Пять минут тишины

Минута первая

Я поднял глаза к небу. Ярко алое солнце возвышалось над горизонтом. Полдень. Такого ужасного пейзажа я никогда не видел. Это было так тревожно. Создалось ощущение, что я нахожусь в приемной ада. Ждать осталось совсем немного. Вот-вот и мистер Хардис примет вас. Странное сравнение? Неужто? Мне всегда казалось, что длинный коридор, ведущий к кабинету шефа, чем-то похож на чистилище. Стулья, выставленные вдоль стены, и люди, ожидающие непонятно чего. Длинная очередь страждущих грешников, которым всегда есть в чем оправдываться, даже если они не провинились.
Черт, о чем я думаю сейчас? Мне не по себе из-за того, что солнце такое красное? Как я могу позволить себе размышлять о такой мелочи? Просто… этот обвал на шахте. Он кажется таким далеким. А самое главное – таким нереальным. Я сотни раз разбирал похожие. Я копался в смеси земли и человеческих костей. Это моя профессия. Пыльная работенка, скажу я вам, но она оплачивается. А это самое главное. Да и потом – какая разница, чем, в сущности, ты зарабатываешь на жизнь? Всякое в жизни случается. Главное жить по совести. И тогда, быть может, тебе даже удастся завести семью, вырастить кучку детишек и выпивать по вечерам бутылочку пива перед телевизором.
Я сотни таких обвалов нейтрализовал. Я вытаскивал живых и мертвых. Чаще, конечно, мертвых. Почему-то люди упорно не хотят выживать под землей. Забавно, тысячи лет назад мы жили в землянках, сотни – прятались в бомбоубежищах, чтобы спасти свою жизнь. А, да. Я совсем забыл о катакомбах. Но земля принимает нас с распростертыми объятиями только в одном случае. Сами знаете, каком. И это самое страшное.
Дико, я знаю. Но есть у меня такая теория, которая объясняет, почему я достаю оттуда так мало живых. Понимаете, когда наше тело оказывается под землей, в нем начинает бороться два основных инстинкта. И чаще всего побеждает тот, который на данный момент ближе к реальности. В этой кромешной тьме слишком трудно увидеть лучик света. И в какой-то момент ты просто сдаешься… забываешь о том, что где-то в другом месте было светло. Вообще, чем дольше пребываешь там, тем тяжелее поверить, что свет вообще когда-то существовал. Будто все, что было в твоей жизни, да и она сама – это сон о несбывшемся.
Откуда я об этом знаю? Из собственного опыта. Когда-то в юности я и сам готов был пожертвовать всем, ради вековой пыли. Мне казалось, что я, наконец, дома. Что так и надо. Инстинкт смерти, основной инстинкт, практически победил во мне. Забавно, когда я увидел где-то вдали свет с фонарика каски, я хотел притвориться мертвым. Так мечталось побыть здесь, внизу, в тишине и спокойствии…
Что меня вытащило? Ну, помимо незнакомого мужика в каске? Смешно вспомнить. У меня не было девушки, которая ждала на поверхности, трудновато приходилось и с друзьями. Зато я должен был Йогенсу за разбитую тачку. Как я мог позволить себе подохнуть, не отдав долг? Хорошо хоть вспомнил, а то сейчас некому было бы спасать новое поколение. Впрочем, я нередко задумывался о том, что сделал это зря. В моей жизни, в сущности, нет абсолютно никакого смысла. Кроме того, что я отдал долг Йогенсу. После этого стоило вернуться обратно в шахту. Но кто же знал, кто же знал…
Красное солнце на горизонте для меня реальнее этого обвала по одной простой причине. Я до сих пор не могу поверить, что он все-таки произошел. Я сто раз предупреждал Хардиса. Он не слушал. А потом отправил туда моего лучшего друга и умыл руки. Такое бывает нередко. Наверное, именно поэтому там, под землей, гораздо спокойнее, чем здесь. Там нет Хардисов. Там все зависит только от тебя. Жить или умереть – твое решение, исключительно твое, что бы там ни говорили. Мне тысячу раз могут твердить, что где-то есть высшие силы, которые что-то решают за нас. Только знаешь что, детка? Я атеист. И меня не переубедишь. Человек умирает тогда, когда ему незачем жить. Когда он никому ничего не должен. Как-то так. Вот моя теория.
Этот пейзаж такой зловещий только по одной причине. Слишком тихо… и это неестественно здесь, на поверхности. Так бывает в нашем городке только при одном условии. Минута тишины.
Что, детка? Ты не знаешь, о чем я таком толкую? Это минута тишины. Такое случается каждый раз, когда происходит обвал. Просто надо минутку помолчать. Не только людям. Замолкает все. Стиралки, кофейные машины, пылесосы, трансформаторные будки, телефоны. Зачем? По одной простой причине. Чтобы можно было услышать крик там, на глубине. Зов о помощи, если она потребуется. Иногда он едва слышен, порою орут во все горло. Но сейчас внизу пятеро молодых ребят. И я думаю, хотя бы у одного из них могут здесь остаться долги.
Пожалуй, надо будет лично спуститься и проконтролировать работы. Уже прошло двадцать минут, а оттуда никаких новостей. Грег сильный парень, он справится. Главное, чтобы нашлось ради чего стараться.
Вдали послышался шум мотора и голоса. Минута тишины закончена. Теперь как минимум пятнадцать минут нужно слушать опостылевшие слова. А еще – надо поговорить с Элисон. Черт, скорее бы опять настало безмолвие, оно несет в себе такое спокойствие…


