Это не твой попугай!

       
         Я теперь жил со Светой. В её трехкомнатной квартире. Это было лучше, чем жить с родителями в двухкомнатной. Получилось так, что сначала я делал ей ремонт на кухне, а потом мы стали жить вместе. После окончания ремонта наш бригадир сказал, что он уходит в другую шаражку. Мне было все-равно. Он сказал, что каждый теперь сам за себя. Меня это устраивало. Света держала два или три магазина в пригороде. В них продавалось все, что челноки привозили то ли из Польши, то ли из Финляндии. Света давно, в самой молодости, развелась с мужем. Он пил, гулял и иногда позволял себе непозволительное, что точно, я не знаю. Детей у них не было. Она никогда его не вспоминала. Она построила свой бизнес сама, с самого начала. Она этим гордилась. Я тоже этим гордился. Последнее время Света жаловалась на то, что сетевые магазины своими ценами скоро убъют её бизнес. Я не особенно понимал, что такое сетевой магазин, и как можно убить бизнес. Но мне было и не интересно. Света мне нравилась. Она была старше меня, может лет на пять, не больше. Стройная и ладная молодая женщина. Её слегка рыжеватые волосы всегда пахли мятой. Меня это возбуждало. Света никогда не душилась.У меня была аллергия на духи. Запах мяты, разбавленный запахом женского тела, придавал нашим отношениям особую, страстную терпкость. Меня всегда тянуло к женщинам с запахом телесного естества. Не знаю, то ли Света никогда не пользовалась духами, то ли она просто угадывала моё неприятие.

Света очень много работала. Все своё время она посвящала работе. Работы у неё было невпроворот. Даже я, когда у меня не было сторительной шабашки, помогал ей с развозом товара или еще с чем-то. Иногда она просила меня съездить туда-то и привезти то-то. Я всегда ей угождал. Мне было это приятно – угодить своей женщине, не важно в чем. Я всегда ездил в магазин за продуктами. Как правило, я готовил, если было время и настроение. Вечером, после ужина мы обычно выпивали по бокалу вина, и Света неизбежно садилась мне на колени. Сначала она рассказывала мне о том, как прошел её день. Потом мы начинали шептаться, неся полную несуразицу друг другу на ухо. Это была наша традиция - сочинять небылицы, одна нелепее другой. Тот из нас, кто первый начинал хохотать, считался  проигравшим. Програвший, первым начинал раздеваться. Света почему-то всегда начинала смеятся первой. Может потому, что я лез из кожи вон, стараясь её рассмешить, а может потому, что она просто хотела меня поразвлечь. Точно не знаю. Мы умирали со смеху, придумывая всякую чушь. Это была наша разрядка после стресса рабочего дня. Потом мы шли в спальню. Там мы продолжали дурачится, иногда до изнеможения. Света всегда засыпала первой. Я мог еще встать, посмотреть на кухне новости или выпить немного вина. Потом проверить, закрыта ли дверь на все замки. Затем я шел в спальню. Перед тем, как выключить свет, я смотрел на красивое и блаженное лицо Светы. Она всегда спала глубоко и беззвучно. Мне это нравилось. Я не любил, когда кто-то храпел или возился во сне. Глядя на неё, я всегда думал одно и то же: я пытался представить, что же ей снилось в тот момент.


До меня Света жила с музыкантом. Он играл на пианино и даже пел  в каком-то баре, в центре, три или четыре раза в неделю. Раз в неделю он вел какой-то предмет в музыкальном училище. Он был человеком искусства. Звали его Серж. Не знаю настоящее это было имя или так, творческий псевдоним. Света его, по большей части, содержала. Серж, как правило, пропивал почти все, что зарабатывал за вечер. Света говорила, что он её любил, так, как могут любить только творческие люди. Серж писал для неё музыку. Серж, она мне рассказывала, посвящал ей стихи. В эти моменты я всегда с пониманием кивал головой, хотя я не знал, что любить можно так, а можно и эдак. Для меня в этом деле было все просто и ясно. Когда Серж начинал сочинять музыку, он переставал пить. Но это длилось не долго. Свете не нравилось, что его часто не бывает дома по вечерам. Приходил он поздно и всегда во хмелю. Иногда он приходил с друзьями  и тогда Света устраивала скандал. Хоть он её и любил, Света была не удовлетворена. Тем, что Серж жил своей жизнью, а Свете посвящал краткие антракты между музыкой, друзьями и выпивкой. Её это, я думаю, не устраивало, как может не устроило бы любую молодую женщину.

