Зажигалка

                «Из женщины не трудно сделать дуру,
                Когда она боится дать отпор».
                В.Шекспир «Укрощение строптивой»
                Реплика Катарины.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 1.

- Меня сейчас чуть не сожгли заживо!
          С этими словами Лена ворвалась в квартиру Лили и упала ей на грудь, дрожа, плача и все время повторяя эту страшную фразу: «Меня чуть не сожгли заживо… сейчас, пять минут назад… меня чуть не сожгли!» 
    
          Лиля усадила подругу на стул в прихожей, принесла ей воды с кухни и попыталась немного успокоить, а потом принялась расспрашивать, осторожно задавая наводящие вопросы.

И Лена рассказала, что решила все-таки съездить сегодня в музей фотографии, ну то есть в арт-музей, тот, на Остоженке, ведь сегодня третье воскресенье месяца, и там бесплатное посещение, и поехала, хотя погода отвратная, холодно и дождь все время моросит, но вышел облом, музей не работал, и у нее появился выбор – ехать назад не солоно хлебавши, сходить в храм Христа Спасителя или же посетить любой другой музей, которых в этом районе на этих музейных улицах, Остоженке, Пречистенке и Гоголевском бульваре, полным-полно… ах да, можно было еще в Зачатьевский монастырь завернуть, это же прямо рядом с фото-выставкой… так нет же, в монастырь ей идти не захотелось, она пошла в музей Рериха, провела там прекрасный час, но надо было все же в церковь податься, а не в эзотерику… и вот вам, как в наказание: на обратном пути она села у метро в маршрутку, хотя она не любит такие маршрутки, маленькие, грязные, разболтанные, там всегда воняет бензином, пока в такой доедешь до места, да если еще в пробке постоять, вообще задохнуться можно, до того бензином надышишься, что в токсикомана превратишься… но было холодно, и этот серый моросящий дождь, и она все же, прямо поперек души, но забралась в эту противную машинку… темно-красные чехлы на сиденьях все были потертые, а тот чехол, в который она уперлась коленками, оказался порван, а дырка оплавлена, будто кто-то сигаретку притушил… пассажиров набралось совсем немного, последними сели двое – какой-то молодой парень и мужчина средних лет, оба крупные такие, плечистые, и вот маршрутка двинулась, прошло минут десять, и вдруг один из этих двоих, тот, который помоложе, достает из кармана зажигалку…

- Лиля, он начал щелкать зажигалкой! И это в крошечном пропахшем бензином салоне! Во время движения! Он сидел практически рядом со мной, я с краю на двойном сиденье, а он на одиночном у окна. И я уставилась на огненный язычок и подумала, что еще миг – и все может вспыхнуть, одним костром, и мы все будем охвачены пламенем, и взрыв… и конец, ужасный конец!
          И еще кругом машины плотными рядами, и в каждой из них полон бак горючего, и теснота, и давка… там как раз дорога сужена стройкой, машины идут очень тесно и медленно… мне стало жарко и нечем дышать, как будто меня уже накрыл огненный купол…
          Парень заметил, что я на него гляжу, то есть на то, что он делал, то есть на огонек - и потушил его, но зажигалку продолжать вертеть пальцами… зажигалка была не одноразовая пластмассовая, а металлическая, большая, и еще с каким-то узором…  И тут его спутник, тот, второй мужик, тоже достал зажигалку, почти такую же… И парень ему сказал: «Не надо, а то зашугаются». Мужик засунул зажигалку обратно в карман, но при этом взглянул на меня, я ведь находилась прямо напротив и не успела отвести взгляд…
          Лиля, какое у него было лицо, какие глаза! Лицо грубое и будто каменное, а глаза темные и пустые… в них даже злости не было, только немного настороженности… как бездна какая… Ничего ужаснее этого нечеловеческого взгляда я в жизни не видела. Он почему-то подчинился молодому парню… тот-то был из себя несколько другой, поживее, и на внешность приятный… и убрал зажигалку.
          Одет он был очень просто, дешево, хотя и опрятно: джинсы грошовые, куртка какая-то потертая… поэтому зажигалка, уж не знаю, в самом ли деле она дорогая, но составляла контраст с его одеждой.
          Так вот… Я изо всех сил сделала вид, что ничуть не испугана и вообще занята своими делами, привстала, огляделась по сторонам и попросила водителя остановить машину на следующей остановке, к которой мы как раз подъезжали… но мы так долго к ней ехали в этом плотном потоке, прижатые к стройплощадке, господи… я прошла мимо обоих этих мужчин, хотя ноги у меня стали совсем ватными, и оказалась на улице… машина отъехала, увозя от меня этот ужас… я подумала, что, может быть, стоит записать номер и позвонить в полицию… но я едва стояла, перед глазами все плыло… я рухнула на мокрую лавочку, а когда опомнилась немного, то машина уже была далеко…
          Подошел автобус, я села в него, благополучно добралась до дома… но я всю дорогу смотрела, нет ли где по пути полыхающего костра или обгорелой машины на обочине!

- Они бы не стали поджигать салон, потому что сгорели бы сами, - сказала Лиля. - Это было хулиганство, вернее даже попытка хулиганства, и только.

- Машина могла вспыхнуть не по преднамеренному умыслу, а как раз из-за хулиганской выходки, по неосторожности. Такие, как этот мужик с пустыми глазами, просто так могут поджечь хвост бродячему коту или избить подвернувшегося под руку прохожего. Я до смерти испугалась. Я представила себе, как сейчас вспыхну факелом и сгорю.

- Да, народ у нас не всегда в адеквате, - вздохнула Лиля. - Я тут как-то шла по улице в магазин, утром было дело, безлюдно… у детской площадки пьяный мужик снял штаны и начал делать свои дела под ближайшим кустиком. Мне осталось только отвернуться и прошмыгнуть мимо. Успокойся, Лена, ничего плохого не могло случиться и не случилось.

- И черт меня дернул тащиться сегодня в музей. Сэкономить на билетах решила. И надо было все же в церковь сходить, давно ведь не была, так нет же, не захотелось… захотелось взбодриться эзотерическими переживаниями, впечатления получить поярче… вот  и получила…
- Церковь тут вообще ни при чем.
- А эзотерика?
- И она. Творения художников-космистов, представленные нынче в музее Рериха, необычные и занятные, больше ничего. И, повторяю, это тут совсем ни при чем. Ты же сама понимаешь это, Лена.
- Я понимаю, - сказала Лена, всхлипнув. - Я понимаю. Конечно. Это тут ни при чем.
- Да.
- А знаешь, что при чем?
- Что?
- У них зажигалки были почти точно такие же, как та, которую я подарила Мише. Та, от которой начался пожар, в котором он сгорел.   

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 2.

          Дальнейший разговор подруг продолжал вращаться вокруг страшной темы гибели в огне. В связи с этим Лена углубилась в воспоминания о том, как несколько лет назад ездила в Индию, где посетила штат Раджастхан и оба его знаменитых города, розовый и голубой, Джайпур с его главной достопримечательностью, дворцом Хава-Махал, иначе Дворцом ветров, и Джодхпур, рядом с которым в старинной крепости Мехрангарх экскурсанты могли полюбоваться на своеобразный, причем относительно недавний памятник – вырезанные в стене крепости возле ворот рельефы ладоней пятнадцати жен одного из джодхпурских махарадж, которые совершили  сати – обряд самосожжения.

Именно в этом месте женщины, вышедшие из крепости на смерть в день огненных похорон, и своего мужа, и своих, приложили смазанные хной ладони к стене в знак памяти своего самопожертвования…

Лена прекрасно помнила, как у нее не укладывалось в голове, что этот махараджа и эти женщины являлись современниками Байрона и Пушкина, а еще ее поразило, что контуры женских ладоней, вырезанные по-топорному грубо, поверху рельефа были покрыты (причем на том же уровне художественного мастерства), вернее даже – замазаны, красно-коричневой краской, какой в российских деревнях принято красить полы, и украшены для пущей красоты дешевой бумажной гирляндой, будто снятой с новогодней елки.

Разительное несоответствие мишурного убранства убогого мемориала и реального ужаса смерти этих женщин создавало странное противоречие и буквально коробило.

Пока экскурсанты пялились на это чудо, а самые бесшабашные прикладывали свои ладони к стене рядом с оттиском ладоней мучениц и фотографировались таким образом, гид рассказывал, что штат Раджастхан издревле славился мужеством жителей, выражавшемся в особенной храбрости и жестокости, и в отношении врагов, и в отношении себя самих, и что здесь древняя обще-индийская традиция благочестия, предписывающая вдовам следовать на погребальный костер вслед за мужем, после чего они становятся богинями – Сати Деви, встречается по сей день.

Если жены князя Ман Синга сгорели живьем 150 лет назад, то менее двадцати лет назад здесь же, в Раджастхане, на погребальный костер взошла 18-летняя вдова Руп Канвар, ставшая еще одной обожествленной Сати. В настоящее время обряд официально запрещен, однако в глубинках иной раз еще встречается.

В общем, Лена, отправившаяся в Индию в поисках экзотики, даже не представляла себе, что такое экзотика по-индийски, и около Железных ворот Мехрангарха, воочию увидев памятник сати, пережила чрезвычайно сильные эмоции. Ее по-настоящему потряс этот жестокий и такой живучий обычай. 