Минута вторая

Ненавижу, когда все замолкает. Знаешь, почему? Потому что я разливаю пиво в этом чертовом городке уже тридцать лет. Каждый день за одной и той же самой барной стойкой. Тридцать лет. Я не жалуюсь, ну что ты. Я привык. Это моя работа. Что плохого в том, чтобы любить свою работу?
Для некоторых я просто обслуживающий персонал. Но для очень многих – друг, психолог, человек, которому они доверяют свои тайны. Я знаю в лицо каждого, кто живет в нашем поселке. А что до сплетен… нет, душечка, это не мое дело.
Да ладно, что ты можешь понимать? Тебе лет двадцать-двадцать пять. Ты журналистка. Мы занимаемся, в сущности, одним и тем же. Только ты еще и записываешь. А я просто слушаю. Понимаешь, слушаю. Это моя работа.
Ты вольный слушатель – выбираешь темы, обрабатываешь информацию, потом пропускаешь ее через призму своих убеждений и выпускаешь наружу. Для тебя то, что ты слышишь от других, - это всего лишь полуфабрикат. А я-то уж знаю, что это готовый продукт, в котором просто надо хорошенько покопаться, чтобы найти нечто стоящее.
И все же у нас есть нечто общее. Мы оба плохо относимся к молчанию. Из молчания всегда хочется что-то выбить, оно скрывает нечто. Чаще всего опасное, потому что о безопасном принято разговаривать. Я тонкий психолог, девочка моя. Когда мы что-то умалчиваем, мы боимся этого.
Это как в детстве, когда разбиваешь вазу и не говоришь никому. Боишься наказания. Это как в юности, когда берешь машину отца, чтобы прокатить девушку, и врезаешься в столб. Боишься гнева. Это как в период кризиса среднего возраста, когда изменяешь жене и тщательно это скрываешь. Боишься перемен.
Вот почему я так ненавижу минуту тишины. Весь поселок превращается в испуганного ребенка, который молчит о своих страхах. Напряжение можно намазывать ножом на хлеб и подавать к столу. Только знаешь что, девочка? Я достаточно опытен, чтобы сказать тебе – это довольно невкусно.
Ну, наконец-то. Можно включить вентилятор. Я думал, что умру от этой жары. Что тебе рассказать о мистере Хардисе? Все, что угодно. Я готов. Мой рот на замке, когда мне поверяют тайны друзья. Но насчет Хардиса я могу говорить часами. Хотя нет, не так. Сегодня часами не выйдет. Но до следующей минуты тишины я абсолютно свободен, задавай свои вопросы.


