Дракон Мардука. глава 8. Найти опору

Наутро Адапа знал ответ. Его поражала жизнь, само существование, начало которого – случайность. Но, слепой случай порождает совершенство, - и этого он понять не мог. Долго, - несколько лет – он думал, случаен ли он здесь и для чего.

Ответа не было. Адапа ставил опыты. Пойманной бабочке отрывал крылья, и она, изуродованная, умирала на горячей каменной скамье. Адапа ждал, и ничего не происходило. Убита красота, разрушен маленький космос, а в мире ничего не изменилось. Он пугался. Так вот и он когда-нибудь уйдет, а мир не откроет глаз, чтобы проводить его навсегда.

Он убегал в дальние уголки сада, к самой ограде, заросшей тамариском, и просиживал там подолгу, размышляя или разбирая клинопись на табличках, которые прятал под скамьей.

А теперь он знал ответ. Истина оказалась проста, и в этой простоте было счастье. Это, конечно, страшная глупость, что вчера, увидев ее во дворе школы, он не подошел, не заговорил с ней. Ему нравилось флиртовать с девушками, молоть всякий вздор, тешить свое самолюбие, глядя, как они смущаются. Адапа считал это невинной забавой.

Ему, представителю знатного рода, были доступны развлечения. Всему он предпочел науку. И, все же, ценил женскую красоту. Восхищался ею. Но не любил никого.

Весь день и всю ночь Адапа провел, думая о незнакомке, о ее платье цвета топленого молока с орнаментом по краю рукавов, об этих маленьких ступнях с острой косточкой на щиколотке, и длинных косах, в которых блестели монеты.

Вспоминая о ней, он чувствовал возбуждение. Это было сексуальное возбуждение. Поздним вечером, когда были погашены светильники, он испытал наслаждение, смешанное со стыдом, собирая в ладонь теплую сперму. Подушка была жарка, постель пропитана его потом. Он свесился до полу. Все было другое, даже циновки пахли иначе. Зато прошла эта ноющая боль в паху.

Да, он мог совокупиться с одной из молодых рабынь, коих в доме отца было достаточно. В общем-то, так он и поступал, когда припирало. Но теперь даже мысль об этом казалась ересью.

- Целая пригоршня малафейки, - сказал он сам себе и тихо, по-вечернему устало, рассмеялся.

Нужно поговорить с ней, выяснить, кто она такая, а иначе… иначе он сойдет с ума. Он хотел ее и ощущал это всей кожей, словно сквозняк.

Утро занималось на восходе. По бледной полосе на горизонте, над отдаленными плоскими кровлями, толпились кучевые облака с розовой каймой. Адапа совершенно ясно знал ответ, знал, что за ночь стал мудрее.

Внезапно рассвет исчез, - врата были отворены, на колеснице выкатился Шамаш. Небо полыхнуло, как крылья бабочки. И вот уже нет ничего, кроме пыльной дороги и белых крупов лошадей. Слуге он не позволил сесть в повозку, и тот бежал рядом, держась за упряжь и вскрикивая всякий раз, когда босые ступни натыкались на острые камни. Не было ничего, кроме желания снова ее увидеть.

Адапа смотрел на приближающийся дворец, смотрел с надеждой, в предчувствии томительного и сладкого возбуждения. Ему казалось, что сегодня она не может не прийти. Он притягивал ее на ментальном уровне, а она достаточно обнажена, чтобы почувствовать это.  Уши его горели, снова ныло в паху.

Приблизившись к дворцу, Адапа велел рабу остановиться – не хотелось въезжать во двор с этаким чучелом. Теперь, проходя внешние охраняемые ворота, прижимая к бедру деревянный футляр с восковыми табличками, он рисовал себе мучительные картины сексуального слепого осязания, орошения голых бархатных ног.

Все, сказал себе Адапа, пора остановиться, пора заняться делом, ты и так слишком далеко зашел.

Он подумал о шумерах, о творческом гении этого народа, о предстоящем уроке шумерской письменности. Рисунок звезды означает “небо”, “бог”, нога – “идти”, “стоять”, рот – “говорить”. Изменение рисунков, сложных знаков, абстрактно нарисованных предметов. Картинки приобретают вид комбинаций клиньев и это новый шаг в развитии письменности.

Адапа думал о шумерах, об этом странном народе, пришедшем в Двуречье неизвестно откуда и, спустя тысячелетие, канувших в бездну вечности. Он думал о них с суеверным трепетом. Многие в среде “золотой молодежи” почитали их наравне с богами. Это, конечно, было ересью, но ересью модной и небезопасной, а как раз это приятно щекотало нервы.

От шумеров он незаметно соскользнул к изгибам ее шеи и с досадой хлопнул себя пятерней по лбу.

- Сложность шумерской клинописи заключается в огромном количестве знаков. Существовали способы сократить их число – детерминативы – определяющие знаки. Знак “дингир” – “бог”, “уру” – город, страна – “кур”. Женщина – “саль”, - шептал он.