          Тема сати еще долго не оставляла ее и по возвращении домой, с тех пор она много читала об Индии в целом и о практиковавшихся там погребальных обрядах в частности и вскоре могла бы написать о сати длинную и подробную статью.

Она узнала, что название обряда произошло от имени богини Сати, первой супруги бога Шивы, которая сгорела в огне из-за великой любви к мужу, а затем перевоплотилась в его вторую жену, Парвати.

Затем выяснила многое из того, что касалось исторических и культурных предпосылок возникновения обряда. Конечно, иноземные завоевания не могли не сыграть свою роль, однако главное заключалось в подчинении и закрепощении женщин: в этой стране они приобретали святость в полном посвящении себя мужьям, следуя за ними при жизни и после смерти. А уж то, что обоснование обряда, вероятно, было связано с искажением первоначального, к тому же не слишком внятного текста священных Вед, - так это просто сам бог велел, как говорится. Была бы потребность, объяснение же обязательно найдется (что-то там со словами «дом» и «огонь»… и домом вдовы становился огонь).         

Если не все, то многие индийские вдовы, не смотря на страх боли и смерти, совершали сати добровольно: они искупят свои грехи и возвысятся (на месте сати ставят памятники, устраивают святилища, совершивших его женщин обожествляют), а также заслужат себе лучший вариант посмертного перевоплощения, если совершат подвиг самопожертвования, последовав за мужем на тот свет. Искупление – вот главный движущий аспект добровольного сати. Конечно, вдове навязчиво напоминали о ее долге, но она сознавала его и сама. И шла на ужасную смерть в огне добровольно.

Традиционный памятник сати – изображение женской руки, украшенной браслетами – символом замужества, которому женщина осталась верна до такой крайней последней степени.

          Ужас притягателен, жертвенность сладка. Однажды, начитавших статей про сати, Лена будто в состоянии какого-то наваждения нарочно прижгла себе руку огнем свечи, причем держала свечу до тех пор, пока могла вытерпеть боль. Ожог пришлось лечить, на ладони остался шрам. Это произошло еще до того, как она вышла замуж, как она подарила мужу зажигалку, - и как он сгорел во время пожара, возникшего, вероятно, из-за этого подарка.    

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 3.

          Лена в глубине души искренне считала себя виновной в гибели мужа. Как же он погиб? Однажды, как ему это было свойственно все последнее время, напился, спьяну вздумал закурить, щелкнул зажигалкой, от чего загорелась валявшаяся на диване рядом с ним газета, а там занялся и диван, и сам муж загорелся и умер. Причем, по стечению обстоятельств, зажигалка была именно та, дареная, женин сувенир, оказавшийся столь зловещим. Дома никого на тот час больше не случилось, пожарных вызвали соседи К тому времени, как бригада выломала дверь, спасать было некого и нечего. Рядом с обугленным трупом среди остатков сгоревшего дивана отыскалась закопченная металлическая зажигалка с откинутой крышкой.

          До сих пор Лена мужественно молчала о том, какие мысли изводят ее втайне от всех по этому поводу, но сегодня, пережив во время страшноватого приключения в маршрутке сильный шок, вызвавший в ее памяти и недавние похороны обгорелых мужниных останков, и имевшее место несколько лет назад лицезрение специфических индийских достопримечательностей, она не могла больше держать свои мысли при себе и выложила их подруге. Слава богу, что нашлось перед кем высказаться: в дружеском расположении Лили и в ее умении хранить доверенные тайны Лена была уверена.    

          Терпеливо и молча выслушав обуреваемую эмоциями Лену, Лиля сказала, что Михаил сам виноват в своей гибели, нечего было напиваться до такой степени, что даже зажигалкой воспользоваться толком не сумел: «А то, что зажигалку ему подарила ты, значения не имеет, это случайность».

- Ты не знаешь, - возразила ей Лена. - Я ведь почти сознательно желала ему смерти, молила бога «развязать» ужасный узел этого невыносимого супружества, потому что жизнь с пьющим мужем стала адом кромешным. 
- Так ты была права, - произнесла Лиля. - Нельзя живому человеку, тем более женщине, тем более такой, как ты, существу чуткому и культурному, жить в аду. А его гибель – не твоя вина, но воля божья, к тому же ты ведь не просила конкретно спалить его в огне. Он умер спьяну, он умер, потому что пил. Он сам виноват в своей судьбе. Ты не должна мучиться этим, Лена.

          Но Лена не унималась. На все логичные доводы Лили у нее имелись контрдоводы.
- Это я виновата в том, что он запил, - заявила она категорично. - Я ведь вышла за него замуж, не любя его, а затем он еще узнал про грехи моей молодости. Слишком много причин для того, чтобы стать несчастным и с горя уткнуться в бутылку, топить в ней свою боль. Это моя вина, Лиля!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 4.

          Семья, в которой выросла Лена, имела в лице старшего поколения, лениных дедушки и бабушки, совсем неплохой фундамент, однако следующее поколение, которое составляли ленины родители, уже не могло похвастаться ни основательностью, ни добропорядочностью, ни трудолюбием. И со временем ситуация только ухудшалась.

Причин тому, как это всегда и бывает, имелось несколько. С одной стороны, дедушка и бабушка чересчур любили своего сына, лениного отца, и отчасти его избаловали. С другой стороны, он оказался слишком слабохарактерным человеком. С третьей, он, конечно, неудачно женился. Собственно, женился-то он по любви, но избранница оказалась другого поля ягода, и, кроме мужа, любила еще многое в жизни – других мужчин, развлечения, вино, деньги, красивые вещи… со временем из этого списка главным оказалось вино.

То ли от безысходности и с горя, то ли для того, чтобы подруге меньше досталось, но только ее муж тоже стал пить. Когда Лене, старшей дочери (у нее была еще младшая сестра, Лиза) исполнилось лет пятнадцать, это была уже вовсю пьющая неблагополучная семья, в которой не прекращались пьянки и скандалы. К этому времени дедушка и бабушка умерли, раздавленные горем от лицезрения своего опустившегося сына и его бесподобной половины.

Правда, они успели приложить усилия в деле воспитания внучек в лучшем духе культуры, нравственности и любви к ближним, - а также к богу, ибо, прожив всю свою жизнь атеистами, на ее закате, что называется, задумались о душе (и не этим ли в то время не к добру озаботилась вся большая страна, молодость которой осталась за спиной). 

Особенно их старания привились в старшей, Лене. Лиза оказалась менее чувствительной к подобным влияниям. То есть с виду обе сестры все воспринимали одинаково, но у Лены это произошло на глубинном уровне и так и осталось надолго. А с Лизы соскочило, как шелуха, чуть только бабушки и дедушки не стало, а жизнь в целом изменилась. 

Потом умер и отец, а мать сразу после поминок объявила дочерям, что, как только они закончат школу, им следует выйти замуж. У нее нет денег содержать их, пусть этим занимаются их мужья, к тому же в доме не обойтись без мужчин, ей необходима помощь зятьев – и бытовая, и финансовая.

          Лена, как старшая, должна была выполнить приказ матери первой, однако достойного жениха она не находила, у нее были высокие требования, что и не мудрено для такой девушки, и потому она пока что занималась учебой и работой, хотя мать торопила ее и ругалась, недобрыми словами поминая свекра и свекровь, которые «испортили» ей дочь, задурив ей мозги разными высокими материями, совершенно непригодными и вредными в обычной жизни обычных людей.

Находиться дома, рядом с бранчливой и почти всегда пьяной матерью было тяжело, и Лена старалась увильнуть куда-нибудь на сторону, используя для этого любой предлог. По будням она старалась приходить домой совсем поздно, даже после работы находя приют у подруг, в читальном зале библиотеки или в кафе за чашкой чая и книгой, а по выходным спозаранку уезжала в городской центр, где посещала музеи или просто бродила по старым улицам, рассматривая фасады домов и чугунные ограды и делая зарисовки в свой альбом, с которым не расставалась.

У нее было совсем мало денег, перед нею вечно стоял выбор – купить билет на выставку или бутерброд, но часто она предпочитала голодать, питаясь хлебом, но не обделяя себя в отношении искусства. Позднее Лена вспоминала эти голодные, но свободные и насыщенные необходимыми ей впечатлениями дни как наиболее светлые в своей жизни.         

          Лена с детства отличалась способностями к рисованию и даже одно время посещала художественную школу, куда ее водила бабушка, однако мать ее была далека от того, чтобы развивать дочерний талант, и Лене пришлось пойти учиться на фармацевта, потому что фармацевтический техникум находился рядом с их домом, что создавало возможность параллельно учебе подрабатывать в соседней же аптеке (Лену приняли туда на полставки фасовщицей).

Лена неплохо училась в школе и в отличие от многих своих одноклассников кое-что понимала в химии, таким образом учеба не была ей полностью неинтересна, однако работа с сильно пахнущими мазями и косметическими кремами, которые она раскладывала по баночкам, ей на пользу не шла, поскольку сложносоставные вещества вызывали у нее аллергию. Ходить с вечно заложенным носом и красными шелушащимися пятнами на лице и руках было мучительно, да к тому же это портило ее и без того весьма обыкновенную внешность… какие уж тут женихи.

