Шиоко ты, поле. Отрывок

                С отъездом детдомовцев на дачу  в Святогорск, воцарилась тишина и спо

 
койствие
. Не стало драк и разборок, местные оккупировали детдомовскую купальню, гордо именуемую пляжем. И всего лишь за то, что туда был завезён песок. Короче – полная свобода – никто с претензиями и разборками не лез.
Лёшка с пацанами обшарили весь детдомовский лес. О! Это того стоило. В многочисленных тайниках  была спрятана всякая всячина: самопалы, самодельные ножи и ещё много всякого, чем забавлялась и тешилась сиротская братия.
В один из таких дней, Лёшка от скуки бродил по улице, надеясь встретить кого ни будь из друзей. Как назло, никого не было дома. Валька уехал с батей в город, Кольку мать послала отнести отцу обед в поле – он на тракторе культивировал за лесом «чёрный
пар». Скукота! Чем бы заняться? О! Мама говорила, что должна картошка молодая навязаться, но дома  не разрешала рыть – мелковата ещё. Решение возникло само собой – а не проверить ли ему совхозное поле? Правда, там сторожа на лошадях постоянно объезжают поля, но не торчат же они там постоянно, да и всадника на лошади видно издалека.
Заскочив домой, Лёшка прихватил полотняную сумку и, не мешкая, двинул на «дело». Поле и находилось-то не очень далеко. В «развилках» - где сходятся клином два леса, два лесных  массива – «Широкое» и «Граковое» урочища. Вот между ними и было засажено в этом году картофелем изрядный кусок земли в несколько гектаров. На Лёхиной памяти – это первый раз картошку посадили так близко от села. Ну, как тут не воспользоваться такой «лафой»? Пройти до конца улицы, было делом нескольких минут. Вот и верба-великан рядом с колодцем, дальше влево – лесничество, обнесённое забором из деревянных лат, а прямо – дорога под сенью деревьев, ведущая прямо в развилки, мимо картофельного поля и дальше к колхозу «Червона Зирка». Нырнув в прохладу леса, Лёшка, от греха подальше, пошёл не по дороге, а прямиком лесом, благо, все тропки он знал здесь наизусть. Пройдя с километр, или меньше, он вышел на опушку леса. Впереди колыхала волнами ещё не скошенной травы, поляна. До дороги оставалось где-то метров сорок. Здесь, на освещённом солнцем пространстве, трудились шмели, перелетая  с цветка на цветок, гудели пчёлы, летали полосатые осы, «пчелиные волки», которые на лету хватали пчёл и тащили их в свои жилища для корма своему потомству. Совершался привычный круговорот жизни – одни питались нектаром, этими особями кормились другие, которые становились пищей третьим. И так, из года в год,  бесконечно повторялся этот цикл. Одним словом – круговорот жизни в природе.
Высунувшись из кустов,  и став в стойку «суслика», Лёшка слушал летнюю тишину. Огляделся по сторонам и, убедившись, что никого вокруг нет, одним махом перескочив поляну, нырнул в куст тёрна, который находился за дорогой и примыкал прямо к картофельному полю. Немного отдышавшись, и ещё раз осмотревшись, ящерицей пополз по полю.
Выбирая кусты получше, пообъёмистей, которые полностью выкинули букеты цветов, а некоторые уже начали отцветать, роняя увядшие лепестки на землю, Лёшка, деревянным сучком, прихваченным в лесу, подрывал кусты, выгребая молодой картофель. Сначала пробовал кусты вырывать просто так, но земля была настолько сухой и  твёрдой, что много клубней оставалось в земле, да ещё самого крупного. Так что приходилось трудиться с большим усердием. Увлёкшись работой, Лёшка потерял бдительность. Мысли были заняты только одним – накопать побольше. С усердием роясь в земле, он не услышал топота лошадиных копыт. Опомнился только от лошадиного храпа и ржания. Подняв голову, увидел лошадь, ставшую на дыбы, всадника на ней, с ожесточением тянувшего поводья на себя. С губ лошади падала пена, а желтые зубы в оскале закусили железные удила. Всё это происходило, как во сне. Лошадь, упав передними ногами на землю, при этом, чуть не придавив воришку, закрутилась на месте. На какое-то мгновение, оцепенев от неожиданности, застыл без движения. Эффект неожиданности отобрал у него возможность нормально мыслить, и только услышав свист батога, и почувствовав жгучую боль на спине, мгновенно вскочил и кинулся бежать в лес. Но вслед он получил ещё два удара батогом. Не ожидая, когда сторож пришпорит лошадь, дал дёру. Вскочив в лес, он ещё слышал ржание лошади и крутой мат наездника. Перескочив овраг, остановился на противоположной стороне.
