Пол-пирожка с повидлом

Сказочная повесть




Пол-пирожка с повидлом
Роман Борин
Сказочный цикл
Памяти великого сказочника мира
Ханса Христиана Андерсена
Посвящается




***
В маленьком городе на берегу не очень тёплого, но и не очень холодного моря жил один мальчик. Ничем особенно не примечательный – мальчик как мальчик. Таких было много – босоногих, вечно голодных, но всё равно весёлых, любящих купаться в море и греться на солнышке. И, конечно же, с интересом слушать всякие истории.
***




Рассказ первый.

Долговязый Джон и старый пират

Но Джон Оттопыренные Уши (так его прозвали во всём городе – за его забавные уши) заметно отличался от других озорников. Прежде всего, тем, что разные истории любил не только слушать, но и рассказывать. Причём рассказывал он их всегда так складно и с таким чувством, что сверстники – и в школе, и на улице – поначалу его заслушивались. Первое время они даже начали ему завидовать. Вся хитрость здесь заключалась в том, что каждую свою историю Джон просто придумывал, но именно об этом и утаивал. Он всегда обрисовывал её так, будто сам участвовал в потрясающих событиях. И говорил при этом так убедительно, что даже самые недоверчивые ребята принимали выдумку за чистую монету.

Но однажды… Джон придумал, будто в море на него напала акула. И жив он остался благодаря проплывавшему мимо дельфину.
- Вот ты и попался! – закричали мальчишки в один голос. – Это в каком таком море на тебя напала акула, а спас тебя дельфин?

Увы, но город, в котором жили Джон со своей мамой и все знакомые ему мальчишки, стоял на берегу моря, дельфины в котором не водились. Да и акул у берега никто в том городе не видел. Джон попытался было оправдаться: мы, мол, с мамой ездили на южное море. Но ему никто не поверил. Все ведь знали: работая прачкой у разных зажиточных горожан, мама Джона денег получала очень мало – какие там поездки.

-  И вообще! – заявил один из слушателей Джона, очень начитанный мальчик из обеспеченной семьи. – Что-то слишком много с тобой разных историй приключается. Как будто ты не в городе живёшь, а постоянно путешествуешь. В прошлый раз ты рассказал нам, как на тебя напал гигантский орёл в горах. Интересно, когда же это ты побывать там успел? Ведь ты всё лето помогаешь своей матери тюки с бельём таскать.

- А ну-ка признавайся честно, - возмущённо загалдела ребятня. – Ты всё время нам врал?
Смутившись, Джон сумел лишь пожать плечами:
- Не врал, а просто сочинял. Я не знал, что вы рассердитесь. Ведь вы же всё время меня слушали
- Ах ты, сочинитель-врунишка! – накинулись на Джона все его бывшие слушатели. – Надоело твоё враньё! Да как ты посмел нас дурачить, выдавая свои выдумки за правду!

 Они хотели даже как следует наподдать бедному Джону, однако начитанный мальчик из обеспеченной семьи был, в общем-то, неплохо воспитан; он считал, что бить одного гурьбой недостойно человека, к тому же Джон никому ничего плохого не сделал – подумаешь, навыдумывал разных историй. В глубине души этот мальчик даже немного завидовал сыну прачки: ишь, мол, какой – в школе для бедных еле-еле на «троечки» учится, а сочиняет как складно!

Поэтому мальчик из обеспеченной семьи остановил ребят и громко, с чувством снисходительного превосходства, заявил:
- Думаю, о такого врунишку не стоит и руки марать – лучше мы просто перестанем с ним дружить. Пусть рассказывает свои глупые сочинилки девчонкам. Если, конечно, они захотят его слушать.

Все желчно засмеялись, радуясь, что так легко посрамили Джона, не распуская кулаки. И, довольно похлопывая друг друга по плечам, побежали загорать на море. А Джон остался во дворе один: плестись за оскорбившими его мальчишками ему не позволяла гордость.

Надо сказать, что Джон Оттопыренные уши не любил жаловаться на жизнь и на кого-либо обижаться. Если кто-то из знакомых сверстников или взрослых вдруг переставал Джона замечать, он просто прекращал первым напрашиваться на общение. Другое дело, когда к нему сами обращались. Тогда он внимательно выслушивал человека, и, если тому нужна была помощь, никогда не отказывал.

Даже своими ничтожными заработками Джон всегда делился с теми, кто просил у него несколько монет для чего-то очень важного. Хотя знал, что самостоятельно заработанные деньги следует отдавать матери, поскольку она и так, бедная, из сил выбивается, чтобы каждый день у Джона было что покушать и надеть на себя.

Честно говоря, жили они с мамой Лизой до того бедно, что соседи, сами совсем не богатые, всегда старались им чем-то помочь. В основном помогали старой изношенной одеждой и, в холодную зимнюю стужу, углём для их маленькой печурки. Одежду, разумеется, приходилось перешивать. Сохранить в прежнем виде, к примеру, дарёные брюки или курточку никогда не удавалось: настолько они оказывались потрёпанными.

Но мама Лиза и Джон всегда придумывали, как из самых оборванных обносков сделать приличную вещь. Джон ведь никогда не боялся насмешек. И с удовольствием до самой осени носил короткие, обрезанные чаще всего выше колен, штанишки, на которые для красоты искусно нашивал вырезанные из маминых лоскутков кораблики или птиц. А вместо куртки с привычными длинными рукавами – весьма оригинальную короткую безрукавку, заплатки на которой благодаря его фантазии и маминому мастерству превращались в самое настоящее украшение.

Пока Джон был маленький, на его перешитую одёжку никто не обращал внимания. Но, в отличие от всех остальных своих сверстников, Джон Оттопыренные Уши очень быстро тянулся вверх – к яркому солнцу и нежному небу, как любила острить на этот счёт мама Лиза. Может быть, кому-то просто стало завидно, что мальчик из неполной и очень бедной семьи так быстро растёт – трудно сказать. Но когда Джону исполнилось тринадцать, мальчишки вдруг стали ехидно называть его «Долговязый – Длинноногий – С голым пузом – Голоногий».

Увы – девочки почему-то тоже подхватили эту глупость. А подсказал им её кто-то из взрослых, с улицы, где жили Джон и мама Лиза. Джон как-то рассказывал сказки гревшемуся на солнышке большому рыжему коту, а этот взрослый человек услышал и очень громко, на всю улицу, заявил:
- Глядите-ка на Джона! Такой долговязый уже вымахал – даже из штанов и жилетки вырос! А всё чего-то придумывает, всё завирает, как маленький! И не стыдно тебе, Джон?!

  Он сказал это просто так, без какой бы то ни было злобы и презрения. Посмеялся, да и только. Однако ребятня, услышав его слова, тут же придумала Джону новую кличку. Хорошо хоть старая, про оттопыренные уши, постепенно забылась. Правда, форма ушей у Джона к тому времени изменилась.  Уши у него стали как уши – не маленькие, но и не большие. Да и шевелюра у парня вдруг пошла так буйно, что уши его вскоре никто и не замечал. А вот долговязый с голым пузом и ногами – как ни обидно было Джону такое слышать, но даже зимой, когда мальчик ходил в длинной тёплой одежде, эта кличка продолжала преследовать его буквально по пятам.

Будь он покрепче в кости и пошире в плечах… Впрочем, вряд ли бы Джон и тогда проучил своих обидчиков: уж слишком он был добрый. С тех пор, как, уличив во вранье, ребята перестали с ним общаться, прошло года четыре. Всё это время Джон свободные от уроков и работы часы проводил наедине с собой, рассказывая сказки только разным животным – кошкам, собакам, воронам, белочкам, даже свиньям, попадавшимся ему навстречу. И вдруг ребята, старательно не замечавшие Джона даже в школе, вспомнили о его существовании.

С одной стороны, новая кличка вернула к Джону внимание сверстников, и это было хорошо. Но с другой, лучше бы это внимание не восстанавливалось. И дня не проходило без того, чтобы мальчишки и девчонки всласть не поиздевались над Джоном. А тут ещё на их улицу приехали из другого города двое хулиганов-близнецов. Они сразу же захотели верховодить на своей новой территории.
Но, чтоб не вызвать на себя неприязнь со стороны целой команды местных мальчишек, эти хулиганы активно подхватили волну насмешек над Джоном. И, плюс ко всему, начали Джона задирать. Мальчик был выше каждого из них на целую голову. Однако, во-первых, их было двое, во-вторых, хулиганов-новичков всё время поддерживали бывшие друзья Джона, а в-третьих, Джон совершенно не понимал, как это можно взять и человека ни с того ни с сего ударить.

Впрочем, хулиганы вели себя весьма осторожно и хитро. Они понимали, что если начнут по-настоящему лупить этого Голоногого Хлыща (так они извратили новую кличку Джона), он, глядишь, рассвирепеет да и научится давать сдачи. Поэтому парни поначалу ограничивались толканием и подножками. А когда сообразили, что Джона этим не проймёшь, принялись вываливать его в грязи.

Вот в это время Джон и познакомился со старым матросом, недавно поселившимся в ветхой каморке на самом краю улицы. Это был плохо ухоженный, заросший волосами человек с деревянным протезом вместо правой ноги и с левой рукой, отрубленной по локоть. Одевался он обычно, хотя и в мятую, но довольно крепкую форму морского офицера, а когда кого-нибудь о чём-нибудь спрашивал, обязательно кричал: «Эй, на марсе! Какого цвета паруса на горизонте?». Про этого человека взрослые обычно тихо говорили между собой, будто он когда-то был пиратом.

Долгое время Джон и этот старик друг друга как будто совсем не замечали. Когда Джон проходил мимо его каморки, тот как ни в чём ни бывало курил свою «пиратскую» трубку и глядел куда-то в сторону над крышами домов.

 Однажды при целой куче насмешливых зрителей один из близнецов бесцеремонно повалил Джона спиной на траву и с явным удовольствием уселся на него верхом. Такое  хулиганы проделывали с Джоном и раньше, причём неоднократно. И поскольку драться Джон не любил, а рассердить его было довольно трудно, то, оказываясь на лопатках под кем-нибудь из хулиганов, он обычно терпеливо ждал, когда нахалу надоест издеваться над «Голоногим Хлыщом» и он сам ему позволит подняться на ноги.

Близнецы же, в свою очередь, старались не делать Джону больно. Скорее всего, они просто боялись вывести мальчика из себя. Ведь тогда у них вполне мог появиться шанс опростоволоситься перед той же самой публикой.

В конце концов Джону порядком надоело быть всё время униженным. В тот раз он на самом деле попытался уйти с лопаток. Увы, не зря говорят в народе: с чем смиришься, то и будет. В первые минуты отчаянной борьбы уйти из-под оседлавшего его хулигана Джону не удалось. Из-за этой промашки мальчику и вправду показалось, будто хулиган намного его сильнее, даром что ниже ростом.

Растерявшись от неудачи, Джон покорно лежал на сырой траве, а нахальный мальчишка не просто с победным видом сидел на нём, но и под злорадный хохот наблюдавшей за поединком детворы с ехидной ухмылкой высказывал про Джона всякие гадости. Дескать, и слабак он, и трус, и вообще длинный голоногий хлыщ, здорово похожий на пожарную лестницу.

Неожиданно Джон услышал хриплый недовольный кашель, а потом и самый настоящий, по представлениям Джона, пиратский голос:
- Ты чего это, Долговязый Джон, позволяешь каким-то хилым дуроплясам над собой издеваться! Ты же настоящий моряк! Я видел, как ты плаваешь в море! Ну-ка, покажи этому крысёнку, где его место!
Джон густо покраснел.

Он и на самом деле уже отлично плавал
Только никто из мальчишек этого не видел. Неожиданно он понял, что ни в коем случае не должен осрамить этого странного человека, к которому давно испытывает тайный интерес. А тут ещё и мальчишки захохотали:
- Куда ему! Его любой сопляк одной левой уложит!

А сидевший на парне хулиган с дурацким хихиканьем уцепил Джона за нос своими пальцами, ногти на которых были чрезвычайно грязными. Вот тогда Джон разозлился по настоящему. Сам не понимая как, он резко ухватил обидчика за руку, с силой дёрнул её на себя и повернулся на бок. Не прошло и двух секунд, как Джон не только сбросил с себя этого нахала, но и, усевшись хулигану на спину, наколотил ему между лопаток так, что тот орал во весь голос и взахлёб. А старый пират, радостно потирая свои мозолистые ладони, подбадривал Джона:
- Молодчина, Долговязый Джон! Дай ему как следует, чтоб он сам выбросился за борт! Крысам нечего делать на корабле!

Дворовые мальчишки и девчонки захохотали ещё громче – теперь уже над словами странного деда и визгом посрамлённого близнеца. Вынырнув откуда-то из кустов, на помощь брату попытался прийти второй близнец. Однако неожиданная удача заметно ободрила Джона. Мальчик смело встретил второго хулигана.
- Давай, Долговязый Джон! Накостыляй им обоим! Пусть и вторая крыса сваливает за борт, на корм акулам! – с необычным для простого дедушки азартом подзадоривал старый пират.

Джону и второго близнеца удалось протащить носом по траве, заломав ему руку за спину.
- Больно! Пусти, голоногий! – благим матом орал второй близнец, в то время как братец его позорно улепётывал домой – Джон ведь не мог заниматься обоими одновременно.

Словом, Джон доставил тогда настоящее удовольствие всем, кто видел его последнюю потасовку с близнецами. Детвора теперь от души смеялась над братьями-задирами, потерпевшими в борьбе с Джоном убедительное поражение. Ребятня, конечно же, не вернула свой потерянный когда-то интерес к сочинилкам Джона. Мальчишки и девчонки по-прежнему избегали проводить свободное время вместе с ним.

Кто знает, может быть, стыдясь своих прошлых насмешек, сверстники мальчика стеснялись открыто попросить у него прощения и пригласить его в свою компанию. Увы, но после победы над хулиганами-близнецами Джон всё также пребывал в одиночестве. Однако всякие гадкие словечки и глупые смешки в его адрес никто отныне не отпускал. А между собой ребята, случайно вспоминая про Джона, называли его уже не старой кличкой, а гораздо более  уважительной – Долговязый Джон. То есть, как назвал его в шутку старый пират.

Был ли тот дедушка в молодости пиратом, выяснится чуть позже. Пока же давайте вернёмся к моменту триумфа Джона, показавшего обоим близнецам, кто они есть на самом деле. Когда у братьев-задир, как говорится, засверкали пятки, старик так обрадовался, что принялся размахивать своим костылём и кричать:
- Каррамба! Эй, на марселе! Посмотрите-ка, не слопала ли выброшенных за борт крыс акула! Молодчина, долговязый Джон! Быть тебе капитаном каравеллы! Сто футов ей под килем!

Хватаясь от смеха за животы, дворовые мальчишки и девчонки буквально попадали в траву. От смущения Джон аж запунцовел. А старик тут же подковылял к нему и с настоящим пиратским размахом дружески хлопнул по плечу. Бедняга Джон едва удержался на ногах.

- Выше голову, юнга! – весело воскликнул дед.

 – Клянусь морской солью, давно я не видел такого сногсшибательного поединка. Здорово ты вздул эту сухопутную шпану! Любо-дорого было смотреть. И, клянусь своей матерью, ты надолго отбил им охоту подло нападать исподтишка на мирных моряков. При этом – не врут мои просоленные морем глазищи – ты не поставил им даже ни одного приличного синяка на физиономии. А это, знаешь ли, признак самого настоящего боевого мастерства и пиратского благородства! Верно я говорю: быть тебе капитаном, юнга! И как бы мне хотелось подняться на борт твоей каравеллы, хотя бы боцманом! Жаль, что я стар. А то бы мы с тобой ещё поплавали.

Немного успокоившись, забавный дед с интересом рассказал о том, как в молодости в одиночку разгонял из таверн «целые тучи» сухопутных крыс, задумывавших обчистить карманы благородного морского волка. По словам старика выходило, что практически все его товарищи по морскому ремеслу почитали за доблесть, оставив кортики в каютах, отправиться на весёлую прогулку в ближайшем порту и постоять за честь моряка против «всяческих сухопутных тварей, думающих, будто они способны безнаказанно грабить честных борцов с морскими бурями».

Уставши, наконец, произносить напыщенные фразы, старик махнул рукой и небрежно пригласил Джона «заглядывать к нему на капитанский мостик». То есть, как понял Джон, в каморку на самом краю улицы.
С тех пор Долговязого Джона довольно часто можно было увидеть сидящим на приступке у покосившейся хибары в компании странного старика, всегда державшего во рту свою неразлучную трубку.

***





Рассказ второй.
 
Мальчик-рыба и мода на шорты

  Правда,  слово «часто» для мальчишек того времени значило совсем не то, что для современных ребят. Свободных часов у таких, как наш храбрый Джон, даже в летние каникулы оставалось не очень-то много. Ведь нужно было помогать родителям по хозяйству, а то и где-то подрабатывать. Многие мальчишки в том городе и в дождь, и при жарком солнце часами шныряли в поисках работы где только было можно – по рынкам, вдоль рядов мануфактурных лавок и продовольственных магазинов, рядом с фабрикой по производству копчёной и солёной рыбы, поблизости от парфюмерного и свечного заводиков.

 Околачивались мальчишки и у пекарни, у харчевни, у кондитерской тётушки Мэри, просто на улице с богатыми домами: вдруг кто-нибудь из господских слуг попросит быстро сбегать на рынок или отнести кому-нибудь любовную записку от барышни – хотя бы самую мелкую монету заработаешь. Но больше всего ровесников Джона тянуло в два места – на городскую пристань и в рыбацкую гавань.

На пристани почти каждый день можно было увидеть спускающихся с корабля по трапу прилично одетых молодых людей, богатых стариков и хорошеньких леди. И большинству из них всегда требовалась помощь носильщика.

Тяжёлые чемоданы и сундучки, разумеется, подросткам никто бы не доверил: ещё уронят в воду. Зато достаточно лёгкие, но не очень удобные для белых господских рук саквояжи и корзинки с провиантом, одеждой, цветами и, нередко, господскими кошками и собаками взрослые богатыри-носильщики всегда уступали мальчишкам. Даже когда тяжёлых коробов с очередного судна никто не вытаскивал. Так было заведено с неведомо каких времён. Поэтому мальчишкам всегда что-нибудь да перепадало.

Но пристань, конечно же, была не такой уж и оживлённой, чтобы клиентов хватило всем желающим. К тому же за доставку корзинки, пусть и самой большой, только до ждущего на берегу извозчика – много платить не было принято. Обычно за один такой вояж мальчишка зарабатывал себе на пирожок с повидлом, а то и полпирожка.

Поэтому к рыбакам ребятню тянуло всё-таки сильнее. В гавани, хотя и было слишком шумно, и всё время там сновали совершеннолетние парни, всё-таки у «сопливых шкетов», как любили высокомерно покрикивать рослые юноши, появлялось куда больше шансов «срубить монету», нежели на пристани, а тем более в городе. Рыбаки вообще являли собой, с точки зрения босоногих пацанов, образец дружелюбия – угостить чумазого мальчишку свежевыловленной рыбкой (из той, что по размерам не доходила до нужного «калибра») им ничего не стоило.

Мальчишки, умевшие располагать к себе взрослых мужчин, за день общения с рыбаками нередко заслуживали по доброму ведру всякой мелкоты, которую можно было, если не продать (хотя бы господским кошкам на ужин), то навялить. А даже самая мелкая вяленая рыба – это для завсегдатаев любой пивной отличный деликатес. Но, кроме того, рыбакам почти всегда требовалось доставить что-нибудь из города. То они просили пацанов принести пресной ледяной воды, то пива из ближайшей таверны, то хлеба или варёной картошки.

Нередко счастливчику поручали перебрать улов, оказавшийся слишком богатым для того, чтобы рыбаки успели ещё на баркасе отделить мелкоту от «нормальной» рыбы, а протухшую от хорошо сохранившейся. Платили они, разумеется, рыбой. Но уже на выбор. Например, бери какую хочешь, но чтоб не больше одной корзинки. Дескать, и так еле «допрёшь» до дома.

Джон, конечно же, тоже пробовал зарабатывать в этих столь хлебных местах. Особенно во время, когда помогать маме Лизе таскать бельевые тюки не требовалось. Увы, будучи по натуре уступчивым, Джон почти всегда терял свой шанс получить задание от рыбаков или других завсегдатаев гавани. Чаще всего Джон просто слонялся по берегу без дела, в глубине души надеясь на неожиданный оклик кого-нибудь из взрослых. Как правило, не окликали. И поэтому долгое время у Джона больше получалось подработать на городском рынке, где нередко у какого-нибудь торговца овощами возникала необходимость быстро отобрать из корзин ещё не испортившиеся овощи и унести долой с глаз массу гнили.

Но мысли Джона не застаивались на месте. Научившись к двенадцати годам отлично плавать, он вдруг сообразил встречать рыбаков прямо в море. И однажды, забыв об опасностях, подстерегающих одинокого пловца далеко от берега, Джон бесстрашно пустился в рискованный заплыв к виднеющимся на горизонте рыбацким баркасам. Каково же было удивление рыбаков, которые первыми увидели подплывающего к их борту мальчишку!

- Человек за бортом! Малец какой-то в воде! Держись, паренёк! – закричали ему в самый первый раз рыбаки, готовясь бросить спасательный круг на канате.

А один из них, самый крупный и высокий, с настоящей моряцкой бородой без усов, прямо в штанах и тельняшке сиганул в воду навстречу Джону. Отплевываясь от солёной воды, Джон упирался как мог. Однако спасатель всё-таки уцепил мальчугана за волосы и отбуксировал его к баркасу. Куда, в общем-то, Джон и направлялся, предварительно надев на себя широкий пояс с прикреплёнными к нему бутылями пресной воды. Их он предусмотрительно закупорил самодельными пробками.

Когда, наконец, рыбаки сообразили, что на самом деле задумал этот «малёк», отправляясь в море, как говорится, на своих «два плюс два» (руки и ноги), они долго взахлёб хохотали, дружески похлопывая Джона по голой спине. Оказалось, что и прибуксированная Джоном пресная вода, ещё на берегу заправленная винным уксусом, пришлась рыбакам весьма кстати.

Разумеется, Джон вернулся на берег поздно вечером, за что получил от мамы Лизы отличную трёпку. Однако и заработок у него в тот счастливый день оказался на зависть взрослым носильщикам. Чтобы дотащить всю подаренную рыбаками рыбу от гавани до дома, парню пришлось самому нанимать извозчика.

Поздно вечером извозчиков на пирсе дежурило всего-то пару экипажей. К тому же они и днём-то не любили плату натурой, требуя денег. Но так уж, видно, Джону повезло: пожилой извозчик, к которому один из рыбаков подтащил целый мешок рыбы Джона, оказался любителем свежевыловленной жареной трески. А рыба в мешке у мальчишки лежала такая аппетитная, что извозчик сам предложил расплатиться с ним парой рыбёшек.

Если мерить любимыми Джоном пирожками с яблочным повидлом, то за этот легендарный заплыв ему удалось заработать столько пирожков, сколько продававшая на их улице тётушка Герда не выпекала за полмесяца непрерывной работы.

Мама Лиза, конечно же, обрадовалась такому щедрому подарку от сына. Но в то же время она и забеспокоилась: откуда, мол, у мальчишки столько крупной трески. Джон, разумеется, ещё по пути домой придумал сказку о том, будто рыбу заработал у рыбаков, перебирая их необычайно огромный улов. Якобы так получилось, что Джон самый первый встретил баркас этих мореходов. Да и некому было, собственно говоря, кроме Джона их на пирсе встречать: так поздно никто из мальчишек в гавани не задерживается.

- А тебе, значит, можно задерживаться! Тебе, стало быть, можно волновать свою бедную мать, которая уже готова была заявлять в полицию об исчезновении сына! – возмутилась мама Лиза. – После смерти отца прошло всего каких-нибудь шесть лет, а ты успел окончательно отбиться от рук!

Она не столько ругала Джона, сколько горевала по поводу его безответственного поведения. Хорошо ещё, она так и не узнала, что на самом деле вытворил тогда её любимый сыночек. Иначе непременно упала бы в обморок. У женщин ведь очень сильно развито воображение. Стоило ей только представить мальчишку, плывущего почти в открытом море, как её наверняка хватил бы удар. Но и поверив Джону, мама Лиза настоятельно попросила его больше так не поступать с ней.

Однако по натуре Джон был до невозможности упрям –  при всей любви к матери он не мог вот так просто, что называется, сойти с дистанции. Ту рыбу мама Лиза частью пожарила (и они впервые за многие годы жизни без отца очень вкусно и сытно поужинали, позавтракали и пообедали), частью умело засолила, а частью продала на маленьком базарчике недалеко от дома. Не успел Джон, как говорится, и глазом моргнуть, а у него появился настоящий костюм старшеклассника.

- Это тебе подарок на новый учебный год! Ведь ты пойдешь уже в пятый класс! Как я хочу, чтобы ты стал, наконец, выглядеть красиво, как подобает будущему джентльмену! – торжественно объявила мама Лиза, показывая Джону его обнову.

Костюм был и вправду великолепен! Один длиннополый двубортный пиджак чего стоил. Причём он оказался Джону как раз по фигуре, подчёркивая его стройность и не по годам высокий рост. И никаких обрезанных брюк, за которые его долгое время звали голоногим!

Джону очень не хотелось волновать маму Лизу своими заплывами, но бросить свой новый вид заработка, пусть и столь рискованного, он не смог. А когда о его «проделке» узнал старый пират (в гостях у него Джон бывал теперь каждый выходной день), то мальчик и вовсе решил стоять на своём.

- Ни в коем случае это дело не бросай, пока оно тебе не надоест, - категорически заявил ему странный дедушка. – Только так поступают настоящие моряки. Я, как только увидел тебя в море, сразу понял: вот кто настоящий капитан. И, клянусь своей отрубленной в морском бою рукой, ты станешь настоящим пир… то есть, капитаном!

«Он проговорился», - возликовал в душе мальчишка. Непонятно почему, но Джону очень хотелось, чтобы старый Грей (так звали странного деда) на самом деле оказался бывшим пиратом, которому мастерски удалось избегнуть наказания.
- Но мать волноваться не должна! – вдруг строго посмотрел на Джона старина Грей. – Если ты твёрдо решил добывать золотишко таким образом, то делай это так, чтобы мать не догадалась об этом. А знаешь, как этого добиться?
Джону, естественно, очень хотелось узнать о таком способе – как обмануть маму Лизу, чтобы она ни за что не раскрыла обман, и в то же время перед самим собой не выглядеть лгуном. И Грей нашептал ему в ухо весьма дельный совет.

На следующий день ближе к вечеру, когда рыбаки в основной своей массе выпили на баркасах всю захваченную с собой пресную воду, наш юный герой, не привлекая ничьё внимание, оглядываясь по сторонам, вошёл в море и поплыл. При этом на самой макушке у него был прикреплён большущий пучок сухой травы. Издали посмотришь – ни дать ни взять сгусток водорослей болтается на волнах. Рыбаки же его спереди сразу распознали и очень ему обрадовались.
- Наш спаситель приплыл! – весело приветствовали они подплывающего к баркасу мальчишку.

Напившись вдоволь прибуксированной Джоном холодной воды, рыбаки хотели снова оставить мальчика на баркасе до позднего вечера. Однако Джон объяснил им, что не может возвращаться домой так поздно, потому что его мама очень волнуется, и рыбаки предложили Джону взять на прокат маленький ялик. Эту довольно лёгкую и плохо управляемую лодчонку они держали на баркасе на всякий случай.

Дождавшись, когда солнце начало садиться, Джон поблагодарил своих клиентов, забрал у них мешок с рыбой и благополучно вернулся на берег. Правда, высадиться он решил всё-таки не в гавани, а в маленьком глухом заливчике, располагавшемся от гавани шагах в трёхстах. Сплошь затянутый вонючей тиной, этот заливчик никого не привлекал – на его берегу всегда было тихо, только цикады звенели да бабочки порхали с цветка на цветок. Спрашивается, для чего Джону было нужно, чтобы никто не заметил его с мешком рыбы да ещё на чужом ялике?

Во-первых, в гавань к вечеру запросто могла прийти мама Лиза. Во-вторых, его могли увидеть кто-нибудь из знакомых, а это определённо означало бы, что очень скоро маме Лизе станет известно о его заплыве к рыбакам. В-третьих, он возвращался с моря без сопровождения рыбака. Вполне возможно, кто-нибудь из хулиганистых парней постарше, вечно шнырявших по гавани в поисках поживы, захотел бы силой отнять у Джона заработанную с таким риском рыбу. Шататься же без дела у заливчика никому бы и в голову не пришло: все знали, что в нём никто не купается.

Джон обрадовался: сегодня всё у него вышло как надо. Никто из знакомых его не видел, и рыбу он спокойно притащит домой гораздо раньше, чем получилось в первый раз. Ялик из-за малого волнения управлялся довольно легко и скоро мягко уткнулся своим полукруглым носом в пологий берег заливчика. Осторожно, боясь оттолкнуть лёгкий ялик в глубину заливчика, Джон вылез на заваленный водорослями берег и потащил за собой мешок. Вот тут-то парень и понял, насколько сильно заблуждался, планируя такой манёвр с незаметным возвращением домой.

Хотя рыбаки на этот раз рыбы ему в мешок положили фунтов на десять меньше, ноша всё равно оказалась для мальчика чересчур тяжёлой. Ведь прошлый раз мешок он довёз до дома на телеге, а до неё мешок дотащил рыбак. Причём даже у самого дома надрываться Джону не пришлось: старик-извозчик оказался не только физически очень крепким, но ещё и добрым – он помог мальчишке доставить мешок с рыбой аж до самого крыльца их с мамой Лизой дома.

И всё это у Джона как-то вылетело из головы. Только теперь, на неприглядном берегу совершенно безлюдного заливчика он сообразил, с какой проблемой столкнулся. И машинально подумал, что вдвоём с мамой Лизой они, скорее всего, дотащили бы мешок до дома, хотя и с трудом. Что делать? Не бежать же за мамой домой, оставив рыбу и чужую лодку без присмотра.

Тут же Джон догадался, о чём думали рыбаки, предлагая Джону ялик. Дескать, парень снова наймёт извозчика и ялик заберёт к себе домой вместе с рыбой. Лодчонка вполне умещалась на телеге. В принципе, если очень сильно постараться, то ялик можно дотащить до дома, накрывшись им. Но тогда придётся оставить на берегу мешок с рыбой, а потом поздно вечером за ним возвращаться.

«Вот ещё, незадача! – с тревогой в душе подумал Джон. – Мама ведь ни за что не отпустит меня из дома на ночь глядя. И потом, придётся ей как-то объяснить, откуда у меня взялся рыбацкий ялик».

Раздумывая над этой проблемой, Джон машинально повынимал из мешка почти всю рыбу, сложив её под ноги в кучу наполовину высохших водорослей. Солнце уже стояло в зените, но светило ещё достаточно ярко, чтобы видеть вокруг себя минимум шагов на двести. Неожиданно Джон заметил неподалёку от кромки берега довольно густые заросли крапивы. Из-за долго стоявшей жаркой погоды жгучие стебли вымахали едва ли не по грудь мальчику.

Обжечься об её коварные листья ему, конечно, не хотелось. Но он всё-таки надумал спрятать в эти заросли лодчонку и половину рыбин вместе с пустыми бутылками, тоже привезёнными от рыбаков на ялике. Вряд ли кто захочет поискать неизвестно что в такой высокой крапиве, рассудил Джон. Вот только по поводу оставленной в ялике рыбы у него возникли сомнения: не испортиться ли она до утра. Впрочем, другого выхода у мальчугана не было, и, взвалив заметно полегчавший мешок на спину, Джон бодро зашагал в сторону видневшейся шагах в трёхстах от заливчика высокой насыпи – по ней проходила дорога в город.

Едва Джон поднялся на дорогу, как с ним поравнялась размеренно катившая в город подвода. На радость Джона, это оказался тот же самый старик-извозчик.
- Ну что, Долговязый Джон! Опять рыбки наловил? И, небось, у тебя снова крупная треска! – весело воскликнул дед, натягивая поводья. – Я сегодня гружёный до отказа, однако для тебя местечко найду. Садись-ка, давай, рядом со мной. Да не жадничай: сегодня я с тебя возьму не две, а только одну рыбину. И то, ты просто угостишь меня по старой дружбе.

Джон, конечно, быстренько уселся рядом с извозчиком на облучок. В то же время он очень удивился: и откуда это извозчик знает не только имя Джона, но и даже кличку, придуманную стариной Греем?

А извозчик, словно прочитал мысли мальчика, усмехается:
- Признаться честно, твой новый приятель, ну тот, что вечно смолит этой древней морской трубкой, попросил меня прихватить одного маленького шалопая в мокрых штанах, обрезанных чуть ли не по самые ляжки. Если, мол, встретишь. У него, говорит, будет полным полно свежей рыбы. И все величиной с доброе полено. Вот я и встретил этого шалопая.

Добродушно расхохотавшись, старик размашисто хлопнул Джона по голой спине, точь в точь, как старина Грей. И Джону тут же закралось в голову подозрение, что Грей и этот извозчик – друзья из одной старой пиратской компании, однажды тихо и незаметно для властей сошедшей на берег в этом маленьком городе рыбаков. Разумеется, эта мысль Джона ничуть не огорчила, а наоборот порадовала.

Сам не понимая почему, он в глубине души считал, что заиметь хороших друзей среди бывших пиратов – это здорово. Говоря откровенно, ему очень хотелось на самом деле однажды подняться на борт красавицы каравеллы (или хотя бы небольшого брига) в качестве если не капитана, то хотя бы юнги. Пускай при этом команда будет пиратской – ему-то что, если все на корабле его уважают и любят, как полноправного члена сплочённой команды морских волков.

Но мечты мечтами, а дело делом.

 «Было бы очень неплохо попросить приятеля Грея подождать, а самому сбегать за оставшейся рыбой», - машинально подумал Джон. Они уже вовсю катили по пыльной дороге, и бежать к заливчику пришлось бы порядочно. Старик продолжал что-то рассказывать мальчугану про рыбу, рыбаков, проделки его давнего приятеля Грея, а у Джона в голове только и вертелась мысль об оставленной в крапиве части его заработка.

Но высказать вслух свои соображения насчёт подождать он так и не решился. Во-первых, Джон явно жадничал – вдруг извозчик потребует дополнительную плату за простой. А во-вторых, лезть в крапиву в сгущающихся сумерках ему совсем не улыбалось: и так всё тело уже горело от проклятой травы. Которая, впрочем, по мнению Джона, должна была являться лучшим охранником его добычи.

Но вот они подкатили к их с мамой лачуге. И вовремя: с другой стороны улицы к дому приближалась мама Лиза. Оказывается, она ходила в гавань – высматривать сына. А точнее, как понял Джон, мама Лиза надеялась застукать его на «месте преступления». Всё-таки она подозревала, что её покладистый сыночек на самом деле парень себе на уме и вполне способен выкинуть бог знает что. А и как не подозревать об этом, если довольно многие молодые люди, из постоянно обретавшихся в гавани, не раз наблюдали за странным одиноким парнишкой, ловко плавающим между рыбацких лодок.