Однако приходилось терпеть. Все приходилось терпеть – и аллергию, и бедность, и попреки матери, и издевки более красивой и менее чувствительной сестры, которой к тому же мать благоволила больше.    

          Мать по-своему старалась помочь своей «недотёпистой» старшенькой найти свою половинку и знакомила ее с возможными претендентами на ее руку и сердце, однако дело не шло. Среда, в которой они обитали, тому не способствовала. Лену коробили развязные ухаживания, она не могла решиться уступить мужским домогательствам и хотела чистых отношений… собственно, вообще других отношений, где было бы место общению, пониманию, а не только удовлетворению физических потребностей, которые она сама и не ощущала…

- Ты на землю-то с небес спустись, - учила ее мать. - Ты так вообще никогда замуж не выйдешь, так и будешь сидеть на моей шее. Мужчинам надо уступать, тогда кто-нибудь и на брак согласится.    

Лена слушала мать, краснела, бледнела… ей казалось, что ее окутывает какое-то плотное серое облако, вроде дыма от костра, в котором нечем было дышать, сквозь которое ничего не было видно… только глаза слезились, и сердце тосковало…

Между тем, пока Лена таким вот образом упиралась и не желала впитывать жизненную науку в ее самой приземленной практической части, ее юная сестра нашла себе парня и стала жить с ним, после чего они в самом деле сыграли свадьбу.
- Это позор, - сказала Лене на свадьбе мать. - Твоя младшая сестра вышла замуж раньше тебя. Ты теперь перестарок и бракованная невеста.

          Сестра прожила с мужем несколько лет, у них родились двое детей, однако супружеская жизнь не сложилась. Лиза, во многом похожая на мать, такая же красивая и веселая, такая же беспринципная и безответственная, вела разгульный образ жизни. Не слишком утруждая себя заботой о детях, она проводила время с любовниками, которых находила где угодно, поскольку не страдала излишней разборчивостью, домой возвращалась в неурочное время, а муж поджидал ее в подъезде и начинал бить прямо на лестнице. В конце концов Лизе ничего не оставалось, как возвратиться под отчий кров, причем, разумеется, она привела с собой детей, куда ж их было девать.

Мать отреагировала на событие своеобразно. С одной стороны, она не стала винить Лизу, объявив, что их с Леной долг – помочь бедняжке, брошенной жестоким мужем и его гадкими родственниками, а с другой стороны, в том, что им теперь предстоит ютиться вместе, она обвинила Лену, которая так до сих пор и не вышла замуж.

Сестра, не чувствуя себя ни в чем виноватой, продолжала жить, как хотела, и, якобы под предлогом поисков нового жениха, чем еще и заслуживала поощрение от матери, приводила в дом одного мужчину за другим, оставляя детей на сестру или, если сестры не случалось под рукой, так просто бросая их одних, хотя это были малыши трех и пяти лет. Потом она вдруг снова сошлась с мужем, причем на этот раз не она к нему ушла, а он пришел жить к ней, но лад между ними длился недолго: снова начались измены, ссоры и драки. Одним словом, семейная жизнь Лизы становилась все интереснее.

          Зато жизнь Лены в связи со всеми этими обстоятельствами осложнилась до такой степени, что она в самом деле с отчаяния решилась последовать навязчивым советам матери. К тому же время шло, и ей самой стало боязно, что она так никогда и не выйдет замуж, - а не выйти замуж, как с детства внушала ей мать, как говорили подруги матери, как следовало из ядовитых замечаний некоторых особенно неравнодушных к чужой судьбе сотрудниц по работе, являлось самой худшей участью для женщины.

Однако нельзя браться за дело, которого не знаешь и к которому не лежит душа. Мужчина, с которым Лена наконец, как с натяжкой можно выразиться, закрутила роман (с ее стороны, во всяком случае, это было так, потому что она вскоре почти влюбилась), - в общем, этот персонаж рад был иметь с нею интим и пользоваться ее услугами бесплатной домработницы, в связи с чем поселил ее у себя в доме, но жениться не собирался, даже (впрочем, точнее сказать – тем более) – тем более в связи с возникшей вскоре пикантной ситуацией.

Не долго рассуждая, он собрал ленины вещи и выкинул их вместе с нею на улицу. Лене пришлось вернуться домой, однако там ее комната оказалась уже занята Лизой, устроившей в ней детскую. Мать приняла дочь обратно на одном условии – если та сделает аборт. После этого она обещала, так и быть, поселить ее в углу собственных апартаментов. Лена поступила, как велела мать (ничего другого ей и не оставалось) и устроилась на жительство в комнате матери, пропахшей водкой и табаком, за шкафом, где прежде складывали пустые бутылки (впрочем, по привычке их там и продолжали складывать, запихивая под ленину раскладушку).

Ситуация сложилась таким образом, что Лену пустили жить в родной дом из милости, и при этом она даже пожаловаться не могла, ведь по всему выходило, что она сама во всем виновата. 

          После всего пережитого Лена чувствовала себя очень плохо. Ожидалось одно, а получилось другое, причем с точностью до наоборот: она уступила настояниям матери - и та теперь ее же обвиняет в том, что с нею произошло; она хотела облегчить себе и своим родным жизнь – и все оказалось ухудшено еще куда более по сравнению с прежним; она мечтала создать свою семью – а вместо этого позволила пользоваться собой и осталась одинокой, униженной, обманутой, оплеванной, раздавленной.

В ее душе словно разверзлась пропасть, она отчетливо чувствовала, что никому не нужна. К тому же ее изводили муки совести, потому что она все же, хоть и под давлением людей и обстоятельств, но сдалась сама, согласилась сама, грешила сама. Она потеряла все, что ей было дано – чистоту, самоуважение, и теперь не достойна ни любви, ни семьи, ни мужа, ни детей - ничего.

          К счастью, обуреваемая такими мыслями, Лена пошла не топиться, а в церковь – приносить покаяние. Узнав о том, что дочь зачастила на церковные службы, мать обозвала ее монашкой, а сестра уточнила – умалишенной монашкой. Но Лена не отвечала на издевки, она сильно изменилась и замкнулась в себе, сделавшись отрешенной и молчаливой.   

          Зимой, с наступлением Великого поста, Лена, прежде еще никогда не постившаяся строго, решила соблюдать все церковные правила. Ее это очень утешало, она даже как-то немного воспрянула духом. Однако именно в то время, когда ее душевный горизонт начал расчищаться, произошли неприятности на физическом плане.

После окончания учебы в техникуме Лена продолжала работать все в той же аптеке, в которой подрабатывала, будучи студенткой, к сожалению, все в том же производственном отделе, где на заказ делали микстуры, глазные капли, дерматологические притирания, а также фасовали уже готовые кремы и мази, пользующиеся расширенным спросом. И вот однажды какие-то особенно сильные пары какого-то особенно ядреного зелья подействовали на нее примерно также, как это бывает с лабораторными крысами, испытывающими на себе, например, все продукты косметической промышленности (в этом отношении бедных зверушек можно назвать в прямом смысле жертвами красоты), в результате чего утром лаборанты находят их в клетках уже окоченевшими.

Лене отбросить лапки и окоченеть не дали (на удачу, ей стало плохо на работе, дома ее состояние могли бы и не заметить). Сотрудники вызвали ей скорую, которая доставила ее в больницу вовремя для того, чтобы вытащить из сладкого небытия могилы. Возможно, реакция организма на внешний раздражитель не оказалась бы столь резкой, если бы девушка была в это время сильнее. Но она ведь сидела на постной диете, с которой могла немного переборщить, в результате чего ее иммунитет оказался существенно ослаблен (голод – плохое подспорье в борьбе за выживание).

          Врач, в палату которого Лену перевели из реанимации, отнесся к пациентке с пониманием и сочувствием. Впрочем, к молодым людям врачи всегда относятся лучше и внимательнее, чем к пожилым, ведь упустить молодую жизнь кажется куда менее простительно. К тому же врач сам был молод и зачерстветь не успел. Он очень старался вылечить Лену. В результате его усилий к ее постели собрались специалисты разных профилей, консультацию с которыми он счел необходимой. По его же настоянию пришел даже батюшка из прибольничной часовенки, чтобы разобраться с сомнениями пациентки относительно необходимости употребления скоромной пищи (в больнице, конечно, есть следовало то, что, слава богу, имелось в наличие, поскольку анемия – вещь серьезная).

Лену очень хорошо подтянули по медицинской части, батюшка же со своей стороны объяснил ей, как правильно поститься, не нанося вред здоровью, а затем, побеседовав с нею и относительно других ее проблем, попытался облегчить терзавшую ее душевную боль, рассказав ей про ветхозаветного праведника Лота, который, проживая в городе, полном отпетых негодяев и развратников, короче – закоренелых грешников, так им и не уподобился, в результате чего спасся от огня и серы, извергнутых на виновных божьими ангелами.

- Ваши мать и сестра люди грешные, они не понимают, возле какой бездны находятся, а ведь она их все более поглощает. Мало того, в ослеплении греха они и вас тащат за собою, а злятся на вас от того, что вы, даже оступившись, все еще не омертвели душой, как они. Они не прощают вам этого, но вы не должны им уподобляться и отвечать злом на зло. По сути, они очень нечастные люди, участь их ждет плачевная, их только пожалеть впору. А вы, Леночка, держитесь, бог вас не оставит.   