Найдя небольшую полянку, упал на траву, тяжело дыша. Спина горела огнём. Три красных рубца красовались  на спине, начиная от плеч и заканчивая поясницей. Чувствуя пот и кровь, лесные мухи сразу же начали досаждать ему. Эта нечисть не давала покоя ни минуты. Рубашку Лёшка оставил дома, так что прикрыться было нечем. Отломав ветку клёна, постоянно отгонял ею назойливую братию. Немного отдышавшись, стал размышлять, что же делать дальше? Если Золотой, а это был он на коне, скажет матери – это ещё полбеды. Мама поругает, поругает, а потом и пожалеет. Исполосованная батогом спина – это не шутка. Но если он доложит управляющему отделением – это грозит большими неприятностями, но не ему, а маме. Мать-одиночка, не имеющая  защиты, да ещё сестра бывших полицейских – это весомая причина. То, что муж, отец Лёшкин, был коммунистом, партизанил, а потом ушел добровольцем в Советскую Армию, вряд ли перевесит вину сотворённую Лёшкой. Да управляющий был здесь и бог, и царь, и прокурор, и судья.
И так у него пакостно стало на душе. «Ну, что за невезуха? То у деда Пивня попался с грушами, то Сергея Николаевича чуть не подстрелил. А почему чуть? Подстрелил же. Теперь вот Николай Золотой разрисовал спину батогом. А если доложит управляющему – совсем плохо. Закон о пяти  колосках ещё никто не отменял». Мама часто напоминала ему об этом, уговаривала не лазить по садам и огородам. Особенно предупреждала, чтобы не лез в государственное. С соседями всегда можно поладить и договориться, а с государством тяжело. Можно и сиротой полным остаться, если маму вместо него посадят. И увезут его, как Тоську с Женькой в детдом. А что такое детдом он знал не понаслышке. Рядом, через ставок, живут. И кормят их, и одевают, а всё равно они с завистью смотрят, если кого из местных увидят с родителями. Лёшка знал, общаясь с ними в школе, что любой из них променял бы свою сытую жизнь в детском доме, на отца с мамкой. Любой разговор об их прошлой жизни всегда сводился к одному: кто хоть немного помнил мать или отца – с грустью говорил – вот когда я ещё жил с папой и мамой, я вот делал то и то, а кто совсем не помнил никого – всегда говорил – вот если бы были у меня папа и мама… И Лёшка, будучи, в виду своего возраста, ещё несмышлёнышем, сердцем понимал - ничего дороже папы, и мамы на свете нет. К великому сожалению, отца ему всегда не хватало.  Он всегда завидовал Вальке, Кольке, Ваньке, Толику и другим пацанам, у кого были отцы.
Солнце уже давно перевалило на полдник. Лёшке очень хотелось есть, а ещё больше пить. Губы и язык пересохли, так что хочешь или нет, пришлось идти домой.
«А как же сумка с картошкой? Жалко. Сколько труда потрачено! Заплачено собственной спиной, горевшей огнём и страдающей от мух и всякой летающей и жужжащей лесной братии. Нет, нужно возвратиться. Колька Золотой, наверное, ускакал уже. Не будет же он ждать его, нырнувшего в кусты, зная бесперспективность этого дела. В лесу Лёшка был, как рыба в воде.
Подгоняемый голодом и жаждой, он быстро, как хорёк, проскользнул в кусты и споро начал взбираться на отлогий бок оврага. Выглянув снова на поляну, внимательно осмотрелся. Послышалось короткое лошадиное ржание внизу, в развилках. «Порядок. Сторож уже далеко. Интересно, нашел ли он сумку с картошкой?» Убегая, Лёшка бросил её в куст тёрна. Вряд ли он полезет искать в этом колючем хаосе какую-то тряпку.