Кто-кто, а Джон-то в своих коротких штанах с нашитыми на них разноцветными корабликами и птичками являлся фигурой заметной. Говоря по правде, юноши в возрасте от пятнадцати лет в глубине души Джона уважали. Прежде всего, за его умение быстро и неутомимо плавать. «Прямо как угорь морской», - шутили они про Джона между собой, открыто любуясь его ловким бесшумным скольжением по воде бухты. Обрезанные же и с откровенно детскими нашивками брюки Джона парни, в отличие от подростков, воспринимали исключительно как признак житейской находчивости (нет денег на нормальные штаны, так он, вишь, как ловко придумал) и подкупающей смелости: дескать, молодец парень – никого не стесняется, ходит, в чём ему удобно, и горя не знает.

 Было бы несправедливо умолчать, что Джон своим оригинальным внешним видом, по сути, дал в этом городе начало новой молодёжной моде. Разумеется, всё прогрессивное входит в жизнь людей не моментально. Юноши вначале просто с добрыми смешками обсуждали между собой находчивость и раскованность «мальчика-угря» (так в конце концов прозвали Джона молодые рыбаки с их береговыми помощниками).

Потом они стали как бы между прочим говорить о преимуществах, которые обеспечивают укороченные выше колен штаны во время летней работы на берегу по сравнению с обычными брюками, длиной до щиколоток. В жару, мол, в коротких штанах и не устанешь почти, и в море окунуться можно где хочешь, поскольку снимать их не требуется. А главное – шорты ведь можно легко и быстро смастерить из любого старья с хорошо сохранившейся верхней частью. Представляете, какая экономия!

Да, да! В ту пору люди всегда рассуждали в таком ключе. Это нам сейчас мысли об экономии на штанишках кажутся смешными. В девятнадцатом же веке одежда стоила дорого. И если сейчас одни простые джинсы по цене равны в среднем мешку картошки, то в то время за такие же штаны людям приходилось выкладывать почти по мешку свежевыловленной трески. А уж картошки-то пришлось бы, наверное, мешков пять отдать. Попробуй не экономить на одежде летом. Зимой не в чем ходить будет.

Но мы отвлеклись от главного. Забегая немного вперёд, скажу, что уже на следующее лето после того, как Джона заприметили в гавани, всё чаще среди помощников рыбаков, не говоря уж о них самих, стали встречаться юноши с голыми ногами. И местные девчонки такое «раздевание» парней восприняли без предубеждений, как будто в обрезанных штанах мужчины ходили всегда. А уже спустя годы, после того, как, превратившись в интересного молодого человека, Джон уехал из родного города, шорты в гавани летом стали носить почти все рыбаки и грузчики молодого возраста.

Но всё это, друзья мои, произошло потом, когда Джону исполнилось шестнадцать лет. Тогда же Джон и приятель старины Грея просто, подкатив на подводе к дому Джона, у калитки встретили начавшую уже волноваться маму Лизу.
***






Рассказ третий.

Тайна бронзовой чернильницы

Помните, как Джон однажды, заработав с рыбаками очень много рыбы, половину её был вынужден спрятать в крапиве на берегу тихого и мало кому интересного заливчика? А мама Лиза вечером ходила в гавань разыскивать сына. Ох и рассердилась же она на него тогда. Однако ничего страшного в тот вечер не произошло.

Домой тогда Джон вернулся ещё до темноты, а знавшие Джона юноши в гавани сказали маме Лизе только, что сегодня вообще почему-то не видели Джона целый день. Правда, один из парней оборонил-таки фразу, немало насторожившую маму Лизу. Ничего особенного эта фраза в себе не содержала, но мама Лиза, тем не менее, обратила на неё внимание. А сказал сияющий белозубой улыбкой парень всего-то, что им всем без Джона было скучно. Все, мол, привыкли любоваться на его ловкие заплывы между рыбацких лодок.

Речь, конечно же, шла не о баркасах, с которых далеко в море ловилась рыба, а о лодках, болтающихся в бухте. Плавая между ними, Джон просто резвился, пытаясь подражать то змею, то действительно угрю, то дельфину, которого мальчик видел только в собственных снах. И получались все эти подражания у Джона настолько ловко и забавно, что даже замотанные работой бородачи засматривались на искусного с их точки зрения пловца.

Мама Лиза о способностях (а в её понимании опасных шалостях) Джона в тот вечер услышала впервые. Она тут же подробно расспросила о Джоне сияющего белозубой улыбкой юношу, а затем и всех работавших вместе с ним ребят. И в отношении сына у неё возникли весьма противоречивые чувства.

С одной стороны, маме Лизе было очень приятно узнать о том, с какой симпатией относятся к её сыночку старшие мальчики – не в пример его сверстникам. С другой же, как и любая женщина, она обеспокоилась его безалаберным поведением. Ибо ещё со своего раннего детства усвоила непререкаемую истину: море – штука чрезвычайно опасная даже у самого берега и в полный штиль.

Джон об этой истине узнал, когда имел неосторожность при маме вслух помечтать о путешествии по морю на каравелле.

- Даже и думать об этом не смей! – в сердцах заявила в тот холодный зимний вечер мама Лиза, несмотря на приятное тепло, создаваемое в их лачуге добротной печуркой. – Вспомни, как ты прятался за печкой, когда однажды на море разыгрался шторм. Даже далеко от берега, на нашей улице, срывало крыши с домов и водой захлёстывало комнаты. А ты мечтаешь пойти в море, откуда не видно берегов! Да в море даже в тихую безветренную погоду тонут корабли – безо всякой видимой причины.

Джон пытался было спорить. Мол, во-первых, за печкой он прятался, когда ему было всего-то три годика, причём папа, тогда ещё живой, от души хохотал над ним. А во-вторых, если море так опасно, то почему каждый год на воду в гавани спускается всё больше кораблей, и нет отбоя от желающих подняться на борт судна. Какого-либо впечатления на маму Лизу эти доводы совершенно не произвели.

- Людям нужно что-то есть, а работы на земле для всех не хватает. Многие к тому же не понимают, какой опасности подвергаются, выходя в море. Конечно, благодаря этим безрассудным парням у нас с тобой иногда бывает на ужин вкусная рыба. Но это ничего не значит. Пойми, сынок: человек создан жить на земле, иначе Господь дал бы человеку вместо лёгких жабры –  не понадобилось бы строить никакие корабли.

Голос мамы Лизы в тот момент звучал с необычайной строгостью, и Джон притих, решив про себя беседы о море с мамой никогда больше не заводить. Даже начав, подобно сверстникам, искать работу в гавани, он старался первым маме Лизе о своих поисках не сообщать. О них она узнала сама: в их городе известным становилось очень быстро буквально всё.

Она узнала также и о том, что мальчик купается в море в гордом одиночестве, поскольку поссорился со своими друзьями. Но, как её ни пугала мысль о коварности моря, то и дело уносящего в свою пучину хороших людей, запрещать сыну заходить в воду мама Лиза не стала. Она хорошо понимала, что запретами ничего не добьётся, зато у сверстников Джона появится ещё один повод для насмешек. Да и лишать мальчугана этой радости – купаться в море и загорать на берегу – не захотела бы, наверное, ни одна мать на планете.

Но, выведав про Джона подробности его частых заплывов, мама Лиза всё-таки выговорилась от души. У калитки, при пожилом извозчике, она, разумеется, браниться не стала, хотя ей очень хотелось отвесить любимому сыночку хорошую затрещину. В доме же пыл у мамы Лизы несколько поостыл – свою воспитательную миссию она ограничила причитаниями и укоризненными взглядами.

Правда, не забыв заодно и похвалить мальчугана за заботу (второй ведь раз приносит маме столько крупной рыбы). Кроме того, мама Лиза не удержалась от соблазна рассказать и о том, с каким уважением относятся к Джону работающие в гавани молодые люди. Джона это не могло не порадовать, ему ведь очень хотелось быть кому-то симпатичным.
***
Всю ночь Джон боялся, что утром мама Лиза найдёт ему работу при себе. Бедная треска, оставшаяся в ялике на берегу! Она же непременно протухнет!
- Была не была! –  решил вдруг Джон. – Уйду из дома спозаранку, отгоню ялик рыбакам, а потом приволоку оставшуюся рыбу. Пускай ругается, если ей так хочется.

Так всегда происходит. Мальчугану однажды приходит в голову, что он – мужчина, а его мама – женщина. Сладить с ним тогда становится совершенно невозможно. И главное – никогда не предугадаешь день, час и минуту превращения подростка в юного мужчину.

Причём, превратившись, внешне мальчик может ещё довольно долго выглядеть подростком, даже голос у него остаётся по-прежнему высокий и ломкий. И мама по привычке продолжает мальчиком командовать, а он только посмеивается в сторону, но делает всё, как считает нужным. Попробуй на него замахнись ремнём или накричи – сразу почувствуешь, насколько мальчик изменился. Подумать только – в одну лишь ночь!

Проворочавшись на постели до рассвета, Джон сумел выйти из дома незамеченным. Ещё бы! Мама Лиза никогда не засыпала раньше полуночи. А в этот раз ей кроме взятого на стирку белья пришлось перебирать и подарок сыночка. Треска в тот вечер явно не входила в планы мамы Лизы. Пока она выпотрошила и засолила рыбу, после полуночи минуло часа два. Чрезвычайно притомившаяся мама Лиза долго не могла заснуть, поэтому всё для Джона сложилось по типу «лучше не придумаешь»: любимую, но чересчур заботливую мамочку сон сморил в аккурат на рассвете.

И Джон спокойно побежал к заливчику, прихватив с собой выстиранный мамой Лизой и ещё не высохший рыбацкий мешок. Легко сказать «побежал»! Вначале он действительно бесшумно, почти как предрассветный призрак, мчался по накатанной колёсами рыбацких арб улице, потом по плотной земляной дороге, ведущей в гавань. Не прошло и пяти минут, как мальчик понял, что начал по-настоящему задыхаться и терять равновесие. Несколько раз он споткнулся о выбоины и даже полетел вниз лицом.

Наконец, всё тело его будто свинцом налилось, и с бега мальчик перешёл на вялую трусцу, словно пробежал, спасаясь от погони, несколько миль подряд. Так, друзья мои, проявляет себя самая обычная усталость, которая имеет обыкновение коварно накапливаться в организме в течение многих часов работы подряд. Избавиться от неё довольно легко – нужно просто ночью как следует выспаться. Чего, мучаясь раздумьями о брошенном без присмотра ялике с треской, Джон не сумел. В результате усталость проявила себя во всю мощь уже на дистанции.

Примерно на середине пути от дома до заливчика наш храбрый мальчуган свалился без чувств под откос дороги. По большому счёту, он вовсе не был слабым подростком. Скорее, наоборот, не по годам физически развитым. Но силы рассчитывать, конечно же, не умел – многие тринадцатилетние мальчишки не владеют этой наукой.

А Джон плюс ко всему и питался не очень хорошо. Не потому, что мама Лиза плохо его кормила. Она-то как раз старалась запихнуть в любимого сыночка еды побольше, отрывая от себя для Джона самые вкусные кусочки. Только Джон лукавил, умело изображая из себя объевшегося. Он даже умудрялся незаметно от мамы Лизы прятать довольно увесистые куски жареной рыбы, мяса, целые картофелины, даже пирожки, чтобы потом незаметно ей же и подложить в тарелку. Или угостить какого-нибудь бездомного щенка или брошенного котёнка, несчастную бродячую собаку, старого бездомного человека, случайно повстречавшегося на пути.

Такой уж он был от природы, наш добрый мальчик Джон.

Разумеется, Джон не ощущал себя постоянно недоедающим, потому как привык съедать не всё из того, чем его угощали. Но поскольку энергии он всегда тратил очень много, организм его всё-таки испытывал нехватку пищи. Ничем она обычно себя не проявляет, эта нехватка, если хорошо высыпаться и не бегать, как угорелый, с места в карьер да ещё спозаранку, когда все реакции в организме замедленны. Джон же по неопытности перенапрягся и обессилил. Хорошо ещё на берегу, не в море.

К счастью, упал он удачно, ничего себе не повредив. Просто, как говорится, «выключился» полностью минут на двадцать. А очнувшись, сладко, по-детски, заснул. Крепкий подростковый организм взял своё.

Проснулся Джон оттого, что кто-то потянул из-под него рыбацкий мешок. На нём Джон оказался, скатившись под откос. Наверное, так вышло случайно. Мешок был ещё влажным, однако неимоверно уставший мальчик, засыпая, не обратил на это внимания. И к лучшему: по крайней мере, мешок нельзя было просто по-тихому взять и украсть. Пытаясь вытащить добычу из-под мальчика, воришка сделал очень неловкое движение и потревожил спящего. Джон тут же открыл глаза.

Он, конечно же, сначала ничего не понял. Почему это он лежит на каком-то мешке, а над ним нависает чья-то рыжая вихрастая голова с веснушчатым лицом и откровенно нахальными глазами? Пока Джон приходил в себя, воришке вполне хватило бы времени выхватить из-под Джона мешок и дать, как говорится, дёру. Однако он и сам растерялся, увидев распахнувшиеся глаза мальчугана.
- Чего тебе надо?! – рассердился вдруг Джон, до которого наконец-то дошло, что всё это значит.

Он тут же вскочил и оказался лицом к лицу с парнишкой примерно своего роста, может, на полголовы ниже, одетого, как и многие уличные пацаны, в латаные - перелатанные штаны и рубашку, предварительно перешитые с большего размера на меньший (видимо, старые отцовские или взрослого соседа). Быстро оценив не удавшегося воришку, Джон понял, что парень старше его как минимум года на два. И, скорее всего, сильнее. А грязные босые ноги незнакомца говорили отнюдь не только о его бедности.

Джон тут же подумал, что парень, наверное, привык очень много ходить, а также и лазить по разным лиманам, во множестве разбросанным по берегу моря. Истрёпанная, с закатанными по локти рукавами, рубашка незнакомца была завязана узлом на его животе, пуговиц на ней не было вообще. Полуоткрытый торс парнишки позволял увидеть отлично развитые грудные мышцы и ровный подтянутый живот. И, даже несмотря на то, что рубаха была парню явно велика, Джон догадался, насколько широки у потенциального противника плечи. Тем не менее, он и не подумал пасовать. Наоборот, демонстративно наступил ногой на мешок.

- Чего тебя, я спрашиваю! – буркнул он ещё раз, внимательно всматриваясь в изумрудные глаза незнакомца, слегка прищуренные и нагловатые.

Возможно, парень готов был уже развернуться и отправиться своей дорогой. Но вызывающее поведение какого-то, с его точки зрения, молокососа, пусть и высокого ростом, разозлило его. Неожиданно для Джона он больно ткнул его правой рукой под ребро и язвительно хмыкнул:
- Чего хамишь, голоногий! По шее захотел?!

Джон вдруг почувствовал, что на самом деле струхнул перед этим наглым крепышом, который совершенно не походил ни на хулиганов близнецов, ни на кого другого из тех знакомых ему городских ребят, кто имел привычку задираться. Джон чувствовал: этот незнакомец далеко не безобиден. Он решил промолчать, но с мешка не сошёл. И парня это ещё больше раззадорило.

- Ты чего, малёк? Не понял? Чего встал у меня на дороге? Давно не получал по лицу?

Переборов приступ страха, внезапно приступившего к горлу, Джон сухо, но подчёркнуто доброжелательно ответил:
- Я тебя не трогал. Я спокойно отдыхал, а ты захотел украсть у меня мешок. Как видишь, у тебя не получилось. Ну так иди своей дорогой.

- Значит, ты отдыхал, - желчно усмехнулся парень. – Ну, так отдохни ещё немного!

Джон отпрянул, потому что босоногий мальчик попытался с силой толкнуть его в грудь. Тут же разозлившись по-настоящему, неудавшийся воришка с криком «давай, что ли, поборемся» накинулся на Джона. Джону ничего не оставалось, как отчаянно сопротивляться, но его опасения подтвердились. Незнакомец боролся гораздо лучше обоих близнецов вместе взятых.
Не прошло и минуты, как Джон снова оказался лежащим на своём мешке, а нахальное лицо незнакомца опять нависало над ним. Только теперь незнакомец сидел на Джоне верхом, также как и недавно посрамлённый хулиган с их улицы. Увы, парень был заметно тяжелее того хулигана и при этом гораздо более ловок и силён.

Задыхаясь от борьбы, Джон тщетно пытался вывернуться в течение нескольких минут – вставал на мост, раскачивался с боку на бок, доставал противника ногами. На этот раз ничего у него не вышло. Вконец обессилев, Джон прекратил сопротивление. Но, дабы не сдаваться откровенно, неожиданно для себя наш мальчуган нашёл, что в данной ситуации лучше мирно улыбаться победителю, чем злиться. Рот его сам собой вдруг растянулся до ушей.

Спонтанный приём сработал –  увидев в глазах лежащего под ним «слабака» откровенно нахальную улыбку вместо отчаяния, победитель насупился. По-видимому, он ожидал, что от бессилия и унижения мальчишка расплачется, а тут на тебе.
- Ты чего, парень? – недоумённо нахмурился незнакомец. – Я сижу у тебя на животе, а ты улыбаешься? Ты, случаем, не больной?

Джон сходу сообразил, как вести себя дальше. А главное –  понял: этот юный силач ничего ему не сделает, поскольку на самом деле он добрый, даже классный парень. Просто по натуре он победитель – ему обязательно нужно кого-нибудь для проформы побороть.

- Ничуть, - стараясь говорить как можно добродушнее, усмехнулся Джон. – Просто мне весело. Наконец-то я встретил парня, с которым могу по-настоящему подружиться.

- Ну-ка, ну-ка! – прищурился вихрастый, продолжая упираться своими сильными руками в ладони Джона. – С чего это ты решил, что я захочу с тобой дружить?

- Ни с чего! Просто несколько дней назад я загадал желание – моим лучшим другом станет тот, кто уложит меня на лопатки и продержится на мне верхом до полной победы. Я сначала думал: ты драться со мной начнёшь – рубашку рвать, синяки ставить. А ты принялся со мной бороться. И всё получилось, как я загадал. Честно говоря, с таким бравым парнем я давно мечтаю подружиться.

Мальчишка нахмурился, что-то соображая. При этом он как будто не собирался отпускать побеждённого Джона. И, пока он раздумывал над неожиданными словами странного незнакомца, Джон решительно перехватил у него инициативу.

- Меня зовут Долговязый Джон. На улице, разумеется. Мама зовёт просто Джон. А раньше звали Долговязый - Длинноногий - С голым пузом - Голоногий.
- Как-как? – парень проявил вдруг живой интерес к личности побеждённого им «молокососа». – Долговязый - Голоногий? Голопузый - Длинноногий?

Джону, в сущности, было всё равно, как искажают его дурацкую кличку. Поэтому он задорно моргнул и поддакнул:
- Ага! Но сейчас они зовут меня по-другому – просто Долговязый Джон.
- С чего это такая перемена? - снова съехидничал парнишка, не торопясь, однако, освобождать противника.

- Так меня назвал один старый пират. И все мальчишки и девчонки эту кличку подхватили.
- Кто? – недоверчиво напыжился вихрастый. – Пират? Кончай выдумывать, малёк!
- Ей богу не выдумываю! – хохотнул Джон. – Хочешь, я тебя с ним познакомлю? Ты ему понравишься – это точно! 

Мало-помалу вихрастый переставал демонстрировать Джону враждебность вкупе с презрением – глаза незнакомца всё более становились добрыми, в них всё откровеннее светилось любопытство и даже, как показалось Джону, скрытая симпатия к уложенному на лопатки пацану.

- Почему ты решил, что я понравлюсь этому пирату? – место ехидства в голосе рыжего мальчика полностью заняла серьёзность.
-  Точно не могу сказать, но он любит сильных, ловких и самостоятельных. Лично меня он приметил в гавани. Я там часто плаваю между рыбацких лодок, изображая дельфина или угря-рыбу. А вчера я выяснил, что все старшие парни, которые в гавани работают, меня знают.

   - Наверное, из-за твоих обрезанных штанов? – на этот раз улыбка победителя откровенно сияла шутливым добродушием. – Что же ты, парень, так быстро улёгся на лопатки? В коротких штанах, насколько мне известно, бороться легче. Честно говоря, я думал, ты из клана борцов, только маленький ещё. Лишь они одни щеголяют в подобном виде. Правда, штаны у них – что длинные, что короткие – в обтяжку.

- Первый раз слышу о клане борцов, - Джон решил продолжать общение в деловом ключе, хотя дышать под тяжестью сидевшего на его животе победителя ему было нелегко. – Расскажешь мне как-нибудь о них? Я люблю всякие истории… , - немного помолчав, Джон вдруг перешёл прямо к делу: – Слушай, может, ты встанешь с меня, дружище? Ты и  так уже потешил своё самолюбие. А лежать под тобой, говоря честно, не очень-то приятно.

- Ты и вправду не умеешь бороться? –  поинтересовался парень, внимательно вглядываясь Джону в глаза.
Тяжело вздохнув, Джон прямо лёжа покачал головой:
- Не знаю. Вообще-то я пловец, а не борец. Заплыть могу аж до рыбацких баркасов. Хулиганов-близнецов с нашей улицу я недавно как следует отделал. Но до этого никогда особенно не боролся. А тебя, я вижу, мне точно не одолеть. Но ты ведь и старше меня, разве не так? К тому же я вчера перетрудился – тащил рыбацкий ялик из воды, а потом полмешка с рыбой до дороги.

Узнав у Джона, сколько ему на самом деле лет, парень, согласно кивнув, сказал, что лично ему действительно пятнадцать. И не только поднялся на ноги, но и протянул Джону руку:
- Ладно, Джон, вставай. Ты мне симпатичен. И не верь никому, кто обзовёт тебя слабаком. Даже мне не верь. Хочешь дружить со мной? Вот тебе моя рука. Признаться честно, здесь у меня никого нет. А мне позарез нужно собрать команду сильных, смелых и рисковых парней.
- Да?! – Джон аж подпрыгнул, предвкушая услышать интереснейшую историю незнакомца, в которой наверняка присутствовали всякие тайны и необычные происшествия. – Ты не представляешь, как я рад, что ты не прошёл мимо меня! Но ты не сказал, как тебя зовут.

От вопроса незнакомец как будто смутился, даже несколько покраснел:
- Лиза моё имя.
- Как-как? – Джон аж глаза вытаращил. – Лиза? Мои уши не врут?
- Не ёрничай, - строго одёрнул его парень, - повторяю для непонятливых. Меня зовут Лиза.
- Вот это дела! – воскликнул Джон. – Так зовут мою маму!

- Вообще-то настоящее моё имя – Элизиан, - в глазах мальчугана зажёгся огонёк особого интереса, как показалось Джону, к имени его матери, хотя напрямую вихрастый этого не высказал. – Лизой меня привыкли звать мой отец и его близкие друзья. К сожалению, покойники.

Настала очередь смутиться Джону:
- Извини, Лиза, я не хотел тебя огорчить.

Ему было очень неловко перед новым приятелем за то, что своим вопросом заставил его вспомнить про погибших, которые были юноше очень дороги. Тут же Джон вспомнил и своего папу, умершего от тяжёлой болезни. А фактически погибшего. Джон хорошо знал: если бы папу не ранило на войне, куда он пошёл, чтобы заработать немного денег для них с мамой, он бы не заболел. И был бы сейчас с ними.

- Извини, Лиза, - повторил Джон, печально вздохнув. – Мой папа тоже погиб.
Неожиданно парнишка дружески положил на плечо Джону свою руку. Она оказалась довольно тяжёлой. Но держать её на своём плече Джону было приятно. Ему ведь и в самом деле давно хотелось найти друга юношеского возраста.

Говоря откровенно, Джон безнадёжно мечтал о старшем брате. Он, конечно же, понимал, что его мечта абсурдна: кого-кого, а старшего брата у него точно быть не может. Хотя… Иногда ночью ему в голову непонятно откуда приходила странная, но приятно волнующая мысль. Будто у него есть вполне реальный старший брат – сильный, добрый, умелый во многом. Он где-то далеко. Мама Лиза не знает, где он живёт. Она уверена, что он утонул в море, когда Джон был ещё очень маленьким. А он не утонул. Его кто-то спас. Может, тот самый волшебный дельфин, из-за которого ребята с их улицы перестали с Джоном водиться…

Наутро Джон обычно забывал про эту, вызывающую сосание под ложечкой, мысль. Точнее, переставал относиться к ней серьёзно. Ежедневные заботы полностью поглощали собой мечты – для них оставалась только ночь. И то всего лишь несколько минут – перед тем как уставший за день мальчик сладко засыпал. И всё-таки мечта о старшем брате, пускай не родном, а только названном, не покидала Джона, затаившись где-то в глубинах его богатого фантазией подсознания.

И вот возможный названный брат стоял перед ним, обняв его правой рукой за плечи, и от этой сильной руки исходило приятное тепло. Джон заметил вдруг, что сердце его забилось быстрее. Он отчётливо понимал, что это не только из-за недавней борьбы. Тонкая ребячья интуиция подсказывала ему: давняя его мечта, похоже, близка к осуществлению.

- Не переживай, - ответил парнишка мягким баском. – Наоборот, это ты меня прости. Если бы я не сказал этого грустного слова «покойники», ты бы не опечалился. Но потерянного не вернёшь.

Они немного помолчали. Потом Лиза решил извиниться за своё нападение на Джона:
- Прости, друг. Я вначале не разглядел в тебе хорошего человека. Смотрю: мальчишка-борец дремлет на мешке. Меня и разобрало. Стяну, думаю, у него мешок, спрячу и выясню потом с ним отношения. Послушай, - спохватился вдруг парень. – А как это ты узнал, что мой отец именно погиб? Может, он просто умер от старости?

Джону на миг показалось, будто во взгляде Лизы промелькнула вернувшаяся к нему подозрительность. И лежавшая на плече рука словно окаменела. Будто парень теперь не обнимал Джона, а удерживал. «Бедняга, - невольно подумал Джон. – Похоже, смерть его отца – не просто смерть. Наверное, его убили враги».

А вслух пояснил, слегка пожав плечами:
- Это и так ясно. Ты же сказал «покойники», имея в виду твоего папу и его друзей. И сказал это так, что любой понял бы, о чём речь.

Рука парня снова стала по-дружески мягкой. Убрав её с плеча Джона, Лиза задумчиво спросил:
- Твой отец случайно не был борцом? Я имею в виду – он не из клана борцов?
- Послушай, Лиза, - вкрадчиво заметил Джон. - Похоже, тебе нужно поесть и отдохнуть. Ну что ты всё про какой-то клан борцов. Я же сказал: никогда о нём не слышал.

Лиза вдруг отошёл от Джона на несколько шагов. Взгляд его снова сделался холодным, даже враждебным. Окинув оценивающим взглядом фигуру Джона, он заговорил вдруг жёстко и злобно:

- Если ты из клана борцов, не надейся меня провести. Я поверил тебе, обрадовался. Дескать, друга нашёл. А ты… Не думай, что я так просто отдамся вам в руки. Ты ещё мал, но я и тебе скажу. Вам удалось усыпить бдительность моего отца. Вы подло убили всех его близких друзей. Вы думали, что я и моя сестра у вас в мешке! – на этих словах Лиза желчно усмехнулся.

- Сопляк! Иди-ка лучше домой! Скажи, что принц Элизиан пощадил тебя! Скажи, что он не опустился до понятий вашего волчьего племени! Вы превратились в служителей подлости, в самых обычных наёмников! Но вам не удастся поймать меня и мою сестру, какие бы прочные мешки вы ни готовили! Вы, наверное, забыли, что я тоже когда-то состоял в вашем клане. Хотя и жалею теперь об этом. Но я не попадусь на вашу приманку, как дурная рыба. Элизиан умеет голодать и ночевать под дождём, если это необходимо для того, чтобы справедливость рано или поздно восторжествовала.

Джон стоял обескураженный и не знал, что делать. Его мечта о старшем брате разваливалась, будто карточный домик, а в голову не приходило ни одной, даже глупой, мыслишки о том, как не дать этой сладкой надежде рассыпаться в прах. Сами собой у него на глазах возникли слёзы. «Как девчонка себя веду», - с горечью подумал Джон, продолжая стоять перед сходившим с ума парнем, в бессилии опустив руки.

- Ага! – торжествующие нотки зазвенели в голосе Лизы. – Сорвалась такая операция! До слёз обидно! Как я счастлив впервые в жизни увидеть перед собой плачущего борца! Пускай и зелёного!

И всё-таки этот незнакомец был ему симпатичен, чрезвычайно симпатичен. Глядя на него, Джон своим внутренним взором видел перед собой героя из самой лучшей своей сказки, которую ещё не придумал, но о которой грезил уже много ночей подряд. Он нашёл, что сказать своему будущему кумиру и другу. Да, интуиция упрямо твердила Джону: юноша со странным, девчоночьим, именем непременно станет его другом. Обязан стать. Что бы он о Джоне сейчас ни думал.

- Хорошо, Элизиан, - глухим, но по-мальчишески твёрдым голосом выдохнул из себя Джон, смахнув со щёк слёзы. – Если ты так хочешь, чтобы я стал борцом – я им стану. Но в учителя борьбы я предпочёл бы тебя. Не веришь мне – не верь. Надеюсь, ты очень скоро поймёшь свою ошибку. Только знай: никто в этом городе не даст тебе приюта. Только мы с моей мамой. И, может быть, старина Грей, мой друг, который в молодости был пиратом. А теперь я пойду. Пока…

***
Поднявшись с мешком в руке на дорогу, Джон быстро зашагал в сторону гавани, заставляя себя не оглядываться. Он чувствовал, что парень следит за ним, но старался не обращать на это внимания. Впрочем, если бы Джон в тот момент обернулся, Лизу он наверняка бы не заметил: юноша шёл за ним понизу, как тень – бесшумно и прячась в кустах.

Солнце поднялось уже достаточно высоко и начинало припекать. Джона обогнала подвода, затем вторая. Извозчики торопились в гавань, к баркасам, вернувшимся с ночного промысла.

Примерно через четверть часа Джон уже боязливо почёсывался, в нерешительности стоя у тех самых зарослей крапивы. Лезть в неё ужасно не хотелось, но ведь именно для этого он и сбежал из дома в такую рань. Впрочем, Джон представил, как возмущается сейчас мама Лиза. Она же ещё вчера намекала на то, что Джону придётся помочь ей тащить заказчикам бельё. А тут на тебе – проснувшись, вместо сына мама обнаружила остывшую постель.

По логике, она должна была пойти в гавань. Обычно люди с их улицы ходили туда не по насыпи, а более прямой тропой, выход на которую начинался за базарчиком, расположенным на площади по другую сторону улицы. Однако Джон подозревал, что на этот раз мама Лиза может пойти по большой дороге, на всякий случай. Так что мешкать было нельзя, иначе он рисковал попасться ей на глаза.

Была не была. Собравшись в комок, Джон бесстрашно ринулся в гущу жгучей травы во второй раз. Обожгло его, конечно, не меньше, чем вчера вечером, однако ялик был на месте, и это согрело Джону душу. Как он и опасался, треска начала протухать. Следовало бы сразу взять из дома соли, но, как говорится, хорошая мысль не поспевает за делом. Торопясь поскорее выскочить из проклятых зарослей, Джон покидал треску в мешок, взвалил его на плечи. И зашатался под тяжестью. Он действительно перетрудился за предыдущие дни. А тут ещё и бороться не на шутку пришлось. Только теперь мальчик понял, как сильно вымотал его подозрительный противник.

- Давай помогу, - раздался вдруг рядом голос Лизы.

От неожиданности Джон едва не свалился в крапиву. Лиза стоял перед ним, насупившись, и протягивал ему руку. Джон не успел возликовать. Правая рука сама собой потянулась навстречу Элизиану. Стиснув своей сильной ладонью ладонь Джона, парнишка резко выдернул его из крапивы, затем, ловко отобрав у него мешок, мгновенно взвалив его себе на плечо.

-  Куда идём? – хмуро поинтересовался Лиза.
- Домой ко мне, куда же ещё, -  ворчливо откликнулся Джон, стараясь не выказывать радости (пусть думает, что Джон на него обижен).

Джонни вознамерился было возвращаться по дороге, однако Лиза пошёл вдоль насыпи понизу, стараясь прятаться за высокой травой. Джон хотел спросить, чего Лиза остерегается, но сдержался, подумав: «Он от кого-то уходит. Не важно, кто такие эти загадочные борцы (может этот парень – циркач). Зачем его злить? Да и будет лучше, если мама Лиза нас не заметит».

Несколько раз Джонни порывался сменить Лизу в роли носильщика. Он видел, что парень действительно сильный, во всяком случае заметно крепче Джона. Но то, что незнакомца пошатывало от голода и долгого пешего перехода, скрыть от глаз Джона (и не только его) было невозможно. Тем не менее, в ответ на просьбы Джона отдать ему на несколько минут мешок Лиза только сердито сопел и  ускорял шаги.

Наконец они достигли места, откуда следовало подняться на дорогую. Иначе к дому Джона было не подобраться – прежде всего, из-за многочисленных огородов, вплотную подступавших к околице. Людей на них ещё не наблюдалось, однако Джон терпеливо объяснил парню, что пробираться через огороды чревато: кто-нибудь из хозяев густо растущей на многочисленных грядках капусты мог появиться здесь в любую минуту.

- А мы с большим мешком! – воскликнул Джон. – Представляешь, что будет?
Аргумент оказался для Лизы весьма значимым. Он в раздумье остановился, изучающее поглядывая на насыпь.

- Слушай, Лиза! – рассердился вдруг Джон. – Если ты боишься твоих врагов, которые ходят в обтянутых штанах, тем более обрезанных выше колен, то я тебе как местный житель авторитетно заявляю: в трико у нас ходят исключительно заезжие циркачи и трубадуры, то бишь бродячие артисты. В этом году они к нам ещё не приезжали. А если и приедут, то об этом мы узнаем мгновенно. Поднимется такой шум, что будет слышно даже в гавани.

- Все побегут их встречать и покупать билеты. Больше здесь никто в таких штанах не ходит. И борцов в нашем городе я ни разу, кроме как в цирке, не видел. У нас рыбаки живут. Они, конечно, иногда в шутку борются между собой. Но штаны при этом оставляют на себе обычные – широкие, мокрые от морской воды, из парусины.

В ответ Лиза только носом шмыгнул. Но с места всё-таки не сдвинулся. Мешок же с рыбой продолжал оставаться на его плече.
- Если боишься, давай мне мешок, а сам пробирайся до моего дома огородами. Первый дом справа от дороги – наш, - предложил Джон, увы, впустую

Лиза молча направился вверх по склону. На дороге их несколько раз обогнали подводы. Приятеля Грея среди извозчиков видно пока не было. Ребят никто даже и не окликнул. Лиза, правда, всё равно весь остаток пути озирался по сторонам, оставаясь готовым  при появлении подозрительных людей немедленно удрать.