          И Лена подумала, что, раз свыше захотели, чтобы она жила на этой земле, раз ее все еще терпят, несмотря на все слабости, недостатки и проступки, раз дается ей возможность встретиться с такими хорошими людьми и получить от них помощь, она сдаваться в самом деле не имеет права.

Вскоре ей показалось, что черная полоса в ее жизни миновала. Она выздоровела, а в аптеке вошли в ее положение и, согласно медицинским рекомендациям, перевели работать из производственного отдела в торговый зал, где теперь в ее обязанности входило обслуживать покупателей.

Лена завела себе приталенный белый халатик и стала следить за своей внешностью, потому что на данный момент это сделалось вполне актуальным. Вырвавшись из лап смерти, Лена испытывала душевный подъем. Она поздоровела, похорошела, опять ощутила вкус к жизни. К тому же наступала весна… Именно в это время в аптечном торговом зале она познакомилась со своим будущим мужем, Михаилом.

Молодой человек, проходя вдоль шкафов в отделе самообслуживания, собирал по списку нужные лекарства и при этом придерживал подмышкой журнал, который ему мешал, в результате чего, все-таки умудрившись не просыпать из своей корзинки уложенные уже туда коробочки, он уронил журнал на пол, к лениным ногам. Поднимая его, он, наверное, заметил стройные ножки девушки, а вот она заметила сначала не его самого, но предмет его стараний – журнал с рекламой на обложке. Это была реклама фотовыставки, о которой ей уже довелось услышать, и она не смогла сдержаться, чтобы не попросить позволения взглянуть на страницу повнимательнее. Слово за слово, они разговорились, общность интересов оказала решающее влияние. На ту фотовыставку они сходили вместе, а потом последовали другие выставки и новые совместные прогулки…

Летом Миша позвал Лену с собой в туристическую поездку. Какие-то знакомые обещали достать ему выгодные горящие путевки, а кроме того он обязался покрыть часть лениных расходов сам. Лена не согласилась принять столь щедрый подарок, но выразила согласие на получение части недостающей суммы от Миши в долг. Ей очень хотелось поехать. Впрочем, стоимость путевок радовала, и сумма долга оказалась невелика. Вот так Лена и попала в Индию, и увидала розовое кружево Дворца ветров в Джайпуре, и на гряде высоких скал над голубоватыми постройками Джодхпура - твердыню крепости Мехрангарх, в которой ей показали мемориал княжеских жен, сгоревших заживо 150 лет назад согласно требованиям традиции, религии, касты, долга, чести, в смеси с соображениями власти, престижа, выгоды, не без явного оттенка злобы, зависти, кровожадности, ханжества, мракобесия… и так далее.         
    
Миша, в которого Лена не была влюблена и с которым держала себя строго, еще до Индии попросил ее стать его женой. Лена колебалась, чувствуя, что, ответив ему положительно, совершит поступок против своей совести. Однако ей предстояло вернуться из своей экзотической отлучки все в ту же низменную прозу родного дома, к вечно пьяной матери, гулящей сестре, драчливому зятю, заброшенным племянникам и граду попреков по поводу того, как она посмела потратить деньги на какую-то поездку вместо того, чтобы вложить их в семью, которой столько всего недостает, столько требуется… ей делалось тошно, когда она об этом думала.

В последнее время Лена начала мечтать о том, чтобы переехать из материнской квартиры, найдя себе жилье где-нибудь в другом месте. Однако при ее доходах это было непросто, к тому же ее позиция относительно родных не была еще определена окончательно: девушку разрывали противоречивые чувства и мысли. С одной стороны, она не могла больше жить с этими людьми под одной крышей, а с другой не могла решиться порвать с ними: все же мать, все же сестра, да и священник говорил ей, что сердиться на них бессмысленно, что «их только пожалеть впору»… а уж что касается детей, то они-то вообще ни в чем не виноваты, а страдают; между тем, кто же им поможет, кто о них хоть немного позаботится, как не близкий человек, их родная тетя.

И вот благодаря сватовству Михаила ей вроде бы предоставлялся способ решить сразу все проблемы, да еще таким достойным образом. Кроме того, что греха таить, в глубине души ей хотелось взять реванш и доказать своим родным, что она способна устроить свою жизнь, выйти замуж, завести семью, – то есть что она не хуже других, в чем они ее убеждали постоянно… В общем, Лена дала слабинку, дав Мише согласие.

          Поначалу поведение матери и сестры убедило Лену в правильности совершенного ею поступка. Наконец-то ее перестали называть недотепой и унижать, но, напротив, выказали ей уважение. Еще бы! Лена не просто заключила законный брак, она, что называется, сделала удачную партию.

Семья человека, избранницей которого она стала, была интеллигентная и зажиточная. Мишина мать, по профессии журналист, работала на телестудии в творческой группе одного из проектов. Мишина сестра тоже закончила журфак МГУ,  а сам Миша, ленин муж, выучился на юриста, пойдя по стопам отца (которого, правда, уже не было в живых, но который успел сделать для своих детей очень многое).

Миша привел Лену в благоустроенную квартиру, возил ее на своей машине, накупил ей кучу дорогих вещей и подарков… Мать Лены открыто выражала дочери свое одобрение, даже ленина сестра прикусила язычок. Тем более что ее-то ситуация была далека от идеала: муж, с которым она продолжала жить под одной крышей, то ссорясь, то мирясь, зарабатывал немного, самой ей с работой тоже не везло, а тут дети взялись болеть, нужны были дорогие лекарства и денег не хватало катастрофически.

Лиза попросила у преуспевшей старшей сестры помочь ей. Лена ощутила гордость (да и кто бы на ее месте избежал подобных чувств?), ведь зазнайка Лиза никогда не унижалась до просьб… Она великодушно пообещала сделать все, что в ее силах, и обратилась к мужу. Миша, безумно счастливый от обладания своей ненаглядной Леной, оказал ее родным щедрую помощь. Он был рад сделать все, чего хотела его любимая, гордился тем, что она так добра и просит не за себя, и к тому же ему нравилось чувствовать себя в роли благодетеля обездоленных, которые рассыпались в словах своей к нему искренней благодарности.

          Однако время шло. Лена родила ребенка, расходы молодой семьи утроились, при этом зарабатывал теперь только Миша, ведь Лена должна была временно засесть дома, оставив свою аптеку, которая давала ей пусть небольшой, но стабильный доход. А мать и сестра Лены по-прежнему просили денег, рассказывая о своих трудностях и мало интересуясь тем, переживают ли какие-нибудь трудности Лена и Миша.

О том, чтобы хоть немного помочь Лене с малышом, посидеть с ним, постирать его пеленки, речь вообще не заходила. Лена стала чувствовать, что, как и прежде, она на самом деле глубоко безразлична своим милым родственникам, которые думали только о себе, а ее использовали так, как получалось, как она им это позволяла. Миша, чья нагрузка сильно возросла (ведь ему приходилось и работать, и помогать Лене дома, да еще тянуть на себе тещу и свояченицу), никак, тем не менее, не решался заговорить с любимой женой о том, что со щедрой благотворительностью пора завязывать.

За него это сделала его мать, ленина свекровь. Лене было неприятно выслушать предельно откровенные выкладки этой довольно резкой, высокомерной женщины, общение с которой с самого начала не радовало ее теплотой истинно семейных отношений, однако она и сама видела, что свекровь права. На очередную просьбу матери о деньгах она ответила отказом. Этот отказ немного позднее подтвердил и ее муж.   

И Лена могла ожидать чего угодно, но только не того, что в благодарность за все хорошее мать и сестра, решительно лишенные кормушки, к которой они успели присосаться, которую стали рассматривать как свою неотъемлемую прерогативу, обольют грязью сначала Мишу в ее глазах, объяснив ей, какой у нее на самом деле никчемный, некрасивый и жадный муж, женившийся на ней лишь потому, что никакая другая не шла за столь неказистого жениха, - а следующий ушат помоев выплеснут уже на ее голову в глазах Миши, да еще и его матери в придачу. И вот это было хуже всего…

Так Миша узнал о предыдущей любовной связи своей жены, узнал со всеми подобающими комментариями и подробностями, добили же его фотографии, сделанные когда-то первым лениным любовником в пору недолго совместного сожительства с ним Лены. А она-то уж и забыла о том, что в угоду своему мужчине позволяла ему снимать себя в весьма непристойном виде и таких же позах, не понимая, зачем ему это было надо и просто идя на поводу у верховодившего ею человека… и тем более она никогда не предполагала, что его понятия об этике и нравственности (вернее, отсутствие подобных  понятий как таковое) вполне позволят ему показывать эти снимки посторонним и не очень посторонним людям, среди которых оказалась Лиза, видимо, также не отказывавшаяся ему позировать. Оговоры – это было бы еще полбеды, но фотографии – ох, это было уже дело другое. И как возможно было Лене доказать, что ее грязно использовали, что она оступилась только один раз, что она, по сути, не виновата?

Вот так все, что Лена созидала, все, чем она утешалась, и все, чем была счастлива, рухнуло в одночасье, - поскольку здание, возведенное на песке, однажды и должна постигнуть именно эта участь. Но это такая тяжелая для восприятия истина, что обычно в нее стараются не верить.