Выйдя на дорогу, и ещё раз осмотревшись, побежал искать свою потерю. К счастью, искать пришлось не долго. Раздвинув траву и, вот она, родимая. Быстро залез в куст. Картошка даже не рассыпалась. Оглянувшись, увидел -  белеют клубни, которые не успел собрать. «Не бросать же?» Быстро прополз между рядами, собрал оставшиеся. «Порядок. А теперь быстро смываться. Мало ли кого ещё может занести сюда? Управляющий Дороничь частенько мотается по полям на своей «линейке». Этому цепному псу лучше не попадаться. Может мамку посадить в тюрьму, не раздумывая. Безжалостный человек. Ему посадить человека за карман зерна, что раз плюнуть. Никакие просьбы и уговоры на него не действовали. Для него не важно – старый ты человек или малый, многодетный или одинок. Одно слово – цепной пёс. Его уже и ловили мужики ночью, и избивали до полусмерти. Наверное, ни одного целого ребра у него не осталось. Постоянно его грудь разрывало тяжелым затяжным кашлем. Поговаривали люди – чахотка у него. Отлежавшись и подлечив свои переломы, принимался за старое. Поговаривали, что он на фронте в НКВД служил, командовал заградотрядами. Штрафные батальоны подпирали с тыла, чтобы не вздумали отступать и бежать. Шли разговоры – расстреливали даже раненых штрафников, пробиравшихся самостоятельно в санбат». Мама часто говорила: - Лёшенька, сыночек, не дай бог попадёшься этому извергу. Я знаю, ты часто с друзьями шастаешь по полям. По мне, так я бы хотела, чтобы ты сидел дома. Но разве вас удержишь? Была бы жива бабушка, было бы всё по-другому, а так! – И с горечью махнув рукою, только и могла, что прижать его вихрастую голову к своей груди и нежно поцеловать.
Больше не задерживаясь ни минуты, нырнул опять в лес. Идти дорогой опасно. А лес – родная стихия. И спрячет, и укроет. Каждая тропинка знакома, каждый куст. Знала братва, где растут груши-дички, где яблони-кислицы, где дикая малина, дикая вишня. А уж где чьё гнездо, так это ещё с весны было замётано. Редко какая пичуга могла спрятать своё жилище. Знали, где находятся лисьи норы, где водятся барсуки. Даже такое насекомое, как шмель и тот не всегда мог безнаказанно спрятать своё гнездо. Некоторые пацаны, в том числе и Лёха, даже имели свои шмелиные пасеки. А это было совсем просто, правда, не очень безопасно. Частенько заканчивалось укусами и, нередко, опухшими физиономиями. Отыскивалось гнездо – желательно в земле – и уже в сумерках, когда шмели прекращали полёты за нектаром, гнездо выкапывалось со всей вощиной и молодым приплодом. Обязательно было не оставить матку. Всё это помещалось в заранее приготовленный деревянный ящик и вперёд – домой.
Рано утром, когда ещё солнце не взошло, открывался леток-дырочка. Теперь наступал самый ответственный момент. Часа два наблюдалось за вылетевшими шмелями. Если начинали возвращаться, и к тому же, с пыльцой на лапках – порядок! Матка внутри – семья начала работать. А если возврата не наблюдалось, значит всё – работа проделана впустую. Матка осталась в старом гнезде или погибла и шмели возвратились на старое место. Но таких случаев было очень мало. Вот и у Лёшки уже находилось дома три таких семьи. И теперь осталось только дождаться, когда шмелиные соты наполнятся мёдом.
Но, одним из любимых развлечений, а так и большой доблестью, считалась борьба с осами. С ними велась постоянная и ежегодная война. Каждый считал за честь найти осиное гнездо и разорить его. Эта борьба велась до полного истребления. И здесь победа достигалась не сразу и не без потерь. Частенько осы, защищая свои жилища, нападали целой тучей и двуногое войско убегало и пряталось в кустах, а потом ещё долго зализывало раны – осиные укусы. Но самыми опасными были шершни. Это настоящие воздушные волки. Раны, после их укуса, были глубокими, болезненными и очень долго не заживали. Шрамы оставались на всю жизнь. Так что, при всём желании, с ними старались меньше связываться.
Подгоняемый голодом и жаждой, Лёша быстро топал по лесной тропинке. Вот и развилки. Это самый опасный участок. Здесь надо быть очень осторожным. Может быть, у колодца, возле вербы, кто-нибудь ошивается. Ему не хотелось встретить даже вообще постороннего человека. Люди разные. Сексотов хватало во все времена. И сейчас эта черта человеческой подлости никуда не делась. Так что, чем чёрт не шутит. Нужно быть очень осторожным.