На тихую радость Джона, мамы Лизы дома не оказалось. А найденная в двери записочка со словами «вечером тебе крепко достанется» Джона только развеселила. Гость же его, внимательно изучая обстановку двора и каждый квадратный метр внутри хибары, постепенно успокаивался. Наверное, борцами, в его понимании, здесь действительно не пахло. Хотя заходил в дом Лиза весьма осторожно, будучи на  готове в любую минуту пуститься наутёк или хотя бы оказать нападающим отчаянное сопротивление.

Развеселившись оттого, что всё так удачно в это утро сложилось, Джон хотел даже в шутку накинуться на Лизу. Но вовремя передумал. Чего доброго парень примет это за чистую монету –  так, пожалуй, наподдаст, что мало не покажется.

- Вот тут мы и живём с моей мамой, твоей тёзкой! – весело крикнул Джонни, когда из маленькой прихожей Лиза вошёл в большую комнату. – Конечно, не королевские палаты. Здесь мы и еду готовим, и спим, и я уроки делаю. А иногда и сказки пишу, - указал он гостю на притулившийся к одному из трёх маленьких окошек письменный стол, который смастерил когда-то специально для Джона его папа.

Этим столиком Джон очень дорожил. Пыль он стирал с него исключительно сам. А время от времени даже полировал его наждачной бумагой. Особым украшением этого столика была большая бронзовая чернильница в виде орла – подарок деда, тоже давно погибшего (в море; дед был рыбаком) – очень дорогой по тем временам подарок.

- Что ты пишешь? – машинально переспросил Лиза, с неостывшим ещё напряжением разведчика оглядывая убогую, но уютную обстановку комнаты.
- Сказки, - пожал плечами Джон. – Просто так, для себя. Только бумаги, жаль, не хватает. А то я бы много написал.
- Бумаги, - как бы невзначай пробормотал гость. – У меня таких проблем не было. Только я писал письма друзьям, много писем. И вёл дневник.

- Да? – по-детски обрадовался Джон. – Это интересно! Вечером после ужина мы сядем у печурки, и ты подробно расскажешь мне о себе: где ты живёшь, кто твои родители, в смысле, чем они занимаются, ну, на жизнь зарабатывают…

Джон вдруг заметил, с каким странным интересом Лиза смотрит на его чернильницу – буквально не отрывая взгляда. И глаза парня аж светятся.
- Эту чернильницу мне дед подарил – папа папы. Он был капитаном рыбацкой шхуны! – гордо пояснил Джон, ненамеренно выпятив грудь.
Но Элизиан словно не слушал его. Медленно, вытянув трясущиеся руки в сторону чернильницы, он подходил к столу на негнущихся ногах и молчал, буквально вытаращив от изумления глаза.

- Что с тобой?! – Джонни даже слегка напрягся: не помутился ли у парня разум. – Ты где-то видел такую же? Она тебе дорога?
Медленно, словно нарочито, Лиза дотянулся до чернильницы, осторожно, явно боясь уронить и разбить её (как будто бронзу можно расколоть одним лишь неловким движением), юноша взял чернильницу в руки и трепетно поднёс к своим глазам. Он обращался с ней в точности как с хрупкой живой птахой. Внимательно разглядев изваяние орла со всех сторон, парень повернулся к Джону:
- Давно она у тебя?

Лицо Лизы было озабоченным и одновременно сияло совершенно непонятной Джону радостью. Ещё раз пожав плечами, Джон тихо ответил:
- Дедушка подарил её мне, когда я пошёл в школу. Этой же осенью его шхуна далеко от берега попала в сильный шторм и разбилась о скалы. Эта чернильница – память о дедушке.

- А время? Сколько время уже прошло с того момента? – в голосе Лизы сквозило явное нетерпение. – Ну, когда тебе её подарили?

- Не пойму, однако, почему тебя так это волнует, - смутился Джон. – По-моему, это произошло лет шесть тому назад.

Развернувшись к столу на пятках, Лиза поставил чернильницу на место. Джону показалось, будто парень заметно расстроился.
- Жаль, - сухо сказал он, грустно вздохнув. – Я думал, она уже лет семь стоит на этом столе.

- А что бы изменилось, если она на самом деле простояла бы здесь целых семь лет? – удивился Джон, смутно догадываясь о какой-то жутко интересной тайне, которую носил в себе этот странный в поведении, но всё же славный мальчуган. – Ну скажи, - пристал он вдруг к Лизе с нудной просьбой младшего братишки (так во всяком случае эту просьбу он сам воспринял). – Что тебе стоит? Расскажи о том, что ты знаешь про эту бронзовую чернильницу? – и глаза Джонни загорелись романтическим огоньком.

- Какая тебе разница? –  неожиданно сухо отмахнулся гость. – Мне важно, что она не семь, а шесть лет находится в этой комнате. И чернильница тут ни причём. Мне показалось, это тот самый бронзовый орёл, - оборвав рассказ на полуслове, Лиза задумчиво посмотрел куда-то в стену.

Неожиданно он пошатнулся. Джон сразу заметил, как неловко ему от этого сделалось. С натужным, искусственным кряхтением гость уселся вдруг прямо на полу перед столом Джона, опёрся о пол руками и устало прикрыл глаза. Джонни сразу понял, что его новый друг едва не падает от усталости и голода. «Наверное, дня три ничего не ел и толком не спал, бедняга, - мелькнуло в голове у Джона. – Да ещё такой тяжёлый мешок столько тащил, упрямец. Это после борьбы со мной!».

- Лиза, - опустившись перед ним на корточки, Джон участливо тронул юношу за локоть. – Давай-ка приляг на мою постель, чего на полу-то зря сидеть. А я мигом рыбы нажарю. Тебе поесть необходимо. И чаю горячего выпить. У меня, кстати, сахар припрятан.

Открыв глаза, Лиза снова с подозрением посмотрел на Джона.
- Слушай, Лиза, - мягко возмутился Джон. – Чего ты боишься? Рыба осталась в прихожей. Выходить из дома я не буду. Летом, правда, мы жарим на таганке у крыльца.
Лиза молчал, и было непонятно, доверяет он Джону или ещё не совсем. Неожиданно для самого себя Джон вспомнил про чернильницу. И это резко изменило поведение гостя.

- А что касается подарка моего дедушки, - задумчиво сказал Джонни, – Если ты имел в виду, сколько времени она пробыла у нас дома, в этой комнате, а не сколько простояла именно на моём столе…(Джон уловил, как оживились глаза Лизы после этих слов)… Так вот. Дедушка жил вместе с нами. Он редко бывал дома. Чернильницу мне вручила мама – от его имени. А я помню, как она вынула её из дедушкиного комода. И сказала, что целый год эта бронзовая птица ждала своего часа. То есть, когда я пойду в школу.

В первый миг после сказанного Джон не понял, что произошло. Он снова оказался на лопатках, а Лиза опять сидел на нём верхом, глядя Джону прямо в глаза, при этом глаза самого Лизы сияли каким-то странным блеском:

- Ты не придумал это прямо сейчас? Скажи честно! – он даже до боли сжал руками плечи Джона, при этом быстро, почти как сумасшедший, дышал. – Только не ври! Ради бога не ври!

Не успев испугаться, Джонни прямо лёжа покачал головой из стороны в сторону:
- Ей богу не вру! Пусть гром и молния убьют меня в первую же грозу после этой клятвы! Клянусь, Лиза, так оно и было! Просто ты сначала спросил, сколько времени прошло с момента, когда дедушка подарил мне чернильницу.

Лиза тут же вскочил, резко рванул на себя Джона, и, не успел тот опомниться, как он крепко, по-братски, стиснул мальчика в объятиях, уронил свою голову Джону на грудь и, неожиданно для Джона, заплакал. Джонни сразу понял: это были слёзы радости.

Впрочем, слёзы у Лизы моментально и высохли. Через полчаса они вместе сидели за столом (Лиза немного успел полежать на кровати Джона, не раздеваясь), со зверским мальчишеским аппетитом уплетая поджаренную Джоном треску. Слегка подтухшая за солнечное утро, рыба для голодных ребят вовсе не стала от этого невкусной. К ней Джон успел приготовить сладкого травяного чая и раскопать в старом дедушкином буфете на маленькой кухоньке несколько зачерствевших, но по-своему восхитительных лепёшек, убранных мамой Лизой на всякий случай.

- Я сразу начал догадываться, что ты мой названный брат. Всё совпадает. Я потом тебе подробнее расскажу. Но ты должен меня понять: я не мог вот так просто тебе поверить. Если бы ведьма могла увидеть все детали, а твой дедушка знал тогда, что ты будешь ходить в коротких штанах…Честно говоря, я настолько ослаб… Боялся, что ты сдашь меня борцам, а после завтрака сил у меня уже никаких не останется, - взахлёб оправдывался Лиза перед Джоном за своё недоверчивое поведение в самом начале их встречи.

Джон пока что ничего не понимал из отрывистой болтовни голодного Лизы, но тайна бронзовой чернильницы на время ушла для Джона на задний план. Кушая рядом с этим бравым и симпатичным парнем (а точнее, больше подкладывая гостю лучшие кусочки), Джон просто радовался обретённому внезапно счастью, и этого ему для полной радости от жизни вполне хватало...   
***

После завтрака их обоих разморило. Лиза, правда, не хотел засыпать в чужом доме, продолжая чего-то бояться. Он даже заявил, что спать пойдёт куда-нибудь в густые кусты, но только чтобы Джон за ним не подглядывал. С трудом Джону удалось убедить своего нового друга в том, что здесь ему ничто не угрожает.

- Ты же сам понял: мы друг другу почти родные. А если я тебе названный брат, как я могу тебя кому-то сдать?
- Ты не можешь! – кипятился Лиза. – Но они… О! Ты их не знаешь! Они вполне могли нас с тобой выследить! Может, они уже сейчас окружили дом и ждут, когда мы заснём.

Говоря последние слова, Лиза машинально смыкал веки. Его так и тянуло в сон. И какое-то время, пока они с Джоном спорили, юноша периодически сильно мотал головой из стороны в сторону и щипал себя за разные места. Но логика в рассуждениях Джона звучала железная. Дескать, выследи их борцы, они давно бы уж ворвались в хибару и связали их обоих. А если они этого не сделали, значит, они Лизу с Джоном вместе ещё не видели. Как они тогда узнают, где ребята прячутся? Не пойдут же они обыскивать все дома в городе. Да их тут же схватит полиция!

- Полиция?! – заинтересовался вдруг Лиза, уже почти заснув на кровати Джона. – Кто это такие? Они против борцов? Расскажи…

Последнее слово Лиза буквально просвистел. Какое там расскажи, когда его дыхание уже сделалось ровным. Полюбовавшись чистым, слегка веснушчатым, лицом спящего юноши, примостившийся на краю кровати Джонни почувствовал, что заснёт сейчас сам и свалится на пол. Не долго думая он перебрался на старую широкую кровать мамы Лизы.

Ему приснилось, будто они вместе с Лизой длинными удочками ловят рыбу в какой-то тихой речке, сильно затененной высокими деревьями. И рядом с ними на берегу хлопочет вокруг костерка, помешивая что-то в небольшом котелке, девочка лет четырнадцати-пятнадцати, лицом удивительно похожая на Элизиана…

… Джон не помнил, что его испугало во сне, но, проснувшись, тут же вскочил. На него с улыбкой смотрела мама Лиза. Джонни не успел даже подумать о том, что они влипли. Вместо того чтобы хмуриться, мама Лиза почему-то улыбалась.

Он повернулся в сторону своего лежака и… успокоился: рыжеволосый юноша мирно спал на спине, разбросав руки на всю ширину кровати. Джон быстро про себя отметил, что укладывался Лиза без какого-либо покрывала. Теперь на нём оно аккуратно лежало, прикрывая мальчика по грудь. «Мама укрыла», - подумал Джон.

Он хотел что-то сказать, но мама Лиза прижала к губам палец. В комнате стоял вечерний полумрак. В принципе, в их горнице всегда было не очень светло: окошки были небольшими, а почти впритык к ним во дворе росли пышные кусты жимолости и старые дедушкины яблони. Тем не менее, было видно, что солнце находится почти в зените.

Джон встал и внимательно посмотрел маме Лизе в глаза. Они отлично скрывали лёгкое недоумение. По-видимому, появление в доме столь юного гостя маму Лизу несколько удивило. Однако вовсе не напугало и тем более не рассердило. Встав со старого венского стула (как вы уже догадались, тоже дедушкиного), мама Лиза знаками попросила Джона выйти на кухню. Плотно прикрыв за собой дверь и стараясь не разбудить спящего юношу, она наконец-то заговорила:

- И почему же ты не сказал мне, что рано утром должен встретить гостя? – теперь вместо симпатии улыбка мамы Лизы выражала сожаление. – Ну почему ты всё время думаешь, будто я твой враг и никогда тебя не пойму. Обязательно надо уйти из дома тайком, не оставив даже маленькой записочки. Я бы ведь тогда перед уходом на работу приготовила вам завтрак.

Джону ничего не оставалось, как стоять перед мамой с понурой головой и пожимать плечами.
- Ладно, - смягчилась мама Лиза. – Думаю, ты понял. Уже ведь не маленький, раз научился столько зарабатывать. Как зовут этого прелестного мальчугана?
- Ты не поверишь, - буркнул Джон. – Решишь, что я тебя разыгрываю.

- И всё-таки… Как мне обращаться к нему, когда мальчик проснётся? Бедняжка, наверное, очень устал с дороги. Кстати, почему он в такой потрёпанной одежде и босиком? Или я просто не заметила его обувь где-нибудь у порога?
- Мама, и что у тебя за привычка задавать несколько вопросов подряд, не дожидаясь ответа на самый первый? – Джон постепенно приходил в себя. – Я не знаю, на какой из них отвечать.

- А что у тебя за привычка ворчать, будто ты не мальчик, а дедушка…Честно говоря, я рада, что у тебя есть хотя бы один единственный друг близкого тебе возраста, пусть и проживающий в другом городе, - пустилась мама Лиза в рассуждения. – Это гораздо лучше, чем всё свободное время проводить в компании твоего старины Грея. Лично я не сомневаюсь в его пиратском прошлом. И, разумеется, в том, что дружба с ним не даст тебе ничего хорошего. И вообще –  дружба старика с подростком – это просто некрасиво. Подумал бы, что говорят о нас с тобой люди. Из-за какого-то старого калеки, - желчно усмехнулась она на последнем слове.

- Мама, как тебе не стыдно, - возмутился было Джон. – Люди могут говорить, что им в голову взбредёт. Они высмеивали меня за короткие штаны – разве это красиво для взрослого человека?

- Никто тебя не высмеивал, - отмахнулась мама Лиза. – Наш сосед дядя Марек просто пошутил. И то потому лишь, что тебе взбрело в голову рассказывать сказку коту.
- Мама, ты, кажется, хотела услышать про моего нового друга, - нахмурился Джон.

- Конечно, - снова улыбнулась мама Лиза, будто вовсе ни о чём не спорила с Джоном. – Очень симпатичный мальчик. Наверное, и учится хорошо. В отличие от тебя, без конца сочиняющего сказки вместо того, чтобы решать задачки по математике и учить географию. Так как зовут твоего друга?

Ответить Джон не успел. Потому что входная дверь приглушённо хлопнула, а снаружи до них донёсся шелест кустов.
Джон пулей вылетел из кухни и метнулся к своей кровати. Лизы на ней уже не было.

- В чём дело, Джон? – в дверях кухни стояла мама Лиза, и лицо её снова было строгим. – Мальчик проснулся и вышел по надобности. Почему такое беспокойство?
- Он убежал, понимаешь?! – вскрикнул в отчаянии Джон, ощущая подкативший к горлу горький комок. Ему явно хотелось заплакать. – Мы его разбудили – он испугался и убежал.

Элизиан в тот день и вечер так и не вернулся. Джон и мама Лиза обыскали все ближайшие окрестности – мальчика будто след простыл. Впервые за свою короткую жизнь Джон поругался с мамой.
- Не надо было нам с тобой закрываться на кухне! Он решил, что мы о чём-то сговариваемся! Он и так не доверял мне! – бурчал наш мальчуган, отводя от мамы Лизы глаза.

- Можешь ты, наконец, объяснить мне, в чём дело! Почему Элизиан тебе не доверяет! Как это можно – приехать в гости и не доверять? Чего он боится? И вообще, откуда этот странный мальчик? Кто его родители? И где ты с ним познакомился? – требовала объяснений мама Лиза.

Джон понимал, что врать в данном случае совершенно бесполезно. Хотя бы потому, что любая выдумка должна быть логичной. Если где-то в придуманной тобой истории возникают, мягко говоря, нестыковки, самый неискушённый слушатель тебя поймает на вранье. Но и говорить правду в данном случае было весьма и весьма затруднительно. Ну кто поверит на слово, будто Джон пригласил к себе в гости какого-то босоногого незнакомца, едва встретившись с ним рано утром поблизости от моря. 

Хотя, мама Лиза вполне могла бы допустить наличие в своём странноватом сыне склонности «отмочить» что-нибудь неожиданное. Если мальчик способен рассказывать сказки кошкам и свиньям да, плюс ко всему, самостоятельно научился плавать на зависть взрослым мореходам, почему бы ему ни привести в дом первого встречного?

По большому счёту, в глубине души мама Лиза даже радовалась, что сын её такой добрый и отзывчивый. Спящий на кровати Джона юноша ей понравился с первого взгляда. К тому же она сразу поняла, как намаялся рыженький вихрастый бедняжка. Но ведь намаяться можно и просто путешествуя пешком из города в город? К примеру, на место в дилижансе не хватает денег, но навестить приятеля очень хочется.

Да и мало ли на свете милых чудаков, любящих путешествовать налегке (то есть без пищи, воды, сменной обуви и одежды) пешком на большие расстояния. По дороге мальчишку кто-нибудь мог и ограбить. Если он поведал свою трогательную историю Джону, встретившемуся с ним случайно, тот запросто мог расчувствоваться и привести к себе на постой. А пока общались и шли до дома, стали друзьями. Ребятня ведь быстро привязывается друг к другу.

Джон, конечно, не стал рассказывать о том, как Лиза сперва хотел отобрать у него рыбацкий мешок, а потом и уложил на лопатки. Не из опасения добавить Элизиану отрицательных очков в глазах мамы Лизы. Просто, как это характерно для мальчишек, гордость не позволяла.

Именно поэтому он сгладил все острые углы в своём рассказе, заменив «хотел отнять» на «попросил» мешок. А дальше ход собственной версии столь странного знакомства подсказала логика. Джон, якобы, спросил, зачем парню нужен мешок. Тот заявил, что в таком большом мешке удобно спать в кустах. Ну и всё в таком духе. Дескать, я его пожалел и принялся уговаривать пойти к нам. Он, конечно, проявил обычную для любого мальчишки подозрительность. Мало ли зачем его приглашает к себе домой совершенно незнакомый парень. А когда Джон с мамой Лизе закрылись на кухне и начали разговаривать между собой приглушёнными голосами, нечаянный гость спросонья напугался.

Выслушав Джона очень внимательно, мама Лиза улыбнулась:
- Джон, я рада твоей доброте и заботливости. Жаль, конечно, что твой новый приятель убежал. Что поделаешь? Ему выбирать, с кем дружить и у кого останавливаться на ночлег. Но скажи, пожалуйста, почему ты сразу не сообщил мне об оставленной на берегу залива рыбе? Я ведь могла бы заплатить извозчику деньгами, и остаток твоего заработка оказался бы дома в ту же ночь. И потом, где ты умудрился спрятать эту рыбу? В гавани, мне кажется, это невозможно.

- Мама, но если бы всё произошло так, как ты говоришь, я бы ни за что не встретил Элизиана. А он, между прочим, успел мне сказать, будто знал моего дедушку, – Джон ловко увёл беседу в сторону от заплыва к рыбакам и доставки рыбы на берег на их ялике.
Мама Лиза тут же насторожилась, забыв, о чём именно только что спросила Джона.
- Что? – от удивления её лицо аж вытянулось. – Этот странный пугливый мальчик знал твоего дедушку? Какого дедушку?

- Дедушку Тома, твоего папу - спокойно ответил Джон. –  Он, правда, не сказал, что именно дедушку Тома. Но очень заинтересовался его подарком – бронзовой чернильницей.

- Господи, - облегчённо вздохнула мама Лиза, - да этой чернильницей кто угодно заинтересуется. Она же сама по себе очень красивая вещь. И, между прочим, довольно дорогая, - она многозначительно подняла кверху указательный палец правой руки.

- Я не о том, - поморщился Джон. – Он не просто ей заинтересовался. Он спросил, откуда она у меня и когда здесь появилась. И когда я рассказал про дедушку, который погиб в море на рыбацкой шхуне, он вдруг принялся со мной обниматься. Если бы, кричит, твой дедушка сказал, что летом ты носишь короткие штаны, я сразу бы тебя узнал.

- Ну-ка, ну-ка! – прищурилась мама Лиза, и Джон почувствовал, что она взволнована, но старается не подавать виду и сдерживает свои эмоции. – С чего ты решил, будто странный гость знал твоего дедушку? Может, он просто захотел войти к тебе в доверие.

И вдруг мама Лиза хлопнула себя по лбу:
- Чернильница! Мы же не догадались посмотреть, на месте ли она!
И тут же кинулась к письменному столику Джона. Джон бросился за ней. Но мама Лиза успокоилась.

- Ничего не понимаю, - разочарованно махнула она рукой, будто ей на самом деле хотелось, чтобы чернильницу похитили. – Подарок дедушки на месте. Тогда почему чернильница его так заинтересовала? Не успел украсть? Но это глупо. Что стоило, заслышав наши голоса на кухне, потихоньку встать, подойти к столику и удрать вместе с чернильницей?

Джону оставалось только пожать плечами. Немного подумав, он уверенно заявил:
- Это значит, мама, что Элизиан никакой не воришка. Он хороший парень. Скорее всего, он застеснялся тебя. В таком случае рано или поздно я его всё равно найду.

Джон, конечно же, нашёл странного и очень ему понравившегося незнакомца, представившегося ему названным братом. Но не сразу. А спустя довольно много лет. И не где-нибудь, а в самой столице, куда Джон отправился осуществить свою мечту – стать когда-нибудь актёром драматического театра. Впрочем, это уже отдельная история.





Рассказ четвёртый
 Капитан Роберт и его загадочная дочь

***
Читателю, наверное, не даёт покоя вопрос «не протухла ли треска, оставленная Джоном на берегу заливчика». Конечно же, она немного подпортилась. Разве это важно, когда Джон всё-таки сумел спозаранку улизнуть из дома и притащить эту самую рыбу как раз к моменту пробуждения мамы Лизы. Вернее, он немножко запоздал – мама Лиза успела не только проснуться и привести себя в порядок, но и сходить в гавань – поискать там непоседу сына, чтобы как следует поругать его за «скверный характер».

Однако, вернувшись домой и застав там Джона с большим мешком довольно крупной трески, мама Лиза не стала его бранить. Джон ведь возвратился с моря не один, а с товарищем, которого звали (вот уж удивилась мама Лиза) тоже Лизой. Точнее, Элизианом. Позже Джон рассказал, будто Элизиан, хотя и был в то время босоногим, считал себя принцем некой сказочной страны и при этом вовсе не казался Джону сумасшедшим. Но об этом юноше Элизиане – песня отдельная. Джону довелось отправиться с парнем Лизой в настоящее морское путешествие, сражаться с пиратами и антиправительственными заговорщикам в стране Элизиана.

Он помог своему новому другу (даже, как заявил ему Элизиан, названому брату) взойти на трон и восстановить в волшебной стране Элизиана покой и справедливость.
Эта история, разумеется, очень интересная, но всё-таки отдельная история Причём история Джона – путешественика. Сейчас же у нас продолжается история Джона-сказочника.

Итак, с момента, когда Джон привёл домой принца из волшебной страны, минуло по меньшей мере года четыре. Джон закончил школу и принялся искать полноценную работу. Увы! Родной город был слишком маленьким для того, чтобы работы в нём хватало всем подрастающим парням. Рыбаки, правда, приглашали Джона в свою команду, но, зная, как переживает по этому поводу мама Лиза, Джон был вынужден отказаться от такой работы. Да и не привлекала его к тому времени рыбная ловля. Ведь он мечтал о настоящем морском путешествии на каравелле или бригантине.

А ещё Джон по-настоящему полюбил сочинять сказки. К своему шестнадцатилетию юноша написал целый чемодан разных занимательных историй и выдуманных приключений.

Он написал бы гораздо больше, будь у него достаточно денег на бумагу и чернила. И потом, парня удручало то обстоятельство, что написанные сюжеты некому было читать – никому в их городе сказки, тем более придуманные каким-то сыном прачки, пусть и умеющим лучше всех плавать, не были интересны.

Впрочем, оставался всё-таки один человек, который охотно слушал рассказы Джона. Более того, слушая разные только что придуманные мальчиком истории, этот человек пыхтел своей старой пиратской трубкой с таким мечтательным выражением лица, что Джон аж в азарт входил. А когда заканчивал чтение, старина Грэй (вы ведь уже догадались, что это был именно он) несколько минут смачно молчал, пуская дым из носа таинственными кольцами, а потом, ободрительно хлопнув Джона по плечу, начинал вспоминать потрясающие истории своего детства.

Джон всё время ждал, когда, наконец, Грэй расскажет ему какой-нибудь случай из его пиратского прошлого, но ни словом о пиратах и связанных с ними приключениях Грэй так ни разу и не обмолвился. Зато уж страницы его детства оказывались полными всяких тайн и загадок, встреч с русалками и водяными, колдунами и ведьмами, василисками и вставшими из могилы мертвецами, волшебными камнями и зеркалами. И тогда уже сам Джон превращался в благодарного слушателя, старавшегося не пропустить из рассказов Грэя ни единого слова. Понятно, что многие поведанные стариной Грэем истории Джон записывал, добавляя в них что-нибудь своё, и, в конце концов, получалась очень даже увлекательная сказка.

Но Грэй не умел читать. Джон даже пытался обучить его чтению, но старик категорически отказался от этой затеи. Стар я, мол, грамоту изучать. Зато Грэй однажды начал вырезать из дерева всякие забавные сказочные фигурки, например, коров с крыльями, русалок. Оказалось, что когда-то Грэй этим искусством неплохо зарабатывал. Потом, правда, по словам старика, жизнь  его стала гораздо интереснее, и резать по дереву ему стало просто некогда.

- Я, может, и не вернулся бы к этому ремеслу, - сказал однажды Грэй Джону, - но ты своими сказками меня раззадорил. Продавать я их, конечно, не буду. Да и жадный в этом городе народ – не станут покупать мои игрушки.  Вот детишкам раздам, и ладно будет.

Немного помолчав и попыхтев трубкой, Грэй неожиданно изрёк:
- Слушай-ка, Джон. Пора и тебе зарабатывать сказками. Только не в этом городе. Здесь твоё умение никому не нужно. Но если пойдешь в столицу, обязательно рано или поздно прославишься и заработаешь кучу золотых монет. А там, глядишь, и купишь себе хорошее судно – станешь капитаном каравеллы. Меня-то позовешь боцманом, если я к тому времени ещё буду пыхтеть этой трубкой? - усмехнулся старина Грэй на последней фразе.

- Конечно, позову, а как же без вас, адмирал Грэй! – с жаром подыграл Грэю Джон.

Ещё немного в молчании попускав из трубки дым, Грэй на прощанье заметил:
- Ты всё шутишь, капитан. А я ведь тебе серьёзно говорю. Останешься держаться за материнский подол – ничего не добьёшься, так и будешь до смерти прозябать в нищете. И все твои сказки сгниют в твоём чемодане не прочитанные. Так что думай, старина Джон, думай.

Джон оторопел и несколько минут не мог сказать ни слова. Мысли его лихорадочно бегали по кругу. Он ведь и сам давно уже подумывал оставить спокойную, но скучную жизнь в родном городе. Только как решиться бросить одну стареющую мать?

- Что до меня, - словно подхватив мысли Джона, пустился в рассуждения старина Грэй, - то мне-то как раз хочется удержать тебя рядом. У меня, признаться честно, в этом городе нет ни одного близкого по духу человека. Ты же сам, поди, заметил, что люди меня побаиваются. А если начну раздаривать резаные фигурки детворе, глядишь, и вовсе примут за колдуна, - на этом слове Грэй снова усмехнулся. – Уйдёшь, я буду скучать и тосковать. А матери-то одной каково покажется!

Снова выдержав «табачную» паузу, Грэй подытожил:
- Только ей ещё хуже будет, если ты, не найдя достойной работы и заработка, закиснешь и, чего доброго, сопьёшься от безысходности. Или в море однажды по-глупому сгинешь во время шторма. Зато, если обретёшь в столице известность и лет этак через пять-семь вернёшься домой в богато убранной карете, а то и на собственном корабле, мать твоя до конца дней будет счастлива. Уразумей это, Джон.

Больше в тот день старина Грэй ничего ему не сказал. Однако Джон проворочался без сна целую ночь. А наутро начал собирать в дорогу вещи.
***


Мама Лиза, конечно же, запричитала. Но она не столько отговаривала Джона от его затеи отправиться на поиски лучшей доли, сколько жалела бедного мальчика, которому теперь придётся жить одному, в незнакомом городе, пусть и большом, и непонятно где, в каком доме.

- И что ты умеешь делать? – то и дело всплескивала руками мама Лиза, помогая сыну собираться в дальний путь. – Кем ты будешь работать в столице – ума не приложу!

Джон спокойно укладывал вещи в старый дедушкин рюкзак (очень большой, вместительный и прочный) и, как говорится, посмеивался себе в усы (которых у него, впрочем, ещё и не было – так себе детский пушок над верхней губой). А мама Лиза печально рассуждала:
- Будь с нами отец, он хотя бы выучил тебя сапожному делу. Пусть оно и не очень прибыльное, но чинить сапоги требуется всем. Здесь, понятное дело, клиентов мало, а сапожников не меньше сотни на такой маленький город. Поэтому твой отец и соблазнился солдатской службой у чужеземного короля-самозванца, надеясь вернуться из похода богатым. Как же, держи карман шире! – разозлилась вдруг мама Лиза (и Джон понял, что это она от горя и предстоящей разлуки). – Сам погиб, а нас оставил в нищете. И что я могу сказать моему единственному сыну? Чтобы всё время жил со мной, ни на что лучшее в жизни не надеясь?

Мама Лиза даже немного всплакнула. Но, поскольку плакать она не любила, то слёзы у неё очень быстро высохли. Уже стоя за печкой и готовя прощальный ужин, мама Лиза продолжила свои рассуждения и напутствия.

- Бедный Джон, - вздыхала она, - теперь тебе самому придётся думать о хлебе насущном, а главное – самому стирать и латать свою одёжку, потому что, как бы ты того ни хотел, мой бедный мальчик, но заработать на прачку и портниху тебе не удастся. Ты, конечно, надеешься найти дурачка, который вынет из мошны свои кровные денежки и напечатает книги из твоих писулек. Милый, милый мальчик! Даже если такой дурачок и найдется, кто эти книжки будет покупать? Тебя же никто, никтошеньки не знает.

- Мама, - не выдержал этих причитаний Джон. – Я же тебе говорил, что хочу стать актёром в театре.
- Ой, Джонни, - рассмеялась вдруг мама Лиза. – Ты, конечно, милый, хороший мальчик с очень даже привлекательным личиком. Но ты же ничего не умеешь делать из того, что делают актёры! Они ведь вон какие сильные – кидают друг дружку так, будто кукол из ваты. И умеют запрыгивать друг другу на плечи прямо с пола. Или ты умеешь жонглировать мячиками?

- Мама, - рассердился Джон. – Ты говоришь про артистов цирка. Причём тут актёры? Я же пойду по театрам, в которых ставят спектакли, играют в костюмах разных людей, в том числе и хилых, и детей, и стариков!

- Ну, старика тебе точно не сыграть! – едко пошутила мама Лиза. – Разве что возьмешь с собой этого хромоногого Грэя! Впрочем, ему играть и не придётся. Достаточно будет только выйти на сцену, чтобы все попадали в обморок от страха!

- Мама, не обижай, пожалуйста, меня и моих друзей. А то я прямо сейчас уйду из дома! Или ты думаешь, мне негде переночевать перед дорогой? – обиделся Джон.
И мама Лиза поняла, что хватила через край. Улыбнувшись, она потрепала сына по кудлатой макушке.

- Постригся бы ты, что ли! Не сердись на маму. Она же переживает. Ведь когда ты уйдешь, я уже не смогу ничем тебе помочь.

А когда они сели за стол и мама Лиза извлекла откуда-то припрятанную бутылочку доброго эля, настроение у Джона улучшилось. Он с удовольствием выпил стаканчик этого тёмного напитка для взрослых и с аппетитом покушал жареной трески, овощей и фруктов, на которые мама Лиза заранее сэкономила немного денег. Неожиданно мама Лиза произнесла тост, который Джон ну никак не ожидал от неё услышать.

- А этот бокал я поднимаю за осуществление твоей настоящей мечты! Я знаю: ты спишь и видишь себя на капитанском мостике красавицы каравеллы! И хотя я всегда приходила в ужас только от мысли о том, что мой ненаглядный сыночек отправится в открытое море на борту корабля, всё-таки я благословляю тебя, мой мальчик. Пусть же сбудется твоя мечта! И вы вместе с твоим другом Элизианом (а я верю, что вы с ним обязательно встретитесь ещё раз) станете достойными своих дедов – капитанов дальнего плавания.

Джон просидел с открытым ртом несколько минут подряд. Но мама Лиза поцеловала его в макушку и отправила спать. Сама она, понятное дело, всю ночь не сомкнула глаз, вышивая сыну на дорогу домашнее полотенце. Так было заведено древней традицией, чтобы парни, уходя из дома, не забывали о своих матерях и сёстрах.
***

Рано утром наш храбрый и добрый Джон с огромным рюкзаком за плечами и чемоданом в руке отправился на пристань. На нём снова были короткие, выше колен, белые брюки и кремовая рубашка с закатанными до локтей рукавами. Маму Лизу он попросил не провожать, чтобы невзначай не сглазить: вдруг не повезёт и на стоявшем в порту бриге для Джона не окажется свободного места?

Мама Лиза, конечно же, пошла за Джоном следом – уж очень ей хотелось посмотреть на сына подольше, прежде чем он надолго уедет из города. Однако, дабы не тревожить сына, мама Лиза заверила его, что ни в коем случае за ним не увяжется. Сама же при этом отлично сыграла роль шпиона, пробираясь за сыном на расстоянии от него шагах в двухстах и прячась при этом за деревьями и кустами.