- А почему твой любящий супруг не пошел к этому мужику и не набил ему морду? – спросила Лиля, которой Лена однажды рассказала всю эту историю. – Почему он, по минимуму, не швырнул безобразные фотки в лицо твоей сестрице, которая тебя перед ним с их помощью порочила? Ты не думала об этом?    

В глубине души Лена думала об этом, но только в глубине души, причем старалась эту глубину не тревожить, не баламутить… иначе как бы она смогла дальше жить с этим человеком, который в конце концов сказал ей, что прощает ее и не будет с нею разводиться ради их сына, хотя этого и требует его мать, с самого начала предубежденная против Лены, женщины из простой и неблагополучной семьи, вопреки его уверениям (а он был глуп и слеп, когда так говорил, защищая ее перед матерью!), - вопреки его вере в лучшее, пороками которой она оказалась заражена в полной мере.

          Обида жгла Лене сердце, но ей пришлось взять себя в руки и смириться с тем, как складывались обстоятельства. С одной стороны, ее ведь с Мишей в самом деле многое связывало – в первую очередь ребенок… после того, как она прервала свою первую беременность, ее мучил страх, сможет ли она стать матерью, и вот бог послал ей ребенка… ради него, ради того, чтобы он не рос безотцовщиной, чтобы у него были нормальные условия жизни, она была готова на многое.

С другой стороны, идти ей было все равно некуда, помощи ждать неоткуда.  Допустим, она развелась бы, и что тогда? Где бы она жила одна с маленьким ребенком на руках, на что бы она жила? Она ведь не могла вернуться в старую материнскую квартиру, в которой и без нее яблоку негде было упасть, к людям, которые так мерзко с нею обошлись. Это было решительно невозможно.

И наконец, ее вина перед мужем, так или иначе, но имела место. Он любил ее - она его нет, он женился из-за пылких чувств - она вышла за него по расчету, он верил ей - она оказалась небезупречна. Впоследствии именно чувство вины, которую она сама осознавала, как бесспорную, стало превалирующим, поскольку только так она могла объяснить сама себе, почему должна страдать. Хотя на самом деле, вероятно, она таким образом, то есть с помощью того же аргумента, подсознательно оправдывала себя за то, что слишком слаба, что не сопротивляется неблагоприятным обстоятельствам, короче, позволяет вытирать об себя ноги.

Правде в лицо смотреть бывает невыносимо. Подмена причин и, соответственно, следствий часто имеет место во многих жизненных случаях: защитная реакция, что поделать. Вот только такая позиция неминуемо заводит в еще больший тупик.
 
 В общем, еще на одном жизненном перекрестке она опять предпочла свернуть на путь, который казался более легким (и не по этой ли причине также и более правильным?). И ей опять оставалось одно - терпеть. Хотя в тот момент, пока ситуация не устоялась, пока нанесенная рана была слишком свежа, пока она все еще не представляла себе, как будет жить теперь с мужем (у всего ведь имеется предел), все же нельзя было с уверенностью утверждать, смогла ли бы она в конце концов в самом деле оценить мишино благородство именно сообразно тому, как ожидали он сам и его мать, если бы не произошли новые события.

          Вскоре после скандала с компрометирующими Лену фотографиями ей позвонила ее мать и прежде, чем недавно оскорбленная и оплеванная ею дочь успела бросить трубку, выпалила, что Лиза погибла. Это была правда. Лиза наведалась к любовнику (бог знает которому по счету) в его гараж, где они оба заснули в машине с включенным для обогрева тесного помещения гаража двигателем… но помещение оказалось слишком тесным, а выхлопные пары слишком ядовитыми… Парочку нашли только через три дня, к этому времени бензин весь оказался израсходован, а трупы, лежащие в автомобильном салоне, имели скверный вид и запах.      

Вот так и разрешилась непростая и неприятная ситуация. Лене и Мише пришлось участвовать в похоронах Лизы и утешать впавшую в отчаяние из-за потери любимой дочери мать. Перед ликом разразившейся трагедии все прежние ссоры вместе с их причинами отошли на задний план. И будто бы появилась возможность примирения и прощения…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 5.

          После смерти Лизы ее овдовевший муж с осиротевшими детьми остался жить вместе с тещей, поскольку его обстоятельства сложились таким образом, что податься ему было некуда, а кроме того, он не мог обойтись даже без той помощи, которую можно было получить от пожилой, нездоровой и пьющей женщины. Жили они наподобие кошки с собакой, постоянно ругались и даже дрались. Теща по-прежнему выпивала, а с детьми занималась и по дому трудилась спустя рукава. Зять зарабатывал на жизнь, но снимал стрессы, приводя женщин и сажая теще синяки под глаз.

Однако им ничего другого не оставалось, как только тянуть проклятую лямку этой безрадостной жизни и несмотря ни на что держаться друг за друга, поскольку они все же сознавали, что должны поднимать на ноги детей, да и вообще в одиночестве жить еще хуже, заболеешь – никто водички не подаст.

          Во время ссор с зятем мать звонила Лене, вину перед которой успела благополучно забыть, жаловалась ей на свою тяжелую жизнь, вспоминала Лизу, корила Лену за то, что она, старшая сестра, не уберегла младшую, плакала и просила помощи – заступиться за нее перед зятем и дать немного денег, как всегда. Надо сказать, что к последней просьбе порой присоединялся и сам предмет ее жалоб, отец несчастных сироток.

Затем они оба, теща и зять, получали пенсию и зарплату, между ними наступало перемирие, Лена становилась не нужна, и о ней забывали – до новых ссор и новых денежных перебоев. О том, что у Лены могут быть свои проблемы и свои трудности, и финансовые, и прочие, ее родичи не думали. Какие у нее могли быть трудности? Она благополучно выскочила замуж, живет с богатым мужем, словно за каменной стеной, и он ведь ее не бросает несмотря на ее прежние грехи, а свекровь при этом с ее ребенком носится, как с писаной торбой. Если же при всём при этом у нее что-то с мужем не ладится, так, скорее всего, она сама виновата, не даром она с детства была чудная, не такая как все.      

          Миша тоже считал, что в неудаче их семейной жизни виновата Лена, и больше никто. Он ей верил, он ее любил, терпел ее холодность, видя в этом проявление ее чистоты, а она ведь оказалась совсем другая. Он был не в состоянии забыть, как обманулся в Лене, и не понимал, что она, продолжая жить с ним, совершает подвиг терпения.

Фотографий, которые очернили ее в его глазах навеки вечные, больше не существовало: во время похорон Лизы Лена нашла их в ее комнате и уничтожила, а поскольку они были сделаны полароидом с функцией моментального фото, то это был единственный экземпляр. Но Миша, кажется, помнил каждую из них и мучил жену, снова и снова задавая ей вопросы, насколько приятно ей было то, что с нею делал ее прежний любовник, включая специфическую фотосессию, и сколько у нее было других мужчин, проделывавших с нею те же самые штуки.

          Отношения между супругами все больше разлаживались, да еще свою лепту вносила свекровь, к несчастью, как раз выпихнутая на пенсию молодыми конкурентами со своей престижной работы, которой она так гордилась, и вследствие этого бросившая всю свою энергию на разрушение сыновнего семейного гнезда.

Предметом ее особенной заботы стал ее внук, в котором она нашла новый смысл жизни и для которого такая мать, как Лена, конечно, желательной не являлась. Она всеми силами старалась встать между Леной и Ванечкой, оторвать мальчика от матери. Все, что было в Ванечке хорошего: его способности, его миловидная внешность, относилось ею за счет влияния сыновних (и своих) генов, - и напротив, все, что можно было счесть отрицательными качествами: детские капризы и упрямство (впрочем, неизбежные для любого ребенка), а главное – хрупкое здоровье с явно выраженной склонностью к аллергическим реакциям, - это все она категорично приписывала дурной наследственности с материнской стороны, ведь всем этим неблагополучием мальчика, конечно же, одарила его непутевая болезненная мать.

Да и вообще, по ее предвзятому мнению, если Лена делала или не делала что-то для сына, то это было однозначно плохо. Лена пыталась пожаловаться на свекровь мужу, но напрасно – он решительно вставал на сторону матери. Хотя в целом ему все более становилось безразлично то, что происходило в его семье. 

          К тому времени, когда Ванечке исполнилось четыре года, дела обстояли так: вследствие тяжелой жизни супруги отдалились друг от друга и искали утешения каждый в своем – муж в бутылке, а жена в церкви, а также иногда в искусстве и в дружбе.
   
У Лены и раньше случались периоды, когда ей необходимо было вырваться хотя бы на время из душащей ее, враждебной, чуждой среды. Ничьи ведь силы не беспредельны. Тогда она покидала дом, гуляя целыми днями по улицам, если больше негде было приткнуться, посещала музеи, простаивала часами на церковных службах, - или уезжала с новым другом в Индию, благо представилась такая возможность.

Сейчас у нее снова шла именно такая полоса. Миша все больше и усерднее пил (это так легко и даже приятно – напиться, смакуя свои обиды, и забыться, хотя бы временно), не слушал никаких увещеваний, неустанно обвинял жену, жалуясь на ее коварство, а затем к этим жалобам прибавились новые, связанные с его работой, что и неудивительно, ведь с таким отношением к жизни и с такими вновь приобретенными привычками увеличения числа проблем, в первую очередь именно по работе, и следовало ожидать.

