Остановись, мгновение
Пологим склоном – желтоватой каменистой тропинкой – они не спеша спускаются к реке. Им навстречу, густея, клубясь, расплываясь, ползет молочно-серый туман.
Туман здесь постоянно. Вот только врут те, кто говорит, что туман скрывает мир – туман меняет его, превращает в сказку, в приключение, в историю. Просто надо научиться – видеть в тумане и сквозь туман.
Они почти не разговаривают во время этих прогулок – да они и в доме почти не разговаривают – так, обмениваются направляющими фразами: «Откуда оно?», «Можно посмотреть», «Ты это сама нарисовала?». И больше всего на свете она боится того, что однажды Хель заговорит с ней по-настоящему – потому что рассказать о той жизни ей будет нечего. И больше всего на свете этого хочет – чтобы между ними больше не было никаких недомолвок.
Они повторяли, как мантру, как заклинание, как молитву – не потеряться, не заблудиться, не отстать. Они хватали друг друга за руки и мертвыми, тихими голосами умоляли друг друга держаться вместе, не отталкивать протянутую руку, не отходить далеко от подруг по несчастью. Туман опутывал их, скрывал их фигуры, ел их слова, путал их дорогу, пугал. И они все кружили в нем бесформенными, тающими айсбергами.
Она настолько ненавидела эту овечью стадность, эту бабскую круговую поруку, это братство слез, соплей и причитаний, что нарочно постаралась отстать от них хотя бы на несколько шагов. Хотя с их хаотичным маршрутом это было более чем сложно.
А еще дело было в самом тумане. Такой же туман был там, где жила ее бабушка, – читай, прошло ее детство. Это был не то дежавю, не то флешбек, не то странный прощальный сон-подарок. И она не могла отказать себе в этой малости, не могла не поддаться последней слабости – побродить в молочно-перламутровом мареве, заблудиться, потеряться, вспомнить, как менял туман их старый дом, как превращал в таинственный лес запущенный сад, как сквозь туман шла к ним бабушкина сестра Мария…
Этот туман тоже имел свои истории – то там, то здесь проступали то полусгнивший мостик, то странной формы серо-черный куст, то громадно ветвистое дерево… Она ходила вокруг них, едва не пританцовывая, всматривалась в четкие скупые темные линии – и не могла насмотреться. А потом чья-то уверенная рука выписала на сером холсте старый дом – с высоким крыльцом, облупившимся фасадом, скрипучей дверью. Анфилады пустых пыльных комнат были вразнобой заставлены мебелью и старыми фотографиями в пыльных ажурных рамках.
В одной из комнат она наткнулась на старинный массивный буфет. Она не смогла пройти мимо такой царской величественности, таинственности и красоты. Тяжелые дверцы поддались плохо, со скрипом, но темное нутро оказалось пустым, холодным и выжидающим.
Много пройти – не значит много увидеть. Осознание этого приходит почти сразу – когда она раз за разом обходит склон и рощу, спускается по извилистой тропинке к реке. Честно говоря, с нее вполне хватило бы и лужайки у дома – с останками забора по краям, огромным ветвистым деревом посередине и икебанами высохших цветов. Но от давних привычек не так легко отказаться. Поэтому она все ходит и ходит зигзагами, спиралями и кругами – не в силах ни остановиться, ни насмотреться. Пока однажды из старого шкафа ней в руки не выпадают альбом, кисточка и баночка туши. И все вдруг становится на свои места.
Рисование – одна из тех вещей, которые не спрячешь: наброски, законченные этюды, рисовальные принадлежности не могут улежать ни на полке, ни в одной комнате. Да и блуждания вокруг дома с мольбертом не способствуют конспирации.
Хель заговаривает с ней первая – загоняет в угол у буфета и зло тычет в лицо рисунки:
- Здесь так не бывает!
- Еще как бывает, - спокойной говорит она. И улыбается:
- Если хочешь, пойдем покажу.
В одной из комнат она все чаще натыкается на старый камин – и думает, что совсем не удивится, найдя однажды в бесконечной глубине буфета связку поленьев и спички для растопки. Что ж, тогда у них с Хель появится еще одно общее времяпровождение.
Иногда она думает, что ее жизнь прошла зря. Иногда – что жизнь еще не прошла.
Свидетельство о публикации №213121400005