Жертва заграницы

   Началось всё с того, что мою Маруську вызвал к себе председатель нашего колхоза. Вызвал, значит, и говорит:
   - Ты, Марь Иванна, у нас – передовица! Лучшие надои по району. А потому решено отправить тебя в город Париж, на международный симпозиум доярок.
   Моя-то дура сперва заартачилась: то, да сё, мужика, мол, на кого брошу? Но Дмитрич, председатель наш, стукнул кулаком по столу - и вопрос был решён. Напоследок он её напутствовал:
   - Смотри там, не посрами честь нашего района и родного хозяйства в самом центре загнивающего капитализма! Не ударь лицом в грязь! Покажи этим буржуям – что есть наша баба!
   В общем, собрала Маруська со слезами чемодан и на следующий день укатила покорять этот самый Париж.
   Спустя неделю приносит мне почтальон международную телеграмму. «Встречай целую моншер мари». Ну, то, что встречать Маруську надо – я разобрался. Но какой ещё Моншер шлёт мне поцелуи – я не понял. Пошёл с этой телеграммой к Дмитричу. Тот прочитал её раза три, почесал затылок, задумался и решил:
   - Видать, Моншер этот едет с нею оттуда к нам опыт передовой перенимать. Ничего, организуем встречу, как положено.
   На следующее утро все, кто не был занят срочной работой, собрались возле правления. Председатель выступил с краткой речью о международном положении – в целом и об устранении имеющихся недостатков в колхозе – в частности. После чего раздал собравшимся плакаты с портретами президента, транспаранты всякие о повышении эффективности, и дружной колонной мы отправились на железнодорожную станцию.
   Поезд прибыл без опоздания. Наш сельский гармонист Петруха грянул на своём потрёпанном инструменте нечто среднее между «Марсельезой» и «Косил Ясь конюшину». Пассажиры поезда с недоумением выглядывали из окон вагонов, пытаясь понять – что происходит? Наконец на перрон спустилась Маруся. Я её сначала даже и не узнал. Одета она была… Ну, как те красавицы с пылесосами из рекламы про жвачку. Я помог Марусе снять с подножки вагона увесистые чемоданы. Она чмокнула меня в щеку и промурлыкала:
   - Как я по тебе соскучилась, мон ами!
   Опешив от этого, я схватил чемоданы и потащил их за женой. Дмитрич, вытирая, взмокшую от волнения, лысину, всё ждал, когда же появится Моншер? Но, кроме Маруси, на нашей станции больше никто из поезда не вышел.
    - Эх! – крякнул с досадой Дмитрич. – Зря только всю ночь речь готовил!
   Председатель махнул рукой и нестройными рядами мы потянулись в деревню. По дороге Маруся иногда останавливалась и вздыхала:
   - А всё-таки Елисейские поля получше наших будут!
   Или:
   - В Люксембургском саду гулять намного приятнее, чем в нашем колхозном!
   У калитки дома Маруся обратилась ко всем, кто шёл с нами:
   - Гран мерси вам, дорогие селяне, за то, что оказали мне честь представлять нашу  страну на таком крупном международном форуме! На все вопросы отвечу завтра на пресс-конференции после утренней дойки.
   Оставив обалдевших односельчан у забора, мы вошли в дом. Там Маруся принялась разбирать чемоданы. Мне в подарок она привезла кроссовки и несколько ярких пакетиков с нарисованными соблазнительными дамочками.
   - Это ещё что такое? – спросил я, рассматривая картинки.
   - Контрапце… Нет! Контра… Ай! Не помню, как правильно, - ответила она. – Короче, это нам в готеле выдали. На всякий случай. Весь цивилизованный мир выбирает сейчас безопасный секс!
   - Слушай, а эти штуки может кипятить нужно? – поинтересовался я, изучая содержимое одного из пакетиков. – Для большей безопасности.
   - Попробуй, не знаю, - отмахнулась жена. – Скажи лучше, как тебе нравится мой новый туалет? От самого Пако Рабана!
   - Какого ещё Барабана? – не понял я.
   - Эх! Дер-ревня!!! Платье моё спрашиваю -  как?
   - А-а, платье – ничего! Только на ферму в нём ходить не советую. У быков-то наших этих вот пакетиков нет.