Понаблюдав какое-то время из-за кустов и, убедившись, что никого в обозримом пространстве нет, быстро переместился к колодцу. Попив воды, он ещё сильнее ощутил, какой он голодный. «Так, по улице идти с ворованной картошкой нельзя. Мало ли кому вздумается спросить, что несёт, а может быть и заглянуть в сумку. Оправдывайся тогда. Понятно – нужно пробираться низом, огородами, а там заросли клёна подходят почти к самому огороду, а перескочить ручей и пробежать по тропинке через огород – минута дела». Так и сделал. И вот он уже во дворе. « Уф! Кажется, пронесло?» - подумал Лёшка, ныряя в приоткрытую дверь сарая. Оставив свою добычу в сарае, пошёл в дом. Поискав в висячем шкафчике, а потом в кухонном столе и ничего съестного не обнаружив, полез в подвал. Здесь мама хранила харчи, чтобы не испортились. «Ага! Вот она». Лёшка поднял старую фуфайку, которой была накрыта кастрюля с мамалыгой. О! Это молдавское блюдо теперь прочно вошло в пищевой рацион многих семей, оставаясь иногда единственным продуктом питания. Кукурузу сеяли возле дома на огороде, её сажали по меже с соседским огородом. Да, в конце концов, её оставалось много на совхозных полях после уборки урожая. Правда, это пресекалось и наказывалось. Но разве поставишь на каждом метре и возле каждого стебля сторожа? А голод не тётка и, как говорится, голь на выдумки горазда, так что это никого не останавливало. Да и кукурузное поле не пшеничное – где не очень спрячешься.
Этот кукурузный продукт достал уже Лёшку до самых печёнок. Мама целыми днями на работе – ни тебе выходных, ни тебе праздничных дней. Вот и было его обязанностью постоянно на ручной мельнице молоть кукурузу, просеять её на сито, отделяя крупу от шелухи. Как ему это надоело! Это забирало столько времени, и было так скучно.
Смотавшись быстренько за ложкой, он опять сиганул в подвал. Не тащить же полную кастрюлю наверх? Пообедав прямо в подвале, и прикрыв всё это опять фуфайкой, вылез на свет божий. Сытый желудок и тёплое солнце навевали дремоту. Его разморило. Под раскидистой черешней стояла старая ржавая кровать. Поломанные пружины были накрыты старым половиком и всяким, уже не нужным тряпьём. Растянувшись на кровати, Лёшка блаженно закрыл глаза. «Красота! Как хорошо! Подремлю немножко, а потом подумаю, чем заняться дальше» - сквозь дрёму подумал он. Однако поспать долго ему не пришлось. В ветках черешни воробьиная стая затеяла драку. Что они там не поделили, не понятно, но шум и гам они подняли такой, что, как говорят, хоть святых выноси. На Лёшку падали оббитые ягоды и воробьиные перья.
- Кыш, идиоты, - закричал на них Лёшка, вскочив со своего лежбища и махая руками. Потревоженная стая с криком сорвалась с черешни и, перелетев через дорогу, уселась на акации, продолжая чирикать и выяснять между собой отношения. «Вот гады, не дали поспать. Мда-а! Чем же теперь заняться?» - подумал он. Ещё расслабленный после короткого сна, помотал головой, попрыгал то на одной, то на другой ноге, окончательно разгоняя остатки сна. «Так, прежде всего, нужно надеть рубашку, а то мухи замучают».  Садясь на опухшую спину, на которой красовались три вздувшихся ярко-красных рубца, сочившихся сукровицей, они создавали неприятное ощущение, а то и боль.
В доме он не сразу нашел свою одежонку. «И куда она запропастилась? Куда я мог её задвинуть? Не иначе мамка прибрала». Пропажа, наконец, нашлась в таком месте, что и догадаться было трудно – на кровати под матрасом. Именно под матрасом, а не под подушкой. «И как её угораздило сюда? Чудны твои дела, Господи. А-а-а! Это же он её туда ещё  вечером засунул, чтобы скрыть оторванный рукав и вырванную с «мясом» пуговицу. Ну, да ладно, сойдёт и так»,- криво усмехнулся он. «Так, а где фуражка? Солнце палит так, что башка может заболеть. Ага!  Вот она». Натянув фуражку на лоб и засунув руки в карманы, с независимым видом зашагал по пыльной улице. Жара была в самом  разгаре, что даже куры попрятались в тень и лежали с раскрытыми ртами, периодически обсыпая себя пылью.
Шагая мимо Колькиного дома, лихо, как соловей-разбойник, засвистел. В ответ только хриплый голос, рвущегося на цепи, пса. «Наверное, ещё не вернулся. Скорее всего, катается с батей на тракторе. Лафа ему», - вяло мелькнула мысль. Вальку даже звать не стал – знал, что ещё не приехал. Тяжело вздохнув, зашагал дальше. «Так, чем бы заняться? Во-о! Что-то землянички хочется». Возникшая мысль дала толчок его ногам и он, ускорив шаг, направился опять в лес. Теперь цель была совсем другая. Он знал отличную поляну, укрытую от посторонних глаз зарослями тёрна и боярышника.