Признаться честно, мама Лиза в глубине души надеялась, что Джон вернётся из столицы к концу лета, то есть через три месяца. Или, ещё лучше, вообще никуда не поедет – потопчется на пристани с рюкзаком да и повернёт к дому. Хотя, умом она и понимала, что делать в родном городе Джону нечего. «Пусть попытает счастья. А вдруг оно ему на самом деле улыбнётся», - мечтательно думала мама Лиза, издали любуясь светлой фигурой своего сына, который нежданно-негаданно из подростка превратился в юношу.

Надо сказать, Джоном в то утро украдкой любовались многие горожане, не только мама Лиза. Настолько он был строен, лёгок в движениях и статен. А шорты и рубашка с короткими рукавами только подчёркивали его юношескую стать и пригожесть.

Джон, разумеется, ничего этого не замечал, да и мысли его были направлены в русло, далёкое от простых человеческих симпатий. В кармане у Джона лежали специально припасённые для оплаты места на бриге серебряные монеты. Он ведь недаром работал в команде с рыбаками. Ко времени отъезда в столицу Джону удалось скопить порядочную сумму. Ему вполне хватило бы не только на проезд до столицы, но и, сняв где-нибудь на окраине недорогую комнатку, прожить, не голодая, не меньше двух-трех месяцев.

За это время Джон рассчитывал найти себе место в театре. «Пускай меня сначала возьмут хотя бы рабочим сцены – лишь бы видеть, как репетируют актёры, постепенно перезнакомиться со всеми, понравиться режиссёру. А там, глядишь, появится роль, к которой больше всего подойду именно я!» - мечтал про себя Джон, собираясь в дорогу.

Но, отправляясь в порт, Джон замыслил сэкономить на дороге, надеясь, что капитану понадобится кто-нибудь взамен временно отсутствующего матроса. Ведь нередко случается на кораблях так, что кто-то из матросов внезапно заболевает или, чего доброго, попадает в полицию за пьяную драку в портовой таверне. А у капитана на корабле важный груз, и каждая рабочая сила на учёте. Вот бы повезло нашему Джону, случись такая штука и на бриге, попасть на который надеялся Джон. Во всяком случае, Джон думал именно так. Он ведь ещё не знал, как тяжело бывает матросам на корабле.


Но вот Джон поднялся по трапу на борт брига с многообещающим названием «Крылатый» и нос к носу столкнулся с важным господином в чёрном кителе и явно моряцкой фуражке.

- Ну-с, молодой человек, куда мы направляем свои загорелые ноги! – воскликнул этот довольно плотный и крепкий с виду господин, с удивлением оглядывая Джона. – Вы, наверное, чей-то сын? Я имею в виду наших уважаемых пассажиров. Может, в таком случае стоит назвать фамилию Вашего отца, и я провожу Вас в забронированную им каюту?

От столь неожиданного приёма Джон даже растерялся. Разве он мог подумать, что его внешний вид позволит спутать его с отпрыском какого-нибудь богача! Не зря, видать, постаралась мама Лиза, отстирывая и латая великолепную кремовую рубашку и укорачивая отличные белые брюки из льна, которые ей милостиво отдали господа из большого двухэтажного дома со львами у входа.

Мама Лиза взяла у них неплохой заказ. А сын этих господ, кстати, тот самый начитанный мальчик в очках, который когда-то «заступился» за Джона перед его сверстниками, оскорблёнными выдумками Джона, - так вот, этот самый сын богатых господ, превратившийся к тому времени в нахального упитанного разгильдяя (увы, но достаток нередко портит людей), набравшись в одной из таверн пива, по дороге домой вывалялся в грязи и как следует разодрал о забор и камни свой элегантный наряд. Брюки, правда, пришлось превратить в шорты. Но всё равно они смотрелись на Джоне превосходно, во всяком случае, гораздо лучше, чем полноценные штаны на первом неаккуратном хозяине.


Сообразив, наконец, почему важный господин с брига так приветливо с ним разговаривает, Джон в ответ искренне улыбнулся и отрапортовал, что ему очень нужно попасть в столицу и он готов наняться на корабль временным матросом.

- Что? – ещё больше удивился важный господин. – Временным матросом? Да вы отдаёте себе отчёт в том, что говорите, юноша? Вот уже двадцать пять лет я служу капитаном флота его Величества, но ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь нанимался на судно временным матросом?

- Так вы капитан! – обрадовался Джон.
Его реакция на слова капитана брига оказалась столь естественной и по-детски наивной, что важный господин даже опешил. Похлопав глазами, он рассмеялся:
- Что вы мне голову морочите, юноша! – и, глянув вдруг за спину Джона, добродушно кивнул в сторону берега. – Это не Ваша мама прячется вон за тем деревом?
Джон густо покраснел, тут же сообразив, что мама Лиза всё-таки прошпионила за ним. Смутившись, он даже не знал, что ответить. К тому же, юноша опасался, что мама Лиза всё-таки решит подойти к трапу и скажет капитану что-то не то. И потом, ещё неизвестно, как она оделась. Вдруг господину капитану не понравится слишком простое платье мамы, по которому в ней распознают бедную вдову.

Но мама Лиза Джона не подвела. Выйдя из-за дерева, она с озабоченным видом отправилась вдоль берега, словно разыскивала какого-то маленького шалопая. Джону надо было что-то отвечать капитану, а врать он не умел. К счастью, капитан не захотел ударить по самолюбию столь интеллигентного с виду юноши. Плюс ко всему он не был уверен, на самом ли деле идущая вдоль берега женщина является матерью обаятельного незнакомца. И, добродушно крякнув, он выдержал паузу, позволив Джону собраться с мыслями.

- Пожалуйста, возьмите меня на корабль. Мне очень, ну очень нужно попасть в столицу! – умоляюще посмотрел Джон прямо в глаза капитану. – Я готов даже наняться за это к вам в помощники совершенно бесплатно.

- Гм-хм, - без всякой задней мысли усмехнулся капитан, деловито заложив руки за спину. – Я бы мог, предположим, взять вас юнгой, молодой человек. Если бы это, предположим, был мой собственный корабль.

- Правда! – радостно воскликнул Джон, не дожидаясь конца рассуждений капитана. – Я был бы вам за это так признателен! Так признателен! – наш очаровательный герой возликовал в душе настолько сильно, что даже стушевался.

Однако:
- Но корабль принадлежит флоту Его Величества. И это обстоятельство существенно меняет правила приёма матросов и пассажиров на его великолепный борт. А правила, молодой человек, таковы, что я не могу взять Вас юнгой без рекомендации какого-либо уважаемого в обществе человека. А лучше всего – опытного и авторитетного моряка, - важно выпятил капитан свой вовсе не круглый живот.

Джон хотел было закричать, что он знает такого моряка, который от всей души и без промедления даст ему блестящую характеристику с рекомендацией. Но… Он тут же и вспомнил, что прошлое старины Грэя покрыто тайной за семью печатями. И рассказ про Грэя капитану корабля государственного флота мог оказаться далеко не безопасным для его старшего товарища и наставника. Бедный Джон! У него не оставалось аргументов. Да и, положа руку на сердце, становиться юнгой надолго ему явно не улыбалось, а взять его юнгой только до столичного порта, Джон отдавал себе в этом отчёт, никто не захотел бы.

Джон настолько расстроился, что даже забыл про свою готовность и возможность оплатить проезд на правах пассажира. Он просто, как говорится, поник головой, повернулся и, опустив плечи, побрёл по трапу вниз. Вид у него был при этом такой жалкий, что капитан невольно его окликнул:

- Молодой человек, постойте! А почему, собственно, вы думаете, что до столицы можно добраться только по морю? По большому тракту от вашего города до столицы ходят дилижансы. Точнее, они проезжают мимо вашего города. Но, насколько мне известно, в них всегда находится одно - два свободных места. А ехать по суше до столицы отсюда – всего-то день. В то время как по морю всё зависит от погоды. Бывает, что мы добираемся до столичного порта трое или даже четверо суток. Мы ведь не можем идти в столицу коротким путём: у нас торговое судно.

От такой неожиданности Джон замер на трапе и, повернувшись лицом к капитану, распахнул пошире не только свои и без того большие глаза, но и рот. Капитана, видимо, такой растерянный вид очаровательного мальчишки задел за живое.
- Кстати, - с улыбкой заметил он по-отечески мягко, - с Вашими внешними данными ничего не стоит проехать в дилижансе до столицы совершенно бесплатно. Наверняка в одном из них окажется солидная богатая дама, которая соблазнится провести время в дилижансе в компании интересного и галантного юноши.

- Но я всю жизнь мечтал попасть на настоящий морской корабль и хоть немного проплыть на нём по открытому морю! – невольно вырвалось у Джона.
Он даже покраснел от стыда перед самим собой за то, что ведёт себя совсем как ребёнок. Не хватало ещё предложить капитану послушать его сказок!

Но капитан вдруг сделал весьма серьёзное лицо:
- Это, конечно же, существенно меняет дело, молодой человек. Право, даже не знаю, как с Вами поступить.

Капитан немного сосредоточенно подумал, внимательно рассматривая кончики своих начищенных ботинок. Потом задумчиво произнёс:
- Юнга у меня есть. Да и, как я уже сказал, без письменной рекомендации никого кроме младших матросов на наш корабль брать недозволенно. Если только кок захотел бы вас приютить. У него на камбузе есть местечко. Был у нас на судне поварёнок, но, увы, умудрился сильно простыть и теперь отлёживается дома у своей матери.

-  Я согласен! – звонким голосом радостно ответил Джон, и капитан добродушно хмыкнул, увидев, как просияло лицо незнакомого, но весьма приятного в общении молодого человека.

Он протянул Джону руку, крепко, по-моряцки, пожал её (Джону было даже больно, но он, конечно же, не подал виду), и всего через минуту они вместе стояли на корме перед чистым белым камбузом, а точнее, перед вышедшим из камбуза коком. Это был невысокий, но очень упитанный человек без возраста с довольно крепким животиком, обтянутым большим белым фартуком. Внимательно выслушав капитана, кок (а звали его господином Карлом), задумчиво пожевал губами, словно что-то попробовал, помолчал с полминуты, а потом неуверенно развёл руками:

-  Даже не знаю, что ответить на ваше предложение, господин капитан. Этот парень, по всему видно, совершенно не знает морского устава. А мне придётся нести за него полную ответственность. А вдруг он нечаянно свалится за борт, что я буду делать?

Джон даже и не предполагал, что на морских судах служит немало людей, которые совсем не умеют плавать. Поэтому он тут же воскликнул:
- Господин Карл! Я не настолько неуклюж, чтобы нечаянно свалиться за борт! А во-вторых, я умею плавать так, как не умеют плавать многие матросы! Спросите обо мне у любого рыбака в нашей гавани! Но не называйте меня по имени! Просто спросите, знают ли они парня-угря. И если в этот момент я буду за Вашей спиной, любой рыбак пошлёт мне привет, а Вам скажет: «Парня-угря? Да лучше называть его парнем-дельфином! Ты идёшь рядом с ним, а не видишь его?». Так и будет, господин кок!

Капитан от такой тирады симпатичного мальчугана от души рассмеялся. Но кока слова Джона и смех капитана почему-то рассердили. Может, потому что Джон намекнул на присущую коку неуклюжесть (неуклюжие люди всегда думают, что их недостатки немедленно замечают первые встречные). А может, потому что просто не любил выскочек. Ведь Джон с его открытым активным характером мог не очень уверенному  в себе незнакомцу показаться выскочкой.

Короче, Карл надул губы и проворчал, что на камбузе нужны не отличные пловцы, а умелые помощники. К тому же его поварёнок наверняка уже поправился и сегодня же вечером ступит на борт «Крылатого», едва тот причалит к пристани рыбацкого посёлка на острове Коц, в котором судно должно взять кое-какие товары.

- И где я размещу второго помощника на ночь? - нахмурившись, спросил кок у капитана.
Не ожидавший такого ответа, капитан растерялся и явно не знал, как в таком случае правильно поступить.
- Разумеется, если господин капитан прикажет, - лукаво улыбнулся кок, чувствуя, что как раз этого капитан делать и не настроен.

Капитан озабоченно посмотрел на Джона. Парню, конечно, очень хотелось провести на бриге хотя бы день. Но что толку высадиться на каком-то маленьком острове, если ему не терпелось попасть в столицу. Ведь лето уже началось, и с поисками места в театре можно было запросто опоздать: театры ведь имеют обыкновение летом уезжать на гастроли всем составом.

Возникает вопрос, почему же Джон так затянул с отъездом. Он не затягивал. Просто выпускные экзамены в их школе только что закончились. Торжественно получив аттестат зрелости, Джон собрался в дорогу за каких-то три дня. Но к этому моменту наступило уже 20 июня.

Впрочем, наш мальчуган, возможно, и соблазнился бы поездкой на бриге в качестве помощника кока, окажись этот самый кок человеком более приятным в общении. Пускай даже Джону пришлось бы сойти на острове Коц. Но так уж он был устроен – если кому-то общество Джона изначально не нравилось, у него и самого пропадало желание находиться рядом с тем человеком. Поэтому Джон, как настоящий матрос, повернулся к капитану, прищёлкнув каблуком, и отчеканил:

- Господин капитан! Весьма признателен Вам за заботу, но в милостях господина Карла я не нуждаюсь. Если нет возможности взять меня на борт в качестве временного рабочего, я прошу вас просто принять меня как пассажира. Я не настолько стеснителен в средствах, чтобы кому-то навязываться. Уверяю Вас, денег на оплату проезда у меня вполне хватит.

Кок от такого, прямо скажем, джентльменского ответа какого-то «молокососа» в коротких штанишках чуть не присел прямо на палубу. И, чтобы капитан не заметил его растерянности, он деланно усмехнулся, надув щёки, точно бычьи пузыри.
Капитан же улыбнулся Джону снова и даже мягко тронул парня за плечо.
- Молодой человек, вы мне действительно нравитесь. Поверьте мне, я ни на секунду не сомневаюсь в ваших материальных возможностях. И будь, повторяю, это судно моим собственным, я бы с равным удовольствием взял бы вас как в качестве временного матроса, так и пассажира. Но, как бы я того ни хотел, устав флота Его Величества не позволяет брать на борт несовершеннолетних пассажиров. Вам ведь, юноша, нет ещё восемнадцати лет, не так ли?

- Вот видите, - развёл руками капитан. – Ничего не поделаешь. Одно дело приютить на несколько дней паренька, взяв его под свою ответственность. И то, это вряд ли не является нарушением устава, хотя про такой случай в нём ничего и не говорится. И совсем другое дело – принять Вас как пассажира. Ведь, оплатив проезд и получив место в каюте, Вы тем самым как бы снимаете часть ответственности с капитана. То есть, как капитан судна я, разумеется, отвечаю за жизнь каждого пассажира. Но за его поведение на борту уже не отвечаю. Вы, предположим, захотите выпить чего-нибудь крепкого и действительно упадёте за борт. Мы, конечно же, сумеем Вас спасти. Однако…

Джон не дал капитану договорить. Он просто рассердился и перебил уважаемого господина, не дождавшись, когда тот закончит свою поучительную речь.
- Извините, господин капитан, я всё понял. Не смею Вас больше задерживать. Честно говоря, я не предполагал, что на судах его величества служат такие… (он хотел сказать слово «зануды», но вовремя себя остановил)… такие щепетильные блюстители правил. Что же, - на этих словах мальчуган печально вздохнул. – Стало быть, не судьба. Ещё раз покорнейше прошу простить меня за причинённое беспокойство.

Джон повернулся, подхватил свой тяжеленный чемодан и, не оглядываясь, направился к трапу.
По пути его догнал капитан. Снова мягко положив на плечо Джону свою мощную широкую ладонь, он таким образом на минутку остановил Джона.

- Мальчик, - грустно сказал капитан, когда Джон из вежливости обернулся. – Пожалуйста, будьте мужчиной. Я на самом деле не могу принять Вас как пассажира. Судно в любой момент может подвергнуться ревизии, и из-за своей доброты я могу лишиться должности. Вы бы вполне могли поладить с Карлом – он на самом деле не такой уж плохой, как Вам, наверняка, показалось.  Но, увы, Вы не захотели, и теперь ничего не поделаешь. И потом, у меня сейчас нет ни одной свободной каюты.

-  Единственное, что я мог бы просто по-человечески предложить, - это позволить Вам пропутешествовать до мыса Безмятежного. Там мы должны отдать попутный груз одному очень важному господину. А я могу попросить этого господина помочь Вам добраться до столичного тракта.  У этого господина на берегу есть уютная гостиница, в которой всегда бывают свободные места, по крайне мере в начале лета. Переночуете в этой гостинице, а утром сядете в попутный дилижанс. Устраивает?

Джон совершенно не понял, почему незнакомый ему человек да ещё в столь солидной должности на столь солидном корабле флота Его Величества проявляет о нём такую заботу. Но именно эта непонятная забота его и подкупила. Мальчик решил, что ломаться сейчас – значит просто выразить своё неуважение к такому доброму и авторитетному человеку. А это, с точки зрения Джона, было непростительно ни для кого.

- Конечно, конечно! – Джон снова сделал радостным лицо. -  Буду Вам весьма признателен за доставку меня и до мыса Безмятежного. Думаю, мне будет интересно осмотреть его достопримечательности.

- Ещё бы! – обрадовался в ответ капитан, которому на самом деле очень хотелось сделать для хорошего парня что-нибудь приятное. – На этом мысе расположены несколько старинных соборов и развалины древней крепости викингов. Там есть, на что полюбопытствовать. А гостиница моего приятеля, господина Туллари, очень хорошая. Сам господин Туллари, кстати, помешан на истории. И, между прочим, очень любит разные сказки.

- Сказки! – воскликнул Джон. – Как здорово! Я тоже обожаю  всякие истории, приключения. А в этом чемодане у меня – целые кипы сказок!
- Ну вот и прекрасно, - подытожил капитан. – А теперь прошу за мной, господин сказочник.

Последние слова он сказал как-то уж слишком тихо и, Джону показалось, насмешливо. Однако Джон совсем не обиделся. Он просто проследовал за капитаном и… премного удивился, когда капитан пригласил его в свою каюту.

Как только за ними закрылась дверь, капитан вдруг строго и очень-очень тихо сказал:
- Вот что, юноша. Раз уж так получилось, и я не передумал тебе помочь (ведь ты на самом деле мечтаешь о морском путешествии?), то нам с тобой придётся прибегнуть к некоторой хитрости. А именно: для всех находящихся на борту людей – и членов команды, и пассажиров – ты не какой-нибудь незнакомец, а племянник моего старого друга, капитана Рэя Эдварски. Запомни это хорошо. И ты у нас вовсе не Джон Оттопыренные Уши, а Джим Уильямс! Понял? Круглый сирота! Потому что твой приёмный отец, Эрнст Уильямс, погиб, сражаясь с врагами отечества на флоте Его Величества короля Карла.

Джон едва не сел с размаху на свой чемодан. Он хотел было спросить, откуда капитан знает старую, давно забытую всеми кличку Джона, но от волнения не смог вымолвить ни слова.  Капитан же, заметив, в какое замешательство ввёл мальчугана, снова улыбнулся и добродушно потрепал Джона за вихры:
- Я тебя узнал, Джонни. Когда-то ты учился вместе с моей дочерью. Не скажу, как её зовут. Она уже помолвлена. Но тогда она было без ума от некоего шалопая-выдумщика, которого вся местная ребятня дразнила Джоном Оттопыренные Уши. И этот шалопай весьма печалился по этому поводу.

Подождав, пока Джон от столь неожиданных для него слов придёт в себя, капитан нашёл место, куда определить вещи Джона, потом предложил ему выпить апельсинового сока (для Джона на тот момент совершенно незнакомого напитка с восхитительным вкусом и ароматом) и завершил этот несколько загадочный разговор в покровительственной манере:

- Признаться честно, сначала я тебя не узнал. Мы с дочерью уже лет пять как не живём в этом городе. Я видел тебя только маленького, с действительно оттопыренными ушами. Но ты превратился в настоящего белого лебедя. Думаю, и дочь бы тебя не узнала. Но когда ты сказал про разные истории и чемодан сказок, я всё понял. Юный одинокий сказочник, который каждое лето носит исключительно короткие штаны, в этом городе был, есть и будет только один. Это Джон, - усмехнулся на последнем слове капитан.

Джон хотел было пообщаться с ним подольше, спросить про то, кем выросла его загадочная дочь, хорошо знавшая Джона с детства, и почему он должен представляться племянником знаменитого мореплавателя. Но капитан попросил его больше ни о чём не расспрашивать, поскольку к судну уже подъехала карета с весьма уважаемыми пассажирами, и он, капитан, был должен лично разместить этих людей. После чего «Крылатому» предстояло отправиться в рейс.

- Тебе придётся пообщаться с самим собой, мистер Джим Уильямс, - капитан сделал ударение на временное корабельное имя Джона. – И я тебя попрошу очень серьёзно: если мальчишка или девушка из семьи наших многоуважаемых пассажиров станут приставать к тебе с расспросами, сошлись, пожалуйста, на головную боль или что-нибудь ещё, что мешает тебя отвечать. Как бы тебе ни хотелось поговорить со своими сверстниками. Выполнишь мою просьбу, на мысе Безмятежном тебя примут очень хорошо.

-  Господин капитан, - сухо спросил Джон, запуская руку в карман своих шорт.
- Не надо, сынок, - последний раз улыбнулся Джону капитан. – Ты был любимым мальчиком моей любимой и единственной крошки. Хотя, похоже, и не знал об этом. Жаль, что вам не суждено соединить свои судьбы. Но как я могу брать с тебя какие-то деньги? Тем более, сегодня ты племянник моего лучшего друга. Значит, ты у меня в гостях!

После этих слов капитан Роберт Стайв (так его звали) вышел из каюты, оставив Джона наедине  с собой. Джон даже смутился. Как это! Капитан, солидный взрослый человек, которого Джон увидел меньше часа тому назад впервые в жизни, вдруг, не давая никаких указаний, разрешил совершенно чужому мальчишке остаться в своей каюте!

Такое доверие настолько тронуло сердце Джона, что от приятно нахлынувшего на него волнения мальчик несколько минут стоял в центре большой и красиво убранной комнаты, не решаясь даже шевельнуть пальцем. А когда немного пришёл в себя, позволил-таки себе сесть в одно из кресел и как следует, с максимально возможным в данный момент хладнокровием, обдумать всё, что с ним произошло.

Он даже не разглядывал каюту и находившиеся в ней мебель и предметы обихода. Просто сидел, глядя в одну точку, и думал.  За размышлениями Джон не обратил внимания на команду штурмана «отдать концы» и деловитый шум на главной палубе, который имеют обыкновение создавать матросы в минуту, когда судно отчаливает. Он даже не расслышал, как из-за резкой смены угла атаки воздушных потоков сильно захлопали паруса. Иначе бы Джон непременно поглядел бы в большие овальные окна каюты. И обязательно подумал бы о том, как было бы здорово, если б его сейчас увидел старина Грэй. Его – в окне каюты самого капитана брига!

Но Джон тогда не думал ни о маме Лизе, с необычайно сильным волнением в груди наблюдавшей величественный отход красивого большого корабля от пристани, на котором в компании красивого солидного капитана остался её мальчик, крошка фактически (как обычно думают все мамы на свете, провожая своих юных мальчишек в далёкую дорогу), ни о старине Грэе, который всё также (как всегда!) молча пыхтел своей старинной трубкой, стоя… на пирсе морского порта.

Да, Грэй тоже не утерпел. И пришёл-таки посмотреть на корабль, уносящий на своём великолепном борту маленького друга старого капитана. Ведь он был на самом деле капитан! Давно-давно – Джона в ту пору не было ещё на свете. И даже в планах. А Грэй был тогда молод, силён, вынослив, как молодой буйвол (так любил он характеризовать свои давно утраченные физические качества). Эх, сколько морей мира пробороздила непокорная воле волн каравелла Грэя! В скольких переделках побывал этот загадочный человек с открытым сердцем и доброй душой!

Впрочем, об этом мы когда-нибудь узнаем. В тот же момент Грэй просто стоял на пирсе, курил трубку, смотрел на корабль и мысленно прощался с Джоном. Надеясь, разумеется, ещё встретиться с ним, возмужавшим и повзрослевшим. И когда Грэя заметила мама Лиза (корабль к той минуте уже вышел из бухты), в её душе что-то мягко шевельнулось. Она наконец-то поняла, почему Джона так тянуло к этому одноногому грубому старику, прошлое которого было покрытой не очень приятной тайной…

А Джон в это время пришёл к выводу, что ничего сверхъестественного, а тем более настораживающего, в только что произошедшем с ним нет. Во-первых, сам себе сказал Джон, капитаны тоже люди. И очень при этом проницательные. Капитан морского корабля от природы хорошо разбирается в пассажирах и тех, кто нанимается к нему в команду. Он сразу понял, что Джон – очень порядочный и честный парень, которому вполне можно довериться.

«А потом, - усмехнулся вдруг Джон. – Таким образом человека можно отлично проверить. Даже если я просто проявлю чрезмерное любопытство, одного взгляда капитана будет достаточно, чтобы это понять. А уж если я что-нибудь украду, то куда смогу спрятать на корабле, каждая щель которого отлично известна капитану и его помощникам?».

И тут Джон вспомнил о загадочной девочке, дочери капитана, имя которой тот даже не назвал. «Ведь именно благодаря ей я плыву сейчас на борту корабля в комфортной капитанской каюте, а не тащусь по жаре по пыльной дороге к столичному тракту, - с улыбкой подумал Джон, чувствуя нарастающее в груди приятное волнение человека, которому только что признались в любви. – Капитан, конечно же, и так пригласил бы меня добраться до мыса Безмятежного. Но вряд ли бы он оставил меня в своей каюте. Кто же она, эта незнакомая девчонка, которой я когда-то, оказывается, нравился?».

Джон попытался припомнить всех более-менее знакомых ему девочек, учившихся с ним в одно время. Но понял, что ни одна из тех, которых он имел счастье знать лично, на роль влюблённой в него принцессы не подходила. И главное – ни у одной из девчонок, которых Джону удалось вспомнить, папа не был капитаном даже рыбацкого баркаса, не говоря уж о судах флота Его Величества.

Возможно, загадочная поклонница таланта Джона (а он ни мгновенье не сомневался в том, что девочка оценила именно его выдумки, а не его внешность) была приёмной дочерью капитана Стайва.  Но, во-первых, мысль об этом Джону в то время вряд ли вообще пришла бы в голову. А во-вторых, какое это могло иметь значение, если капитан сказал, что он видел Джона, когда его ещё дразнили прозвищем Оттопыренные Уши.

Неожиданно Джон подумал о том, что, поскольку капитан Роберт обязал его убедительно войти в образ племянника знаменитого в то время мореплавателя, то, стало быть, ему дозволено появляться везде, где он захочет, даже на капитанском мостике и в рубке! Вот здорово! А сыграть роль – об этом ведь Джон как раз и мечтает. Не важно, что роль надо сыграть не на сцене, а в жизни. «То есть, - Джон вдруг нахмурился, - получается: если люди не знают, что я просто играю роль, то я их обманываю?».

Джон попал как бы в двусмысленную ситуацию. Играть роль, не объявив об этом открыто, значило просто дурачить людей. Называться же свом подлинным именем – поставить в дурацкое положение капитана, оказавшего ему столь высокое доверие.

Впрочем, мысль о вранье угнетала Джона недолго. В конце концов он решил, что не обязан ни перед кем отчитываться. И если уж дал капитану слово представляться Джимом Уильямсом, то слово надо держать. Иначе ты не джентльмен.

Но тут Джон заметил, что бриг полным ходом идёт по открытому морю. Ему стало досадно: прозевал такой интересный момент. И не помахал маме Лизе с борта корабля.
Однако так устроены мальчишки – долго переживать не умеют. Не прошло и трёх минут, как наш очаровательный герой вышел из каюты и принялся осматривать корабль.
***













Рассказ пятый.
Ещё одна загадочная незнакомка, нахальный мальчишка и отлично сыгранная роль
                ***
Конечно же, дорогого нашего читателя заинтриговало короткое, но весьма для Джона необычное путешествие на королевском корабле. А между тем ничего особенного в нём и не оказалось – самая обычная морская прогулка с попутным ветром, только и всего. Джон, разумеется, с затаённым в душе восторгом смотрел на бесконечно простиравшуюся воду и в великом множестве бегущие по ней барашки. Все эти красоты он видел и раньше. Но одно дело смотреть на морские прелести с бортика маленького, низко сидящего в воде рыбацкого баркаса,  и совсем другое – с борта настоящего морского судна, способного пересечь океан от края до края.

Но больше всего Джон восхищался самим кораблём – его величественными белыми парусами, высоченными мачтами и прямыми длинными реями, вантами и канатами, и всякой другой корабельной атрибутикой. Капитан Стайв не только позволил ему побывать в капитанской рубке и постоять немного на капитанском мостике, но и в сопровождении боцмана, добродушного пожилого моряка с настоящей моряцкой бородой и синими, как небо, глазами, осмотреть многие помещения корабля – кроме элитных кают и оружейной камеры, разумеется. Несмотря на стремление Джона во что бы то ни стало прослыть на корабле молчуном, ему удалось перезнакомиться почти со всеми матросами и даже с некоторыми пассажирами.

Его действительно пытались разговорить, даже рассердить глупыми остротами на счёт его коротких штанов. Впрочем, подтрунивать на Джоном пытался только сын одного из государственных чиновников, весьма влиятельного пассажира «Крылатого». То был рыжеволосый крепко сбитый мальчишка лет тринадцати, постриженный, видимо, по безапелляционному требованию папаши «под чубчик» и от этого всё время державший себя развязно и нагло.

Будучи уверенным в своём статусном превосходстве, этот парень (а звали его Николем), проходя по палубе мимо Джона, всё время пытался подставить ему подножку, разумеется, безуспешно. И время от времени с долей презрения выкрикивал дурацкую фразу вроде «ну ты, голоногий верзила, посторонись!». Или, притворяясь мирно настроенным, ехидно спрашивал:
- А ты носишь только обрезанные брюки? Или в чемодане у тебя лежит и пара юбок?

Джон делал вид, будто не замечает этого маленького нахала. Но, когда тот спросил его про юбки при девушке лет семнадцати, его сестре, Джон густо покраснел и одарил наглеца ненавидящим взглядом.
Однако девушка неожиданно для Джона приняла сторону не своего хулиганистого братика, а совсем незнакомого ей очаровательного юноши.

- Николь, ты говоришь несусветную чушь! – невозмутимо, но при этом улыбаясь Джону, сказала девушка в ответ на слова брата о юбках. – А если бы ты увидел шотландцев, которые ходят в юбках до самой старости? Кстати, они-то как раз гордятся своей национальной одеждой. И многие из них уверены, что когда-то давным-давно, на заре истории, длинные штаны носили исключительно женщины. А юбочки и короткие кожаные штанишки имели право носить настоящие мужчины!

- Чего? – скривился Николь, никак не ожидавший от сестры такого предательства. – Чтобы настоящие мужчины ходили без штанов? Да где ты это видела?
- Извините его, господин Уильямс, - напрямую обратилась девушка к Джону. – О вас рассказывали так много хорошего, что Николь от зависти разозлился.

Джон от столь очаровательной, адресованной именно ему улыбки красивой незнакомки, которая, вероятнее всего, не намного раньше Джона окончила женскую гимназию Её Величества королевы Августы, едва ли не поплыл от нахлынувшего на него счастья. Но не стоит думать, будто он влюбился в Изабеллу (так звали девушку). Влюбился Джонни в другую. И не на корабле. И не в этом году, а много позже, когда повзрослел. В тот же миг он просто, как принято говорить в богемной среде, попал под впечатление. Ведь Изабелла оказалась тогда самой первой девушкой, которая, будучи почти ровесницей Джона, сама заговорила с ним да ещё в таком дружелюбном и уважительном тоне.

Зардевшийся от смущения Джон сумел лишь пролепетать что-то типа «да ничего страшного, я на вашего братика не в обиде, я вообще люблю детей». На что обиженный Николь капризно выкрикнул:
- Сам ты ребёнок, просто длинный! Взрослые парни в обрезанных штанах не ходят!
Но Изабелла тут же мягко осадила братишку, взяв инициативу в свои руки.

- Ты не прав, Николь, - продолжая улыбаться Джону, сказал девушка. – В жаркую погоду – и в этом городе, и даже в самой столице – уже многие юноши ходят в элегантных штанишках, подобных тем, что ты видишь на этом красивом мальчике. А что касается мужчин, то ты ведь в гимназии Его Величества короля Карла всё время вертишься. А поэтому и не знаешь, что, к примеру, древние греки, римляне, египтяне и мужчины многих других древних народов вообще не носили штанов, щеголяя в приличных местах в одних лишь туниках длиной выше колен или хитонах.

- Какие ещё китоны? Это из шкуры кита, что ли? – съязвил рассерженный Николь.
Однако, когда Изабелла и Джон в ответ на его явно неудачную остроту дружно от души рассмеялись, он не выдержал и, с презрением плюнув за борт, убежал долой с глаз.
- Не обращайте на него внимания, Джим Уильямс. На самом деле он гораздо лучше, чем хочет казаться посторонним людям, - продолжила беседу Изабелла.

И, как Джон ни пытался заставить себя молчать, ему всё-таки пришлось с этой очаровательной девушкой пообщаться. Но Изабелла не стала задавать Джону провокационные вопросы касательно его якобы родства с капитаном Эдварски. Она лишь в общих чертах поговорила с ним о романтике морских прогулок, о милом городке, от пристани которого недавно отчалил корабль, а также попыталась выяснить об отношении племянника знаменитого мореплавателя к живописи и музыке. Не удержавшись от искушения (ведь в беседе была задета его любимая тема), Джон проболтался Изабелле о своей мечте стать актёром драматического театра.

- Да? Вы мечтаете об этом? – удивилась девушка, сделав губы «зонтиком» (и Джон понял, что зря сказал ей о театре). – Я-то полагала, что все юноши портового города, а тем более племянники знаменитых мореходов, спят и видят себя офицерами морского флота Его Величества.

-  Думаю, вы правы, юная леди, - стараясь казаться как можно импозантнее, со снисходительной улыбкой ответил Джон. – Разумеется, я намерен вначале поступить в академию морского флота. А театр – этот так, детские грёзы. По большому счёту, мне бы хотелось совместить оба моих увлечения. Или, по крайней мере, выяснить, гожусь ли я на роль актёра. Но это уж как получится. Море у меня, конечно же, на первом плане.

Согласно кивнув, девушка вдруг снова приятельски улыбнулась и сказала очень мило:
- А знаете? Вам, наверное, было бы очень к лицу играть на сцене. Каких-нибудь романтиков или благородных принцев. Да, да, я не шучу.

Джону осталось только удивлённо заморгать глазами. Но Изабелла и тут оказалась на высоте. Ничем не выдавая, что заметила, как Джон откровенно застеснялся её слов, она соблаговолила откланяться. При этом, на ходу оглянувшись, послала Джону воздушный поцелуй.