   - Тьфу ты! Колхоз! – разозлилась Маруська. – И запомни – никакая я тебе теперь не Маруся! Попрошу называть меня культурно – Мари. Кроме того, срочно меняй свой имидж!
   - Чего менять?
   - Майку свою драную снимай! Чтобы с сегодняшнего дня я тебя видела только в рубашке и галстуке!
   Вечером, перед сном, Маруся, то есть Мари, попросила меня измерить её антропометрические данные. Я сначала не разобрался, что ещё нужно измерять. Оказалось, что это – объём груди, талии, бёдер.  Я предложил грудь лучше взвесить. В коридоре как раз подходящие весы напольные стоят. Но жена упёрлась:
   - Давай неси сантиметр!
   В грудях у неё оказалось ровно полтора метра. Не найдя талии, перешли сразу к бёдрам. На них сантиметра не хватило.
   - Ничего! – уверенно проговорила Маруся после замеров. – Там все пьют соки нашего бобруйского комбината и стройненькие ходят. Так что с утра садимся на диету! А теперь, милый, я хочу окунуться в объятия Эроса!
   - В чьи объятия? – решил уточнить я.
   - В твои, дурень!
   Безопасный секс я хоть со скрипом, но воспринял. А вот диета!!! Через месяц поедания овощей пришлось на кроссовки подковы набивать, чтоб на улице ветром не унесло. Отчаявшись, я пошёл к председателю колхоза.
   - Дмитрич! – упал я перед ним на колени. – Не дай помереть прежде времени! Угомони как-нибудь мою бабу неразумную!
   Председатель с сочувствием осмотрел меня, покряхтел, но и свою вину тоже в этом сознавал. Через несколько дней отправил он Марусю на семинар молодых овощеводов в Италию. Она уже не сопротивлялась, а отнеслась к новой поездке со всей ответственностью. Видно прониклась значимостью, возлагаемых на неё, надежд.
   Приехав из Италии, Маруся кормила меня исключительно рожками второго сорта, называя их почему-то – спагетти. Остальное время она в глубокой задумчивости лежала на диване, приговаривая:
   - Кобелино, помой посуду! Твоя бамбина в депрессии.
   Так продолжалось три дня. На четвёртый Маруся встала с дивана и отправилась к председателю разоблачать какую-то козу Ностру. Сколько живу – не слышал, чтобы в нашей деревне у кого-нибудь была коза с такой кличкой. Хотя, кто знает? Может и разоблачила бы. Вот только Дмитрич – мудрая голова – быстренько сплавил эту комиссаршу Катаньшу на конгресс животноводов в Индию.
   На этот раз мне в подарок досталась книжка. «Камаз утром» - вроде бы называлась. Думал: про дальнобойщиков, а там такая срамота! Когда попробовал на деле применить то, что там было нарисовано – вывихнул Маруське ногу, а себе чуть не сломал… Стыдно говорить – что! Жена организовала при сельском клубе кружок танца складок живота. Там её все уважительно называли священной коровой.
   Потом была Япония, откуда Маруся привезла видик и какой-то длинный нож в чехле.
   - Это, - объяснила она, - харакири себе сделаешь, если узнаю, что по чужим бабам шляешься, когда меня нет.
   Что такое харакири – я уже уточнять не стал. И так было ясно, что ничего хорошего японцы не придумают. Уяснил я это после того, как жена начала отрабатывать на мне каратэ-до и каратэ-после. То есть – до обеда и после него.
   Побывала Маруся и где-то в Африке. Плохо только, что осенью. Мне дней десять пришлось бегать в набедренной повязке и спать в саду на груше.
   Не знаю уж, чем бы вообще всё это закончилось, но мне повезло. Избрали Марусю, как самую продвинутую колхозницу депутатом в парламент. Дмитрич тогда пригрозил всему колхозу, что, если за неё не проголосуют на выборах – никаких премий в конце года не будет. После этого я, наконец, зажил, как человек. Жену не вижу месяцами. Если соскучусь – включаю телевизор. Там её часто показывают. А когда ненадолго приезжает домой – ведёт себя спокойно. Микрофон не требует, оппозицию в моём лице разгонять не собирается. Вот только говорить начала уж больно мудрёно: инвестиции, преференции. Но зато мне уже не нужно в галстуке ходить на ферму за коровами убирать.