«Стоп! Что-то жарко. Может пойти да искупаться?» Солнце палило немилосердно. Рубаха, надетая на голое тело, промокла от пота, а потому начала прилипать к спине. А спина давала о себе знать при малейших неосторожных движениях, и рубцы начинали сочиться. Недолго думая, повернув на девяносто градусов, Лёшка, убыстряя шаг, помчался к ставку. Вот и плотина, а вот и верба. Она была, по-своему, знаменитостью. Уступая немного по возрасту вербе, которая росла возле лесничества, она имела огромное преимущество – росла над самой водой. Её раскидистые, толстые ветки создавали много возможностей для развлечений. С них можно прыгать прямо в воду, как с трамплина, качаться на них, как обезьяны, а потом группой прыгать в воду. К одной из самых толстых веток привязали канат, и это было самое классное развлечение. Ухватившись за канат по одному, а то и вдвоём, и втроём, разгонялись с плотины, летели над водой, а потом, естественно, отпуская руки, бултыхались в воду. Кому повезло, тот приводнялся ногами, а кому нет – приводнялся спиной или животом. Наверное, сегодня был не Лёшкин день. Разогнавшись, он над водой потерял ориентацию, руки выпустили канат в самый неподходящий момент, и он, как  лягушка, бултыхнулся в воду, но не животом, а спиной. Закон подлости. Как говорят – где болит, тем и цепляешься за все углы. Так и теперь. Резка боль, как мгновенный ожог, пронзила спину. Передать словами это нельзя – это надо прочувствовать.
Сначала от боли ему заклинило руки и ноги. Через мгновенье, едва не напившись воды, заработал руками и ногами. Вынырнув, с шумом вдохнул воздух. Плавать он уже умел – правда, по «собачьи». До его сознания только теперь дошло: «Мог же утонуть». А что такое тонуть, он уже знал не со слов других, а со своего личного опыта.
Несколько лет назад, когда он ещё не умел плавать, а купался на «жабьем базаре», где воды было по колено, с ним чуть не случилась трагедия. Мама работала тогда в пионерском лагере прачкой. Каждый год, на летних каникулах, из города привозили школьников, детей работников машзавода, на отдых. Лагерь располагался в лесу, в палатках. Каждую неделю менялось постельное бельё. Стирать его возили на речку, в соседнее село. Вот один раз Лёшка и увязался за мамой – возьми да возьми с собой. Наталье, как на грех, не с кем было его оставить. Бабушка Марфа умерла прошлой осенью и Лёшка, практически, стал безнадзорным, целыми днями слоняясь сам. Приходилось постоянно брать его к себе на работу. Целый день на глазах, да и не нужно думать – ел или не ел. Здесь всегда находилось, чем его покормить.
Вот и в этот раз Наталья, как обычно, стирала бельё в реке, а Лёшка играл на берегу. Полудённый зной – даже воробьи попрятались – ну как тут не захочется искупаться? Вода рядом, недалеко группа пацанов, развлекаясь, прыгала в воду прямо с берега. Не спеша, подошел к незнакомцам, присел на траве рядом с берегом. Никто на него не обращал внимания. Поднявшись, он тихонько полез в воду. Ах, какое блаженство. Вода была, как парное молоко. Купаясь на мелководье, он потихоньку стал отдаляться от остальной толпы. Вдруг, в метре от него, на воду упала бабочка. Пытаясь снова взлететь, она беспомощно била крылышками по воде, но, увы, намокшие крылья были слишком тяжелыми. Лёшке стало очень жалко такое красивое создание. Недолго думая, он, протянув руку, сделал два шага вперёд и… всё. Дальнейшее он помнил очень плохо. Первое, что он почувствовал, исчезло дно под ногами. От неожиданности он не успел набрать в грудь воздуха и стремительно стал опускаться всё глубже  и глубже. Первой реакцией было беспорядочное дрыганье руками и ногами. Но чем больше он махал руками и елозил ногами, тем  беспомощнее он становился. Воздуха почти не осталось. Грудь от напряжения распирала боль. Он инстинктивно открыл рот, чтобы закричать, но только глотнул большую порцию воды. И вдруг он быстро начал подниматься наверх. Чьи-то руки, крепко держа его под мышки, поднимали из воды. Через мгновенье яркий свет солнца ударил ему в глаза. Широко раскрытым ртом он беспрерывно хватал воздух. На него смотрели смеющиеся глаза на загорелом лице  с выгоревшей на солнце, соломенной шевелюрой.
- Ну, ты чего, пацан? Живой? Какого чёрта ты попёрся на глубину? Там даже большие дядьки не купаются. Там же заборная яма для водокачки.