Минута третья

Так я не смогу состряпать статью до завтрашнего дня. Эти дурацкие минуты тишины мешают мне. Я не могу сосредоточиться. Только начинаешь задавать вопросы – и тут же надо замолкнуть. Только докапываешься до сути – и все затихает.
Прости, мамочка, но работа сделала меня абсолютным циником. Ты бы не стала мной гордиться. Ты бы не узнала свою дочь. Да, такое делают большие города. Я полдня провела в этом поселке, пытаясь нарыть как можно больше информации на Хардиса. Мне хочется совершить что-то важное. Великое разоблачение человека, который думает только о своей наживе. Он некомпетентен, он посылает ребят на смерть, закрывая глаза на технику безопасности. Он может подсчитать в уме будущую прибыль, но не в силах предвидеть катастрофу. Более того, он никого не слушает. Подчиненные все видят и молчат. Потому что здесь больше негде работать. Эту шахту вообще было бы неплохо закрыть.
Понимаешь, о чем я? Я хочу творить великие дела, но, разгребая великое, я совсем очерствела к малому, мама. Разве это не жестоко? После телефонного звонка я примчалась сюда на всех парах. Я была так довольна новым обвалом, что улыбалась водителю  каждой проезжающей мимо машины. Я думаю о том, что своей статьей спасу множество людей. Но на самом деле, большая часть из них останется без средств к существованию. А об этих пятерых пареньках, которые сейчас внизу, я вообще забыла.
Я вспоминаю о них только в минуту тишины. Но думаю при этом лишь о том, что целых шестьдесят секунд не смогу задать ни одного вопроса. И еще… знаешь, это самое страшное. Я не хочу слышать крик. Во-первых, крики мешают думать. Во-вторых, все сразу всполошатся и перестанут думать над моими вопросами. Да и вообще, язык развязывает горе. Надежда заставляет всех углубиться в свои мысли.
Сейчас они недовольны. Каждый из них ненавидит Хардиса и готов рассказать о нем самое ужасное. Мне остается только отделить зерна от плевел и записать все это. Он на самом деле подонок. Так что информации будет предостаточно, чтобы вывести его на чистую воду.
Но стоит только найти этих ребят, и счастье сделает всех добрейшими существами. Они перестанут трепаться о своих неудачах. Они возомнят, что Хардис не так уж и плох. Они будут благодарить небо, а в это время объективности не существует. Все субъективно прекрасно.
Да, мне страшно подумать о том, во что я превращаюсь. Я хочу спасти всех, ни о ком на самом деле не задумываясь. Видишь, мне не нужно, чтобы их обнаружили. Я готова подбросить их смерть в костер общего недовольства, лишь бы он пылал поярче.
А между тем минута подошла к концу. Вот так дела, всю минуту потратила на то, чтобы копаться в себе. Это непрофессионально, мисс Джилл, очень непрофессионально.
Становится шумно. Кажется, кого-то нашли. Что? Трое? Все мертвы? Что ж, по крайней мере у трех семей сегодня будет повод позлиться на Хардиса. Надо только выждать нужный срок. Чтобы гнев еще не угас, но в то же время, не мог перекинуться на нашу братию. Я прославлю халатность Хардиса на весь мир. Только дайте мне ручку, бумагу и несколько убитых горем родителей. Прости, мама. Циники используют минуту тишины по-своему.


Минута четвертая

Какое же страшное солнце. Будто кто-то выстрелил в него и из раны сочится кровь. Мне не выдержать этого дня. Я вообще больше не могу терпеть ни минуты. Хочется умереть вместе с тобой.
Наверное, под землей безумно страшно. Я так думаю, по крайней мере. Никогда и ничто не заставило бы меня спуститься туда. Но сейчас я бы все отдала, чтобы быть там с тобой. Только знаешь, мне-то отдавать нечего. В этом и заключается вся ирония. Все, что у меня было – это ты.
Да, прости, ты никогда не любил этих разговоров, но тебе, Грег, удалось приручить бедную сиротку. И поэтому не смей умирать, слышишь, не смей! Мы в ответе за тех, кого приручили.
Как же мы вчера ругались. Кажется, я даже разбила одну тарелку. Ненавижу, когда ты так делаешь. То есть, именно это, не тебя. Тебя я не могу возненавидеть, даже если ты… черт, даже если бы ты меня ударил, я бы все равно тебя простила. Я беспринципна, когда дело касается тебя, хотя во всем остальном… ну ты сам знаешь. Именно поэтому мы вчера так ругались.
Да, мне не очень нравится, когда друзья приносят тебя в полуобморочном состоянии из бара. Прости уж, слишком живо воспоминание о том, как это происходило с моим папашей. И чаще всего тогда мне приходилось тащить его на своем горбу. Смешно, не правда ли? Говорят, мы выбираем мужчин, похожих на отцов. Но ты был не таким. Ты всегда отличался. Все изменилось ровно год назад, когда погиб твой брат. Эти чертовы шахты никогда не дадут нам спокойной жизни. Я ненавижу их. И все же в этом месте они – наше спасение, единственное средство к существованию.
Еще вчера самым большим моим страхом было, что ты бросишь меня, последовав за этим обманчивым состоянием пьяного угара. Человек, который, пытаясь спасти свою душу, допускает слабость и перестает себя контролировать – это самый несчастный человек в мире. Такого человека можно только жалеть и пытаться помочь. Но я так боялась, что у меня не хватит сил. После отца выдержать это во второй раз было бы слишком сложно. Я могла бы сломаться…
Мне кажется, это красное солнце может выжечь мне глаза. И поделом. Зачем мне видеть что-то, если тебя не будет рядом? Лучше буду смотреть на мир твоими глазами. То, что видишь сейчас ты – это кромешная тьма. Возьми меня к себе…
Знаешь, вчера, когда мы ссорились, перед тем как я опрометчиво сказала, что не желаю больше тебя видеть, ты сказал одну фразу. Бросил в сердцах, понимаю. Но она была будто пророческой, Грег. Словно ты знал, что так оно все и обернется… Ты спросил, можно ли в этом доме хотя бы пять минут побыть в тишине. Да, да. Ты попросил у меня пять минут тишины. И то, что я не сумела дать тебе в этом мире, тебе подарил кто-то другой…
Прости, дорогой. Минута окончена. Мне надо поговорить с твоим другом. Он стоит напротив меня. Абсолютно спокойный. Впрочем, как всегда. Когда доставали троих из твоей группы, он даже глазом не моргнул. Хотя и переживает за тебя. Я знаю. Просто есть люди, которым трудно выражать свои эмоции словами. Поэтому им и поручают выполнять подобную работу. Он столько на своем веку отобрал от земли, что вряд ли она его когда-нибудь простит. Жаль, что большинство приходится возвращать обратно. Хотя, что жаловаться - все мы, рано или поздно, окажемся там.