Проходя вторые ворота, Адапа заметил девушку с корзиной на голове, быстро повернувшую направо. Он бросился, было, за ней, но взгляд стражника остановил его. Тут Адапу обошла другая женщина в темном покрывале. Она быстро шла, виляя бедрами, и сквозь ткань ее узкого платья были видны очертания ягодиц.

Адапа был в растерянности. Не зная имени своей возлюбленной, он не мог окликнуть эту спешащую куда-то женщину, убедиться в том, что это не она.

Навстречу попалась многочисленная группа писцов с озабоченными лицами. Женщина шла, не сворачивая, и они разомкнулись, как строй лучников, пропуская ее.

Адапе они не оказали такого почтения. А старший писец обругал его сквозь зубы и стиснул плечо так, что едва не хрустнула ключица. Юноша ощетинился, но его с насмешками вытолкнули из толпы.

Он еще видел ее в глубине двора. Разворачивающаяся повозка загородила обзор. Глупый ишак перебирал ногами и противно орал, в то время как раб со злостью стегал его лозой.

Адапа обогнул повозку и остановился, как вкопанный. Она вошла в одну из многочисленных распахнутых дверей, зияющих чернотой, как пасть Тиамат, и больше он не видел ни дворца, ни света, ни женщины.

Он отлично понимал, что совершает ошибку, ведет себя неправильно. Но с тоской думал о своей незнакомке.

После столь бессмысленной погони юноша ощутил вдруг страшную усталость. С опущенной головой побрел он к “Дому табличек”. Хотелось пить. Он вошел в как всегда раскрытую дверь, взял кувшин для омовений, полил немного на руки, а потом запрокинул голову и осушил его до дна.

В глубине классной комнаты послышалось кряхтение и сухой кашель. Адапа обернулся. Старый лис стоял, опираясь на палку, слегка покачиваясь, словно дул сильный ветер. Адапа потянулся к голове, чтобы снять шапку, но вспомнил, что забыл ее дома.  Тогда он вытер губы рукавом и поклонился старику.

- Учитель, - проговорил он, не поднимая головы. – Приветствую тебя, благородный.

Старик молча, с прищуром, смотрел на юношу. Он не доверял Адапе. Никогда не знаешь, что у того на уме. Он вспыльчив, изворотлив, активен. И, как ни крути, Адапа лучший ученик. Ему не хотелось ничего говорить юноше, распекать за недостойный поступок, какая к демону разница, какая разница… Старик показал ему сутулую хрупкую спину. Это был его укор, молчаливый протест этой дерзости, молодости, энергии, бьющей через край, и своей зависти.

- Учитель! – позвал Адапа, все еще сжимая ручку кувшина.

Опираясь на клюку, ученый муж направился к противоположной распахнутой двери, ведущей в северный внутренний двор. Адапа догнал его, взял под руку, какое-то время они молча шли, видя перед собой только яркий желтый прямоугольник, оживленный толчеей насекомых, думая каждый о своем.

- Я думал найти здесь учителя Бероса, - сказал, наконец, Адапа. – Сегодня будет урок древнего языка, не так ли?

- Так.

- Полагаю, он скоро прибудет, - проговорил Адапа. Ему захотелось уйти.

- Так. Он опаздывает крайне редко,  видимо, сегодня именно такой случай, - проскрипел старик.

- А где же все, учитель? Я не вижу никого из…

- Из бездельников! Если бы ни тщеславие их богатый родителей, я бы давно выгнал их к бесам, к матери-Тиамат!

“Совсем кровлю сорвало”, - подумал Адапа, а вслух сказал:

- Я вижу, ты чем-то огорчен. Мне жаль…

- Брось! Жаль ему! – снова перебил старик. – Когда станешь такой вот развалиной, как я теперь, узнаешь цену огорчениям. Там они, - он махнул палкой в сторону открытой двери. Теперь уже и Адапа услыхал во дворе голоса приятелей.

- Я сяду здесь, - снова проскрипел старик.

Адапа, бережно, обеими руками придерживая его за подмышки, помог ему сесть на резной табурет. Старик покряхтел, повозился, выставив вперед плохо гнущуюся ногу, и то ли вздохнул, то ли всхлипнул, вытирая слезящиеся глаза куском белой ткани.

- Иди, чего стоишь?

- Куда? – не понял Адапа.

- Куда! К куме на пироги! – Старик выглядел рассерженным. – К приятелям, конечно.

- Нет уж, - неожиданно для самого себя, проговорил Адапа. – Лучше мне остаться здесь.

Учитель скомкал свою салфетку и, повозившись, сунул ее в карман. Адапа обратил внимание на его руки в пигментных пятнах, со вспухшими фиалковыми венами. Ему почему-то почудилось вдруг, что вены полые внутри, сухие, как старые заброшенные каналы, и сердце гоняет пустоту по этому немощному телу. От этой нелепой мысли заныло где-то в районе копчика. Адапа облизал пересохшие губы.

- Я говорил с наставником, - сказал старик.

- О чем, почтенный учитель? – проговорил Адапа. Хотелось пить. Он почувствовал вдруг, что теряет мужество.