Лёшка молчал, только таращил глаза на своего спасителя и зевал ртом, как рыба, попавшая из воды на берег.
- Ты чей? Откуда ты? Ты с кем здесь? Почему молчишь?
Через мгновенье Лёшка захлопал ресницами и вдруг заревел.
- Ну, ну. Не реви, всё уже кончилось. Где твоя мамка? Ладно, давай, топай, да больше не лезь сам в воду – Лёшка молчал. Только, всхлипывая, растирал по щекам слёзы. Отойдя несколько метров, остановился. Ноги дрожали и он, не в силах дальше передвигаться, сел на землю. Его трусила дрожь, словно он искупался в ледяной воде. Только теперь до него начало доходить, что он чуть не утонул. А утопленника он уже в своей жизни один раз видел. Это был его дружок, возрастом как он. Переходя зимой через луг, провалился в «копанку», вырытую для полива огорода. Свежий ледок был присыпан свежим снежком. Котька решил прокатиться и… Несколько дней его искали всем селом, но так и не нашли. И только в начале лета, поливая огород, хозяева, вычерпав почти всю воду, увидели шапку на самом дне. Зацепив её, чтобы вытащить, увидели голову, а потом и всё остальное. Вот и нашелся Костя. Отец с матерью опознали его. Сбежалось почти пол села. Ну а пацаны тут как тут. Вот тогда и увидел Лёшка, какой он, утопленник. Жуть! Вот и теперь чувство прошедшей опасности давало о себе знать. Нервная дрожь не отпускала его. Не испытывая больше судьбу, он быстро, как мог, поплыл к своей одежде. Стуча зубами от нервной дрожи, быстренько оделся. А что голому одеваться – подпоясался и одет. Так и Лёшка – надел рубашку, трусы отжал, напялил на голову фуражку и готов. Погревшись на солнце, пока прошла дрожь, решил решения своего не менять, направился в лес. «Ну, его, к чёрту, это купание. Подальше от воды. А то булькнешь, и вытащить будет некому».
Вдоль пруда, низами огородов, вдали от посторонних глаз, потопал навстречу новым приключениям. Что-то ему никого сейчас не хотелось видеть. Возле лесничества, на выгоне, хозяйки доили коров. Как раз была обеденная пора.
Лёшка, проходя мимо с независимым видом, однако поздоровался. Уважение к взрослым было заложено у него в крови. Во многом это была заслуга покойной бабушки Марфы.
-Куда направляешься, путешественник? – Лёшка узнал этот голос. Хорошо знакомый голос его крёстной мамы, звучал ласково и с, едва заметной, усмешкой. Она хорошо знала своего крестника, проказника и заводилу. Понимала, что если направляется сам, без друзей – значит, что-то замыслил. Лёшка независимо передёрнул плечом.
-А! Дела есть в лесу.
-Не боишься?
-Н-е-е-т! А кого бояться? Зайцев да лисиц?
-А барсуков не боишься? Их в Граковом много.
-А чего я туда попрусь? Что я там забыл? Я в другое место.
-Ну, давай, разбойник, топай. Маме привет передавай. Скажешь – от крёстной.
Лёшка, пропустив последние слова крёстной мимо ушей, нырнул в тень ближайших деревьев. План рождался на ходу. Давно он собирался  на укромную, тихую полянку. Когда он был там последний раз, она вся была белая, как поле после первого снега. Цвела земляника. Полянку эту он знал не первый год. Но вот беда – не всегда удавалось полакомиться здесь сочными ягодами. В какой год ранняя засуха выжигала беспощадной жарой ещё не налившиеся ягоды и тогда только немногие дозревали, но и они уже были суховатыми и не сочными, в другой год Лёшка опаздывал и косари с лесничества, побывавшие здесь, подчистую скашивали траву на сено. Даже возле кустиков, редко росших по поляне, ничего не оставалось. Сенокос есть сенокос.
На этот раз ему повезло. Во-первых, в конце весны и в начале лета, прошли дожди, во вторых, заготовка сена ещё не добралась сюда. Лёшка ещё издали заметил густую, почти по пояс ему, траву. «Класс! - мелькнуло в голове, - я первый. Вот  повезло». От нетерпенья и азарта он прибавил шаг и почти побежал. Поляна раскинулась перед ним в своём первозданном виде. Нетронутая трава, спокойно летают шмели и пчёлы, рябит от разноцветий цветов, а аромат цветущего разнотравья стоял такой, что, как будто, напиток, настоянный на этом аромате, парил лёгким паром, издавая чудесный аромат.
