Последний старец Сталинградский снег12

Глава вторая. Ледяная поступь предательства.

...Аню вынесли из леса. Прикрытая тулупом, девушка смотрела сквозь прорезь в серовато-лиловую мглу над головой, куда устремились заснеженные кроны вековых сосен. По белым "лапам" сновали красногрудые снигири. Один раз даже проьежала бурая, с кисточками ушей белка, смахнув хвостом облачко ледяной пыли. Время от времени пригоршни снега обрушивались с этих высот. Один раз -  белый, будто из ваты  комок точно пришёлся по лицу. Аню точно ослепила ледяная вспышка - миллиард ледяных игл брызнуло из глаз!Затем перебинтованную головуохватила необыкновенная эйфория.Чистота и ясность мысли поразили её. Всё  было так просто - словно она была Пьер Безухов, либо раскаявшаяся в своём проступке Наташа Ростова. Так мало надо для счастья! Как много разных сложностей, тяжёлых, мутных и кровавых избретают люди. Вместо того, чтобы - просто обрести счастье. И никогда не выпускать его, поделившись с теми, кто дорог сердцу твоему. Без них ты и твоё счастье - теряете всякий смысл бытия.Становиттесь как одинокий блик в потеряном времени. 

Стало вдруг отчётливо понятно, для чего она живёт. Почему давно не видела своего отца, мать и брата. Этот вековой русский лес под Смоленском, куда ни разу не хаживал враг, на подступах к  которому этот враг уже получал отпор; сам город, у стен которого не раз схватывались захватчики с русской ратью; это чудесное  небо, воспетое ещё Толстым, подёрнутое морозной дымкой, лишь подтверждали эту ясность. Было необыкновенно чисто внутри самой Ани - будто из глаз, из души убрали тостое грязное стекло, что до сих пор искажало весь окружающий мир. А ведь он, этот мир,  принимал в отражении этого стекла самые уродливые, гнусные формы. Да такие, что жить порой хотелось с трудом... Если бы не дело партии для кого-то, дело советского народа, товарищ Сталин или Бог...

Но сейчас стало другое дело! Будто не было ни врагов, ни друзей... Напротив - хотелось наполнить собой этот мир, осчастливить его своим внутренним светом. "...всё что меня окружает - вместилище жизни, её купель, - думал кто-то вместо неё, наполняя её своими мыслями; пугая и радуя одновременно. - Вот наша задача... изначально, от рождения. От рождения этого мира, этой жизни. Мир - не мастерская и не храм, где нужно служить за здравие и за упокой. Или - сколачивать не бог весть что... прости, Господи, чтобы потом это, как у Шерлок Холмса, захламляло твой "чердак"... Мир это - мера и весы человеческой красоты, мудрости и глупости. Добра и зла, наконец. По мере наполнения нашими поступками, что оседают в памяти атомов и молекул, мир показывает нам своё отношение. Наши поступки возвращаются к нам в виде любви или ненависти, красоты или безобразия. Если мы упорствуем - наша глупость оборачивается нам во зло. Если упорствуют все вокруг - то же происходит с ними... как снежный шар... Катится по сосновым веткам, сшибает с них снег - обрастает снегом... А потом точно с размаху - врезается в тебя..."

Она облизнула пушистые ледяные завитушки на своих губах. Посмотрела на мир сквозь кристаллики, что попали на её глаза. Какие-то сиреневые точки роились в их гранях. Они сами напоминали кристаллы. Да, всё происходит на границе - этого мира с нашим... "...Всё так просто, дочка, что диву даёшься, - прозвучал внезапно из глубин подсознания голос отца. - Отчего мы раньше этого не понимали?"

-Ну вот,пришли уже, девонька, - как бы вторил её мыслям усатый, с окладистой бородой партизан по прозвищу "Молчун". Его голова в цигейковой шапке с красной ленточкой поперёк маячила то справа, то слева. - Ребяты!Осторожно тока - взяли и положили ! Эх ты... мать честна, раз... два...