- О тебе, уважаемый. В центре готовы принять тебя.

- Спасибо.

- Подожди. – Он вскинул руку. – Ты можешь начать посещать центр через год. Вначале закончишь курс в школе. От этого многое зависит. Твой отец приезжал ко мне, ты знал об этом? – Адапа отрицательно потряс головой. – Так вот, он приезжал. – Старик стукнул палкой о земляной пол. – Мне было удобно говорить с ним. Не пришлось врать. Он хочет успешного будущего для тебя, большого чина во дворце. Я думаю, это осуществимо, но… есть некоторые правила, - старик запнулся.

Все это время, пока он молчал, растирая одну сторону носа, Адапа выжидательно смотрел на него.

- Так вот, - он прочистил горло. – Это негласные правила, но уж лучше их не нарушать. Чиновник, имеющий семью, вызывает доверие. Это не то, что молодой ветрогон, который… - старик запнулся, - ты понимаешь, сынок?

Он впервые назвал так Адапу, и это резануло слух. Чертов старикан знает, где подстелить соломки. Значит ли это, что надо ждать скорого удара? Адапа облизал сухие губы.

- Ты выполняешь поручение моего отца, учитель? – спросил он напрямик.

Зрачки его потемнели. В достаточной мере выслушав старика, он хотел уйти. На самом деле он был поражен, было трудно дышать, словно сердце его пронзили острым клинком. Он любил, он уже был несвободен. Совсем неважно, что никто не знает об этом, что даже она в его жизни – мгновение, яркая вспышка, - и не догадывается ни о чем. Но сам Адапа все понял, и любые намеки на чуждое его сознанию, он воспринимал, как личное оскорбление, как удар, на который нужно отвечать только ударом.

Старый учитель смотрел на него, все так же требовательно, как много раз до этого. Этот взгляд человека, наделенного высоким интеллектом, нравился Адапе, как-то подкупал, подталкивал к общению, где в основе лежало доверие. Но сейчас все было вымазано черно-кровавой пеной гнева, и глаза старика мерцали поверхностным блеском, как дешевые камушки.

Ты не мудрец. Ты ростовщик, падальщик, и добыча твоя – гнилые, разлагающиеся куски, “сынок”. Адапа молчал.

- Если желаешь добиться ответа, никогда не задавай прямых вопросов, - сказал учитель. – Люди могут лгать, идти на компромиссы или даже быль откровенными, но всегда стараются для себя. И о настоящем положении дел могут только проговориться. Будь дипломатом.

- Ответь на вопрос, учитель.

- Ты думаешь о ней?

- Я – что? О ком?

- О той девушке, что украла у тебя кое-что.

Адапа открыл рот.

- Я не знаю, о чем ты говоришь, - сказал, наконец, он.

- Будем считать, что так и есть. Но, послушай меня, я живу долго, я знаю, желания наши редко, очень редко совпадают с реальностью. Настолько редко, что, можно сказать, никогда. Можно лишь подстраиваться под обстоятельства, уверяя себя самого, что все идет как надо, как задумал ты, а значит – лгать себе.

Конечно, в своем духовном восприятии всей картины мира ты можешь подняться на вершину, и плевать тебе тогда на эти ослиные задницы! Но и это опасно. Слишком много рук потянутся, чтобы сбросить тебя вниз.

- Ты фаталист, - возразил Адапа. – Этого быть не может. Ты говоришь так, словно человек один, и за него некому заступиться.

- А есть кому?

- Есть боги!

- Да, мой ученик, - старик вздохнул. – Но у них полно своих дел. Так, значит, ты влюбился? Если она не твоего круга, мне жаль тебя.

Все как всегда. Ничего не случилось. Мне нужно дождаться Бероса. Где его носит? Я разобрал все знаки, данные им. Адапа закрыл глаза. Они горели. Пусть так и будет. Никто не увидит, что я плачу.

- Ты задал мне вопрос, - сказал старик.

- Да. Я все понял. Спасибо.

Адапа вошел в класс и сел на циновку. Мысли роились в голове и, в то же время, он не мог ни о чем думать. Откуда-то издалека пришла детская считалка, которую они выкрикивали хором, те дети из квартала Чеканщиков. Несмотря на запрет отца, Адапа сбегал к ним, и на какое-то время его принимали в компанию.

Но он все равно оставался чужаком, сыном богатых родителей, от которого лучше держаться подальше, если не желаешь неприятностей.

Адапа со странной грустью вспоминал такие вечера. Заходило солнце. Спадала жара. Дети в коротких платьях бегали по улицам с глиняными свистульками и луками, наступая босыми ногами на фруктовую кожуру, что усеивала каменные плиты. Мужчины и женщины отдыхали во дворах. Пахло свежим хлебом. Огромный город постепенно стихал.

В густом вечернем воздухе все звуки усиливались, переходя в низкую тональность. Откуда-то доносилась песня в сопровождении барабана.

В этом воспоминании Адапа нашел опору. Если надо, он будет бороться. Вот только бы найти ее, поговорить с ней, близко посмотреть в ее лицо.