Свекровь во всех сыновних неприятностях обвиняла невестку, пилила Лену за плохое обращение с мужем, который так любил ее и которого она губила, - и требовала от нее, чтобы она спасала Мишу… а как человека спасти от себя самого? При этом она старалась заменить Лену во всем, что касалось Ванечки… 

Лена честно пыталась справиться с мишиным пьянством, обращалась к специалистами, старалась заставить его вспомнить о долге перед семьей и взяться за ум, но ее усилия вызывали только обратную реакцию, и все чаще ей хотелось убежать из дома, где у нее больше сил не было глядеть на опустившегося, сделавшегося отвратительным супруга… и она убегала, тем более что у нее имелась для этого возможность, ведь Ваней занималась свекровь, часто забирая его к себе, чему Лена все равно почти не могла препятствовать, натыкаясь на солидарность Миши с матерью в этом вопросе.   

Снова Лена, как некогда, либо сидела в читальном зале библиотеки за книгой, либо гуляла по улицам и бродила по музейным залам, ловя себя на ощущении, что проходит по своим собственным следам… да, собственно, так оно и было… как странно, что в те уже далекие дни она считала себя несчастной… знала бы она, какие несчастья поджидают ее в будущем, в которое ей так хотелось тогда верить. И даже рассказать о своих переживаниях и чувствах она не могла, поскольку было некому излить душу.

Именно в это время она встретила свою подругу Лилю.

          Однажды Лена, обуреваемая тоской, ища подходившие ей способы провести время вне дома, приняла участие в субботнике по расчистке старой заброшенной церкви, которая находилась неподалеку от места ее проживания и которую собирались восстановить. Раньше церковь стояла на митрополичьей усадьбе и по красоте убранства напоминала раззолоченную драгоценную шкатулку, но потом местный кожевенный завод оборудовал в ней производственный цех, отодвинув ее былое великолепие в прошлое, и химикаты, употреблявшиеся при обработке и выделке кож, съели фрески, созданные мастерами кремлевской Оружейной палаты. Далее здание перешло в разряд склада, вначале востребованного, а затем заброшенного. 

В пустом обшарпанном помещении с проломами на месте дверей каким-то чудом сохранился кусок фрески, изображающий святых жен. Глядя на ясный безмятежный лик одной из них, Лена подумала, что хотела бы иметь подругу, хотя бы чуть-чуть похожую на эту нарисованную девушку, потому что она ужасно одинока, а дружба с красивым, светлым и душевным существом могла бы поддержать ее. Удивительно, что ее желание исполнилось немедленно. 

Буквально через минуту Лену окликнул женский голос, и молодая светловолосая женщина попросила ее помочь ей водрузить на табурет перед фреской ящик с песком, в котором можно было ставить свечи.
- Тут люди собрались верующие, - объяснила она. - Да и вообще, как можно в церкви свечечку не затеплить. Это ведь церковь, а не сарай какой-нибудь. Я вот припасла дешевеньких для всех желающих, и спички захватила.

И они обе первыми затеплили свои «свечечки», аккуратно воткнув их в песок и любуясь ясными огоньками.
Затем, слово за слово, они разговорились и домой возвращались уже вместе… в общем, с этого начались приятельские отношения, которыми Лена, изголодавшаяся по нормальному человеческому общению, очень дорожила.

          Лиля была профессиональным дизайнером, но в данное время совмещала ведение домашнего хозяйства и заботу о сыне и муже с несколькими часами подработки в качестве преподавателя. В округе имелся весьма известный и посещаемый клуб, солидное государственное учреждение, организованное на базе прежнего заводского Дома культуры, где и дети, и взрослые имели возможность заниматься в различных развивающих и образовательных кружках и секциях.

Для любительниц прекрасного, не чуждых рисованию и рукоделью, причем без ограничения по возрасту, Лиля два раза в неделю вела в этом клубе кружок прикладного искусства, а именно флористического коллажа. Под этим впечатляющим наименованием понимались объемные картины для украшения интерьеров. Основой произведения служил акварельный рисунок, а поверх него первым планом с помощью скотча, незаметных стежков и капелек клея прикреплялась композиция из засушенных или изготовленных вручную из любых искусственных материалов цветов, листьев, трав.

Разумеется, результат работы находился в прямой зависимости от степени подготовки, способностей, прилежания и фантазии художника и вполне мог оказаться весьма впечатляющим…

Лиля предложила Лене посещать ее занятия, уговорила ее, и вот таким образом с легкой руки новой подруги Лена опять получила возможность прикоснуться к тому, что ей так нравилось когда-то, но было заброшено, как бесперспективное, не сулящее никаких материальных благ и выгод времяпрепровождение, – она снова рисовала, снова делала аппликации, снова создавала красоту.

Дома она никому ничего не рассказала о том, где и как изредка проводит свое время, поскольку не была уверена, что ее, учитывая сложившиеся в семье обстоятельства, правильно поймут, а поскольку ее аптека работала без выходных, будучи при этом открыта с раннего утра до позднего вечера, и сотрудники, в том числе и она, выходили в смены, то ее отлучки остались незамеченными ни мужем, занятым собой, ни свекровью, занятой собой и внуком. 
   
          Творчество дарило Лене ни с чем не сравнимую радость. Она вспомнила все, что умела раньше, быстро обучилась всему, что могла предложить ей Лиля, и та вскоре сообщила ей, что, бесспорно, ученица сравнялась со своей учительницей и даже превзошла ее. Работы Лены, выставленные на местном конкурсе, принесли ей первое место, что наполнило ее гордостью.

Правда, все, что она делала в этом отношении, казалось ей детскими шалостями, временным развлечением, ведь потом придется вернуться к прозе жизни, так было всегда. Какой прок в ее первом месте и красивом дипломе, даже и с какой-то синей печатью? Но пока что она позволила себе то, чего так просила ее душа. 

Постепенно Лена, не бросавшая кружок, хотя научиться там ей больше было нечему, превратилась в помощницу и заместительницу Лили, а кроме того стала участвовать в ее деятельности, не связанной с кружком, но связанной с ее профессией.

Лиля поддерживала установленные ею еще прежде связи и изредка брала оформительские заказы, не требовавшие от нее большой затраты времени и сил. Первым заказом, который она разделила с Леной, было декорирование секции женской одежды в одном большом красивом магазине. Лиля придумала убрать секцию зонтиками, превращенными в букеты цветов.

Дешевые однотонные зонтики, увитые цветочными гирляндами, искусно выполненными из лоскутков разноцветных тканей, превратились в оригинальные и изящные украшения. Сначала Лиля шила цветы, а Лена их раскрашивала, рисуя на них прожилки и тени… это было так красиво… однако чуть позднее она, никогда не бывшая чуждой обычным женским рукодельях, быстро приобретая опыт, схватывая на лету, также приняла участие в шитье. Цветы, сделанные ею самой от начала и до конца, получались еще выразительнее.

Лена с головой ушла в эту необычную работу, посветив ей все свои свободные вечера, и ее энтузиазм был полностью вознагражден. Разглядывая преображенное торговое помещение, она сама себе не верила, что все это изысканное великолепие – и ее рук дело тоже. К тому же она нисколько не устала, но, напротив, получила огромное удовольствие, - и, удивительно, но помимо этого еще и деньги.

В следующий раз Лиля предложила ей наведаться с нею вместе к одной ее знакомой, которая имела собственное ателье по пошиву штор, в том числе и совершенно эксклюзивных, для нестандартных оконных проемов и заказчиков с нестандартными запросами.

Лиля предоставила Лене разглядывать образцы продукции и разнообразный пошивочный материал, а сама углубилась со своей знакомой в беседу, в результате чего предоставленная сама себе Лена неожиданно стала сначала свидетельницей, а потом участницей дискуссии одной из мастериц, принимавшей заказ, с весьма привередливой клиенткой. Услышав краем уха, в чем состоит суть столь горячо обсуждаемой проблемы, она вдруг догадалась, чего хотела немолодая респектабельная дама, сразу напомнившая ей ее свекровь… а свою свекровь со всеми ее замашками она успела узнать хорошо.

Решившись вмешаться, она быстро набросала образец оформления окна, неожиданно для мастерицы и самой заказчицы, но на самом деле, учитывая проведенную ею упомянутую параллель с известным персонажем, совершенно закономерно угадав, чего, собственно, добивалась дама с пеной у рта.

- Ты молодец, - похвалила ее потом Лиля. -  Очень помогла хозяйке, уломав эту тетку, а она умеет быть благодарной. Кстати, наши цветочные зонтики будут украшать и это помещение. Ты никогда не думала стать оформителем, Лена? У тебя к этому талант, даже больший, чем у меня. Ты и в целом видишь картину, и эскиз можешь набросать, и частности умеешь воплотить в жизнь.

- Я только немного училась рисовать, а потом мне объяснили, что это ни к чему, - ответила Лена, - Теперь, наверное, поздно.

- Посмотрим, - неопределенно пожала плечами Лиля. - У меня есть кое-какие специальные книжки и пособия, я тебе дам, почитай, глядишь, пригодится. Во всяком случае, тебе, судя по всему, будет интересно.   