Потрясённый таким откровением, Джон простоял в недвижении не меньше получаса. Потом капитан пригласил его на обед в кругу весьма влиятельных особ, и, несмотря на то, что солидные господа с удовольствием отпустили в адрес Джона массу комплиментов – дескать, как вырос и каким элегантным стал племянник старины Рэя – что-то говорить за столом Джону не пришлось.

К счастью, высокопоставленный королевский чиновник к обеду в компании капитана и других важных персон не позвал ни своей супруги, ни детей. Обедать они остались в своей шикарной каюте, расположенной на корме брига почти рядом с капитанской. Наверное, влиятельные господа захотели немного отдохнуть от своих семей и устроили, так сказать, небольшой мальчишник, то есть обед в компании одних только мужчин своего делового круга. Джон, понятное дело, чувствовал себя на этом обеде не совсем в своей тарелке. Однако роль Джима Уильямса сыграл до конца безукоризненно.

При этом он даже выдержал такое серьезное испытание, как изысканные блюда и вино, которое, ну как же без этого, ему с полной готовностью проверить парня на прочность налили аж целый фужер. Шалите, господа! Джон повёл себя весьма деликатно. Вино он только пригубил, причём сделал этот настолько изящно, что господа даже с одобрением заулыбались.

Капитан Стайв же умело перевёл внимание влиятельных гостей с мальчика на личность самого Рэя Эдварски, главным образом на его подвиги первопроходца и борца с пиратами. Слушая о том, как его якобы дядя с блеском выигрывал морские сражения, отправляя пиратские корабли прямиком на дно вместе с награбленным добром, Джон немного взгрустнул. Ведь выходило, что господин Эдварски вполне мог оказаться непримиримым врагом старины Грэя. Лицо Джона сделалось вдруг таким печальным, что один из гостей обратил на это внимание.

- Господа! – воскликнул упитанный мужчина средних лет, одетый в белоснежный китель и шикарные чёрные брюки. – Кажется, наш молодой джентльмен заскучал. Странно, однако. Мальчишки обычно обожают слушать рассказы о морских сражениях, тем более с пиратами. А лорд Эдварски, я так полагаю, не из тех, кто потчует свою родню воспоминаниями о своих подвигах, особенно на поприще истребления всякого морского отребья.

Джон испугался, что его сейчас выведут на чистую воду, и капитану Роберту придётся краснеть за свою же собственную выдумку. Однако другой гость, пожилой сухопарый человек в сером канцелярском фраке и типично профессорском пенсне, неожиданно увёл беседу совсем в другую сторону.
- Отстаньте от молодого человека! – добродушно усмехнулся этот джентльмен. – Разве вы не понимаете, о чём может думать юноша, только что познакомившийся с прекрасной юной леди?

- Да, да, господин Фрэнни Диксон, - лукаво посмотрел он на третьего гостя, самого солидного из всех здесь присутствовавших (за исключением, конечно, хозяина каюты), мужчину лет пятидесяти, одетого в скромный с виду, но, судя по тонкой отделке, несомненно эксклюзивный и чрезвычайно дорогой чёрный костюм классического покроя, и с ярким белым галстуком на нежно-голубой сорочке. – Ваша очаровательная дочь Изабелла успела уже вскружить этому парню голову.

На минуту в каюте повисла томительная пауза. Даже капитан Роберт слегка покраснел и внимательно посмотрел в сторону господина Диксона.
- Между прочим, - с ещё более лукавым видом продолжил пожилой джентльмен в пенсне, - вы могли бы сыграть с лордом Эдварски совсем неплохую партию, не так ли?! Мне, кстати, со стороны показалось, будто ваша дочь, извините уж меня за прямоту, без ума от племянника нашего национального героя! – после этих слов сухопарый господин зашёлся едким, но при этом добродушным смехом.

Смутившийся поначалу, господин Фрэнни Диксон вдруг тоже захохотал, смахнув даже с глаза слезу. Сообразив, что теперь-то ему можно запросто улизнуть, Джон убедительно сыграл роль смутившегося паренька, который, моментально покраснев, опустил очи долу и тут же выскользнул из каюты. В дверях его догнал очередной взрыв смеха. На этот раз над бедным мальчишкой потешались все остававшиеся в каюте люди. Джон расслышал даже голос хохотавшего капитана Роберта.

Понятно дело, что вместо обиды и огорчения наш герой испытал облегчение. Как камень с души упал. Теперь он мог, не возвращаясь более в каюту, всласть налюбоваться морскими пейзажами и насмотреться на белые буруны, постоянно и с большой скоростью являвшиеся из-под корпуса корабля. А паруса, натянувшиеся, точно струны, под попутным ветром, пели, казалось Джону, свою завораживающую походную песню.

Впереди простиралось безграничное море. И где-то за линией горизонта, Джон представлял это с мечтательной улыбкой, его ожидал загадочный мыс с чарующим именем Безмятежный. 
***





Рассказ шестой.
Супруги Туллари и графиня Дебюсси

В столице нашему герою пришлось выдержать самое настоящее испытание взрослой жизнью. По дороге в этот огромный, по меркам Джона, и красивый город юноша заночевал в действительно уютной гостинице на мысе Безмятежном. Господин Туллари оказался не просто радушным хозяином гостиницы, но и весьма общительным человек, особо, как он подчеркнул во время знакомства с Джоном, любящим иметь беседы с молодежью.

Он с удовольствием лично показал Джону (а точнее, племяннику Рэя Эдварски) развалины древнего форпоста викингов и один из самых красивых соборов, расположенных в окрестностях гостиницы. Но больше всего Джона потрясла личная библиотека Эдварда Туллари. Такое количество книг да ещё в виде старинных фолиантов, инкрустированных ярким бисером из камней-самоцветов, Джон увидел впервые. Жаль, у них не оказалось времени познакомиться с отдельными книгами, не торопясь. Но книги Туллари буквально запали Джону в душу.

Туллари же, заметив, как сильно заволновался столь умный и обаятельный мальчуган при виде бесценных томов, решил поскорее переключить его внимание на тонкий и нежный цветник, разбитый и выпестованный под окнами гостиницы его женой, молодой и милой женщиной с большими томными глазами и длинной черной косой. Увы, но подарить одну из своих книг даже такому человеку, как племянник национального героя, Туллари был не в состоянии. Ибо каждый фолиант в его сокровищнице становился для него чем-то вроде собственного ребёнка, за которым требовался постоянный тщательный уход.

Так же как и жена Туллари не могла расстаться ни с одним из своих цветочков, вечерами разговаривая с ними, будто с малыми детишками, господин Эдвард необыкновенно трепетно относился к своим томам. А собраны у него в библиотеке были искусно написанные древними мастерами и не менее искусно проиллюстрированные художниками прошлого века разные истории из жизни великих правителей, полководцев, учёных, философов и авторов замечательных драм и трагедий. Были среди книг у Туллари и удивительные сказки, и описания жизни разных народов древнего мира, и рыцарские поэмы средневековья, и даже сборники рецептов для исцеления от разных болезней и ран.

Оставь Туллари Джона в своей библиотеке одного хотя бы на полчаса, юноша непременно бы заболел. Ему всегда хотелось иметь много интересных книг, но, во-первых, в их городе не работала ни одна книжная лавка, а во-вторых, книги в ту пору ценились так высоко, что покупать их в состоянии оказывались только весьма зажиточные люди. Да чего там! На перья, бумагу и чернила денег у Джона с мамой Лизой постоянно не хватало. Бедному Джону приходилось даже писать свои сказки на черновиках и на полях подобранных на улице газет, выброшенных господами. Не все сказки, но приходилось.

Детей у Туллари с женой не было (то ли Бог не дал, то ли не успели ещё родить их). Поэтому к Джону со вниманием отнеслась и госпожа Туллари, миссис Лора. Они оба с супругом пригласили Джона на семейный ужин при свечах, во время которого Джон не выдержал и поведал гостеприимной и доброй паре о том, что сам сочиняет сказки.

В первую минуту супруги Туллари от удивления даже перестали есть. Эдвард даже заявил, что никак не ожидал услышать такую новость из уст племянника знаменитого капитана. Но потом они оба с женой решили, что писать сказки для мальчика – это очень даже мило и ничуть не портит в нём будущего мужчину. Однако просить Джона рассказать им хотя бы одну самую маленькую сказку не стали.

Впрочем, утомленный массой свежих впечатлений,  почти сразу после ужина Джон с удовольствием отправился спать. А утром, проснувшись в отличном настроении, искупавшись в море и позавтракав снова вместе с гостеприимной четой, наш мальчуган отправился в путешествие до столицы. Он поехал на ближайшем дилижансе, зашедшем во владения Туллари. Приятным сюрпризом для Джона стало и то, что супруги категорически отказались брать с Джона какую бы то ни было плату за постой и пансион.

Более того, госпожа Лора вручила парню свёрток с вкуснейшими пирожками с капустой, джемом и грибами, которые сама испекла для Джона буквально спозаранку. И оба попросили Джона не забывать их и при случае обязательно заехать к ним в гости ещё раз. Настолько им понравился умный и симпатичный мальчик в элегантных коротких брючках и шёлковистой сорочке. Наверное, приглашая Джона в гости в будущем, они уже и не думали о том, племянник это Эдварски или кто другой.

А Джону повезло снова. Как и предсказал ему капитан Роберт, в дилижансе, куда смело попросился Джон в качестве пассажира, находилась богато одетая, красивая и благородная с виду дама средних лет. Она, по сути, все места в дилижансе купила – для себя, своей молоденькой служанки и холеного пожилого лакея. И остановились они у гостиницы Туллари исключительно для того, чтобы передохнуть в прохладном баре гостиницы с видом на море, перекусить и выпить вкусного коктейля. Госпожа Туллари славилась в округе своим умением готовить не только замечательные пирожки, но и разные прохладительные напитки.

Обмахиваясь веером и наслаждаясь вкусом одного из таких великолепных напитков, дама неожиданно увидела около себя странноватого с виду паренька с очень симпатичным личиком и…да, да, у солидных дам бывают свои причуды – она буквально залюбовалась стройными ножками Джона. Хотя эта дама раньше как-то особо не замечала на улицах столицы и городов, по которым путешествовала, высоких статных юношей, одетых в обрезанные выше колен штаны, пусть и весьма элегантные. Странноватый с её точки зрения вид большеглазого паренька с тонкими, но мужественными при этом чертами лица, её приятно удивил.

А тут ещё этот паренёк так мило попытался ей поклониться. Будучи дамой высшего света, она, конечно же, сразу поняла, из какого сословия этот столь очаровательный юный кавалер. Джон ведь совершенно не знал великосветского этикета –  искушённому в этих чопорных вопросах человеку движения Джона сразу бы показались несколько неуклюжими. Но нашу даму этот факт всего лишь умилил.

Когда же господин и госпожа Туллари замолвили за Джона словечко, дама и вовсе расцвела. Откровенно говоря, ехать в просторном дилижансе на двенадцать мест с одними лишь своими слугами ей было скучно. Хорошо зная интересы этой благородной особы (она не первый раз заезжала к Туллари), госпожа Лора не преминула уведомить её об умении мальчика рассказывать разные сказки. К счастью, Туллари словно забыли, кого для них представляет Джон. Хотя они и продолжали при благородной даме называть его Джимом Уильямсом, сообщать своей солидной гостье о том, что мальчик является племянником знаменитого морехода, они не стали. И к лучшему, поскольку дама сразу бы разоблачила Джона.

Как это, наверняка, уже сделали для себя добрые супруги, привыкшие постоянно встречать и провожать самых разных гостей. Они без особого труда подметили «ошибки» в походке Джона и в его речи. И потом, сына капитана Уильямса они знали лично. Хотя Джон и действительно оказался на него похож, одно дело видеть юношу мельком на светском приёме, совсем другое – целый вечер общаться с ним лишь одним, что называется, лицом к лицу. А ночью Лоре захотелось потихоньку взглянуть, как спится их очаровательному гостю. И, когда она бесшумно приоткрыла дверь в его комнату, Джон в этот момент проговорил во сне:
- Мама Лиза, зачем же вы обрезали эти брюки так высоко! Я же уже не ребёнок…
Госпожа Лора в ту минуту от неожиданности вздрогнула. Но, услышав сладкое посапывание мальчика, поняла, что он спит.
Лора с чувством умиления в душе улыбнулась. В сущности, какая для них с мужем была разница, за кого выдавал себя этот хороший и добрый паренёк из бедной семьи (о том, что он из бедной семьи, они догадались ещё за ужином). Раз их друг капитан Роберт представил мальчугана именно племянником Рэя, значит так надо.

«Бедняжка, - с лёгкой грустью подумала госпожа Туллари. – Наверняка, он едет в столицу искать работу, чтобы не напрягать маму, маму Лизу. Красивое имя. Интересно, как зовёт мальчика его мама?».

Тут следует сделать маленькое отступление по поводу коротких брюк. Все читатели уже привыкли к тому, что летом и ранней осенью Джон ходил исключительно в самодельных шортиках. Ничего в этом, разумеется, особенного не было. Однако Джон, хотя в принципе даже любил щеголять в коротких штанах, тем не менее всегда спорил с мамой по поводу их длины.

Он всегда хотел, чтобы сотворённые из чужих обносков штанишки не слишком, как он в сердцах говорил маме Лизе, оголяли его ляжки. То есть, бёдра. И всегда ждал, что очередные шорты мама Лиза обрежет ему ровно по колена. Но у мамы Лизы это почему-то не получалось. Чаще всего, обноски оказывались настолько потрёпанными именно ниже бёдер, что нормально укоротить их можно было только не меньше, чем на длину ладони от колен. Джон, конечно, согласен был носить и «мохрястые» штаны, считая, что это как раз для мальчишки. Но мама Лиза эстетику мальчишеских штанов представляла иначе.

Отрезав истрёпанные части штанин, она производила тщательную отделку краёв получившихся шорт, да ещё всё время что-то подрезала дополнительно, поскольку ей казалось, что штанины получились неровные. А когда мама Лиза наконец-то своей работой удовлетворялась, Джон отчаянно всплёскивал руками: штаны получались не намного длиннее трусиков. Конечно, мама Лиза и сама была бы рада сделать новоявленные шортики Джона подлиннее. Но, чаще всего, ей это не удавалось. Что было делать Джону, если длинные тёплые брюки приходилось беречь на зиму?

- Ничего страшного, - в таких случаях обычно говорила мама Лиза строгим тоном воспитателя. – Лучше загоришь и закалишься. Ты много бегаешь, купаешься, не раздеваясь – зачем тебе длинные штанины? Получились как раз такие, в которых очень легко носиться по улице и плавать. По крайней мере, их легче отстирать, и они быстрее сохнут.

Даже последний раз, когда вполне можно было оставить штанины почти по колено, рука мамы Лизы неожиданно отхватила лишнего. Джон поначалу даже расстроился. Но потом сам себе сказал, что, мол, как же это он намеревается стать актёром, если переживает из-за какого-то житейского пустяка. А когда на улице увидел, что никто не показывает на него пальцем и даже не прыскает в кулак, то и вовсе успокоился. Но во сне ведь можно проговориться о чём угодно.

Однако вернёмся к дилижансу, в который его охотно приняла та самая солидная дама в богатых одеждах.
- Ну, красавчик, как тебя зовут? – любезно поинтересовалась дама, как только дилижанс отправился в путь.
-  Меня – Джимми Уильямс. А вас? – не моргнув глазом, отрапортовал Джон.

Дама тут же зашлась в приступе весёлого смеха, даже глаза промокнула кружевным платочком.
- Ух, порадовал ты меня, мальчик, - наконец успокоилась дама, оставив на своём красивом и тонком лице благожелательную улыбку. – Надо же! Авас! – по-дружески передразнила она Джона.

Но имя своё всё-таки назвала. И не только имя и фамилию, но и светский титул. Джон возликовал. Впервые в жизни ему так легко и непринуждённо удалось познакомиться и даже оказаться в одной большой карете с графиней – госпожой Виолеттой Дебюсси.  И не просто с графиней, а знаменитой в столице драматической актрисой оперного театра.

Она, конечно, не только пела. Но Джону почему-то страшно захотелось ей что-нибудь пропеть и рассказать одну из своих сказок. А поскольку по натуре Джон с детства оставался коммуникабельным (хотя сверстники часто его игнорировали), то ему не пришлось преодолевать самого себя, чтобы высказать желание вслух.
- Ну, пожалуйста, оцените меня, госпожа Виолетта. Я ведь надеюсь найти место в театре!

Последние слова снова вызвали у знаменитой актрисы приступ захлёбывающегося смеха. Джон при этом смутился и так мило опечалился в лице, что Дебюсси растрогалась.
- Я в тебе не ошиблась, - мягко проворковала графиня, по-матерински обнимая Джона. – Ты на самом деле не даёшь мне скучать. Признаться честно, давно я так заразительно не смеялась. Честно слово, я тебе искренне благодарна за это.

- Правда? - грустно улыбнулся Джон в ответ. -  И это, наверное, всё, на что я оказываюсь способен? - пролепетал он жалобно, словно ему было не шестнадцать лет, а только восемь.

- Ах, дорогой Джим, - продолжала улыбаться Виолетта. – Когда-то и я росла в бедной семье. Мой отец был бедным художником. Да, да! Я ведь графский титул получила от Её Величества королевы Августы исключительно за своё искусство. И мне, мой мальчик, повезло в жизни гораздо больше, чем моим бедным родителям.

После этих слов она как бы невзначай ещё раз промокнула глаза платочком. И грустно вздохнула, улыбку с губ, однако, не убирая.
- Ах, если бы они увидели меня сейчас, мои бедные папа и мама! Как бы они за меня порадовались. Но, увы! Жизнь иногда бывает очень сурова к нашим самым близким людям.

Немного помолчав, она снова улыбнулась Джону:
- Джим, ты очень милый, красивый мальчик. У тебя впереди столько всего интересного, ты себе даже и представить не можешь. Но скажи мне, зачем тебе становиться актёром? Разве ты не знаешь, что большинство актёров-мужчин в наше жестокое время – это либо люди не совсем в своём уме, либо неудачники по жизни.

Она ещё немного помолчала, внимательно глядя Джону в глаза. Потом, непринуждённо потрепав его густую шевелюру, продолжила:
- Ах, Джим, я очень часто последнее время вспоминаю пору своей юности. Когда я была, наверное, такой же дурочкой, как и ты. Не сердись. Я вижу, что ты умный юноша. Но в юности даже самые умные мальчики и девочки остаются дурачками. И это так мило, так трогательно… Джим, у тебя весьма выразительные глаза, ты одеваешься, как прирождённый актёр-трубадур. Знаешь о таких?

Джим кивнул, хотя сравнение с трубадуром его опечалило. Хотя бы потому, что трубадуры были бродячими артистами и никогда не выступали на настоящей сцене с красивыми декорациями.
- Но, может быть, ты умеешь ещё чего-нибудь, Джим? – вдруг спросила Виолетта.
- Да, - обрадовался наш герой, растянув свои губы едва ли не до ушей.

Плохое настроение у него как ветром сдуло.
-   Я пишу сказки.

- Вот как, - уже без всякого смеха откликнулась Виолетта. – Сказки. Это хорошо, наверное. Когда ты станешь папой, будет очень неплохо вечерами рассказывать своим детишкам всякие истории, от которых рот открывается сам собой. Но неужели ты надеешься сказками заработать себе на жизнь?

Джон промолчал. Он ведь на самом деле мечтал разбогатеть, печатая свои сказки в каком-нибудь столичном издательстве. Но при этом безумно мечтал и о сцене.
- Ну хорошо, - смягчилась вдруг Виолетта. – Если тебе доставит удовольствие прочитать мне одну - две из твоих сказок, я рада тебя послушать.

Она откинулась на кресло, попросила у лакея подать ей стакан яблочного сока, угостила соком также и Джона и, томно обмахиваясь веером (хотя в дилижансе вовсе не было жарко), со снисходительной улыбкой приготовилась слушать Джона.

Такого резкого поворота событий в прямо противоположном направлении Джон не ожидал. И оттого смутился, покраснел, начал было рыться в чемодане, потом, спохватившись, чопорно поправил на себе  рубашку и приступил к рассказу грустной истории о бедной принцессе-сироте, у которой из игрушек была всего одна тряпичная кукла. И так бедняжке принцессе стало однажды плохо на душе, что кукла… заговорила с ней.

Сказка эта звучала в дилижансе приятным бархатистым голосом Джона больше получаса. Увы, но Джон почему-то большую часть своих историй завершал очень грустно – в этой сказке случилось так, что куклу растерзали собаки, и, зачахнув с горя, принцесса умерла. Когда в дилижансе повисла печальная пауза, Виолетта нахмурилась. «Не понравилась!» – подумал Джон, как-то сразу сникнув.

Но Виолетта неожиданно снова улыбнулась и попросила Джона лучше что-нибудь спеть. Но весёлое!
- Только ты, пожалуйста, не стесняйся. Я не буду слишком строга. Мне просто приятно от мысли, что кто-то споёт именно для меня. Ведь всё время я пою для людей, понимаешь, Джим? - ободряюще кивнула ему Виолетта.

А лакей без всякой просьбы хозяйки извлёк из глубин своего сюртука губную гармошку и приготовился подыграть.
И снова Джон стушевался. А главное – смутил доброго пожилого человека, собравшегося аккомпанировать Джону на незатейливом подручном инструменте, всегда находившемся в его кармане. Разве могло этому человеку прийти в голову, что Джон не найдёт ничего веселее, чем отрывок из церковного хорала «Mizerere». Но именно его-то Джон и запел, устремив меланхоличный взгляд куда-то за спину госпоже Виолетты, в закрытое белой занавеской окошко дилижанса.

Даже в среде профессиональных певцов канонического хора этот хорал считался одним из сложных в технике исполнения. При этом он относился к хоровым произведениям, исполняемым строго acapella, то есть без какого-либо инструментального сопровождения. Но лакей госпожи Виолетты, по-видимому, этого не знал. А потому, хотя и поначалу растерялся, всё-таки подхватил нежную, чарующую мелодию в миноре. И получилось что-то оригинальное – пусть и неверное с точки зрения теории музыки, пусть не совсем точное в звучании, но довольно приятное, берущее за душу.

Отрывок из этого хорала Джон пел в школьном хоре, ведь школа для бедных, которую он посещал, была ещё и воскресной школой. И в ней служил удивительный капельмейстер – очень старый сгорбленный человек, всё время, не обращая внимания на изменения в погоде, носивший длинную чёрную мантию и плоскую четырёхугольную шляпу с кисточкой сзади на правом углу.

У него был удивительный голос – высокий, нежный, как у юноши, вызывающий приятные мурашки по коже, насыщенный бархатом тенор. За два года до окончания Джоном школы капельмейстера похоронили. И Джон один из первых шёл за его гробом рядом со священником. Даже самые отпетые хулиганы выдержали прощальную мессу на могиле, смахивая с глаз слёзы. Джон слышал, будто этот удивительный человек всю жизнь отдал хору, последние тридцать лет учил искусству пения детей из воскресной школы и весь свой жизненный путь прошёл в полном одиночестве. Никто не знал, есть ли у него какие-либо родственники и где он родился.

До сих пор неясно, почему, находясь в карете знаменитой актрисы, Джон вдруг вспомнил о своём школьном учителе пения. Но именно в память о нём он и запел отрывок из самого лучшего, с его точки зрения, хорового произведения, которое когда-то дирижировал старый капельмейстер. И краем глаза Джон заметил, как смахнула слезу юная служанка Виолетты, и как большая искристая на солнце слезинка побежала из глаз пожилого лакея, нежно дующего в губную гармошку.

У него и самого по коже побежали мурашки – настолько чисто и мягко он выводил голосом труднейшую мелодию:
- Mi – ze – re – e – e – eee – e – e – e – eee – e…(вдох), mi – ze – re- e – e – e, me-e– I – I – de – e – e- us… Sekundum magnam, mizericordiam! (пауза, глубокий печальный вдох). (очень низко) Mi-ze-ri-cor-diam. (вдох, очень высоко) Tu – uuu – a - mmm…

Но вот, наконец, под низкими сводами дилижанса растаяли последние ноты Джона. И какое-то время мальчик рассеянно смотрел на свои рыжие летние ботинки, стоя в дилижансе во весь рост и едва не упираясь макушкой в потолок. Все молчали.

Джон так и не понял, какое своим пением впечатление он произвёл на Виолетту. Хотя пару минут помолчав, она коснулась локтя Джона своими облачёнными в перчатку пальцами:
- Отдохни, сядь в кресло, малыш. Это произведение отнимает много сил. Особенно, когда пытаешься заменить собой целый хор, - мягко, но строго прозвучал её голос.

  Устраиваясь в кресле напротив Виолетты, Джон с досадой подумал, что надо было спеть любимую песенку старины Грэя «Нам ветер в лицо, и солёные брызги в лицо! Морскими волками мы выросли на каравелле!». Вот её-то уж старик с губной гармошкой подыграл бы как надо.

Виолетта задремала часа на два. И Джону ничего в это время не оставалось, как любоваться на проплывающие за окнами дилижанса поля и перелески. Потом дорога пошла через лес, настолько густой и высокий, что в карете сразу стемнело. Богатое воображение Джона начало рисовать ему чуть ли не за каждым ветвистым деревом притаившихся пиратов, лесных разбойников, злых волшебников. Вот сейчас раздастся дикий хриплый хохот, кто-то страшно закричит «стоять, проклятые, тпру!» – отчаянно заржут лошади, злой и сильной рукой перехваченные под уздцы. К счастью, ничего подобного не происходило.

В конце концов, глаза у Джона тоже начали закрываться. Борясь с наплывающим сладким сном, он ёрзал и вертелся. И краем глаза заметил, что старый лакей вовсю пускает слюну себе на грудь, а юная служанка того гляди свалится с кресла личиком вниз. Невольно Джон представил, как эта чопорная девица в накрахмаленной блузке сонная брякается на пол, и не сумел удержаться от смеха.

Лакей и служанка немедленно проснулись, а Виолетта сделал вид, будто ничего не замечает. Но Джон был довольно наблюдательный малый. Он заметил, что губы якобы спавшей госпожи слегка разъехались в улыбке. Видимо, она тоже заметила большой пузырь на сюртуке у пожилого лакея. И дедушка тут же смахнул этот пузырь ладонью, а сам выпрямился, будто солдат на карауле, которого спящим едва не застал дежурный офицер.

Лакей очень смутился, поскольку наверняка решил, что Джон смеётся над ним. Нахмурившись, он постарался сделаться равнодушным к происходящему в дилижансе. А служанка, озираясь по сторонам, кинула на Джона испуганный и подозрительный взгляд. Не успев ничего сообразить, Джон по инерции подмигнул ей. Это уж как водится: юноши внутренне всегда готовы поиграть с близкими по возрасту девушками в переглядки, к тому же барышня эта была всего лишь служанкой, то есть близкая Джону ещё и по сословию – отчего же с ней не позаигрывать.

И девушка также машинально ответила, мило улыбнувшись Джону. Правда, тут же смутилась, опасливо покосившись на развалившуюся в кресле госпожу, и отвела глаза в сторону. А старый лакей, заметив такой обмен улыбками юных созданий, тоже, отвернувшись в сторону, улыбнулся. Наверное, вспомнил собственную юность.

Неожиданно Джон из окошка увидел странного человека, вид которого тут же вызвал у парня оцепенение в членах. Незнакомец стоял по правую сторону дорогу, шагах в двадцати от трассы, у самых деревьев, и внимательно смотрел на проезжающую мимо большую и длинную карету. И Джон отлично рассмотрел, насколько развиты были у этого человека мышцы всего тела. Да-да! Этот парень с аккуратной курчавой бородкой на лице имел на себе одни лишь ярко-синие штаны в обтяжку длиной до колен.

«Борец!» - буквально взорвалось в сознании Джона, вызвав прилив страха на весь организм.

Джону даже показалось, будто человек усиленно соображает, можно ли ему напасть на дилижанс. «Скорее всего, - подумал наш герой, - его смутила величина кареты. Он же не знает, что в таком большом дилижансе, запряжённом шестёркой резвых лошадей, находятся всего четыре пассажира, среди которых нет ни одного сильного мужчины, и два довольно щуплых кучера».

Затаив дыхание, Джон ждал, что произойдет с минуты на минуту. Но человек вдруг развернулся и быстрыми внушительными шагами двинулся в чащу. Джон облегченно вздохнул. Он ведь никогда ещё не путешествовал в дилижансе между городами. И не знал, что оба кучера – парни совсем не промах, а в секретном месте на облучке у них припасены четыре короткоствольных быстрозарядных мушкета и дюжина ручных гранат. Да и госпожа Виолетта была готова защищаться до последнего, имея при себе два неплохих заряженных пистолета.

Причём даже у старого лакея сохранилась боевая закалка, а в дилижансе под его креслом он припрятал охотничью двустволку и дымовую шашку. И главное – откройся на дороге пальба, её ту же услышали бы на ближайшем охранном посту дорожных стражников Его Величества. Король Карл задался целью искоренить преступность на больших дорогах. Он выложил уйму денег из казны на то, чтобы от одного блокпоста до другого хороший всадник мог бы доскакать всего за десять минут.

То есть, напади разбойники на дилижанс где-то по середине между постами, до отряда из пяти вооружённых стражников оставалось бы продержаться всего пять минут. Конечно, если нападение отлично подготовлено, то и пять минут – это очень много. Но, подавив сопротивление кучеров и пассажиров, разбойникам следовало бы ещё и успеть, что называется, изъять у своих жертв ценности, а потом уйти на безопасное расстояние.

В любом случае риск у них оставался высокий. Тем более что без сопровождающих всадников по дорогам между городами ходили только дилижансы, пассажиры в которых сами могли напасть на кого хочешь. А специалисты королевской дорожной стражи успели провести на больших дорогах несколько успешных операций по заманиванию разбойников в ловушку.

Выглядело это так.
По дороге ехал дилижанс, из окон которого были отчётливо видны кружевные воротнички и богато убранные шляпы знатных дам. Дамы действительно находились в дилижансе. И вот когда разбойники, решив, что с кучерами-то они справятся легко и быстро, открыто подбегали к дилижансу, к их безумному огорчению из его окон высовывались дула мушкетов, и прятавшиеся в дилижансе солдаты расстреливали нападавших буквально в упор.

Таким образом, в королевстве попалось на крючок около десятка довольно крупных шаек лесных братьев (как любили называть себя разбойнички). После чего эти бравые ребята решили, что дилижансы без охраны лучше не трогать, даже если кто-то из своих людей предупредит, что в них должны ехать совершенно беззащитные люди. Мало ли, какую хитрость в очередной раз придумали стражники. А вдруг они подсели в карету где-нибудь по дороге – весь путь пассажиров не проследишь, а одна маленькая неточность в наводке может оказаться роковой для всей шайки.

Джон, разумеется, всего этого не знал. Потому и вздохнул с облегчением, когда подозрительный человек, один к одному совпадавший с описанием принца Элизиана неких зловещих борцов, исчез в лесу.

Но… Дорога сделала несколько поворотов то в одну, то в другую сторону и, по-видимому, обошла полукругом большой массив леса. И уже на самой его окраине, перед выездом в широкое поле, всего лишь в десяти шагах от дилижанса Джон увидел ещё одного пугающе странного человека.

На этот раз человек был слегка сгорбленным и ростом гораздо меньше первого силача. И сначала Джон увидел на нём тёмно-серый длиннополый, почти до пят, просторный балахон с капюшоном. Когда же дилижанс с этим странным незнакомцем поравнялся, на Джона зловеще глянули маленькие, сверкающие дурной темнотой, глазки. Джона прямо передёрнуло от этого пронзительного, ненавидящего и насмешливого одновременно взгляда. Джон потом всю жизнь считал, что так смотреть и смотреться могут исключительно злые колдуны. Но ещё Джон увидел тогда (что поразило его воображение) огромный длинный нос человека. Как будто нос этот был специально отращён при помощи колдовского зелья.

Заметив, как побледнел от страха сидевший за окном большой кареты мальчишка, страшный горбун очень неприятно растянул губы в кривой ухмылке. Джон успел также заметить, что борода у этого незнакомца очень походила на бородку того силача, что встречал их дилижанс первым. А главное, что запомнилось Джону на всю жизнь – когда дилижанс проехал мимо, до Джона донёсся приглушённый зловещий свист. Невольно посмотрев в заднее, почти не прикрытое занавеской, довольно крупное окошко дилижанса, Джон оторопел. Потому что рядом с тем длинноносым горбуном откуда ни возьмись появился первый силач, всё такой же полуголый, только с увесистой дубиной в руках.

Ну что, дорогой наш читатель, ты напрягся в предвкушении настоящего лесного боевика? Расслабься. Потому что эта история закончилась хорошо. Конечно, неизвестным оказалось, произошло бы на них нападение этих явно не здешних и потому опасных людей, но путь до столицы дилижанс проделал без каких либо встрясок. Джон ведь не видел, что сразу после того, как они оставили позади себя двух этих подозрительных незнакомцев, на обочину дороги с другой стороны выехали несколько вооружённых всадников в форме дорожных стражников Его Величества. И горбуну с полуголым силачом пришлось немедленно укрыться в чаще леса.

Примерно через час дилижанс остановился в одном из окружающих столицу городков рядом с приличного вида таверной. Госпожа Виолетта заказала себе отдельный кабинет, не забыв пригласить на обед и своего очаровательного попутчика. За столом они ни о чём не разговаривали, с аппетитом кушая превосходный суп из кресс-салата, жареную индейку с маслинами и мочёными яблоками, слоёный пирог с сухой вишней и пили восхитительный сок из свежих грейпфрутов. А завершили обед маленькой чашечкой настоящего чёрного кофе с огромной порцией сахара. Точнее, сладким кофе оказался только у Джона. Виолетта от сахара со вздохом отказалась, считая для себя его употребление вредным. Ну а слуги – они обедали в специальной комнате для слуг, и что оказалось на их столе, Джон не увидел. Хотя это ему и было интересно…
***











Рассказ седьмой
Джон и Зиновий

Итак, дорогой наш читатель, мы подошли к весьма важной для Джона странице его биографии – самостоятельной жизни в столице его родины, где ему пришлось выдержать самые суровые испытания. А что может быть суровее серых будней, когда в кармане у молодого человека, как говорится, гуляет ветер, мама накормить его не может, она также не в состоянии послать ему по почте денег, а работы бедный искатель славы никак не найдёт.

Мы, конечно же, не будем холодно обвинять Джона в жажде обогащения. Дескать, куда поехал, маму оставил совсем одну. Актёром ему, видите ли, стать захотелось! И большущий гонорар на сказках заработать! Подумаешь, наговорил ему с три короба какой-то странный дед.

Но не будем ханжами. Разве сами мы с вами не мечтаем о славе? И кто сказал, что искать к славе дорогу через сказку и театр – это плохо.

А кстати! Как всё-таки оценила Джона знаменитая актриса, графиня Виолетта Дебюсси, которая совершенно бесплатно взяла его в свой дилижанс да ещё угостила по пути отменным обедом?