Носилки плавно качнуло, а затем - тряхнуло. Вскоре они с приятным хрустом опустились на снег. С настеленными под спину еловыми лапами, прикрытая сверху бараньей шерстью тулупа, она чувствовала себя на вершине блаженства. Если о таковом, конечно, приходилось мечтать. Вокруг неё стояли суровые и улыбающиеся, заросшие щетиной и бородами, покрытыми инеем и ледышками, увешанные патронными дисками и плоскими обоймами, гранатами, ножами и вещмешками бойцы партизанского отряда "Вихрь". Всё оружие, особенно трофейное, было тщательно закутано в бинты и ветошь от мороза. В остальном - одетые в шинели, ватники, полушубки, даже бекеши и зимние пальто всех покроев и почти всех цветов, партизаны походили на искателей приключений. Как в романах Джека Лондона, -  точно осваивали эти необъятные дремучие леса. Если бы не худые лица с запавшими, часто заросшими щеками, блеск от недоедания в глазах, обведённых синюшными кругами и багровая, обмороженная кожа. А также - общее  напряжение, которое было не скрыть никому.Целью которого было - подчинить нарастающий страх. Перед ним были ничто чувство боли от ран, чувство тоски, чувство голода, от которого сворачивались в корявую трубочку кишки. даже чувство холода не так жгло и огненно пеленало своими промозглыми, иссиня-белыми, ледяными объятиями.

Это был всепобеждающий страх войны, если его - пустить к себе вовнутрь и дать в себе обосноваться, как у себя дома. Страх смерти, страх боли и её отсутствия, страх краткой сытости и угрозы постоянного голода... Страх перед жизнью, наконец. Потому что неясно было, как сложится там - за Волжскими степями, в продуваемом всеми морозными ветрами городе великого Сталина.Потому что браво ещё маршировали захватчики по этим снежным, льдистым просторам, выкрикивая "хальт", "цурюк" и прочую словесную нечисть. Потому что деревни, облизывали и пожирали  золотисто-багровыми жгущими языки от факелов "фейеркомманд", унося в небеса  свой нехитрый скарб с ухватами, горшками и самоварами - скручивая в кучки угольков на белом снегу. Потому что превращались  в страшные чёрные мумии - тела живых людей в этих безымянных деревнях, которые испятнали своими следами тупорылые грузовики "опель-блитц" и полугусеничные "бюссинги". Потому что порой, наблюдая сквозь снежные заросли лесов за огненными всполохами и белыми фигурами в угловатых шлемах, быстрые отчаянные партизаские глаза морозили застывшие слёзы. Так мало их было и такой каркающей была чужая наглая речь; такими здоровенными и сильными казались эти чужие "зольдатен" в маскировочных бушлатах и комбинезонах, что отпороть брала! Хотя была уже победа под Москвой, и кое-где в отрядах крутили фильмы-хронику с Большой земли, где унылыми веретенцами плелись по сахарному снегу колонны таких же завоевателей с понурыми обросшими лицами, в стынущих на ветру тонких шинелях и коротких холодных сапогах.А повсюду на равнинах маячили брошенные грузовики и транспортёры, орудия с огромным дульным тормозом и наклонными щитами, пугающие своими литыми из металла колёсами без бандажей; коробчатые, виденные и здесь танками с чёрно-белым трафаретным крестом.

Но победа под далёкой Москвой, в Крыму и под Ростовым-на-Дону была далека, и тут не вполне чувствовалась. Как волны от упавшего на водную гладь камушка - она не доставала до этих лесов, из которых германский "орднунг" ещё казался нерушимым и крепким. А потом произошёл летний разгром армии Тимошенко под Изюмом, бегство советских войск из Крыма, всеобщий откат к Сталинграду. На многих это подействовало пугающе, как предчувствие быстрой гибели или кончины мира.