Минута пятая

Я не знаю, сколько времени прошло. Здесь, под землей, время тянется, как резина. Слишком долго, слишком… Я так хочу увидеть тебя, Элисон. Ты не представляешь себе! Прости. Прости меня за все, что я натворил. Конечно, если мне удастся выбраться живым из этой передряги, я больше капли в рот не возьму.
Правая нога болит просто дьявольски. Кажется, на нее что-то упало. Но вот что именно мне разглядеть не дано. А еще, по-моему, я сломал два или три ребра. На поверхности все эти ушибы, удары, переломы, раны – так, ерунда. Здесь же каждый синяк – событие. Потому что под землей нет санитаров и хирургов. Тут только темнота и твои мысли.
Ирония судьбы, не правда ли? Еще вчера, насколько мне помнится, я просил у тебя, Элисон, хотя бы пять минут тишины. Думаю, я не сбился со счета – это как раз пятая. А мне все никак не достает силы подать голос. Не озвучивайте своих желаний, у богов слишком странное чувство юмора. Я бы сказал, их юмор слегка черноват.
Спасибо вам, боги, за эти пять минут тишины. Хотя, знаете, человек, от которого сейчас зависит моя жизнь, в вас не верит. В этом тоже заключается некая доля иронии, не так ли? Когда вы лежите здесь, внизу, под обвалом, молитесь всем богам, которых только можете вспомнить, а вас при всем при этом откапывает совершенейший атеист…
Правда, Элисон, верь мне. Я бы многое отдал за то, чтобы вернуться к тебе. Прости, что так вел себя после смерти моего братишки. Это было слишком тяжело, я сломался. Но больше такое не повториться, в любом случае. И если меня не найдут, и если найдут. Я должен был тебя защищать. В том числе, и от себя самого. Когда я брал на себя ответственность, точно знал, что справлюсь. Допустил ошибку. Было бы слишком жестоко погибнуть, так и не сумев ее исправить. Хотя, боги смешливы настолько же, насколько жестоки.
Надо только поднапрячься и постараться издать какие-то ченораздельные звуки. Меня найдут. Я верю. Я скажу… Черт, я сделал это. И знаешь, что именно мне удалось выдавить из себя? Только одно слово: Элисон. Я хотел бы, чтобы ты узнала, что это тебя я звал в минуту, когда казалось, что все потеряно. Потому что ты – смысл моей жизни.
Надеюсь, кто-то услышал меня. Знаешь, на поверхности я, как и все, ненавидел минуты тишины. Но только здесь понял, какой это ад. Настоящая тишина угнетает, она просачивается в уши, нос, глаза, обволакивает все вокруг, превращает весь мир в вакуум. От нее даже портятся голосовые связки. От нее тошнит, выворачивает наизнанку. Я уже несколько раз до этого пытался крикнуть, но ничего не выходило, потому что она не отпускала меня.
В ней слышны только мысли. А их слишком много для того, чтобы разум не затуманивался жуткими видениями. Человека никогда нельзя оставлять наедине с его мыслями и чувствами, как бы он об этом не умолял. Вчера я разгневал кого-то там, наверху (не на поверхности, а чуток повыше) своей просьбой о тишине. И он меня наказал.
Но все. Минута окончена. Я слышу звуки. В этот раз они совсем близко. В этот раз все обошлось. В этот раз меня спасут. Да, приятель, да! Я слышу тебя. Ты рядом. Спасибо тебе, Господи. И прости моего неверующего друга. Он всегда делал только то, чего не способны сотворить даже фанатики. Ему не нужно было благословления икон и церквей для того, чтобы творить благие дела.
Скоро я увижу тебя, Элисон. Скоро я буду с тобой. Похоже, мои пять минут окончены. Они выжали меня, как лимон. Все. Решено. Больше никакой тишины! Покой ждет нас под землей. На поверхности надо наслаждаться звуками.