          Наступило лето, и свекровь с большим удовольствием совсем разлучила Лену с сыном, увезя его на дачу. Лена понимала, что мальчику в самом деле будет лучше провести теплые месяцы на природе, и, хотя ей было горько видеть торжество свекрови, которая именно что торжествовала, она выразила свое добровольное согласие. Однако про себя решила, что будет приезжать к Ванечке так часто, как у нее получится, и безо всякого предупреждения, хотя бы ей при этом и предстояло нарываться на неприятные свидания с его бесподобной бабулей.

Клуб на лето закрывался, кружок Лили тоже, и Лена уже стала прикидывать, куда ей теперь убивать свободные часы, но как раз в это время Лиля предложила ей принять участие в еще одном дизайнерском проекте: им предстояло декорировать приемную одного офиса, однако для участия в этой работе Лене необходимо было освободить свое время полностью хотя бы на неделю (а лучше на две).

Поразмыслив немного, Лена отправилась в поликлинику и наполовину убедила врача в своей временной нетрудоспособности, а наполовину его подкупила, в результате чего получила на руки больничный лист и с легким сердцем отправилась вместе с Лилей выполнять заказ.

Офис находился в центральной части города, на одной из старинных улиц и в старинном здании. Особенно Лену поразили глубокие полукруглые окна помещения, которому ей предстояло придать еще большую оригинальность. Такие окна требовали какого-то особенного оформления. Лена сразу поняла, что шторы должны быть из сероватого льняного полотна без отделки, на подоконники она надумала поставить букеты из искусственных цветов, изготовленных из белой ткани и унизанных бусинами под жемчуг, а в простенки, по ее мнению, следовало повесить флористические коллажи, которые она так хорошо научилась делать.

Лиля, занявшаяся абажурами для ламп, даже не стала вникать в детали оформления окон, оставив это дело подруге и предложив ей побыстрее создать эскиз, чтобы представить его на рассмотрение заказчика. Лена немедленно села рисовать и скоро закончила свой набросок, параллельно продумав, как именно она будет делать цветы для букетов и какие композиции подойдут для коллажей.

Эскиз был принят без возражений, работа предстояла большая, но Лена чувствовала, что справится. Несколько дней подряд она приезжала в офис, нагруженная необходимыми ей материалами, и все сделала в срок. Ее немного огорчило, что Лиля скоро оставила ее одну:  у нее вдруг случились осложнения в семье, приболел сын, но неуютно она чувствовала себя без подруги только первый день, а потом освоилась.

Ей очень нравилось, что заказчик обращается с нею и деловито, и с уважением, как и следовало по отношению к специалисту, в результатах труда которого он был заинтересован и к которому успел проникнуться доверием. Разумеется, ему не следовало знать, что на самом деле ее основная профессия – фармацевтика.

Наслаждавшейся творческой деятельностью Лене вообще в тот момент показалось, что и ее аптека, и прочие обстоятельства ее жизни – не более чем докучный и тяжелый сон.   

          Благополучно закончив работу и получив вместе с благодарностью оговоренный еще ранее, вместе с Лилей, гонорар, Лена поехала к подруге домой, чтобы отдать ей ее часть денег, проверить, как у нее обстоят дела, и вообще отпраздновать удачу. Она немного беспокоилась о Лиле. Когда она видела ее в последний раз, ей показалось, что не только сын Лили приболел, но и сама она неважно себя чувствует.

Лиля не производила впечатление физически сильного человека: казалось, что порою этой симпатичной, всегда ровной и доброжелательной женщине трудно выполнять даже свои основные обязанности хозяйки дома, матери и жены, не говоря уж о том, чтобы делать что-то еще. Неоднократно у Лены также складывалось впечатление, что Лиля, умевшая слушать и всегда выслушивавшая истории из ее печальной жизни, ее жалобы, соображения и вообще все, с чем и приходят к близким людям, к подругам, к друзьям, - что она устает от этого потока информации и эмоций, устает вникать и сопереживать.

Спокойный мягкий свет, будто струившийся изнутри ее существа и создававший вокруг нее приятную ауру, располагавшую к доверию и откровенности, начинал меркнуть и тускнеть, как свеча, сила которой на исходе. В такие моменты Лене становилось стыдно, что она утомляет подругу своими рассказами, будто отчасти перекладывает свои тяготы на ее хрупкие плечи.

Испытав угрызения совести, она торопилась оставить Лилю в покое, уйти, дать ей возможность отдохнуть, восстановиться, зарекаясь впредь обращаться с нею, как со своей несомненной постоянной исповедницей, но, как правило, Лиля немного погодя объявлялась сама, звонила Лене, приглашала ее в гости или сходить куда-нибудь вместе, хоть вокруг дома прогуляться после работы, и вскоре их общение вновь становилось тесным и оживленным, как и прежде, и оно само по себе предполагало откровенность, между тем откровенничать с кем-то, кроме Лили, у Лены не было возможности, - в общем, все повторялось.      

          Приехавшую к Лиле Лену ожидал сюрприз. Лиля, если и испытывала несколькими днями ранее упадок сил, теперь прекрасно себя чувствовала. Она обрадовалась подруге и объявила ей, что хозяйка ателье, которой Лена помогла с капризной заказчицей, заинтересована в дальнейшем с нею сотрудничестве.

- Это довольно надежное предприятие, прогорать не собирается, - объяснила Лиля. - Связавшись с этими людьми, ты рискуешь мало, а заработать сможешь приличней, чем в своей аптеке. Не торопись, подумай, а пока посмотри эти наброски штор и попробуй что-нибудь тут исправить, поскольку клиент хочет чего-то большего… или вообще чего-то другого…

На другой день Лена закрыла свой липовый больничный и вышла на работу в свою аптеку, не переставая размышлять о предложении Лили, вернее, о предложении хозяйки ателье, в связи с которым ее обуревали различные чувства и соображения. Она была и удивлена, и обрадована, и напугана, и заинтересована одновременно. Погруженная в свои мысли, она не сразу заметила, что в аптеке в ее отсутствие что-то произошло. Сотрудницы все были какие-то взвинченные и шептались по углам.

Поинтересовавшись, в чем дело, Лена узнала, что предприятие перепродается в другие руки (о чем слухи шли еще раньше), сделка уже завершена, вчера в аптеке побывал новый хозяин, объявивший, что грядут перемены, которые, в частности, коснутся производственного отдела – его будут реорганизовывать в тестовую лабораторию.
- Лена, а ты перейдешь из зала туда, - объявила Лене начальница ее отдела. - У тебя ведь опыт подобной работы имеется. Тебя даже повысят, сделают старшей на участке, зарплату будешь больше получать, поздравляю.
- Спасибо, - пробормотала Лена, сразу вспомнив, как именно несколько лет назад она распрощалась с фармацевтическим производством. Открывающаяся перспектива очень ее напугала, поскольку она была уверена, что работать в лаборатории ей категорически нельзя. Умирать ей и раньше не хотелось, а теперь она была не одна, у нее был Ванечка.    

Лена попыталась отстоять свое нынешнее рабочее место, но увы – оно уже было занято, никто ничего пересматривать в штатном расписании не собирался, а у нее имелось только два варианта на выбор – или перейти в лабораторию, или увольняться. 

- Лиля, ведь я смогу найти работу в другой аптеке, их ведь много, - в тот же вечер заехав к Лиле, говорила ей Лена. - И, скорее всего, это будет не так уж и сложно. А пока, раз уж так получилось, то я ведь ничем не рискую, собственно говоря, и деньги у меня есть, я же неплохо подработала, и время у меня тоже есть, а аптеки никуда не убегают, лекарства людям всегда нужны, мы все живем наполовину на продуктах питания, а наполовину на химии…
 
- А по всему поэтому ты решила пока что поработать в ателье дизайнером, - усмехнулась Лиля. - Я правильно понимаю?

- Да. Извини, что я опять гружу тебя своими проблемами, но ты ведь знаешь, мне даже посоветоваться кроме тебя не с кем, с мужем мы опять поругались, да ему на самом деле безразлично, что там со мной происходит, ему главное, что с ним происходит. Он так изменился, боже мой, я совсем его не узнаю…

- Это ты его раньше не знала, - покачала головой Лиля. - А меня грузи сколько захочешь, для чего же и нужны друзья, на самом деле. И вот еще что, Лена. В следующем сезоне, то есть с наступлением осени, когда в нашем клубе опять начнет бурлить жизнь, мне понадобится твоя помощь в ведении кружка. Я боюсь, что без моего участия мой сынуля в новом учебном году со школьными уроками завязнет капитально, мне нужно уделять ему больше времени. А ты вполне справишься вместо меня, ты ведь все знаешь. И твой диплом, который ты получила на выставке, дает тебе право на преподавание. Один раз в неделю кружок буду вести я, а один раз ты. Кстати, для тебя это будет лишний доход, хоть и небольшой. Ну как, согласна?

И Лена согласилась. Жизнь открывала перед нею новые, неожиданные, но такие притягательные горизонты. Она никогда даже не мечтала о том, чтобы профессионально заниматься делом, которое было бы ей настолько по душе. Ей казалось, что это всё какая-то сказка, произошедшая с нею наяву.