Увы, ребята, никак она его не оценила. То есть, для себя она, может, и сделала какие-либо выводы относительно актёрских и музыкальных способностей милого мальчика в коротких штанишках. Но вслух об этом Джону предпочла ничего не сказать.

Джон, конечно же, мог попросить её поведать о своих впечатлениях, полученных во время дружеского прослушивания мальчика. Но он этого делать не стал. Возможно, чтобы не показаться навязчивым. А скорее всего Джон решил, что если его чтение сказки о несчастной принцессе и пение отрывка из столь красивого хорала «Mizerere» не побудили актрису высказаться, значит она просто не захотела мальчика огорчать. И какой бы тоскливой Джону ни казалась эта мысль, но он всё-таки понял, чем привлёк внимание этой красивой и солидной госпожи.

Очарование юности, его детская непосредственность плюс отличная рекомендация госпожи Туллари. Вот что так положительно повлияло на впечатление Виолетты Дебюсси от знакомства с Джоном. А всё остальное, то есть Джоновы причуды с сочинилками и пением, - это знаменитой актрисе было совершенно не интересно, и она приняла его выступление в дилижансе исключительно как в нагрузку к приятному общению с обаятельным юношей. Впрочем, Джон потом не был уверен в том, что за время путешествия от гостиницы Туллари до столицы не успел Виолетте порядком надоесть.

Попрощалась она с ним довольно мило. Но, как ни надеялся на это Джон, ни словом не обмолвилась по поводу его мечты. Правда, она одарила его своей красивой визитной карточкой. У Джона аж дыхание перехватило от счастья, когда он увидел на этой карточке домашний адрес актрисы. Всё лето он жил мечтами получить от неё приглашение в гости, но так его и не дождался.

Разумеется, у Виолетты Дебюсси было много друзей – надеяться получить от неё лично письмо с приглашением заглянуть на чашечку кофе столь юному знакомцу было бы наивно. Тем не менее, Джон не нашёл в себе смелости отправиться по написанному на визитной карточке адресу и постучаться к ней в дверь, как говорится, незваным гостем.

Бедный Джон ведь не знал тогда, что среди господ визитные карточки с домашним адресом было принято вручать исключительно знакомым, обществу которых владелец карточки был рад в любое время дня и недели. То есть, давая Джону привилегированную визитку, Дебюсси тем самым выражала своё желание видеть Джона в своём доме как можно чаще. Но наш очаровательный герой этого так и не понял.

И, прежде чем он получил реальный результат от своего, скажем прямо, нежданно волшебного общения с великой актрисой, Джону пришлось, говоря просто, помыкать горя.
А случилось с Джоном в столице вот что.

Расставшись с госпожой Дебюсси на окраине города (актриса, кстати, его вовсе не просила выходить из дилижанса – он сам решил, что ей будет неудобно везти его в центр, где её могут увидеть весьма почтенные мужчины), так вот – расставшись с госпожой Виолеттой и её слугами, Джон первым делом отправился искать гостиницу для людей со скромным достатком. И оказалось, что одинокого паренька в коротких штанишках все хозяева расположенных на окраинах столицы отелей и мотелей принимают за, так сказать, блудного сына неких господ. Или, по крайней мере, успешных торговцев.

Беда Джона заключалась, прежде всего, в том, что в то историческое время паспорт юношам выдавали не в четырнадцать лет, как, скажем, сейчас, а при достижении двадцати одного года. В принципе, тогда можно было вполне прожить и без паспорта, как многие простые люди и жили. Но Джон смотрелся совсем мальчишкой, разве что не по годам высоким. А вдруг он на самом деле сбежал от родителей? Обнаружив его в заштатном отеле или на постоялом дворе, эти господа вполне могли подать на владельца гостиницы в суд – за укрывательство несовершеннолетнего дитяти от родительского глаза.

Короче, приютить бедолагу Джона в столице никто из держателей гостиниц не рискнул. Почти везде ему соврали, будто у них в данный момент нет свободных комнат. А один владелец мотеля сказал, будто он не уверен, сможет ли Джон с ним расплатиться. И, когда Джон показал ему деньги, съязвил:
- Может быть, ты, мальчик, украл эти монеты из комода своего отца. Как ты можешь доказать мне, что эти деньги – твои собственные?

Доказать это Джон, понятное дело, не мог. Первую ночь ему пришлось провести в одной из церквей столицы, специально  предоставлявших скромный ужин и крышу над головой бездомным и нищим. Кое-как скоротав довольно тёплую июньскую ночь, наутро Джон отправился в морской порт, где, пообщавшись с местными рыбаками и показав им своё мастерство пловца, получил-таки адрес одной дамы. Она периодически сдавала кому-нибудь из рыбаков комнату на чердаке – за небольшую плату.

Чтобы у этой хозяйки со странностями не возникло к Джону лишних вопросов, познакомившиеся с Джоном рыбаки обтёрли его элегантный наряд свежей треской. Запах рыбы и чешуя на одежде Джона явились для хозяйки дома своего рода рекомендацией. Без лишних расспросов она отвела Джона в чердачное помещение, оказавшееся, на удивление Джона, довольно просторным и совсем не плохо убранным.

Джон прожил в этой чердачной комнате, чем-то действительно напоминавшей приличный мезонин, всё лето и еще пару недель осенью. Хозяйка, к счастью, ни о чём его не расспрашивала, полагая, наверное, что юный постоялец работает в команде её знакомых рыбаков. Правда, Джону так и не удалось избавить свои шорты и рубашку от запаха рыбы.

С одной стороны, постоянно исходивший от мальчика тресковый аромат (пусть и весьма ослабленный стиркой и воздухом) утверждал хозяйку дома в мысли о принадлежности Джона к людям, на уважении которых она, грубо говоря, была помешана. Но с другой стороны, этот слабенький, но характерный запашок сразу же выдавал в мальчугане его бедность.

Казалось бы, что в этом особенного? Однако, когда Джон пытался завести беседу с кем-нибудь из работников какого-либо театра, почти все эти люди невольно морщили носы. Несколько раз довольно общительные дядьки-артисты всерьёз попросили Джона подарить им свежей рыбки. Дескать, что тебе стоит, ведь ты же рыбак. Когда же Джон начинал просить кого-нибудь из этих людей помочь ему устроиться в театр хотя бы рабочим сцены, интерес к нему тут же пропадал. Или, того хуже, мальчика начинали высмеивать.

Не так чтобы с каким-то зубоскальством – какой, мол, из тебя рабочий сцены, а тем паче актёр. Дядьки эти, если и смеялись по поводу просьбы Джона, то без всякой задней мысли. Им было просто смешно: как это – рыбак, и просится каким-то рабочим сцены. Позже Джон выяснил, почему его не понимали. Оказывается, профессия рыбака в столице почиталась, хотя и не за благородную, как, скажем, врач, учитель, музыкант, писатель, – но за весьма почётную и выгодную профессию.  Рыбаков уважали почти как врачей и знахарей, поскольку многие жители столицы искренне не понимали, каким образом можно не то что вылавливать так много рыбы, но и вообще ходить в море на таких низкобортных баркасах, как это делали отважные рыбаки.

Многие из рыбаков пропадали в пучинах моря. Зато на столе у горожан, большинство из которых и плавать-то не умели, всегда была вкуснейшая жареная рыба и восхитительный балык. Ну не волшебство ли это – добывать столь полезную, не дорогую по сравнению с мясом и не менее вкусную еду для большого города, рискуя жизнью и проявляя непостижимое сухопутным человеком мастерство!

Узнав про такое отношение в столице к рыбакам, Джон загорелся было напроситься в команду к своим недавним знакомым. Однако, во-первых, рыбаки уходили в море на рассвете, а возвращались почти ночью – у Джона просто не осталось бы ни минуты времени на поиск места в театре. Он также не смог бы и ходить по издательствам со своими сказками. Стоило ли в таком случае бросать одну маму Лизу, чтобы найти в столице работу рыбака?

 Во-вторых, Джон, как мы уже об этом говорили, к шестнадцати годам перегорел романтикой рыбного промысла. Интуиция подсказывала ему, что, посвятив свою жизнь рыбной ловле, он очень быстро утомится и только потеряет напрасно время.

И, наконец, в-третьих, «забросив удочки» насчёт поработать рыбаком с месяц, Джон узнал, что масса местных и приезжих юношей буквально атакует рыбацкие команды с просьбой взять их в помощники. И никакие фокусы Джона с доставкой к баркасам питьевой воды в прибрежных водах столицы не пройдут. Те ребята, что помогли Джону временно снять жильё, по-дружески разъяснили ему сложность ситуации.

- Ты бы, парень, на самом деле устроился в театр. Или примкнул бы к каким-нибудь бродячим артистам. Иначе тебе останется только спозаранку бродить по рынку, чтобы искать работу на час-другой у какого-нибудь торговца. Не обижайся, брат, но у нас народу и так девать некуда – того гляди, баркас перевернётся.

Джон, к счастью, от такой информации не сильно расстроился. Другое дело, взятые с собой из дома деньги уже к середине августа подошли к концу, а никакой работы – ни в театре, ни ещё где бы то ни было – Джон так и не нашёл. Много раз он безуспешно пытался прорваться на приём к директору того или иного театра (в столице их тогда работало около двух десятков). Но, как ни горько это было Джону осознавать, театральные швейцары мальчика просто не воспринимали всерьёз.

У Джона в голове родилась было идея просочиться в театральное закулисье во время антракта. Но он тут же со вздохом вспомнил о том, что в июле и августе все столичные театры для зрителей закрыты. Нужно было ждать начала нового театрального сезона и оставшееся до него время как-то перебиваться с хлеба на воду.

Впрочем, в тот момент Джон особенно не бедствовал. Милого одинокого паренька, в поисках работы бродившего по рынкам, часто жалели молодые торговки, решившие почему-то, что Джон – круглый сирота. Он очень галантно предлагал свои услуги разнорабочего, буквально-таки заглядывая хозяйкам нехитрого товара в душу. И даже когда эти женщины совершенно не нуждались в чьих-либо услугах, совсем не солоно хлебавши наш герой с рынка не уходил. Кто-нибудь да обязательно отдавал ему потерявшие товарный вид или подпорченные, но вполне съедобные продукты. Или просто от души угощал очаровательного юношу, не преминув потрепать его замечательные вихры.

И тут было бы несправедливо умолчать о том, что Джон не мог удержаться от рассказа своим благодетельницам собственных сказочных историй. На удивление самого Джона, эти истории нравились многим хозяйкам товара и продавщицам. За что они с добрым смехом показывали на Джона своим коллегам и однажды ближе к осени скинулись «бедному сиротке» на длинные тёплые брюки и свитер. Точнее, свитер ему связала из купленной торговками шерсти одна очень добрая пожилая дама, подрабатывающая на рынке уборщицей.

От радости у Джона заблестели слёзы. И это, как по цепочке, передалось женщинам. Смахивая слезинки со своих глаз, дамы по-матерински обнимали Джона, целуя его в макушку, и желали ему поскорее найти приличную работу у какой-нибудь богатой и доброй особы или солидного господина.

- Джонни, ты ведь такой красивый, такой милый и добрый. Зачем тебе околачиваться на рынке? Ведь ты же можешь наняться рассыльным к какой-нибудь одинокой госпоже или господину. Тебя возьмут и адъютантом, и слугой в доме. Походи, миленький, по конторам и богатым домам. Ведь теперь у тебя есть приличная одежда.

Да, вот так. Всё, что солидные люди могут принять за милые причуды в наряде, простые граждане нередко определяют как не совсем приличное или демонстрирующее бедность. Богатым и сытым элегантные короткие брючки вполне могут показаться оригинальным и красивым предметом летнего гардероба юноши, в то время как эта оригинальность на поверку оказывается вынужденной. Одно дело надевать короткие панталоны в тёплую погоду, имея дома кучу всяких костюмов, и совсем другое – носить короткие штаны из-за нехватки денег на покупку длинных.

Возможно, не испачкай Джон свой экстравагантный летний наряд рыбой (а мальчик был вынужден это сделать, чтобы снять комнату), он уже к середине сентября нашёл бы место слуги. Многие господа, а особенно дамы, предпочитали в дополнение к взрослым опытным лакеям брать на работу и несовершеннолетних мальчиков, лишь бы претендент понравился внешне и умел прислуживать.

Увы. Джон пошёл искать себе место слуги или курьера, облачившись в подаренную женщинами с рынка хотя и добротную, но, с точки зрения солидных господ, совершенно безвкусную одежду. Брюки сидели на нём несколько мешковато, а свитер капризному глазу казался чрезвычайно грубым. Хотя пожилая уборщица рынка связала его Джону от всей души, как будто для собственного внука.

А главное – в глаза сразу бросалось то, что некий очень гордый мальчик ищет себе место рассыльного или лакея, не только не представляя, что это за работа, но и всем своим видом выказывая к этой работе пренебрежение. По большому счёту, Джона совсем не прельщала карьера господского юноши на побегушках. Обмахивать богатую «расфуфыренную» даму веером (как он себе представлял эту роль) ему явно не хотелось.

В жизни, дорогой наш читатель, так случается нередко. Человек не может устроиться, куда мечтает, а нужда заставляет его работать как раз там, где больше всего не хочется. И надутые или поджатые губы таких людей мы довольно часто встречаем в самых разных местах, куда приходим в качестве клиентов.

Нашему очаровательному герою не пришлось наводить тоску на людей своим недовольным лицом. Он обошёл с полсотни контор и столько же богатых домов, но везде ему было отказано. А точнее, к некоторым господам Джон и сам не пошёл, поскольку эти люди показались ему подозрительными.
***


Джона частенько подкармливали и те самые знакомые рыбаки, отдавая парню за спасибо помятую, порванную либо слишком мелкую рыбу. В конце концов, это стало несказанно удивлять хозяйку квартиры.
- Очень странно, - холодно сказал она однажды Джону, увидев его на своей кухне чистящим неприглядную мелочь. – Рыбак, а не можешь принести себе на ужин трески поприличнее. Неужели уловы стали такими скудными?

Поначалу смутившись, Джон, однако, нашёл что ответить: рыба для рыбака, мол, прежде всего товар, а не еда.
- Самую крупную рыбу у нас тут же забирают торговцы. Домой же мы несем лишь то, от чего торговцы воротят носы. Но у рыбаков есть поверье: если мелкой рыбой пренебрегать, то и крупная не станет ловиться, - важно заметил он странной хозяйке.

Дама спорить не стала. Однако спустя несколько дней упрекнула Джона в том, что он, в отличие от других её постояльцев (а принимала она исключительно рыбаков) ни разу не угостил её хорошей треской, не предложил ей даже мелкой корюшки. А ещё немного погодя вдруг заявила, что не может его больше держать в своём доме за столь низкую цену.
- Но я… я не могу платить больше, -  растерянно пролепетал Джон.

- Отчего же? – злорадно хмыкнула хозяйка. – Крупная рыба нынче на рынке стоит недёшево. А уловы у вас богатые – я сама видела, сколько крупной рыбы выгружают рыбаки в гавани из своих лодок. Если всю крупную рыбу, как ты говоришь, у вас прямо на берегу разбирают продавцы, значит, заработок у вас должен быть ого-го какой!

Вжавши голову в плечи, бедный Джон не сумел достойно ответить. На него вдруг накатил такой страх перед перспективой остаться без крыши над головой в период наступления холодов, что у парня затряслись руки. Заметив это, хозяйка временно смягчилась.

- Ладно, - сказала она. – Я с удовольствием в дополнение к вашей сумме принимала бы одну - две средних по величине трески или пару фунтов корюшки, которую можно засолить.

Наутро Джон отправился к знакомым рыбакам, чтобы выпросить у них немного корюшки. Однако ни на одном из отправлявшихся в море баркасов тех ребят не оказалось. С трудом Джону удалось выяснить, что, к его великому огорчению, знакомые добрые парни разъехались по своим деревням, поскольку их контракт с хозяином баркасов закончился.

С понурой головой Джон отправился на один из столичных рынков искать работу. Ему немного повезло: добродушный толстый хозяин одной овощной лавки как раз нуждался в помощнике. Несколько дней Джон, обливаясь потом и напрягаясь всеми своими мышцами, ещё не окрепшими, таскал тяжёлые короба с капустой и яблоками, а потом, не разгибаясь по несколько часов кряду, выбирал из корзинок и обрабатывал подгнившие плоды.

На следующее же утро у юноши необыкновенно сильно разболелась поясница, а руки и ноги налились будто свинцом. Но, продолжая упорно работать, Джон сумел-таки скопить немного денег, чтобы оплатить хозяйке ещё одну неделю вперёд. При этом Джон разницу в плате покрывал, как и просила хозяйка, треской или корюшкой, купленной на этом же рынке. Он мог бы и просто отдавать ей деньгами. Но тогда бы она точно заподозрила Джона в обмане.

Хозяин лавки, пожалев мальчугана, к плате позволил Джону взять ещё и несколько фунтов сильно помятых яблок. Опасаясь вызывать у хозяйки дома ненужные вопросы, Джон съел все эти яблоки подчистую, отчего у него под утро разболелся живот. Ему ведь негде было их как следует помыть.

К счастью, это оказалась не дизентерия. Хозяйка же подумала, что Джон свалился за борт и нахлебался солёной воды.
Но Джон не смог пойти на работу, и хозяин лавки отдал место другому парню – постарше и посильнее.

Пришлось Джону снова искать работу. Увы, теперь ему упорно не везло. Всюду, если и требовались рабочие руки, на Джона наниматели смотрели скептически: слабоват, мол, ты, парень для грузчика – надорвёшься к концу дня, а назавтра подняться не сможешь. Джон пытался найти работу подметальщика или переборщика овощей, но устроиться удавалось всего лишь на полдня, а то и на час. Поэтому карман его становился всё более и более лёгким, а желудок – пустым.

Однажды хозяйка дома выследила Джона и устроила ему маленький разнос.
- Я всё узнала: ты водил меня за нос. Никогда ты, оказывается, рыбаком и не был. И работы у тебя в городе нет. Мне, конечно, было приятно получать от тебя помимо твоих жалких монеток любимую мною рыбу. Но ты поступил со мной нечестно, и я вынуждена тебе отказать в гостеприимстве. Завтра кончается твоя плата за эту неделю. Из милости я позволю тебе пробыть у меня ещё сутки. А потом изволь съехать, молодой человек, - сухо сказала хозяйка Джону, едва он вечером, не чуя ног, вошёл в дом.

- А если завтра я найду работу, - умоляюще посмотрел на неё испуганный Джон.

- Послушай, милый мальчик, - вдруг притворно ласково заговорила хозяйка. – Ты же знаешь: я пускаю к себе жить одних рыбаков. Ко мне уже приходили по поводу квартиры. Но даже если этот мужчина, настоящий рыбак, в отличие от некоторых (на последних словах дама язвительно усмехнулась), и не захочет здесь жить, я всё равно вас, молодой человек, здесь не оставлю. У меня жёсткое правило: нерыбаков на постой не пускать, - холодно перейдя  в общении с Джоном на «вы», хозяйка завершила разговор.

Всю ночь, тихо всхлипывая в рукав и коря себя за слабость, Джон истово писал новую сказку – о принце Элизиане, который однажды попал в плен к разбойникам и, чудом вернувшись домой, не обнаружил во дворце ни одного своего родственника, ни одного слуги. Всех, как удалось этому принцу позже выяснить, погубила злая колдунья, наславшая на страну Элизиана странный туман, который за считанные дни сделал обитателей королевского замка безумными, в результате чего все они, один за другим, бросились на камни с высокой скалы. Элизиану удалось узнать, что эта колдунья обожает свежую рыбу. Переодевшись в бедного рыбака и наловив много крупной трески, принц сумел одурачить злодейку, выведал её слабые места и отомстил за погубленных родственников и друзей.

Подробно описывая внешний вид и характер колдуньи, Джон мало-помалу укреплялся духом: колдунья один к одному получилась вылитая хозяйка дома с чердачной комнатой. «Оставлю эту сказку на столе – пусть прочитает про себя», - злорадно подумал Джон, выписывая под утро вожделенное слово «конец». Однако, собирая вещи, мальчуган вдруг захотел свою новую сочинилку забрать с собой. Вдруг она и читать-то её не станет, а сразу бросит в огонь очага? Положа руку на сердце, Джон даже не знал, умеет ли хозяйка вообще читать.

Наутро же он отправился не на рынок, а, как говорится, в последний бой. То есть снова пошёл по театрам. Как нам с тобой, дорогой читатель, ни покажется это странным, но про хранившуюся у него визитную карточку графини Дебюсси Джон забыл. Ни на что уже, по сути, не надеясь, бедный юноша решил возвратиться в родной город –  в случае, если снова потерпит неудачу и не найдёт пристанища.

И на одной из тихих улочек с ним произошло чудо. Получив от ворот поворот сразу в трёх театрах, в четвёртом, совсем маленьком и с виду захудалом, его неожиданно принял сам директор. С бешено колотящимся в груди сердечком Джонни тихо переступил порог обшарпанного маленького кабинета, скромно держа перед собой чемодан со своими рукописями. За старым письменным столом, слегка сгорбившись, сидел в скрипучем кресле немолодой уже, но и не старый, худощавый человек с весьма симпатичной бородкой и добрыми глазами.

- Ну-с, юноша, что это у вас с собой такое тяжёлое в руках? – человек неожиданно проявил к Джону живой интерес. – Наверное, там ваши любимые книги по театральному искусству и какой-нибудь актёрский реквизит?

Такого поворота в вопросе Джон явно не ожидал. Он слегка покраснел и замялся.
- Ну-ну, - ободрил его директор дружеским тоном. – Понимаю. Там, наверное, самые обычные пожитки. Книги сейчас – вещь мало кому доступная. Я имею в виду молодёжь из бедных семей. Впрочем, возможно вы и не умеете читать, юноша? Не стесняйтесь. Директор театра «Зелёная лампа» Август Зиновий не считает безграмотность пороком. Главное – чтобы ваше желание работать в театре было искренним.

Джон хотел закричать, что всю жизнь мечтал работать в театре, пускай даже дворником. Но вместо этого отчеканил, что в июне этого года окончил школу и не только умеет читать, но и написал уже около сотни сказочных историй.
- Так это, стало быть, ваши рукописи находятся в столь тяжёлом чемодане! – одобряюще воскликнул Август Зиновий. – Похвально, похвально, юноша. А ну-ка, будьте так добры, покажите мне хотя бы одну из ваших сказок!

Вне себя от счастья Джон дрожащей рукой положил на стол перед Зиновием аккуратно подвязанный нитками рулон со своей последней сказкой. Зиновий с нескрываемым интересом в глазах принялся читать, забыв пригласить юного посетителя присесть. И пока Зиновий бегал глазами по строчкам, разбирая почерк Джона, лицо его светлело всё больше и больше.

- Занятно, занятно, молодой человек! Очень даже недурственно. Надо же, какая колоритная у вас колдунья, - бормотал себе под нос этот странный директор.
- Н-да, - причмокнул он, протянув, наконец, рукопись автору. – Честно говоря, вы меня весьма приятно удивили, молодой человек. А ну-ка встаньте-ка напротив меня! Так, чуть подальше… Посмотрите мне в глаза. Не стесняйтесь, не стесняйтесь! Так вот. Ну и как вас зовёт ваша благоразумная мама? - улыбнулся Зиновий Джону. – Джон! Имя хорошее. Только какой же вы Джон, юноша. Вы, скорее, Элизиан из вашей сказки. Какое благородное лицо!

Он даже встал, откинул назад свою оригинальную голову, присматриваясь к Джону прищуренными глазами. Потом подошёл к Джону, подергал его за свитер и мешковатые брюки, резко хлопнул тыльной стороной ладони по животу, чтобы Джон его немедленно втянул.

- Нет, - вдруг нахмурился Зиновий. – Нет, пожалуй, что нет, - проговорил он в каком-то тяжком раздумье, отчего у Джона внутри всё оборвалось.

Пока Зиновий расхаживал туда-сюда по тесному кабинету, Джон с трудом сдерживался от внезапно приливших к глазам слёз.
- Нет, молодой человек! – вдруг строго воскликнул Зиновий. – Так не пойдёт. Не пойдёт, вы понимаете меня! – жёстко повторил он, наклонившись к Джону своим и без того сгорбленным туловищем.

Бедный мальчик склонил голову так, чтобы Зиновий ненароком не заметил его покрасневших глаз, и, подхватив ослабевшей рукой чемодан, машинально двинулся к выходу. Директор молчал. Неожиданно Джон не удержался и всхлипнул.

- Что? - резко прозвучал у него за спиной голос странного директора театра. – Почему вы превратились в плачущую женщину, юноша?

Джон вдруг так разозлился на самого себя за дурную привычку уливаться слезами, что неожиданно громко гаркнул:
- Колдунью жалко! Элизиану пришлось эту глупую тётку прибить!
- Что? – теперь уже как будто растерялся директор.
И вдруг Зиновий расхохотался.

Джон оторопел, широко раскрытыми глазами глядя на заходящегося смехом директора, а тот, в свою очередь, пустил от хохота слезу и никак не мог успокоиться. «Странный человек, - подумал Джон. – И чего смешного я сказал?».

Но Зиновий вдруг успокоился и, лишь по инерции посмеиваясь, подошёл к мальчугану.
- Молодец, парень, - дружески хлопнул он Джона по плечу. – Я было уж совсем решил, будто ты какая-то жалкая плакса. И, хвала Господу, я ошибся. Оказывается, у тебя хорошее чувство юмора.

Прервавшись, странный человек шагнул к расположившему справа от стола буфету, извлёк из буфетного шкафчика графин со светло-зелёной водой, налил себе стакан и залпом выпил. А потом, отдышавшись, порылся в том же шкафчике, достал из его дальнего угла (для чего Зиновию пришлось даже встать на цыпочках) другой стакан и следующую порцию воды подал Джону.

Только в этот момент мальчик ощутил необычайно сильную жажду. Вода оказалась восхитительной, с приятной кислинкой и одновременно чуть-чуть сладковатой, отдавая ароматом хвои.
- Я пью настой из сосновых иголок. Очень полезный и активизирует в человеке творческое начало, - сказал Зиновий уже обычным деловым голосом.

Джон поблагодарил. А Зиновий вдруг снова сделал весьма задумчивое лицо. Сунув левую руку в карман старого, давно вышедшего из моды пиджака, а правой ухватившись за собственный подбородок, он прошагал из угла в угол раз пятнадцать.

- Видишь ли, юноша, - изрёк, наконец, Зиновий приторно философским голосом. -  Актёр из тебя, прямо скажем, никудышный. Лицо у тебя чересчур мягкое, женственное (последнее слово заставило Джона посуроветь, однако Зиновий на перемену в лице парня не обратил внимания). Но дело даже не в лице. Ты слишком обидчив. А главное – слишком эмоционален, слишком. Оно, конечно, актёра без эмоций не бывает. Но у тебя они какие-то неуправляемые, неподдающиеся, - пустился в рассуждения Зиновий.

-  Опять же, ты сам не веришь в успех в том деле, которым безумно увлечён. Вот взять, скажем, меня, - Зиновий театрально ухватил себя обеими руками за лацканы пиджака. – У меня не было ничего. Ничего! Чтобы построить свой собственный театр. А я его всё-таки построил. А почему? – с язвительным прищуром Зиновий поглядел в глаза Джону и, заметив, что парень снова смутился, торжественно заявил: - Да потому что я ни секунды не сомневался в своей победе. Мне все в округе говорили, что ничего-то у меня не выйдет. А я наплевал на всяческие мнения и победил. Победил!

Зиновий снова вернулся к буфету, снова выпил воды, потом ещё раз угостил Джона. И, наконец, подвёл черту под своим нравоучительным дивертисментом.
- Вот так-то, Джон.

Монолог Зиновия завершился его погружением в полное молчание. Он стоял рядом с Джоном, устремивши сосредоточенный взгляд куда-то в пол, чуть больше минуты. У Джона в душе затеплилась надежда получить, наконец, пристанище. И она оправдалась. Неожиданно Зиновий глянул на Джона с весьма дружеским интересом.

- Послушай, парень, - сказал Зиновий, легкомысленно моргая глазами. – Некая графиня Дебюсси не так давно со снисходительной улыбкой порекомендовала мне обратить внимание на некоего, как она томно выразилась, прелестного шалопая с огромным чемоданом собственных сказок. Он к тебе непременно придёт, сказала она, обмахиваясь веером, с такой уверенностью, будто обладает даром ясновидения. Но, опять-таки, по её  ведению, этот шалопай должен был предстать передо мной в очень милых артистических коротких штанишках, как она заявила мне при неожиданной встрече.

- И вот я вижу парня и его огромный чемодан со сказками, но где артистические короткие штаны? – губы Зиновия скривились в дружеской усмешке.
- Они у меня в чемодане! – неожиданно для самого себя выпалил Джон.
Прыснув в кулак последний раз, Зиновий торжественно подвёл черту своему выступлению:
- Так я и думал!

А ещё через минуту Зиновий передал Джона неказистому пожилому привратнику, выполнявшему, как позже узнал Джон, ещё и обязанности ночного сторожа - дворника. Театр Зиновия был весьма стеснен в средствах – держать много сотрудников ему было непозволительно.

Этого единого в трёх лицах сотрудника звали Гансом. А точнее Старым Гансом, что у самого Ганса вызывало только одобрение. Так вот, этот Старый Ганс по просьбе Зиновия отвёл нашего очаровательного героя в свои владения на территории театра. А именно: в маленький покосившийся домик, в котором было всего две комнатки. В одной жил сам Ганс, а в другую Зиновий попросил поселить юного сказочника. Джон получил-таки вожделенное место рабочего сцены. Кроме того, ему поручалось выполнять обязанности помощника заведующего постановочной частью и, если Джон покажет себя действительно грамотным парнем, ещё и суфлёра.

Уже на следующий день юноша приступил к работе. А ещё через неделю начался театральный сезон, и для Джона наступило время плотного знакомства с настоящим творчеством. 









Полпирожка с повидлом
Сказочный цикл
Памяти великого сказочника мира
Ханса Христиана Андерсена
 посвящается


Рассказ восьмой
Полпирожка с повидлом

Ну, дорогой наш читатель, ты уже по-настоящему полюбил нашего очаровательного Джона из маленького города на берегу одного из северных морей? Если так, то тебе, конечно же, не терпится узнать, как сложилась судьба этого юного сказочника, всей душой мечтавшего устроиться на работу в театр и… разбогатеть, продавая столичным издателям собственные сказки, которых к своим неполным семнадцати годам он успел написать почти целую сотню.

Ну, так вот. Как  мы уже с тобой знаем, Джонни всё-таки устроился в театр. Этот театр, увы, был небольшим, с виду неказистым и, как Джон узнал дождливой порой, в самом зрительном зале театра протекала крыша. Не так чтобы вода во время дождя обязательно стекала зрителям за шиворот, но протекала и весьма заметно. И это ещё куда ни шло. В сильные морозы три большие печки в театре не справлялись с холодом – зрители откровенно замерзали и уходили домой, не дождавшись конца спектакля. И этот факт печалил Джона, артистов, Зиновия и даже Старого Ганса, который вполне мог отсидеться в своей каморке, обыкновенно жарко натопленной.

Зато назывался театр весьма романтично – «Зелёная лампа». У него и на самом деле перед воротами висел большой керосиновый фонарь со стёклами, выкрашенными снаружи масляной краской в зелёный цвет. Правда, фитиль у этого фонаря был слабоватый, и свет через краску пробивался еле-еле. Но тепла даже от маленького пламени фитиля оказывалось достаточно, чтобы уже через полчаса освещения краска на наружной стороне стекол начинала подтекать, потом усыхать и отлупляться. И Старому Гансу время от времени приходилось подкрашивать фонарь.

Но Бог с ним, с фонарём. Какие бы трудности театра ни испытывал, а работать в нём Джону было очень интересно. Зиновий мальчика старался не обижать. Не имея возможности ему нормально, по сравнению с другими театрами, платить, он довольно часто угощал Джона то горячим чаем с бутербродами, то пирожками с повидлом, то куском жареной рыбы. Впрочем, Джон понравился всем обитателям театра. И женщины, и мужчины, будь то актёры или технические работники, старались хоть как-то подкормить «беднягу Джона».

Так они прозвали юношу за глаза, вызнав у него о том, что мальчик потерял на «дурацкой», с их точки зрения, войне отца и был вынужден оставить одну свою немолодую уже маму, зарабатывающую на жизнь тяжёлым ручным трудом – стиркой господского белья. Кроме еды (пирожков, булочек, вяленой рыбы, жареных семечек) эти люди отдавали Джону и свою старую, но ещё годную для носки одежду. А Старый Ганс обеспечил парня парой крепких и толстых одеял, набитой соломой подушкой и всегда каждое холодное зимнее утро сам затапливал печурку в каморке Джона. Кроме того, он довольно часто приглашал Джона поужинать варёной картошкой с отменной селёдкой и чёрным хлебом – пищей, любимой мальчиком с детства.

Но, главное, никакой холод в зале театра не мог помешать нашему очаровательному герою наслаждаться работой – как во время спектакля, когда от мальчика требовалось периодически в ручную, с помощью маленькой лебёдки, поднимать и опускать занавес, разноцветные гобелены и картонный антураж, так и во время подготовки сцены к следующему спектаклю, когда он перетаскивал с места на место объемные декорации и театральную атрибутику. Нередко, вооружившись молотком и гвоздями, Джон помогал пожилому плотнику Арсению что-нибудь из театральных принадлежностей чинить или мастерить заново.

Джон буквально запоем смотрел спектакли из-за кулис и уже через месяц работы знал наизусть почти все роли – и главные, и второстепенные. Услышав, как он, подражая голосам актёров, декламирует их старине Гансу – большому любителю что-нибудь серьёзно обсудить и послушать всякие пародии и байки, – Зиновий поставил Джона и на суфлёрство, попросив, однако, мальчика, подсказывая актёрам слова их ролей, говорить как можно тише и без всяких эмоций.

- А вообще, парень, мне кажется: в будущем из тебя выйдет неплохой пародист, - как-то оборонил Зиновий между делом.

Джон тогда толком не знал, кем является на самом деле пародист, наивно полагая, будто это специфический актёр, который, находясь в суфлёрной будке, озвучивает роли за коллег, сорвавшими или потерявшими от простуды голос. Ясно, что замечание Зиновия по поводу способностей Джона мальчика обрадовало. Он воспрял духом и в очередном письме маме Лизе сообщил, что дела у него идут лучше некуда.
Тут следует заметить, что в письмах к маме Джон всё несказанно преувеличивал, приукрашивал. Про полученное у Зиновия жильё он отрекомендовался, будто живёт один в большой светлой комнате с высоким потолком и театральными гобеленами на стенах, и будто в этой комнате ему очень приятно сидеть вечерами у большого английского камина.