Мне казалось, что женщины всегда больше всего мечтают о людях искусства. Их завораживает тайна посвящения или внезапного открытия. Я всегда думал, что жизнь и искусcтво – это две, ничем не связанные между собой вещи, хотя второе всегда старается отразить первое, а первое всегда хочет подражать второму. С одной стороны женщинам нужны земные ласки, а с другой стороны, они неумолимо тянуться к эфемерному. Мне этого было не понять. Если мне нравилась женщина, то я её просто любил, так как умел. Простой, плотской любовью. И был счастлив тем, что она отвечала мне тем же. Я всегда был благодарен за это женщинам.  За их отзывчивость и лояльность, хоть и краткую.

Однажды Серж привел на квартиру свою знакомую. Сказал, что это была его ученица. Ученице было двадцать два года. Сержу было не меньше тридцати восьми. Света узнала об этом, когда поздно вечером в комнате раздался чужой звонок. Оказалось, что ученица забыла свой телефон, который теперь трезвонил под диваном. Света растроилась и вышвырнула Сержа на улицу. Он вернулся через какое-то время и она его простила. Я думаю, что она поверила его истории об учителе и ученице. После этого случая, Серж стал иногда задерживаться допоздна, а то и вовсе не приходить ночевать. Света переживала и выпытывала у Сержа, чтобы он ей сказал, где он проводил ночи. Серж говорил, что задерживался или у друзей или ночевал у брата.

Света однажды купила и подарила Сержу очень редкого попугая. Говорила, что отдала за него семьдесят тысяч. Но Серж, будучи интеллигентом от искусства, сказал, что принять этого не может и пусть это будет их общий попугай. Света уступила. Серж читал попугаю стихи и учил его обычным словам. Попугай и впрямь запоминал отдельные слова. Спустя какое-то время, птица могла повторять пару-тройку слов. Попугай был красочный, из какой-то дальней и заморской страны, расположенной ближе к экватору. Попугай был зеленый, с красными и желтыми перьями. Света назвала его Морганом. В тайне, Света надеялась, что если Серж еще раз приведет кого-нибудь в квартиру, то Морган обязательно запомнит какое-нибудь новое слово, произнесенных во время прелюбодеяния, и неизбежно его потом повторит. Серж все чаще и чаще не приходил ночевать. В конце концов Света не выдержала и поставила ему ультиматум. Однажды, вернувшись домой, Света не обнаружила попугая. Когда в тот вечер Серж вернулся, то она устроила ему скандал. Оказалось, что у одной из его учениц внезапно умер почти такой же попугай, и в порыве доброты, Серж отдал ей Моргана. Света была настолько шокирована выходкой Сержа, что от злости и отчаяния не переставала повторять:
- Но ведь это не твой попугай! - Это наш попугай! На что Серж спокойно отвечал, что Света сама его ему подарила. Света в ярости вытолкнула Сержа за дверь. Теперь ей было абсолютно его не жалко. Все очарвание его творчеством, почему-то сразу прошло. С тех пор Серж больше не появлялся. Хотя однажды, он позвонил и попросил у Светы прощения. Но это было уже лишним. Света навсегда забыла его стихи. Только потом выяснилось, что Серж продал попугая какому-то коллекционеру  за сто пятьдесят тысяч.

Как-то, на восьмое марта, Света пригласила всех своих продавцов на вечер. Все её продавцы были женщины. Женщин было шесть человек. Оказалось, что все они в этот день были не замужем, я не знал почему. Я особенно не интересовался. Все женщины были разного возраста, даже разных поколений. Света наказала мне купить вина и еще чего-нибудь. Моей фантазии хватило только на то, чтобы заказать пиццу. К счастью, кто-то из женщин принес салат, кто-то пельмени, кто-то жаренную курицу и еще что-то. Стол вдруг начал ломиться от явств еще до того, как привезли пиццу. Я дал пареньку, который доставил пиццу, сто рублей на чай. Он поблагодарил меня, но по его взгляду я понял, что он купит на них пива. Мы сели за стол и начали справлять. Я поздравил всех женщин, не только Свету, с 8 Марта. Смотрел я, однако, во время своей краткой речи, только на неё. Она поняла, что у меня для неё есть особенный подарок. Все чокнулись и шумно загалдели. Вскоре, женщины слегка опъенев, начали обсуждать текущюю социальную и политическую ситуацию. Я вышел на кухню. Меня не интересовала никакая ситуация, кроме своей собственной. Женщинам было весело. Кто-то начал танцевать. Они что-то шумно обсуждали, потом снова чокались. Мне тоже было весело и по-домашнему уютно. Я откупорил новую бутылку и пошел в комнату, чтобы разлить им еще по одной.

