миром? Дай я ему хоть зубы пересчитаю.
Убийца Машки плюхнулся на лед и заскулил по-собачьи:
— Ответишь, не тронь лучше! Нет такого права, чтобы человеку зубы выбивать! Я и властям пожалиться могу. И за себя, и за ружье. Оно денег стоит, а ты его об лед! И он, причитая, ползал на карачках, собирая остатки приклада.
— Тьфу! — плюнул в его сторону Васька и отвернулся.
Алешка смотрел на все это и думал, как не похож этот копошившийся на льду, что-то бормочущий про себя человечишко на того давешнего, еще недавно считавшего себя полным хозяином положения, уверенного во вседозволенности поступков своих, но и теперь, и тогда, в особенности, обнажившего всю мерзость души, и с удивлением понимал, что не держит на него зла, что не ненавидит его, как должен был бы ненавидеть, а просто жалеет. Жалеет той человеческой жалостью, которая раньше была ему, быть может, и неведома, потому что только сейчас открыл для себя нечто новое, чего не знал до этого дня. Ни разу в жизни не пережил подобного, потому и не знал. Слышал, что где-то там, в далеком абстрактном мире, живет зло. Огромное зло, способное ломать человеческие жизни, превратить человека в зверя и даже уничтожить его. Но это было с другими, а не с ним, и оттого казалось не страшным и не серьезным. А вот сегодня зло коснулось его самого, и он понял, что дальше уже не сможет жить так, как жил до сего дня, легко и радостно, что вошло в его душу новое понимание жизни.
Алешка глянул поверх леса за дальний остров, затем на поверженную Машку, прошел взглядом по лицам приятелей, посмотрел под ноги на пешню. Поднял ее. Пошел.
— Как же так? Откуда в человеке столько жестокости? Почему в мире все так зыбко и неустойчиво? Довольно одной небольшой случайности, чтобы вся жизнь человеческая перевернулась с ног на голову. А не произойди этой случайности, не встреть сегодня незнакомец Машку, и все было бы благополучно.
Нет, не было бы: не встретил бы он ее сегодня, нашел бы завтра. Знал, что живет в здешних краях ручная лосиха, не мог не знать. Понимал, что ручная, и все-таки стрелял. Жалко стало, что столько мяса пропадает зря.
А не подумал, что это — тоже жизнь. Жизнь, не им да-денная, не для его утробы рожденная. Дальше — больше: вот уже он человеку ружьем грозит, стреляет. Пусть мимо. Пока — мимо. В стволе и другой заряд был. И если бы не Васька... Неужели же в каждом заложено зверство это? Заложено и спит до поры, до времени. А как приходит эта минута, вырывается наружу звериное, коверкает человека, и сопротивляться ему нет сил. Нет, быть того не может... Васька ведь не озверел, не оскотинился, после того как стреляли по нему. А ведь мог бы! Нет, не бывает так, чтоб все люди время от времени в скотов превращались. Не могут они так, не должны! — так думал про себя Алешка, а сам долбил и долбил лед, опоясывая тело лосихи широкой бороздой.
Вскоре к нему присоединился Виктор, рядом затюкал пешней дядя Рома. Через некоторое время их сменил Васька с Валентином. И только Алешка не отдавал пешню, все яростней и глубже вгрызался в лед, вырубая тело Машки из монолитного покрова реки.
И вот, наконец, по краям освобожденной льдины забурлила черная вода, все больше и больше заливая опускавшееся на дно тело молодой лосихи. Забурлила и успокоилась, сомкнулась и вновь вспучилась. А из глубин ее поднялась ребром освободившаяся от своего страшного груза льдина и упала на кромку майны. Да так и застряла непрочным памятником той, кого еще совсем недавно люди любовно называли Машкой...
...Случилось это в разгар дня, когда зима, наконец-то, сдалась и уступила свои права на хозяйство землею весне. И весна, вступив в свои права, потому и выпустила первым делом на небо солнце, дабы все живое на земле почувствовало: — Все! Конец зиме! Конец суровому, горькому времени. Пришла другая пора, веселая и радостная в своем обновлении.
Но радости от этого не было никакой.
Свидетельство о публикации №213121200881
Алёна Бесс 29.12.2013 21:15 Заявить о нарушении