Размер получаемого жалованья Джон для мамы Лизы увеличил минимум раза в три, добавив к этому ещё и выдумку о полном пансионе с такими блюдами, как паровая телятина с грибами, треска, запеченная в яйце, креветочный суп, а на Рождество они всем театром ели, якобы, индейку с яблоками и жареных цыплят с брюссельской капустой. Но самой большой его выдумкой оказалась откровенная сказка о том, за что Джон в театре получает приличное для юноши жалование. Парень, конечно же, отписал маме, будто играет на сцене разных благородных принцев, и зрители от его монологов прямо в зале пускают слезу.

Маму Лизу, конечно же, провести было нелегко. Зная о страсти своего любимого сыночка к выдумыванию всяких историй, письмам Джона она не очень-то верила. Тем не менее, её утешала сама мысль о том, что Джон имеет возможность посылать из столицы письма государственной почтой. Ведь в те времена такая услуга многим бедным людям была не по карману, как и, скажем, креветочный суп.

Раз деньги на почтовые отправления у Джона есть, значит, полагала мама Лиза, мальчик живёт не так уже и плохо. А ест ли он говяжью печень с жареной кольраби или, предположим, отварные венские сардельки на завтрак – это уже не принципиально. Мама Лиза была почему-то уверена, что посылать письма почтой он стал бы исключительно в случае, если бы с едой у него всё обстояло в порядке.

Честно говоря, привирая про актёрскую работу, Джон искренне верил, что уже этой весной Зиновий даст ему роль для гастролирующей труппы.

Бедный, бедный Джонни! Его мечтам не суждено было сбыться. По крайней мере, получить роль да ещё ближайшей весной, юноше не удалось…
***


Уже когда Джон устроился в театр «Зелёная лампа», у Зиновия назрели большие проблемы. До осени директор надеялся залатать кровлю и утеплить стены театра, но занять для этой цели денег он так и не смог. Столичные банкиры между собой считали верхом глупости кредитовать какого-то, с их точки зрения, безродного «актёришку», возомнившего себя благородным господином. Но главная причина их отказа предоставить Зиновию ссуду заключалась в другом.

Один из этих банкиров, удивительно толстый и вечно, переваливающийся с ноги на ногу, будто гусь, господин Баглок, одолжил большую сумму своему зятю, мистеру Четтертону, задумавшему, в свою очередь, построить новый драматический театр с кукольным театром комедии в придачу. Театров тогда в столице было не так уже и много. Казалось бы, чего им конкурировать.

Но не следует забывать и о том, что и людей в столице в ту пору жило в несколько раз меньше, чем сегодня. А зрителей, включая даже и тех, кто ходил в театр чрезвычайно редко из-за нехватки денег на билет, среди жителей столицы было ещё меньше. Так же, как и читателей.
Забегая вперёд, заметим, что издать свои произведения начинающему писателю в ту пору было ничуть не легче, чем ныне. Сейчас, скажем так, писателей в сотни раз больше, чем было тогда. Но в Европе XIX века и умеющих читать людей, и типографий было в сотни раз меньше. А производство книг требовало очень больших затрат. Средней толщины и высоты книга с цветными картинками продавалась в книжных лавках за цену, сравнимую с ценой хорошей курточки или даже костюма, нередко оказывалась даже выше. Ясно, что купить книгу могли позволить себе в основном зажиточные люди.

А если какой-либо из простых отцов семейства, к примеру, башмачник или плотник, и дарил своим детям, скажем, азбуку с цветными картинками, то можете себе представить, сколько времени ему приходилось во всём себе отказывать, чтобы у его сына или дочки в день поступления в школу эта самая азбука оказалась в портфеле.

Но вернёмся к проблемам Зиновия. Прежде всего, они состояли в том, что зять ворчливого и вечно не довольного величиной прибыли Баглока построил-таки и открыл свой театр именно к Рождеству того года, когда Джонни прибыл в столицу осуществлять свою мечту. Зрителей в «Зелёную лампу» и так ходило мало, несмотря на дешёвые билеты. А тут они вообще почти перестали ходить. Самый трудный в постановке и дорогой по декорациям рождественский спектакль о явлении Мессии народу буквальным образом сорвался.

Это притом что все знакомые Зиновию священники благословили своих прихожан посмотреть именно этот спектакль. Люди, правда, пришли на следующий день, но их оказалось так мало, что актёры упали духом и сыграли формально.

Плохо прошли в «Зелёной лампе» и сказочные представления для детей, хотя артисты старались изо всех сил. Только что открывшийся театр кукольной комедии мистера Четтертона переманил к себе большую часть зрителей «Зелёной лампы». И немудрено. В новом театре было не только тепло и уютно, но и необыкновенно красиво.

Вокруг большого вычурного здания театра Четтертона был разбит детский парк чудес с множеством разных аттракционов – всяческих горок, с которых буквально тянуло скатиться даже взрослых, каруселей и качелей, сказочных фигурок из дерева и гипса, катков-лабиринтов и просто беседок. Едва в столице выпал снег, специально нанятые Четтертоном извозчики принялись катать всех юных зрителей вокруг театра на санях, украшенных в сказочном стиле и запряжённых белыми лошадками. И в любую погоду, даже в сильный мороз, прямо у входа на территорию театрального парка чудес посетителей бравурной музыкой встречал духовой оркестр.

Имея такого покровителя, как банкир Баглок, Четтертон мог многое себе позволить. А какой он устроил в новом театре буфет! Посланный туда «в разведку» Зиновием Джон отведал в сказочно убранном буфете этого театра восхитительного мороженого и молочно-фруктового коктейля с пирожными. Знаете, что с мальчиком произошло?
Сначала он пришёл в неописуемый восторг, а потом, вспомнив, что в театре Четтертона он не просто зритель, а своего рода разведчик Зиновия, опечалился. Выслушав его отчёт, Зиновий мягко взъерошил парню шевелюру, успокаивающе похлопал его по плечу и неожиданно для Джона дал ему ещё несколько монеток. Чтобы Джон мог снова побывать в понравившемся месте.
- Я не хочу туда больше! – щадя самолюбие Зиновия, воскликнул Джон.
- Не ври, хочешь, - глухо, но серьёзно возразил Зиновий и вышел из кабинета.
А когда в сильные морозы после Крещения театр опустел, Зиновий, столкнувшись в зрительном зале нос к носу с Джоном, вдруг нежно прижал голову мальчика к своей впалой груди.

-  Я знаю, мой мальчик, ты уйдешь от меня, - заговорил он со слезами на глазах. – Четтертон переманил от меня уже больше половины актёров. Шесть моих спектаклей некому играть. А я только хотел начать репетиции твоей сказки про принца Элизиана. Хотел тебя сделать в ней твоим же принцем. Но, дорогой мой Джонни, видно, не судьба…

Он говорил это с таким проникновением, что Джон чуть было не пустил слезу.

-  Сам я от вас никогда не уйду, - с жаром выкрикнул он едва ли не в уши Зиновия, мягко освобождаясь от его отеческих объятий.
Зиновий в ответ лишь криво улыбнулся. И, ласково потрепав густые вьющиеся волосы Джона, понуро пошёл по залу, тупо глядя себе под ноги. Джону в тот миг показалось, будто и без того далеко не стройный Зиновий сгорбился ещё больше.

Как ни тянуло Джона в театр Четтертона, находившийся от «Зелёной лампы» в двадцати минутах неторопливой ходьбы, деньги он всё-таки вернул Зиновию, только сделал этот незаметно, положив монеты директору в ящик письменного стола в момент, когда тот ненадолго вышел из кабинета. Вряд ли бы Зиновий догадался, что это те самые монеты. Но на театр Четтертона Джон всё-таки время от времени поглядывал, наведываясь на новую театральную площадь пасмурными зимними днями.

Его подмывало как-нибудь пробраться к самому Четтертону, чтобы предложить почитать свои сказки, но, думая об этом, Джон тут же решал, что такой поступок станет самым настоящим предательством в отношении Зиновия. Ведь именно благодаря Зиновию Джон удержался в столице. Именно благодаря этому странному, но милому в общении директору он узнал жизнь театра изнутри, обрёл друзей в актёрской среде, понял, что его сказки всё-таки кому-то нужны. А кроме того, Джону удалось даже скопить немного денег на случай нужды.

Как скоро ему снова пришлось её испытать!
Весной от Зиновия были вынуждены уйти последние актёры. Они не бросили Зиновия – он сам их отпустил, поняв, наконец, что играть спектакли с неполным составом невозможно, по крайне мере так, чтобы на них пришли зрители. Этих актёров никто не пригласил, поэтому они, собравшись в маленькую труппу, отправились гастролировать как бродячие артисты. Или, как тогда их называли, трубадуры.

В один из грустных вечеров, когда в театре остались только Зиновий, Старый Ганс и Джон, наш очаровательный герой показал Зиновию свою привилегированную визитку Виолетты Дебюсси. Больше полгода он о ней не вспоминал, а тут вдруг случайно обнаружил её в кармане коротких штанов, с осени мирно лежавших в чемодане на кипе исписанных листов.

- Тебе повезло, юноша, - довольно сухо, хотя и не без радости в глазах, сказал Зиновий, изучив карточку знаменитой актрисы. – Ты можешь хоть сейчас пойти к ней без приглашения и попросить помощи.
- Правда? – обрадовался Джон. – Но почему вы так считаете? Разве удобно идти к столь блистательной особе без приглашения?

Зиновий разъяснил Джону, чем отличается привилегированная визитная карточка от непривилегированной.

- Джонни, ты наивен. Во-первых, на этой карточке золотая рамка. На простой визитке её обычно нет. А во-вторых, только на привилегированной карточке печатается домашний адрес, а не название и адрес учреждения, в котором работает или которым владеет хозяин визитной карточки. Домашний адрес потому и печатается, чтобы получивший визитку человек смог прийти в гости в любое время. Разумеется, его могут не принять, если, скажем, в момент посещения хозяйка окажется больной или сильно занятой. Но обязательно назначат время, когда прийти ещё раз. Понял, юноша? – усмехнулся Зиновий.

Тогда Джон горячо заявил, что пойдёт просить у Виолетты Дебюсси денег для помощи театру «Зелёная лампа».
- Что ты, что ты! – Зиновий в испуге замахал на него руками. – И думать не смей! Ты этим только опозоришь меня и себя. Да знаешь ли, почему Виолетта вообще разговаривает со мной при встрече? Мы с ней когда-то были одинаково нищими актёрами. Но ей удалось пробиться к вершинам славы и получить звание графини от самой королевы Августы, а я оказался способен лишь на то, чтобы как-то перестроить вот этот сарай и сделать из него плохонький театр. Вот и всё.

- Театр замечательный! – воскликнул Джон. – Его можно отреставрировать, и зал снова наполнится зрителями.

- Милый, милый мальчишка! – снова сфамильярничал Зиновий, обнявши Джона, словно собственного сына. – Восхищаюсь твоим чувством благодарности. Но будет нечестно от тебя утаить, что Виолетта порекомендовала тебя мне исключительно потому, что…(на этих словах Зиновий замялся, а Джон, слушая его, покраснел). Потому… Словом, Джон, она считает тебя странным хорошеньким юношей, безнадёжно заболевшим искусством, но не имеющим в искусстве никаких шансов. Понимаешь, мой мальчик?

- А вы? Вы тоже так считаете? – глухо спросил Джон.
- Что ты, Джонни, - улыбнулся Зиновий. – Я сразу понял, что из тебя можно вырастить и актёра, и сказочника. И вообще хорошего человека. Да ты и так уже хороший человек. Только вот я тебе сейчас не помощник…

Жалея как-то быстро постаревшего директора, Джон по-детски обнял его в ответ и ещё раз заявил, что сам ни за что его не бросит.
А через месяц, в начале мая, когда город преобразился от пышно зазеленевших клумб, кустов и деревьев, Зиновий исчез. Не бойся, дорогой читатель – его никто не похитил. Старый Ганс тогда мрачно объяснил Джону, что их директор уехал в поисках денег на новый театр. Загорелся, мол, дурацкой, по мнению Ганса, идеей сделать Четтертону большущий нос.

- Но, по-моему, он тронулся умом, - покрутил у виска недовольный сторож, рассказывая Джону эту новость. – И вообще, последнее время он сильно сдал здоровьем. Сказал, что поехал с другом куда-то на поиски какого-то клада, который в другой стране дедушка его друга где-то закопал. И они отправятся этот клад искать.
- Вот интересно! Почему он не взял с собой меня! – огорчился Джон.

Но Старый Ганс только желчно усмехнулся:
- Ты, парень, сам смотри не сбренди. Клад какой-то. Пустое всё это. Лучше иди-ка ты ищи работу. Мне-то хоть город за уборку улицы немного приплачивает. А ты что будешь делать? Жить-то здесь, конечно, живи. И то я уж привык к тебе. Но вот прокормить тебя с городской приплаты, увы, не смогу. Как бы самому ноги не протянуть.

Пришлось Джону снова ощутить на себе, как быстро тают последние деньги в кармане, а желудок всё сильнее даёт о себе знать. Хорошо ещё, на дворе во всю светило доброе весеннее солнце. По улицам большими группами ходил радостный народ, площади и рынки заполнились торговцами и покупателями. Бродить по рыночным рядам в такое время для молодого парня труда обычно не составляет. Правда, весной в столице появлялось так много алчущих работы, что у нанимателей от этого даже дух захватывало.

Они становились до безобразия важными и строгими, стремясь назначить до неприличия низкую плату за труд по переборке овощей, погрузке - разгрузке, уборке торгового места и подаче товара к прилавку. Рыбаки же выходили в море не очень охотно. Оно было ещё холодным, не щедрым на дары и не приветливым. Намаявшись на временных подсобных работах с оплатой, не позволявшей даже более-менее сносно пообедать, Джон всё-таки переборол свою гордость и пошёл к Дебюсси.

С колотящимся в груди сердцем он потянул шелковистый шнурок внутреннего колокольчика у красивого парадного подъезда, палисадник рядом с которым уже вовсю благоухал красными цветами. Через минуту дверь отворилась, и Джонни увидел  молодого напыщенного лакея в белом парике с косой и кремовой ливрее. Он скептически глянул на протянутую Джоном визитную карточку знаменитой актрисы и с кислым выражением лица сообщил, что графиня Виолетта Дебюсси здесь уже два месяца как не проживает.

- Этот дом она продала господину де Треволлу, известному в округе владельцу парфюмерных магазинов. И теперь здесь пребывает его любовница…

Дальше Джон слушать не стал. Перебив лакея, он попытался узнать у него, куда уехала графиня, но тот лишь пожал плечами.

Грустно вздохнув, Джон продолжил поиски работы. Намаявшись, вечерами он возвращался в ещё не развалившийся домик Старого Ганса. Добрый старик обычно приглашал Джона разделить с ним нехитрый ужин – картошку с селёдкой и луком. Но просто объедать старого друга Джон позволить себе не мог. Если ему не удавалось что-нибудь к столу добавить – хотя бы пару помятых прошлогодних яблок или булочку – он говорил Гансу, что ему нездоровится и он лучше ляжет спать без ужина.

И при этом Джон умудрялся выкраивать пару монеток для посылки маме письма, в котором, как всегда, сообщал, что у него всё отлично, начали репетировать его пьесу, где он сам в главной роли. «Ничего, - оправдывал в этот момент себя Джон в своих собственных глазах. – Рано или поздно эта пьеса всё равно будет поставлена. И меня непременно утвердят в роли Элизиана».

В начале лета Джону удалось устроиться к рыбакам на переборку рыбы. В столице у рыбаков не было проблем со сбытом, поэтому платили они Джону деньгами. За вечер после прибытия эшелонов с уловом Джон зарабатывал на завтрак, обед и ужин. Ему удалось даже выкроить деньги, чтобы прикупить себе дешёвую обновку и послать немного монет маме Лизе (при этом старые длинные брюки он бережно спрятал в чемодан, снова вынув из него прошлогодние шорты).

Но всего за несколько вечерних часов переборки рыбы Джон так выматывался, что утром ему не хотелось вставать едва ли не до обеда. Однако он заставлял себя выходить из дома с целью ежедневно посещать как минимум один театр и одно издательство.

К концу июля он обошёл их все, снова везде получив отказ. Но в одном очень маленьком издательстве, состоявшем из одного редактора и курьера, редактор, недавний выпускник заграничного университета, сказал Джону, что ему следует написать новые сказки – подлиннее, поживее и с более закрученным сюжетом. Те, что Джон ему показал, дескать, слишком незрелые и скучноватые – вряд ли их кто вообще рискнет напечатать.

Тот парень оказался единственным редактором в столице, снизошедшем до полезного разговора с каким-то чересчур юным провинциалом, пахнувшим подтухшей рыбой. И Джон, воспрявши духом, снова принялся писать. Он писал по вечерам, при свете лучины, потому что днём надо было искать работу. Ведь рыбный промысел мог в любой день заметно ухудшиться, оставив Джона без заработка. Да так оно к концу лета и случилось. В августе уловы оскудели, а желающих перебирать рыбу прибавилось.

Снова оказавшись в безвыходном положении, Джон растерялся и начал неосознанно бродить по улицам и торговым площадям.
***

 Он уже ничего не планировал и ни на что не рассчитывал, однако ноги по инерции несли его к магазинам. На входе каждого из них висело написанное огромными буквами объявление «работы нет», но Джон уже и не читал эти объявления, а просто разглядывал манящие товаром витрины, не останавливаясь ни у одной из них ни на секунду.

На большой, вымощенной булыжником, площади с памятником Великому мореходу – в центре – внимание Джона привлек неказистый с виду магазинчик. В его витрине находилась этажерка с полками, на которых были расставлены разные куклы: деревянные артиллеристы и гусары на таких же деревянных конях, запряжённая шестёркой соломенных лошадей картонная карета с выглядывающей из окна принцессой, сделанной каким-то умельцем из бархатной ткани, плюшевые медвежата, тигры и слоны, рыбки из желудей, даже ведьма с метлой в руках, мастерски сработанная кем-то из свиной кости и пластилина.

Были тут и бронзовые изваяния королей и адмиралов, оловянные солдатики и медные пушки размером с кулак. А также куклы из папье-маше в виде домохозяек, детей, рыбаков и торговцев.

Вспомнив про театр Четтертона, Джон залюбовался куклами. Он простоял перед витриной больше часа, и всё это время на его лице сияла улыбка неизлечимого романтика. Юноша не видел, что изнутри за ним внимательно наблюдает хозяин магазинчика, невысокий худощавый мужчина лет сорока, одетый в странный полосатый свитер, старый линялый сюртук ядовито-зелёного цвета и узкие обтягивающие лосины чуть ниже колен, заправленные в полосатые гольфы.

Этот человек имел заметную плешь на голове, а на ногах носил какие-то сказочные деревянные башмаки образца пятнадцатого века. Звали его Густавом. Так вот этот Густав сначала подумал, что блаженно улыбающийся куклам парень хочет что-то выбрать для покупки. Но, присмотревшись к странному покупателю внимательнее, Густав с разочарованием в душе понял: этот юный дурачок просто глазеет на товар, а в его карманах гуляет ветер. Да и зачем парню какие-то куклы, пусть они даже и привлекают его внимание своим необычным видом?

Когда незнакомец наконец-то удалился, Густав с облегчение вздохнул. Он был немец, а немцы, как известно, по натуре больше педанты – они испытывают раздражение от присутствия в их магазинах людей, пришедших только полюбоваться на товар, ничего не покупая. К тому же Густаву показалось, будто нежданный любитель поглазеть на куклы загораживает витрину от прохожих, каждый из которых мог бы стать покупателем.

Но Джон появился у витрины на следующий день, потом на следующий. В эти два дня ему удалось-таки подработать носильщиком покупок и мытьем окон в домах зажиточных рыночных торговцев. И, освободившись к обеду, Джон с заветными монетками в кармане направлялся в дешёвую закусочную, путь к которой волею судьбы пролегал мимо кукольного магазинчика Густава.

Работа у Джона то появлялась, то пропадала. Независимо от неё он каждый день загораживал собой витрину кукольного магазинчика, раздражая Густава своей глупой улыбкой.

На четвёртый день к Джону присоединились какие-то подростки. И разозлившийся Густав вдруг услышал, что этот, с его точки зрения придурковатый малый, чарующим голосом сказочника посвящает мальчишек в истории, якобы происшедшие с теми, кого изображают куклы. Он с любовью в глазах говорил о принцессе, которую похитили разбойники, и о гусарах, которые поехали было принцессу выручать, но по дороге свернули в лесную таверну, где проиграли в карты местным шулерам своих лошадей.

В конце концов, принцессу спас маленький солдатик. Но, защищая прекрасную даму от рассвирепевших разбойников, солдатик получил тяжёлые раны. Он почти уже умер, когда принцесса привела к лежащему в траве спасителю ведьму и та в обмен на её, принцессино, счастье наколдовала солдатику оловянное тело, которое потом оживила.

- Но оловянный солдатик не мог уже любить принцессу. Он оживал только в полночь – на несколько минут, чтобы отогнать от спящей принцессы злых духов. И, чтобы солдатику не было скучно, принцесса заказала ему у лучших мастеров по отливке бронзы целую команду солдатиков.

Слушая Джона, Густав вдруг обнаружил свой собственный рот широко раскрытым. Этот факт смутил Густава так, что он даже разозлился на самого себя. «Ладно, - смягчился Густав в отношении странного сказочника. – Сегодня пусть рассказывает байки этим бесенятам. По крайней мере, теперь они точно не разобьют витрину камушками из своей детской вредности. Да и взрослых покупателей пока не видно».

Джон рассказывал одну сказку за другой, сочиняя прямо на ходу. И подростки даже уселись вокруг него на мостовую. Лишь когда Джон порядком устал, представление окончилось.
- А ты завтра придёшь? – кричали ему мальчишки вслед, заворожённые его манерой рассказа.

Густав терпел пустую для него толкотню у витрины ещё три дня. «Всё, - твёрдо решил он утром четвёртого дня, открывая магазин. – Теперь я прогоню его ровно через две минуты после появления у витрины. Хватит! За неделю у меня не купили ни одной самой мелкой вещицы. Наверное, у этого странного говоруна дурной глаз. Стоило ему появиться у магазина, как покупатели куда-то испарились».

На самом деле Густав кривил душой. С покупателями у него возникли проблемы сразу же после открытия этого магазина кукол. Маленький, невзрачный с виду магазинчик вряд ли вообще мог показаться кому-то интересным. Густав же с его врождённой педантичностью считал, что торопить события не стоит – постепенно молва о его заведении дойдет именно до тех, кому нужен его товар. Но рынок, дорогой мой читатель, жесток во все времена.

Густав наивно полагал, будто его достаточно редкий в ту пору товар люди кинуться покупать, едва только краем уха услышат про новый кукольный магазинчик, открывшийся на краю красивой площади Великого Морехода. И ему останется только, как говорится в подобных случаях, радостно пошевеливаться. Густав набрал у поставщиков целую кладовку самых разных кукол с отсрочкой платежа на три месяца, надеясь расплатиться с ними за проданный товар значительно раньше. Однако время шло, а покупателей не было. Даже когда в лавку Густава начали периодически заходить такие же, как и он, педантичные покупатели, касса его пополнилась незначительно.

Один из нестандартных, по представлениям Густава, покупателей – всё время отпускающий шутки малый с неимоверно широкой улыбкой – посоветовал Густаву потратиться на рекламу в какой-нибудь шутливой, как выразился этот тип, газете и плюс к этому как следует разукрасить фасад магазина крупными фигурами сказочных персонажей. Но даже хотя бы просто принарядить  магазинчик в яркие масляные краски Густав пожадничал. От своей, как он сам считал, врождённой привычки «не тратиться попусту», Густав убедил себя в том, что реклама – вещь совершенно бесполезная. И тянуть покупателей в магазин «за шиворот» – занятие совершенно не благодарное. Пускай, дескать, сами идут и покупают, если им это нужно. А если не нужно? На этот вопрос Густав предпочитал не отвечать.

Тут следует заметить, что Густав-кукольник, как позже его окрестили в округе, к сорока с лишним годам из-за своего скряжничества остался не только без сколоченного (а точнее, не сколоченного) состояния, но и без жены с детьми. То есть, от жадности он даже не женился, поиск супруги откладывая на потом, когда его мелкий бизнес превратиться в крупный и прольёт на него золотой дождь. Вот тогда, дескать, даже десять процентов от дохода, затрачиваемых на жену и детей, не выбьют его из колеи.

В момент, когда магазинчик этого скряги был замечен Джоном, Густов получил официальные письма от поставщиков, требующих как можно скорее с ними расплатиться за выкупленные у них куклы, поскольку все сроки уже вышли. Понятное дело, Густав сидел в своём магазине мрачнее тучи. И только было он настроился по полной программе сорвать зло на каком-то голоногом и длинном мальчишке, целую неделю подряд устраивающему у витрины магазина балаган, как на площадь с шумом въехала большая яркая карета господина Баглока.

Увидев её, немец поначалу желчно сморщился (ох, уж эти банкиры! Попробуй только взять у них кредит – с живого не слезут!). Но тут вдруг, на удивление Густаву, извозчик-лакей в белых гольфах и коричневом фраке лихо развернул экипаж в сторону его, Густава, магазинчика. Немец даже глазам своим не поверил. Может, кучер богатея просто лучшую дорогу выбирает? Вон как важно цокают по площади копытами его белые лошади с золотыми бляхами в гривах.

Но, судя по тому, как прыснула в разные стороны от витрины босоногая ребятня, оставив «чокнутого балагура» одного, Густав с замиранием сердца в груди понял: господин Баглок направляется к нему. Только Густав откровенно не знал, радоваться ли ему по сему случаю, или печалиться. Поверить, будто этому финансовому магнату, совладельцу лучшего в стране театра кукольной комедии, понадобился товар Густава, немец поначалу никак не мог. Ему проще было поверить в возможность появления в его магазинчике привидений белым днём.

- Тпру! – важно выпятив грудь, зычно гаркнул кучер, и четвёрка лошадей остановилась, как вкопанная.
Дальше произошло, с точки зрения немца, нечто совершенно невообразимое.
Двери кареты с визгом распахнулись, и оттуда вылетели, как ошпаренные, два крикливых расфуфыренных сыночка Баглока.

Это были толстые розовощёкие круглолицые близнецы десяти лет от роду с маленькими, но чрезвычайно нахальными глазками, вечно блестевшими желанием сотворить кому-нибудь хорошую пакость. Своей внешностью и походкой они во всём копировали вечно надутого на манер индюка папашу, но, в отличие от него, всегда веселились, забивая уши окружающих дикими криками, и носились по любому мало-мальски достаточному для этого пространству, как угорелые.

Вот и сейчас, не выдержав получасового сидения в карете (специально большой, чтобы в ней можно было скакать зайцами), юные толстячки буквально заставили отца остановиться у «дрянного», по представления господина Баглока, «балаганчика». Он даже не хотел заведение подобного рода называть магазинчиком, даже лавкой.
Но пацанам его, похоже, на оценки папаши было наплевать. Они тут же, будто большие мячики в сюртуках и цилиндрах, подскочили к Джону, ухватили его с обеих сторон за локти и принялись с весёлым визгом наперебой требовать рассказать им сказку про принцессу, спасённую от разбойников оловянным солдатом.

Пока из кареты выбирался, отдуваясь от жары и работы мышцами, господин Баглок, его детишки, не дожидаясь, когда голоногий сказочник приступит к делу, атаковали его массой вопросов по поводу грустивших на витрине образцов кукол. Их, конечно же, интересовали всякие, по мнению педантов и богатых финансистов, глупости типа: кто сильнее – вон тот гусар или вон тот артиллерист, что на завтрак предпочитает сидящая в карете принцесса и как её зовут, может ли оловянный солдатик сразить крысу и прочее из этого ряда ребячьей фантазии.

Переваливаясь с боку на бок, Баглок с недовольной миной на круглом усатом лице, окаймлённом жидкой бородкой, подошёл к витрине и встал за спиной Джона и своих сыновей. Даже в минуты явного раздражения поведением близнецов банкир не терял истинно делового вида, покуривая изящную трубку из слоновой кости и опираясь на такую же, из слоновьей кости, тросточку с железным набалдашником.

Внимательно изучив из-за витрины эту трость, Густав проглотил слюну. Только одна эта незатейливая вещица Баглока потянула бы на полмагазина немца. Но, заставив всё-таки себя поверить в саму возможность интереса банкира к выставленному на витрину товару (хотя бы просто купить, как говорится, безделицу для хохмы), Густав угодливо выскочил на улицу и, примитивно поклонившись, пролепетал:
- Добрый день, уважаемый господин Баглок! Весьма рад видеть Вас с Вашими очаровательными детками у витрины моего скромного магазина! И премного благодарю Вас за оказанную мне честь.

Джон в этот момент продолжал увлечённо общаться с мальчишками, они же, в свою очередь, совершенно не заметили появление хозяина магазинчика и не обратили внимания на их с папочкой разговор. Между тем, Баглок был чрезвычайно прямолинеен и не имел привычки делать кому-то комплименты, хотя в отношении себя он слушал их с удовольствием, внешне, правда, этого не показывая. В светском обществе давно ходила прибаутка Баглока «лучший комплимент для уважающего себя господина – это преподнесённый в дар ему портмоне с золотом или казначейскими билетами».

Так вот, выслушав явно фальшивую сентенция «магазинщика», господин Баглок, не вынимая изо рта трубки, снисходительно пропыхтел:
- Что вы говорите! Признаться честно, я вовсе не собирался оказать вам такую честь. Ваша балаганная лавка, откровенно говоря, вызывает у меня аллергию. Но этот голодранец, - ткнул он тростью в сторону Джона, которому толстощёкие сыночки банкира жадно смотрели в глаза, продолжая при этом держать его за локти, будто маленькие полицаи. – Этот бесштанный проходимец невероятным образом вскружил голову моим шалопаям.

- Нет, чтобы прилежно учиться банковскому делу и решать задачки по математике, так эти сорванцы умудряются каким-то образом сбежать от приставленных к ним воспитателей и погонять по улицам со всякими босяками. А потом неожиданно требуют от меня, визжа подобно пилам, чтобы я выгрузил их у вашего ба… магазина, - Баглок всё-таки не опустился до таких откровений – назвать магазин балаганом открыто в лицо хозяину, тем более немцу, представителю уважаемого им народа.

Густав, конечно же, тираду Баглока понял по-своему.
- Послушайте, вы, молодой человек в оборванных штанишках! – с гневными интонациями обратился он к Джону, пренебрегая всякими правилами приличия (ведь, согласно этикету высшего общества, вначале Густав должен был испросить у господина Баглока разрешения прогнать босяка, оскорбляющего столь солидного человека одним своим видом). – Вы мне уже так здесь надоели, что я требую от вас немедленно удалиться на пушечный выстрел и никогда…, - Густав даже захлебнулся словами, - слышите? Никогда…

- Заткнись, полосатая чушка! – звонким криком перебил его один из близнецов. – Дай нам послушать сказки, которые тебе самому не придумать даже за три твоих никчемных жизни!
- Топай-ка лучше в лавку и приготовься обслужить нас по высшему классу, ты слышал, немчура бестолковая! – поддержал брата второй близнец.

Будь Густав готов к такому изъявлению «благодарности» со стороны каких-то мальчишек, пусть и сыночков господина, способного с любым владельцем мелкой лавки расправиться в три секунды, он ни за что бы не дал себя в обиду. Даже если бы ему пришлось сначала взять в руки палку, а потом, бросив магазин ко всем чертям, бежать из города без оглядки. Но даже сам Баглок оторопел от столь хулиганской выходки близнецов. Машинально вынув изо рта трубку, господин банкир только хлопал глазами, то и дело открывая рот. Густав понял, что поддержки от отца маленькие негодяи не получат, поэтому смягчился и успел сообразить, каким образом поступить в данный момент будет лучше всего.

- О, господин Баглок! Какие у Вас самостоятельные детки, - притворно захихикал он. – Мне показалось, им угодно приобрести в моём магазине какие-то куклы? Может быть, они имеют в виду оловянных солдатиков, настоящие игрушки для мальчиков?
- Мы сами знаем, что имеем в виду! – заносчиво крикнули близнецы в один голос.
И тут же бесцеремонно потащили Джона в лавку, куда за ними следом, точно гусь за гусятами, протопал господин Баглок, сопровождаемый сгорбившимся Густавом.

В небывалой, по представлениям Баглока, тесноте маленькие нахалы толстячки требовали у Джона дать краткую биографическую справку каждой кукле, на которую случайно попадали их коварные глазки. Джон с ходу начинал придумывать, но оказывалось достаточно сказать всего два-три предложения о какой-либо кукле, как близнецы хватали её и, вырывая друг у друга, швыряли в большую корзину, специально припасённую Густавом для покупателя с размахом.

Стоя в дверях (из-за чего Густаву приходилось, согнувшись, глядеть во внутрь магазина, едва ли не просовывая голову под согнутым локтем Баглока) папаша близнецов хмурил брови и нервно жевал погасшую трубку. Когда корзина оказалась набитой доверху, так, что очередные брошенные в неё куклы начали валиться на пол, Баглок не выдержал.

- Всё, хватит с вас! – грозно, по-отцовски, гаркнул он, и этот окрик прозвучал достаточно серьёзно, чтобы поумерить у близнецов аппетиты. – Забирайте вашу корзину с вашим барахлом и живо в карету! А то я и впрямь возьму у лакея кнут и как следует отхожу вас по голым задницам!
 Задорно вереща и лялякая, близнецы, ухватив корзину за ручки, с толканием побежали к выходу. Но на улице остановились, и до ушей Густава донеслось:
- Только попробуй ещё раз попытаться прогнать нашего Джонни в коротких штанишках! Мы тебе такого покажем, такого!
- В карету! – рявкнул Баглок, и, стараясь не глядеть на Густава, которому уже удалось прошмыгнуть в помещение магазинчика, принялся рыться во внутренних карманах сюртука.

С трудом найдя пару мелких, но при этом золотых монет, Баглок швырнул их на прилавок, потом, секунду-другую подумав, извлёк из широких полосатых брюк толстенный бумажник и вынул из него средней величины ассигнацию достоинством в сто крон.
- А это тебе на бедность. Покрась хотя бы фасад своей вшивой лавки, - буркнул он, кладя ценную бумажку в стоявшую на прилавке металлическую тарелочку.

- Огромное Вам спасибо за покупки! Вы истинный джентльмен! – едва ли не со слезами на глазах воскликнул поражённый произошедшим Густав.
- Это я и сам знаю, - бросил ему с порога Баглок, протаскивая свою жирную фигуру в недостаточно широкую для него дверь магазинчика.
- Господи, прости меня, грешного! Какая удача! – сам себе улыбнулся Густав, перекрестившись.

С удовольствием слушая затихающие крики близнецов, зычное «н-но!» извозчика-лакея, скрип колес и цоканье копыт, Густав машинально обратил внимание на Джона, всё ещё остававшегося в магазине. Увидев юношу, немец тут же нахмурился. Однако, вспомнив, какое мнение об этом юном голодранце высказали близнецы, за каких-то полчаса принесшие ему почти двухмесячную выручку, Густав решил позволить парню уйти без подталкиваний в спину.