Лёшка с разбега упал на этот нерукотворный ковёр, сотканный природой. Немного полежал на спине, глядя в бескрайнее, синее небо. Потом закрыл глаза и прислушался к лесной тишине. Над ним в своей ежедневной, житейской суете летали шмели, пчёлы, стрекозы и ещё много всяких жучков и букашек, а в синей выси стремительно проносились стрижи. «Ох, какая красота! Как же хорошо!»
Вдруг, потянув носом воздух, он услышал знакомый, тонкий аромат земляники. Лежа в высокой, густой траве, он не сразу разглядел ароматные, красные ягоды. Открыв глаза, он прямо перед своим носом увидел земляничную гроздь. Встав на колени, с жадностью начал запихивать спелые ягоды в рот. Приглядевшись повнимательней, он с удивлением увидел, что ягоды были везде: и слева, и справа, и спереди, и сзади, и дальше вся поляна была усыпана поспевшей ягодой. Лёшка всё рвал и кидал, всё рвал и кидал спелые ягоды в рот. Ему казалось, что он никогда не насытится этим, свалившимся на него, богатством. Так продолжалось довольно долго. Постепенно чувство голода, а с ним и чувство азарта, притупилось. Он почувствовал, что начал насыщаться.
«Фу! Надо передохнуть». Он теперь уже не пытался пихать в рот все ягоды подряд. Теперь он выбирал самые крупные и сочные.  Со временем, обленился до того, что уже не ползал в поисках – где покрупнее, а, лёжа, перекатывался с места на место. Но вот пришло время, когда казалось, что уже ни одна ягода не влезет в рот. Казалось – наклонись он резко, и ягоды посыплются из утробы.
«О-о-о! Это же надо так нажраться. Наелся на целый год вперёд». Пролежав ещё какое-то время на пахнущем, цветочном ковре, стремительно сел. Солнце ушло далеко за полдень и уже приближалось к верхушкам деревьев. «А как же мама? Скажет, что опять шлялся где не попадя. О-о-пять будет нагоняй. Так, нужно откупиться». Лёшка снял с головы фуражку и начал лихорадочно наполнять  её спелыми ягодами. Время летело быстро, но и кепка наполнялась споро. Ещё солнце не спряталось за верхушки деревьев, а фуражка была полна отборной, спелой земляники. Лёха старался собирать самые красивые, самые крупные. С гордостью поглядывая на собранный урожай, думал о том, как обзавидуются пацаны при виде такого богатства. Домой он не шел, а летел на крыльях. «Как обрадуется мама».
Вынырнув из лесной тени возле лесничества, почувствовал жажду. Возле колодца в это время никого не было. Тяжелое ведро, почти полное, стояло на срубе колодца. Вода была такой холодной, что ломило зубы. «Ух, ты! Наверное, кто-то недавно вытащил». Но вокруг не было никого. Улица так же была пустынна. Больше ничем не заморачиваясь, быстро направился к дому. Мамы ещё не было дома. Но это было и к лучшему. Меньше вопросов , а полная кепка земляники кого хочешь раздобрит. Увидев маму, зашедшую во двор, Лёшка понял – земляника вряд ли поможет. Лицо мамино было чернее тучи. Он инстинктивно съёжился и втянул голову в плечи. Мать со злостью бросила тяпку, которую держала в руке, на плетень. «О-о-о, - подумал Лёшка, - быть беде». У него даже спина зачесалась. Скорее всего, рубцы от батога давали о себе знать, но ему уже привиделся прут в маминой руке, а последствия и так были понятны.
Мать повела взглядом по двору. Взор её остановился на верёвке, висевшей на заборе. Лёшка, наблюдавший за матерью, понял – надо спасаться. Выволочки не миновать. Он, боковым зрением наблюдая за матерью, медленно продвигался к калитке и в тот момент, когда мать, схватив верёвку, кинулась к нему, он уже стоял возле калитки. Выскочив на дорогу, молча наблюдал, как мама, с озлоблённым лицом и суровой решительностью, приближалась к нему.
-Иди сюда, оболтус! Как ты меня замучил! Я же тебя просила – не шастай по полям, горя не оберёшься. Ну, что теперь делать? Ты знаешь, наверное, о чём я? Да, да! Колька Золотой предупредил меня, если ещё раз поймает тебя где-нибудь – сдаст Дороничу. Ты что, хочешь меня в тюрьму загнать или в могилу? Да, ведь, это одно и то же. Господи, убоище, как ты меня замучил.
