Подвиг

     Квартиру им дали на Северо-Западе, в новом районе. Одну на всех. Вообще-то это была замена дома в Колупаевке. Дом-то под снос. А хозяйкой дома считалась баба Клава, Лёхиной тёщи мать. Ну, стало быть, и хозяйкой квартиры стала тоже она, баба Клава. А поскольку старушка ни в зуб ногой не только в квартирных делах, но и вообще в грамоте, заправляла всем тёща. Лёхина. Хотя да, дело тут немного не в том, в смысле, не только об тёще разговор.
     Вот, значит, переехали они, обмыли, как следует, отболели, ну и спохватилась тёща, мол, гардину в домике оставили! И ещё кой-чего, по мелочи – кастрюлю без ручек, колун сломанный, погнутый гвоздодёр и чугунок с гвоздями. «А неча добром разбрасываться, своё сперва наживите!» — подвела тёща приговор ещё не сказанным словам Лёхи и дочери.
Делать нечего, поехали они. С одного конца города на другой. За добром. На трамвае. Втроём, — тёща, Лёха и Лёхина жена, Люба, мало ли, вдруг ещё чего нести придётся.
Гардина была сделана из толстостенной нержавеющей трубы. С химзавода. Трёхметровую, тускло блестящую железяку Лёха еле оторвал от стены. Наматерился досыта. Два раза гвоздодёром себе в лоб заехал, пока вырвал из стены гвозди-стопятидесятки. Даже тёща под руку молчала. На всякий случай.
     С чугунком вышла неприятность – спёр кто-то. Вообще-то это Лёха ещё полгода назад отдал его Фадеичу, за банку браги, но никто же этого не знал. Кроме Лёхи и самого Фадеича. На том и постановили: все люди – сволочи, и каждый норовит умыкнуть у соседа последнюю рубаху, не то, что чугунок новейших, пусть и малость бэушных, гвоздей. Лёха тихонько вздохнул с облегчением – переть на себе пудовый чугунок как-то совсем не улыбало.
     Собрав всё добро в кучу, тёща с победным видом оглядела комнату.
- Эх, жалко стёкла из окон не повынали!
- Мамаша, я через Вас завсегда угораю. На кой Вам треснутые стёкла?!
- Чё это треснутые? А это?! А вон то?! Тебе, зятёк, лишба бросить всё, лишба не тащить! Вот, Любаня, говорила я тебе, а ты!...
- Мама, ну правда же, сколь хлам-то таскать! Чё ты, в самом деле?!
- Всё бы вам хлам! Всё бы тока повыбрасывать! А жить как? Богатеи, бляха-муха! — тёща пустила длинную слезу, всхлипнула, потом высморкалась.
     На том прощальный митинг закрылся. Выдвинулись гуськом. Впереди – тёща с сумкой почти новых, не понятно, почему забытых при переезде, посудин с совсем чуть-чуть отбитой эмалью, немножко оторванными ручками, совсем маленькими дырочками и вообще, практически новым видом. Следом кряхтел, неся на плече трубу-гардину, Лёха. Для равновесия ему на плечи повесили рюкзак с колуном, гвоздодёром и кувалдой без ручки. Замыкала Люба, неся заплесневелый глиняный горшок с домашней аптекой – пожухлым столетником.
Идти до конечной трамвая, к вокзалу, — примерно с километр. По шпалам, зато сухо. Если не по шпалам, то по грязи и полтора километра. Конечно, выбрали поближе, по шпалам. Лёха мысленно проклинал трубу, женитьбу, железную дорогу, а главное – тёщу, которую любил даже сильнее, чем ментов в вытрезвителе. Тёща тихо ворчала себе под ноги, мол, какой Лёха гад, мог бы и сумку понести, чай, не барин. Люба шла молча, с тоской глядя на горшок с дохлым столетником.
     Дошли до вокзала. Ещё перейти привокзальную площадь и всё, трамвай. Тут какой-то, невесть откуда взявшийся, мужичок вынырнул из-под Лёхиной гардины и с интересом обратился к Лёхе.
- Это у Вас чего, товарищ? Это случайно не дельтаплан?
- Он самый, — Лёха выплюнул окурок, — дельтаплан. А чё?
- Очень я уважаю дельтапланы! Такая романтика, такая романтика! Это же просто подвиг – летать на таких чудесных произведениях инженерной мысли!
- Это да… — протянул Лёха, — летаем, понимаешь…
Лёха смахнул пот со лба, остановился – надо передохнуть, пока тёща сбегает в хлебный киоск за «Бородинским». Люба разглядывала наглых голубей, клюющих семечки от прохожих.
- Товарищ, а на каких высотах летаете?
- Ну, это, высоты нам начальство устанавливают. А мы уже их достигаем…
- Надо же… Надо же какие герои! — мужичок вращал глазами, краснея от счастья и возбуждения, — да вы просто боги! Вам надо памятники ставить при жизни! Покорители неба! Ах! Дельтапланы – это просто чудо!!! Товарищ, я сей момент вернусь, не уходите! Я сей момент! Такой подвиг… Летать… — мужичок побежал в сторону торговых рядов, где продавались семечки, цветы и папиросы.
Подошла тёща с хлебом.
- Ну чё, пошли?
- Ага, — Лёха, кряхтя, взвалил трубу на плечо и пошёл следом за тёщей и женой к трамвайной остановке.
Шестнадцатый трамвай, скрипя на поворотном кольце, подошёл к остановочной площадке. Народ ворчал и толкался, поскорее занимая сидячие места. Лёха кое-как втащил свою ношу и положил её на пол вдоль сидений.
- Ништо, ништо, зятёк. Щас приедем, приладим гардинку в залу, красота будет! Обмоем! — тёща подмигнула Лёхе.
- Может хватит уже обмывать-то, а, мам?
- Любань, доча, для порядку-то надо, штоб висела, так полагается.
- Да ну вас с вашими порядками…
Трамвай тронулся. В окно Лёха увидел озирающегося мужичка, того самого. С большущим букетом пионов. Мужичок увидел Лёху в окне проходящего трамвая, обрадовался, замахал букетом.
- Хто это, Лёш? — тёща вытянула шею.
- Да так, друг один. Цветы вот мне купил, не успел вручить.
- А чего? Деньрожденье же было уже.
- Эх, мамаша, ничего-то Вы не понимаете!..
     Трамвай набирал скорость, мужичок отстал. Лёха грустно проводил его взглядом. Потом представил, как будет корячиться, поднимая эту проклятую гардину на девятый этаж, сплюнул в трамвайную форточку и выругался: «Подвиг, твою мать! Да пропади оно всё…»