Но парень почему-то вдруг тяжело опустился на пол и, с трудом подтянув свои голые коленки к подбородку, положил на них голову.
«Странный какой-то», - подумал Густав, продолжая молча наблюдать за юношей.

Через несколько минут паренёк вдруг повалился на бок.
- Эй, эй! Молодой человек, вы чего это делаете! – машинально кинулся к нему Густав.
Но, подскочив к мальчугану вплотную, немец увидел, что мальчик находится в обмороке. Густав похолодел. Чего доброго, этот парень больной! А вдруг он ещё и заразный. Стояло жаркое лето – вдруг у него холера!

Густава прошиб холодный пот. В голову сразу полезли жуткие картинки: санитары в серых халатах, безжизненное тело голодранца на носилках, пожарные в медных касках, приехавшие, однако, не тушить, а поджигать… его магазинчик. Что делать! В отчаянии Густав заметался по торговому залу, если его так можно было назвать. С одной стороны, ему очень не хотелось оставлять больного незнакомца в зале до приезда врача: если юноша действительно болен страшной заразой, то магазину придёт конец; в лучшем случае его закроют на карантин.

Но с другой стороны, вот так просто взять и выволочь парня на улицу Густав не мог: боялся и заразиться, и что его за этим занятием кто-нибудь увидит. В последнем случае его также закроют на карантин, но плюс ко всему начнут ещё и вызывать в полицию на допрос.

Неожиданно Густав будто очнулся от бреда. «Какая здесь, на севере цивилизованной Европы, может быть холера! - пришла в его голову весьма убедительная мысль. – Кругом чистота, погода очень тёплая, но не жаркая, всё продувается ветерком с моря и никаких намёков на возможный карантин со стороны властей и санитарного врача города! Парень простоял на солнце с непокрытой головой не меньше двух часов. Запросто можно солнечный удар схватить!»

Новое предположение принесло Густаву небольшое облегчение – карантин ему, во всяком случае, теперь не грозил. Однако полностью подавить в себе беспокойство немцу не удавалось. Потому что ещё с детства он прочно усвоил одну прописную истину – от солнечного удара люди умирают. Не всегда и даже скорее редко, чем часто, но умирают.
«Черт возьми, если я немедленно не вызову врача, а парень при этом действительно погибнет, на меня сто процентов наденут наручники!» – с нарастающим в душе страхом подумал Густав. Возможно, в этот момент он пожалел о том, что из экономии не взял на работу помощника. Пусть бы это был какой-нибудь убогий мальчишка, которому платить можно скромным пансионом и чуть-чуть медяками. Ведь помощника можно было бы спокойно отправить в город за врачом, не оставляя магазин без присмотра.

На счастье Густава, юноша вдруг снова сел. «Хвала  Господу, парень вроде начал оживать!» - осторожно обрадовался немец.
А Джон помотал головой, потёр глаза, попытался встать, но притормозил. И, опираясь руками о пол сзади себя, посмотрел, наконец, на Густава, виновато улыбнулся и слабым голосом произнёс:
- Извините меня, пожалуйста, господин кукольник. Со мной ничего страшного, я просто очень устал. Три дня почти ничего не ел.

«Вон оно в чём дело! - про себя возликовал Густав. – И как же мне это сразу в голову не пришло! Ведь эти наглые чертенята Баглоки способны кого хочешь свести с ума всего за две минуты. А он рассказывал им байки целых полчаса, да ещё до этого сколько болтал, стоя на солнце».
А вслух неожиданно для себя ласково сказал:
- Дорогой мой! Нельзя же столько времени без умолку болтать, напрягая к тому же и мозг всякими глупыми экспромтами.

«Чего это я так раздобрел!» - поймал себя вдруг Густав на спонтанно возникшем в своей душе чувстве симпатии к мальчишке, которого совсем недавно собирался вытолкать взашей. Будучи педантом по натуре, Густав собрался было задушить опасную сентенцию в зародыше. Но второе «Я» в Густаве – личность обычного доброго человека, испытывающего, как и большинство людей, потребность кому-нибудь иногда помогать, – это второе «Я» в данный момент одержало в нём верх. Подойдя к юноше, немец достаточно нежно обхватил Джона за торс и помог ему подняться на ноги.

- Вам надо обязательно подкрепиться, молодой человек. И раз уж судьбе было угодно, чтобы в голодный обморок вы упали в моих владениях, я считаю своим долгом оказать вам скромную, но достаточную для восстановления ваших сил помощь. Пойдемте-ка перекусим чем, как говорится, бог послал.
- Спасибо, - сумел пролепетать Джон, тело которого упорно не желало держаться на ногах.

И, поддерживая парня за талию, господин Густав повёл мальчугана в свою конторку, расположенную в подсобном помещении магазинчика. Через пару минут испытавший прилив энергии Джон с нескрываемым аппетитом уплетал бутерброды с ветчиной и сыром, булочку с маслом, половинку краснобокого яблока и пирожок с вишнёвым джемом, запивая неожиданно свалившуюся на него еду горячим чаем с сахаром. Густав в это время стоял за прилавком, то и дело оборачиваясь в сторону Джона и добродушно ему подмигивая.

Когда же Джон, завершив обильный полдник и отдохнув в прохладной конторке, направился к выходу, Густав, преодолевая самого себя, сунул юноше в карман старых добрых шорт одну серебряную монетку средней величины.
- Ты сегодня честно заработал, - буркнул Густав, проницательно глядя Джону в удивлённые глаза.

Может быть, немец хотел сказать «приходи ещё, рассказывай байки». Ведь до него уже дошло, какую на самом деле роль сыграл этот голоногий босяк в сегодняшнем ошеломительном успехе Густава, загораживая своим тощим торсом витрину с образцами товара. Увы, педантизм в человеке не так-то просто искоренить. Посему Густав просто поблагодарил Джона за привлечение внимания покупателей, и на этом они расстались.

В принципе, Джон мог бы продолжать отираться у витрины кукольного магазина на самом краю площади Великого Морехода и без приглашения Густава. Он знал, что хозяин теперь не будет против его сочинилок, а привыкшая к Джону ребятня, наверняка, придёт пообщаться с ним снова. Но после того как немец-кукольник буквально спас юношу от голода, возвращение к магазинчику в глазах Джона приобрело совсем другой смысл.

Теперь он считал, что его выступления у витрины явятся ничем иным, как откровенным попрошайничеством. А спекулировать на добрых чувствах людей Джон позволить себе не мог. Такой уж он был от природы, наш добрый и скромный в поведении Джонни - сказочник в коротких штанишках.

Поэтому, стайками сбегаясь к магазину Густава, босоногая ребятня полюбившегося им сказочника не обнаруживала. Поторчав и погалдев у витрины с куклами по паре часов пару недель подряд, мальчишки и одетые подобно им девчонки потеряли к магазину кукол интерес. Ведь у них не водились деньги даже на пирожки, не говоря уж об игрушках.
А тут ещё пошли дожди, и про историю с куклами Густава забыли и детишки из бедных семей, и сам Джон. Он упорно искал работу на рынках, но из-за дождей и там с работой стало тоже плохо.

Настало время, когда в карманах у Джона утвердилась безнадежная пустота, а Старому Гансу за август из-за длительных дождей почти ничего не выплатили, ведь он в это время не подметал городскую улицу. Зная, что Ганс поделится с ним последним куском, даже если от недоедания сильно ослабеет, Джонни предпочёл бродить по улицам голодным. От голода у него скоро вновь зашумело в голове – мальчик нередко ловил себя на том, что, бродя вдоль рыночных рядов в перерывах между дождями, забывает, зачем сюда пришёл. Найти в таком состоянии работу да ещё физическую, не смог бы, наверное, никто.

Четыре дня подряд юноша вообще ничего не ел. На пятый шатавшегося от бессилья паренька напоила козьим молоком одна старушка. Она продавала молоко стаканами, и, увидев поникшего вихрастой головой мальчугана, усевшегося прямо на рыночную мостовую, последний стакан отдала ему. Джон выпил дарёное молоко с небывалой жадностью. Старушке стало мальчика настолько жалко, что она чуть ли не силой повела его к себе в домик, стоявший неподалеку от рыночной площади.

Там сердобольная  бабуся накормила Джона пшенной кашей с маслом и напоила горячим кипятком с мёдом, от чего у парня прямо на глазах старушки порозовели щёки. Он даже смог рассыпаться в благодарностях, а потом предложил ей за так носить по утрам на рынок бидоны с молоком. Однако старушка сказала, что у неё есть внук – он и помогает ей относить бидоны на рынок. Джон сообразил, что старушка не может себе позволить кормить Джона кашей каждый день, поэтому и отказывается от помощи.

Тогда наш Джонни рассказал старушке одну из своих самых коротких и смешных сказок о глупом короле, продавшем за якобы молодильное яблоко свой дворец какому-то проходимцу. Старушка смеялась от души. А на прощанье предложила Джону приходить к ней, когда ему будет совсем невмоготу.
«Есть же на свете добрые люди», - радостно думал Джон, окрепшими ногами шагая к театру «Зелёная лампа».

Но на следующее утро он снова почувствовал слабость и головокружение. Улицу заливало дожём – ходить по городу в поисках работу не имело смысла. Да и Старый Ганс оставался дома. Понуро дымя своей незамысловатой трубкой (чем-то, кстати, похожей на трубку старины Грэя), сторож-дворник что-то пытался разглядеть сквозь пелену дождя. Увидев такую картину в маленькое оконце в стене, отделявшей каморку Джона от каморки старика, наш герой не захотел напрашиваться Гансу в компанию. Ганс обязательно предложил бы ему чаю с сухарями, обездолив, по мнению Джона, самого себя.

Поэтому мальчик весь день провалялся в постели, то засыпая, то просто тупо глядя в потолок. Чтобы вернуть себе юную бодрость, Джону требовалось не меньше недели хорошо питаться утром, в обед и вечером. Денег на еду у него не было, поэтому Джон берёг силы, борясь с капризным ворчанием голодного желудка.

Ближе к вечеру дождь прекратился, выглянуло солнышко, воздух быстро прогрелся, и Джон захотел немного прогуляться по улице. Пошатываясь, он разминал свои мышцы, бродя вдоль богато убранных домов с мезонинами и палисадниками. В оказавшемся на его пути скверике Джон присел на скамеечку отдохнуть и… закрыл глаза, предавшись воспоминаниям. Перед его внутренним взором проплывали картины детства, хулиганские выходки братьев-близнецов, рыбацкий ялик, мешки с треской, вырезающий замысловатые фигурки из деревяшек старина Грэй, не выпускающий изо рта свою любимую пиратскую трубку.

Джону не хотелось вставать: он снова почувствовал сильный прилив голодной слабости. Желудок его уже не беспокоил, но голова от плохого питания мозга начинала тревожно кружиться. Юноша уже готов было прилечь на лавочку, зная, что может потом и не подняться. Но кто-то вдруг мягко потрогал его за плечо. Тут же сквозь нездоровую дрёму Джон расслышал обращённые к нему слова:
- А я тебя знаю! Ты – тот самый Джонни - сказочник в коротких штанишках! Мне про тебя рассказали нахальные братья Баглоки, такие толстые и крикливые. Ты ведь знаешь их, правда?

Голос был удивительно нежный и мелодичный, словно волшебный звон цветка-колокольчика на сказочном лугу. Джон просто не мог не открыть глаза на этого голосок и не улыбнуться. Перед ним стояла удивительно милая девочка лет восьми со смешными косичками, одетая в дорогое розовое платьице, голубенькие гольфики и беленькие туфельки, очень похожие на волшебные туфельки доброй феи. А в косички её были заплетены изумрудно-зелёные бантики. И она улыбалась Джону такой приветливой улыбкой, какой, наверное, умеют улыбаться только дети. И не просто дети, а добрые, отзывчивые дети, при этом абсолютно не имеет никакого значения, кто их родители.

Девочка была, несомненно, из очень богатой и влиятельной семьи – Джон это понял сразу, едва открыл глаза. В тот момент он даже не удивился столь неожиданно быстрому распространению своей ребяческой славы среди столичной детворы. Потому что его больше интересовала эта девочка, сама остановившаяся рядом с ничего в тот миг вокруг не замечавшим Джоном.

Она машинально облизала губы, и Джон заметил в её руке половинку большого печёного пирожка с повидлом, даже с одного только вида казавшегося удивительно вкусным.
- Хочешь? – девочка как будто заметила, каким голодным взглядом её новый кумир посмотрел на половинку пирожка, испечённого личным кулинаром этой малышки.

Джон не мог позволить себе взять полпирожка у ребёнка, хотя бы потому, что это был не обычный ребёнок, во всяком случае, не из той ребятни, которая, будучи босоногой и в заплатках, общалась с Джоном как со своим парнем.
- Кушай сама, маленькая, - как можно более ласково проговорил Джон. – Это ведь твой пирожок.
- Бери, - девочка вдруг надула губы, и осталось совсем немного, чтобы она закапризничала.

Джон колебался, хотя во рту его сама собой откуда-то возникла голодная слюна. Он не знал, как правильно поступить, ведь ему никогда ещё не отдавали свои полпирожка богатые люди. Но…
- Как тебе не стыдно, мальчик! – раздалось вдруг у него над головой.

Скосив глаза вверх вперёд, наш герой увидел высокую полную даму в синей широкополой шляпе и такого же цвета строгом костюме воспитателя – блузке с длинным рукавом и широкой юбке почти до пола. В руке эта дама без возраста, но с типично воспитательским строгим лицом, держала большой раскрытый розовый зонт, предназначавшийся, видимо, для спасения как от солнечных лучей, так и от дождевых капель.

-  Девочка из весьма почтенной семьи, можно сказать будущая графиня де Морт, от всей души, искренне угощает какого-то голоного мальчишку явно из бедной семьи! Девочка готова пожертвовать своим любимым пирогом, а этот мальчишка, совершенно не заслуживающий даже малейшего внимания столь знатной особы, изволит отказываться, будто брезгует! Да вы понимаете, что делаете, молодой человек!

Джону показалось, что ещё чуть-чуть, и дама-воспитатель позовёт полицию. Но испугался он вовсе этого не. Увидев, что на глаза милейшего ребёнка вот-вот навернутся слёзы, он взял протянутое угощение в правую руку.
-  Спасибо тебя, маленькая, я на самом деле очень хочу попробовать твоего пирожка, но просто подумал, что тебе и самой хочется, - ещё более нежно сказал Джон, заглядывая девочке в глазки.

И, буквально просияв от радости, девочка звонко ответила:
- Бери и ешь, Джонни-сказочник в коротких штанишках! У меня дома столько пирогов, что я могу угощать тебя каждый день! Ты будешь приходить ко мне  в гости?

От этого наивного, но по-волшебному трогательного вопроса, Джон смутился и покраснел. Он взял протянутые ему полпирожка с повидлом и тут же, при девочке и её воспитательнице, с наслаждением съел. А она, увлечённо наблюдая, как он ест, хлопала в ладоши и смеялась.
- Ты мне расскажешь сказку? Ты ко мне придёшь? – весело лепетал этот очаровательный ребёнок, которому предстояло через несколько лет превратиться в прелестную девушку – увы, Джон понимал это очень хорошо, невесту не для него.

«А ведь я сам на ней бы с удовольствием женился! Когда она подрастёт!» -  с приятным удивлением подумал Джон, искренне не понимая, почему такая мысль вообще пришла ему в голову. Доев угощение, показавшееся ему на самом деле угощением феи, Джон хотел было рассказать девчушке сказку о весёлой принцессе, у которой было много любимых игрушек, животных, друзей и подруг. Однако солидная дама в синем строго ухватила ребёнка за руку и потянула за собой в сторону квартала богатых домов.

- Но я хочу побыть с Джонни, сказочником в коротких штанишках, я хочу! – запричитала девочка, пытаясь упираться.
Но дама знала своё дело.

- Ваши родители, премилая госпожа Луиза, строго настрого приказали мне смотреть за тем, чтобы вы не подходили к людям низкого происхождения! Я и так допустила не меньше пяти минут вашего общения с этим голодранцем.

- Это Джонни! Это мой любимый сказочник Джонни, Джонни в коротких штанишках! – всхлипывала бедная Луиза, увлекаемая сердитой дамой, явно боявшейся потерять место из-за причуд какой-то пигалицы.

- Не смейте называть этого голодранца в обрезанных панталонах любимым! Если услышат ваши родители, они вас непременно накажут, - выговаривала толстуха, уводя девочку всё дальше и дальше от скамейки, на которой всё ещё оставался Джон.

Он расслышал, как девочка дерзко выкрикнула «а я не боюсь». После чего до ушей Джона донеслось более мягкое предупреждение дамы:
- Но вы подвергнете наказанию вашего любимца! Отец непременно сдаст его полиции, будьте уверены, юная госпожа Луиза. Разве вы этого хотите?
Судя по тому, что девочка после этих слов перестала причитать и вырываться, Джон понял: прелестное дитя не просто капризничало – оно, непонятно почему, с первого взгляда влюбилось в Джонни-сказочника в коротких штанишках. Просто влюбилось, как обычно дети влюбляются в своих кумиров.

Джона охватила какая-то трудно осознаваемая, но не менее от этого приятная волна умиления. Он ещё ни разу в своей жизни не пил даже обычного лёгкого пива, но в этот момент ему показалось, будто по жилам его побежало волнующее тепло, подобное тому, что непременно вызывает чаша доброго вина, принятого от друзей среди душевной компании в комфортной обстановке.

Пробалдев от свалившихся на него внезапно ощущений несколько минут, Джон вдруг понял, что силы вновь к нему вернулись. «Неужели это от половинки пирожка с повидлом!» - испытывая прилив бодрости, подумал Джон.
Вскочив со скамейки, он больше никуда не пошёл – быстрыми шагами вернулся в свою каморку. Ганс храпел при открытой двери, будучи в полной уверенности, что красть у него нечего и, если к нему заглянет воришка, то он сам что-нибудь оставит старику на бедность.

Пройдя к себе, Джон тот час же уселся за маленький истрескавшийся столик писать очередную сказку. Он писал её весь вечер и всю ночь при зажжённой лучине. А под утро, прежде чем без памяти рухнуть на нехитрую кровать, Джон аккуратно свернул законченную сказку в тонкий рулон и умело перевязал его красной узорчатой ленточкой (единственное, что Джон позаимствовал в костюмерной Зиновия).

В этой сказке говорилось о бедном трубадуре, который играл на трубе сказочные мотивы – каждому, кто его об этом просил, не ожидая от слушателя какой-либо платы. Многие слушатели оказывались добрыми, они угощали трубадура, чем могли. Но жить трубадуру становилось труднее и труднее. Настало время, когда он еле-еле передвигал свои ноги, но при этом у него ещё получалось сыграть на трубе красивую мелодию. И однажды некая красавица-принцесса, проезжая в кортеже мимо трубадура, в награду за игру на трубе отломила ему половинку своего пирожка с… вишнёвым повидлом. А через несколько лет принцесса вышла замуж за красивого принца, который тоже умел играть на трубе.

Однажды он сыграл как раз ту самую мелодию, за которую принцесса, будучи ещё девочкой, наградила бедного трубадура половинкой пирожка. Принцесса вскрикнула: «Ой! Эту мелодию я уже где-то слышала!». И принц ответил ей: «Да, любовь моя. Ты её слышала. Ведь это я тогда сыграл её тебе».

«Что ты говоришь, любимый! - воскликнула принцесса в недоумении. – Я точно помню, что эту мелодию тогда играл мне нищий трубадур!». «Милая моя принцесса, - улыбнулся ей принц. – Разве ты и сейчас меня не узнаешь?». И тогда она его узнала, кинулась ему на шею и заплакала. Она поняла, что это сам Бог тогда подвигнул её спасти от голодной смерти будущего мужа. Да, бывало в жизни и такое…

Эту сказку Джон посвятил одной маленькой прелестной девочке, разломившей свой любимый пирожок с повидлом пополам, чтобы спасти от голода незнакомого ей молодого человека. Засыпая, счастливый Джон поклялся сам себе во что бы то ни стало разыскать эту девочку и вручить ей эту свёрнутую в рулончик сказку, перевязанную красной лентой.
***

А наутро ноги потащили Джона к магазину немца-кукольника. Витрина сияла пустотой – возле неё никто не толпился, а на полках за стеклом не было видно ни одной куклы. «Странно, очень странно», - озабоченно подумал Джон, испугавшись, что Густав успел разориться и закрыть магазинчик.

Однако стоило Джону переступить порог магазина (дверь оказалась открытой), как тут же к нему подскочил взволнованный Густав.
- Джонни! Родной мой! – закричал он радостно, хватая оторопевшего мальчугана в свои мужские объятия. – Где же ты был всё это время! Я так за тебя переживал! Ба, да ты снова, небось, голодный! Ну, брат, теперь я тебя просто так не отпущу!

И он с удвоенной силой потащил Джона в свою конторку.
Не успел наш герой проморгаться, как на столике перед ним возникла тарелка горячего куриного супа, дымящаяся котлета с броколли, огромное красное яблоко и большущий пирог с малиной. Плюс ко всему этому Густав торжественно водрузил на стол перед Джоном вместительную чашку с горячим шоколадом.
- Я не могу столько съесть! – воскликнул Джон, ведь он отвык от обильной пищи.

- Ты всё это съешь, мой милый! Ты всё скушаешь, только не торопись, с отдыхом. Ведь я же никуда тебя не собираюсь гнать! – весело кричал Густав, размахивая руками.

Пришлось Джону напрячься, но это было приятное напряжение. Юноша насыщался и слушал торопливый и беспорядочный рассказ Густава о том, что произошло в магазинчике кукол с момента, когда Джон исчез на две недели.

- Представляешь! – балагурил Густав. -  Следующим днём прибежала ребятня, а тебя нет. Они не давали мне покоя, вопя, куда я дел их любимца. А ещё через пару дней, как черти из табакерки, заявились Баглоки и опять вместе с папашей. Я страшно перепугался, ведь они грозили мне в случае, если я выгоню тебя, мой милый. Ну как им объяснить, что я тебя не гнал! Так вот они устроили мне тарарам. Но выручил меня, представляешь, их папаша! Он дико обрадовался, увидев, что тебя нет. Слава богу, кричит, бесштанного голодранца нет, и мой кошелёк сегодня не опустошится.

- Он такой жадный, этот господин Баглок! Но он просчитался, - захихикал на этих словах немец. – Близнецы назло папаше скупили больше половины моих товарных запасов. Мне пришлось отдать им в подарок целых четыре отличные корзины! О, это были такие корзины, хоть плач! Они убрались восвояси, снова угрожая мне побить витрину камнями, если в следующее их появление не будет тебя, Джонни! И я, признаться честно, действительно перепугался. А вдруг ты снова не придёшь!

- К счастью, вместо этих толстых нахалят явилась куча других покупателей – тоже дети банкиров, финансистов и торговцев с надутыми, будто лягушки перед дождём, гувернёрами и лакеями. И знаешь, я обалдел! Детишки были все как один в обрезанных выше колен штанах с нашитыми на них корабликами! Гувернёры ворчали, будто все их подопечные помешались на штанах какого-то оборванца, умеющего рассказывать сказки. Дескать, сколько их не убеждали, что носить обрезанные штаны неприлично, по крайней мере, детям уважаемых господ, они все будто чокнулись.

- Да ладно мальчишки – девочки вместо платьев теперь надевают рубашки с коротким рукавом и мальчишечьи штаны, обрезанные выше колен! Ха-ха-ха! Ты стал в столице героем ребятни! И какой! Детей богатеев и важных персон! И главное – они все орали, что спалят мой магазин, если не добуду Джонни, но куклы покупали и покупали без разбора и не торгуясь. Я успел расплатиться с поставщиками трижды. И теперь дожидаюсь товара! Представляешь, мои поставщики вылупили на меня глаза, когда я приехал к ним с деньгами, чтобы заплатить вперёд, но дешевле (на этом он многозначительно ткнул указательным пальцем в потолок). Мы, говорит, не ожидали от тебя такой прыти – у нас на складе нет кукол, надо заказывать мастерам.

Как следует, до слёз, насмеявшись, немец дождался, когда Джонни допьёт шоколад, а потом, убрав со стола посуду и тщательно протерев столик мокрой и сухой тряпками, с педантичностью торговца вывалил перед Джоном из кожаного мешочка много золотых монет.
- Это всё твоё, Джонни, - заявил Густав, строя из монет аккуратные столбики. – Ты всё это честно заработал!
- Густав, я же не продавал, не заказывал куклы, не нёс расходы на содержание магазина! – вне себя от свалившегося на него богатства воскликнул Джон.

- Х-ха! – гаркнул Густав. – Он не продавал! Да если бы не ты, не твои сказки и не твои обрезанные панталоны, кстати, весьма элегантные – мне, что ли, сделать такие же (у нас в Германии шорты носят не только дети), много ли я наторговал бы.
- И не волнуйся, мальчик, - немец изменил вдруг тон на вкрадчивый. – Я отдал тебе только пятую часть от своей прибыли. Да, Джон, я негодяй и жадина! – театрально всхлипнул Густав на последней фразе. – Я обязан был дать тебе половину или даже больше! Но не могу! Ничего с собой не могу в этом плане поделать.

- Что вы, Густав, я вовсе…- начал было Джон, но Густав его строго перебил.
- Слушай, красавчик, давай лучше о деле. Я не могу тебе дать больше того, что дал, но… Я прошу тебя – иди ко мне в помощники.

Джон оторопел, не понимая, о чём речь. Густав же расценил это по-своему. Неожиданно для Джона и себя самого он встал перед Джоном на колени и, как истинный актёр, простёр в его сторону руки:
- Умоляю тебя, поработай у меня сказочником хотя бы год! И, клянусь тебе прахом моего отца, мы откроем с тобой собственное издательство! – заговорил он с блеском одержимого в глазах.

– Да, издательство! И напечатаем все твои сказки! И продадим их вместе с этим магазином! Представляешь! Мы наймём с тобой  редакторов, купим приличное здание в центре города, в дверях у нас будет стоять швейцар. Ты будешь писать, сидя за отличным столом в отличном кресле, а я буду относить твои книги в типографии, а потом сдавать в книжные магазины по всей стране! Лучшие художники будут иллюстрировать твои замечательные сказки! Подумай, Джонни, от чего ты отказываешься.

Несколько минут в магазинчике стояла мёртвая тишина, было слышно даже, как две мухи яростно выясняют между собой отношения, совершенно забыв о том, что в тёмном углу под потолком их караулит мохнатый зверь по прозвищу Паук. Он поймал их обеих. Но прежде чем они с лёту угодили в липкую паучью сетку, Джон со слезами на глазах обнял Густава и прошептал ему в тёплое ухо:
- Добрый мой Густав! Я, конечно же, согласен! Только имей в виду: я не могу бросить Старого Ганса из театра «Зелёная лампа» и его директора Зиновия.

Вверху под потолком раздалось звонкое «дз-з-з!». Это мухи наконец-то сообразили, до чего довела их глупая ссора.
- Конечно, конечно, Джон! - обрадовано воскликнул Густав. -  Мы и твой театр отреставрируем! И поставим твои сказки на сцене! И утрём нос этому чванливому Баглоку с его зазнавшимся зятем Четтертоном!


У Паука в этот замечательный день прошёл замечательный ужин – сразу из двух мух. А Джонни - в коротких - штанишках следующим сентябрьским утром вышел на работу к витрине самого знаменитого в столице кукольного магазина. Всё у них получилось, как обещал Густав. И через несколько лет в маленьком городе на берегу не очень тёплого, но и не очень холодного моря, у маленького неказистого домика на самом краю одной из неказистых улиц остановилась богато убранная карета, запряжённая четвёркой белых лошадей.

 «Что это ещё за господа ко мне пожаловали?» - озабоченно подумала мама Лиза, соображая, не слишком ли бедно она выглядит, чтобы удобно было выйти к этим господам навстречу.  Но, глянув в окошко, мама Лиза увидела выходившего из кареты необыкновенно красивого молодого человека в цилиндре и в элегантном белом костюме с тростью-зонтиком в правой руке. Левую руку он подал такой же удивительно красивой девушке в белом праздничном платье, выходившей из кареты следом за юношей.

В сильном волнении, ещё не понимая чётко причины этого волнения, мама Лиза, быстро отряхнувши платье, выбежала навстречу этой прекрасной паре. Они вдвоём, рука об руку, повернулись лицами к хозяйке дома. И точно огонь охватил её щеки.
- Здравствуй, мамочка! – нежным баритоном обратился к женщине молодой человек. – Познакомься. Это Эльвира, моя жена. Ты ведь не рассердишься на нас за то, что мы вступили в брак без твоего на то согласия, ведь правда, мама?
И бедной маме Лизе ничего не оставалось, как броситься в его раскрытые горячие объятия…

***
Дорогой наш читатель! Не унывай. И не злись на автора за то, что так быстро разлучил тебя с Долговязым Джоном, или Джоном-сказочником в коротких штанишках, или Джоном Оттопыренные Уши. Ты ещё с ним встретишься, обязательно. Это я тебе лично обещаю, автор. А хочешь, сам становись автором. И придумывай собственные истории про любимого тобой Джона-актёра. Или Джона-сказочника. Который, даже когда стал большим и знаменитым, летом по-прежнему отдавал дань коротким штанам, сделавшим его счастливым.

А я обещаю тебе рассказать ещё и про то, как Джон встречался с принцем Элизианом. Помнишь? Этот тот самый мальчик Лиза, честно уложивший Джона на обе лопатки в момент знакомства с ним. Да, Джон всё-таки встретил его ещё раз. И отправился с ним в невероятное морское путешествие – в сказочную страну Элизиана, где их обоих, а также старину Грэя, Зиновия, Старого Ганса, Густава и других их друзей ожидали невероятные, даже весьма опасные приключения на суше и на море.

Но они победили и вернули Элизиану трон. И Джон тогда со своей любимой, то есть с женой Эльвирой и их детьми, могли каждые каникулы отдыхать в гостях у принца волшебной страны.

Но всё это ты узнаешь потом, из другой книги. А сейчас тебя, конечно, мучает вопрос, почему Джон женился на некой Эльвире, племяннице директора Зиновия, а не на той, которая спасла его от голода, отдав половинку своего любимого пирожка с повидлом.

Что ж, я тебе отвечу. Потому что так устроена жизнь – мечтаем об одном, а в итоге получается другое. Луизу ведь с тех пор он больше не встретил: её семья неожиданно продала дом и уехала в Германию, на родину Густава. И эту перевязанную ленточкой сказку, написанную летней ночью в каморке домика Старого Ганса, он бережно хранил всю свою жизнь.

Познакомившись с Эльвирой, он не только очаровал благородную девушку, которая, кстати, отлично рисовала и стала постоянным художником, иллюстрирующим его сказки. Он ещё и сам в неё безумно влюбился. Зиновий их благословил (девушка, увы, к тому времени была сиротой), и  молодые люди без промедления обвенчались у одного очень хорошего священника.

Вместе с Густавом и Зиновием они издали и распространили по свету около сотни книжек Джона с прелестными цветными картинками Эльвиры. Джон обрёл знаменитость, но не зазнался. И всем своим друзьям детства – и тем, которые, открывши рты, слушали его сказки у витрины кукольного магазина Густава, и тем, что когда-то в детстве над ним насмехались – всем он с доброй улыбкой ставил свои автографы на своих книгах, которые сам же им и дарил. И с удовольствием бегал с ними купаться на море, надевая при этом простую рубашку и шорты.

Он всегда приветливо махал цилиндром капитану Роберту, если случалось встретить его в порту. И даже помогал рыбакам за всякую мелкоту, которую с гордостью приносил домой к Эльвире и маме Лизе, перебирать рыбу в гавани, с удовольствием вспоминая детство.

Очень скоро у них родились и выросли славные детишки – два мальчика и две девочки, очень похожие на папу с мамой. Пришло время, когда наш очаровательный юноша превратился в доброго и приятного в общении дедушку. И вот однажды на одном светском рауте повзрослевшая уже внучка познакомила деда Джона с одной солидной госпожой, бабушкой её подруги. Они разговорились. В их беседе участвовали и внуки. И одна из внучек деда Джона, Мария, вдруг спросила, что из его, дедушкиной жизни, ему дорого больше всего на свете. Усмехнувшись, дедушка Джон рассказал историю своей далёкой юности, когда он бедствовал, никак не мог найти работу и голодал.

- И я был весьма поражён, и это прекрасное чувство осталось со мной на всю жизнь. Потому что когда я уже готов был упасть от голода в обморок, ко мне подошла очень красивая маленькая девочка из очень богатой семьи. И отдала мне половину своего любимого пирожка с повидлом. Ничего вкуснее в жизни я ещё не пробовал. Я даже написал для неё сказку. Я хотел вручить эту сказку ей в первую очередь. И поклялся не печатать её до тех пор, пока это не сделаю. Увы, судьбе было угодно, чтобы я больше эту девочку не встретил, - с романтичной улыбкой на лице вздохнул дедушка Джон.

И вдруг все увидели, как новая знакомая Джона, солидная пожилая дама в красивом бархатном платье, вынула из кармашка платочек и прижала его к глазам.
- Что с Вами, уважаемая госпожа! – заботливо обратился к ней Джон, чувствуя, как у него начинает щемить сердце.
Но дама не ответила, потому что плакала.

- Ну что же случилось, кто-нибудь скажет мне, наконец! – не на шутку испугался старый Джон. – Кто посмел обидеть эту почтенную и красивую женщину! – грозным взором оглядел он всех присутствующих в комнате.

- Дедушка, разве ты не догадался? – загадочно улыбнулась ему внучка Мария.
- О чём же я должен был догадаться? – выгнул старый Джон дугой свои поредевшие и поседевшие брови.
- Эх, ты, дедушка, - мягко пожурила его внучка. – Ведь эта дама – та самая маленькая девочка Луиза. Которая, дедуля, угостила тебя тогда половинкой этого замечательного пирожка с клубничным повидлом…
***

Ну а дальше, дорогой читатель, пошли банальности – слёзы радости от долгожданной встречи, нежные объятия и поцелуи в щёчку. И долгие счастливые разговоры у камина о житье-бытье, внуки в которых уже особенно не участвовали. А чего им постоянно болтать со стариками? Они же ведь были юны, и у них возникали свои, юношеские, интересы…
Но как бы банально ни заканчивалась эта история – для нас с тобой, дорогой мой друг читатель, Джонни-сказочник всегда останется весёлым, никогда не унывающим, отзывчивым к чужой беде мальчишкой, который летом носит, не снимая, переделанные из чьих-то старых и потрёпанных брюк очень даже приличные шорты с нашитыми на них для красоты аляповатыми, но милыми корабликами. Которые он, высунув от удовольствия язык, по вечерам сам лично вырезает из ярких маминых лоскутиков.
 Вот так-то, дорогой мой друг читатель! До встречи! И, как говорится, выше нос… твоего корабля, на высокую волну…