Произнося столь длинную тираду, мама приближалась к Лёшке. Задумавшись над её словами, тот на мгновение потерял бдительность. Мама, подойдя почти вплотную к нему, взмахнула верёвкой. Лёха даже не увидел, а интуитивно почувствовал всей кожей опасность. Он резким прыжком отскочил в сторону, но избежать наказания не успел. Резкая боль подстегнула его. Мать, всё-таки, достала его концом верёвки. Он, как заяц, кинулся бежать в сторону леса. А солнце уже спряталось за лесом. Только заря ещё горела над деревьями. История повторялась – мама за Лёшкой, Лёшка от неё. Вот уже опять эти злосчастные развилки. Кусты и темень мгновенно спрятали Лёху. Мама, как перед стеной, остановилась возле черного пятна лесного прохода. Лёшка, спрятавшись за кустами, тяжело дыша, переводил дыхание, а мама, так же тяжело дыша, во все глаза смотрела в черный провал лесной дороги. Силуэт её, освещённый угасающей зарёй, чётко был виден. Отдышавшись, Лёшка начал соображать, а что же делать дальше? Дальше в лес? Нет. Понятное дело, лес он знал, как свои пять пальцев. Но одно дело днём, где каждый кустик знаком, а другое дело ночью, когда за каждым кустом чудятся всякие тени и слышаться непонятные шорохи и звуки. Б-р-р-р. Увольте от этого.
Солнце скрылось за горизонтом, закатная заря погасла и в лесу сразу наступила темень. Лёшка стоял за кустом и наблюдал за силуэтом мамы. А та, начав уже, как обычно, беспокоиться, с тревогой вглядывалась в темноту. В отличие от Лёшки, она понимала, что никакой опасности в лесу нету, кроме как наскочить в темноте на ветки, пораниться о сучки, повредить ноги, зацепившись за какой-нибудь торчащий пенёк. Одним словом – ночной лес, есть ночной лес. Злость на своё бестолковище у неё уже прошла, осталось одно беспокойство за его здоровье.
-Лёша, сыночек, ну хватит прятаться. Я знаю – ты за кустами прячешься. Сынок, выходи, а то поранишься нечаянно. Я уже не сержусь. Но и ты пойми меня – Колька Золотой пригрозил, что если ещё раз тебя поймает где-нибудь, то обязательно доложит Дороничу. Я же тебя просила, чтобы ты не шлялся по полям. Бог даст – не умрём. Своё в огороде уродило. Ну его к чёрту, всё совхозное. Ты же должен понимать, что Доронич, если узнает, не пожалеет никого. Останешься ты сиротой неприкаянной. Тебя отправят в детдом, как Тоську и Женьку, а я буду сидеть в тюрьме.
Лёха, слушая мамину тираду, сидел за кустом, затаив дыхание. До его сознания  стало доходить, что воровать картошку – это одно, а обижать маму – это другое. Невольно на глаза накатились слёзы. Грязной ладонью он вытер мокроту, размазав грязь по всей физиономии.
-Мам, а ты, правда, не будешь бить? – послышался его глухой голос, похожий на мяуканье кота из подвала.
-Ну, нет же! Не буду. Выходи, сыночек, ведь уже поздно и совсем темно. Выходи, выходи, моё убоище, - звучал её взволнованный и ласковый голос.
Лёшка праздновал победу. Да и могло ли быть иначе? Ведь, все подобные случаи заканчивались одним и тем же. Главное не попасть под горячую руку в первый момент, а уж потом можно ситуацию разруливать в свою пользу, чем Лёха и пользовался всегда, зная горячий, но отходчивый мамин нрав.
Наталья услышала шелест веток и шорох старых листьев под ногами сына. Его тёмный силуэт приближался медленно, с остановками. Инстинкт самосохранения срабатывал даже в такой, казалось бы, улаженной ситуации.
Прижав голову сына к груди, Наталья поцеловала его в вихор на макушке белобрысой головы. Тот уткнулся в тёплую, материнскую грудь и ему сразу стало так спокойно и радостно. Наверное, всё-таки, срабатывает извечный инстинкт младенца – нашел материнскую грудь, почувствовал её тепло, и все горести и печали позади. И уже почти перестала болеть спина. Так обнявшись, они направились домой. В воздухе мелькали тени летучих мышей, ловящих комаров и мошек, где-то, на опушке леса, подавал голос сыч. Всё вернулось на круги своя. Жизнь продолжалась. Новые приключения, новые разборки с мамой. Сейчас же Лёшка шел, прижавшись к тёплому маминому боку и в голове его, слегка уже затуманенной лёгкой дремотой, возникали картинки сегодняшнего дня. Сколько событий! Сколько приключений! А, всё-таки,  жизнь хорошая штука.