Вместо того, чтобы тратить деньги на подарок, я попросил хорошего знакомого по архитектурному перерисовать одну из наших фотографий. На фото, мы со Светой стоим на мосту, через какой-то канал. Мне всегда нравилась эта фотография. Света стоит вполоборота, вплотную ко мне, положив свою левую ладонь мне на грудь, а правую на плечо. Её голова повернута в сторону объектива. Она улыбается открыто и даже вызывающе. Моя физиономия на фото однозначно излучает выражение счастья. На фотографии Света беспредельно радостна и воздушна, будто невесома. Я не ощущал ее веса, когда носил её тогда на руках. Это было сразу после того, как я закончил ремонт у неё на кухне. Как раз тогда мы и решили жить вместе. Рисунок был выполнен маслом на холсте. Я поместил холст в рамку из мореного дуба. Денег мой знакомый не требовал, но я отдал ему всё, что у меня было, и обещал помочь с ремонтом, когда наступит время. Мне понравилась его работа - наш портрет, скопированный с фотографии. Для меня это было искусством. Просто фотография в рамке не была бы для меня творчеством. Может быть этим самым я пытался подсказать Свете, что я тоже был близок к исскуству. К искусству реализма. Моё чувство близости к ней в тот момент было реальнее всего остального в этом мире.  Я даже не знал, сказать ли Свете, что это рисовал не я. Потом решил, что вообще ничего не буду говорить. Она и так поймет.

Ближе к двенадцати женщины стали собираться. Оказалось, что вся еда кончилась, а вино всё выпили. Вино в это время уже не продавали. Я помогал женщинам одеваться. На дворе стоял холодный март. Ночью выпал снег. Все благодарили Свету за радушный прием. Благодарили за вино и за пиццу. Я чувствовал, что женщины были благодарны Свете еще и за то, что она давала им работу. Она была той женщиной, которая по-настоящему помогала другим женщинам заработать на жизнь. В этом было что-то неуловимо правильное и трогательное. Я на секунду задумался об этом. Мне было приятно, что Света была сильна духом настолько, что от неё зависили другие люди. Я бы так не смог. Меня вдруг что-то отвлекло и мысль улетучилась. Женщины стали со мной прощаться, и стали по очереди меня обнимать и целовать. Я неуклюже поддавался. У кого-то были мягкие губы, от кого-то сильно пахло духами, кто-то поцеловал меня в нос. Я улыбался, впитывая сущюю искренность момента. Потом все вышли. Их веселый гам еще долго разносился по подъезду. Я захлопнул дверь и закрыл её на все замки.

Света сидела на кухне и пила кофе. Я сел рядом и сказал, что теперь хочу подарить ей подарок. Она сказала, что ей не нужны никакие подарки. Этот вечер и был для неё самым большим подарком. Её лицо сияло. Но я знал, что женщины больше всего на свете любят подарки. Я вышел из кухни и пошел в спальню, где под кроватью лежал, завернутый в оберточную бумагу с новогодним орнаментом тот портрет. После Нового Года остался почти целый рулон оберточной бумаги. Вернувшись на кухню, я протянул Свете аккуратный сверток. Сказал, что от всей души. Она с нетерпением начала разворачивать бумагу. Разорванная бумага упала на пол, и портрет оказался у нее в руках. Она смотрела на него, держа на вытянутых руках. Я плеснул себе в бокал и сделал глоток.  За окном крупными хлопьями медленно падал снег. На часах было полпервого. Наконец Света сказала, что лучшего подарка она еще не получала. Только в детстве, когда однажды, Дед Мороз угадал её желание, она была так же счастлива, как сейчас. Света села мне на колени, одной рукой обхватив меня за шею. В другой руке у неё был наш портрет.

На этот раз я заснул первым. Проснулся я среди ночи от постороннего звука или шума. Мне показалось, что кто-то говорил за стеной или за окном. Оказалось, что Света, чуть слышно бормотала во сне. Я протянул руку, чтобы коснуться её и тем успокоить. И вдруг, она отчетливо и громко проговорила: - Это не твой попугай!  Я включил прикроватную лампу со своей стороны. Света спала. Её губы еще продолжали двигаться, будто договаривая что-то. Я смотрел на неё и вдруг вспомнил, как один раз в детстве Дед Мороз угадал и моё желание. Я погладил её по плечу. Она повернулась на бок и задышала ровно и размеренно. Я выключил свет. В этот раз я точно знал, что ей снилось.