          С тех пор она проектировала шторы и рисовала эскизы оформления различных помещений, выезжала на адреса заказчиков, фотографировала, прикидывала, рассчитывала, подбирала пошивочный материал, листала справочники и руководства, советовалась с мастерицами и строителями, а также продолжала делать свои коллажи, которые тоже были востребованы… ее мастерство совершенствовалось, и каждый новый проект был интересен по-своему.

Хозяйка ателье, весьма довольная деятельностью новой сотрудницы, не переставала поражаться, как Лене с такой видимой непринужденностью удается находить общий язык с самыми разными людьми, терпеть заносчивых и глупых клиентов, уметь угадать то, что сам человек представлял себе весьма смутно… она не знала, что с лениным жизненным опытом это было совсем не удивительно.

И все у Лены на новой работе пошло хорошо. Только в семье дела шли плохо. Муж совсем спился, забросил работу, наконец сгорел живьем.

 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 6.

- Он был слабый человек, - сказала Лиля весьма категорично. Категоричность и даже некоторая жесткость высказываний странным образом уживались в ней с ее обыкновенной спокойной неторопливой манерой поведения и разговора, причем ее голос неизменно звучал мягко и негромко, какие бы резкие веши она ни произносила. - Он был слабый человек, а еще мужчина, сильный пол. Ты женщина, но ты сильнее.
          Ты умеешь признавать свои ошибки, не перекладывая ответственность за них на чужие плечи, хотя на кривую дорожку тебя часто толкают неблагоприятные обстоятельства и давление со стороны окружающих, которым трудно противостоять. Ты умеешь совершать силовые поступки, пытаясь переломить свою судьбу в надежде на позитивные перемены, и тебе удается не отчаяться, даже если надежды обманывают тебя снова.
          Тебя подвигла связаться с нелюбимым человеком иллюзия удачи и счастья, отчасти навязанная тебе, отчасти созданная тобою самой. Ты была не права, доверяясь этому успокаивающему миражу. Мираж он мираж и есть, он должен был однажды растаять и растаял. Но ведь ты выдерживала такую жизнь долго, выдерживаешь ее последствия до сих пор - и ты ведь, Лена, не запила горькую.
          Твой муж первое время вашего брака не слишком замечал твою к нему нелюбовь, в которой ты так себя коришь, но, к несчастью, затем ему пришлось столкнуться с наветами твоей злоязычной родни. Твои мать и сестра наговаривали ему на тебя, желая заставить его разочароваться в тебе и таким образом разрушить твою жизнь. Они ведь настоящие моральные уроды, умишком скудны, а главное, бедны и мелки душой. Такие всегда ненавидят тех, кто их выше, и в отношении интеллекта, и, главное, в отношении нравственных качеств.
          Им ведь и в голову не приходило каяться в своих грехах, но их раздражало, что в своих грехах каешься ты. Они не признавали своих грехов, но старались совратить с пути тебя, а затем тебя же в этом упрекали. Они вели себя как демоны-искусители, старались уподобить тебя себе. С тобой они не преуспели, ты продолжала противостоять греху и злу, темному началу, но муж твой оказался слабее тебя и пал их жертвой. Ты тут ни при чем.
          Жить на болоте да не замараться невозможно, но ты старалась выбраться из болота и отмыться, а он увяз, и почти без борьбы. Может быть, был рад увязнуть, так проще. Погибнуть проще, чем стараться выжить, ведь выживать мучительно и на это уходит столько сил. А обвинить всегда найдется кого. Вот он и винил тебя.

Лена слушала гневную речь Лили, которая даже слегка возвысила голос, когда все это произносила, и думала, что нечто подобное уже говорил ей священник из прибольничной церкви несколько лет назад, только он избегал в своих выражениях резкости и старался не ставить точки над «и» с такой бескомпромиссной определенностью. Но в те времена, когда происходили ее беседы со священником, она отмывалась от первого совершенного ею греха, искренне веря, что он будет последним, и даже предположить не могла, что в скором времени ей суждено будет запутаться в жизненных обстоятельствах куда сильнее и наломать куда больше дров, а в конце концов оказаться возле могилы погибшего страшной смертью человека, который был ее мужем и отцом ее ребенка.

- Все это верно, - ответила Лена Лиле, - и все это ничего не значит. Факт остается фактом. Он любил меня, а я его не любила, я его обманула. И, кроме того, я его еще и бросила. Мне не нужно было выходить за него замуж, но уж раз я это сделала, мне следовало нести свой крест до конца, не отлынивая на сторону. Если бы в этот последний год я не отдалилась от него настолько, не занималась бы так усердно своими делами, не ходила бы по музеям и не делала бы коллажи в кружках, а находилась с ним, не оставляя попыток повлиять на него, вытащить его из запоя, просто карауля его сон, пусть даже пьяный сон, он бы не погиб. Я страдала, искала утешения в занятиях творчеством, а его бросила одного. Я не имела права так поступать, я не имела права думать о себе, когда ему было плохо и он был один. И потому вина моя. Он погиб по моей вине. И что я потом скажу об этом нашему сыну?

          Лена говорила со всей искренностью. Чувство вины, собственно говоря, было для нее чувством привычным, оно всегда посещало ее, когда она отдавалась своим личным увлечениям, проистекавшим из ее тяги к искусству и творчеству, потому что ей давным-давно внушили, что это пустая трата времени, - чувство вины, поскольку она не занималась чем-то другим, практичным, более важным и нужным, а тратила время, силы и даже деньги (беспредел!) на другое, на свое, на то, что было нужно только ей и не понятно никому из ее близких.

Но в последнее время многое изменилось, и она уже пришла было к выводу, что поступала не умно, слепо следуя этому внушению, что она не должна всю свою жизнь посвятить только чужим интересам, принеся всю себя в жертву долгу (дочернему, сестринскому, супружескому) и в результате позволив сделать свое существование невыносимым.

Оставляя дома пьяного мужа, она отметала от себя сомнения в том, правильно ли она поступает, и ее душевное спокойствие было тем безмятежнее, чем она оказывалась дальше от очага раздражения. Но вот муж погиб, и Лена убедилась, что, при всей своей правоте - была не права.

- Конечно, - произнесла Лиля с ироничной интонацией, - если человек сидит день-деньской в душном, затхлом помещении и света белого не видит, выйти на полчасика на свежий воздух и посмотреть на небо и солнышко – это страшный грех. А ведь твой муж, о котором ты так сокрушаешься, не ощущал свою вину перед тобой и перед вашим сыном. Разве же не так, Лена?

Этот простой вопрос заставил вдруг Лену вспомнить с полной ясностью, как именно она прожила с мужем последние годы, а тем более последние месяцы, что, собственно, и вынуждало ее бежать от него куда глаза глядят. Некогда милый товарищ и влюбленный мужчина, понимавший ее, баловавший ее, ухаживавший за ней, превратился в свою полную противоположность, стал резким и грубым, придирался к ней по любому мельчайшему поводу и без повода, оскорблял и унижал, совершенно прекратил помогать ей по дому, а о том, чтобы чем-то ее побаловать, порадовать, он ведь перестал думать и еще того раньше.

Затем у него начались перебои с работой, его кошелек опустел, и на свои нужды он начал брать деньги у жены, совсем не беспокоясь о том, что этих денег слишком мало, чтобы обеспечить нормальное существование всем членам семьи, тем более, что его запросы не изменились по сравнению с временами преуспевания. Он и напиваться предпочитал дорогим коньяком.

Забросив свою трудовую деятельность, которая решительно не клеилась, что и немудрено, он засел дома, днем спал, ночью просыпался и пил, включая телевизор на большую громкость и не заботясь о том, что за стенкой спят жена и сын… тогда они уже давно спали раздельно… И Лена лежала без сна, глядя в темноту ночи, и в отчаянии молилась богу о том, чтобы он как-то, но развязал узел этой невыносимой связи, облегчил ее муки…

Развестись с мужем она не могла и помыслить, не сомневаясь, что свекровь сумеет на суде отобрать у нее ребенка, да и идти ей было некуда, не к матери же и к ее соседу, сестриному вдовому мужу. Она тихо плакала и прижимала к себе Ванечку.

Потом разбуженные шумом соседи начинали колотить по трубам батарей, Михаил под давлением возмущенной общественности убавлял громкость телевизора, и Лена, согревшись в тепле рядом со сладко посапывающем малышом, наконец засыпала сама… так было, еще совсем недавно, правда…

Но и пожар в ее доме, и гибель Михаила в огне – это тоже правда. Кладбищенский крест свидетельствовал об этом слишком красноречиво. Кладбищенский крест – о, это не пустяк.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 7.

- Пока я ехала сюда, к тебе, - сказала Лена Лиле, - я все время думала о том, что это сегодняшнее приключение с зажигалкой – оно не так уж и случайно. В Индии жена считается виновной в смерти мужа просто в принципе, по причине плохой кармы (потому она и родилась женщиной, а не мужчиной), и по этой причине должна подвергнуться либо презрению и отвержению, либо сгореть в жертвенном огне.
          Но ведь я как раз такая вдова, которая виновна в смерти мужа на самом деле, в этой жизни, а не в какой-то там прошлой. И если бы этот выродок с пустыми глазами щелкнул зажигалкой еще раз, и от искры вспыхнули бензиновые пары, и вся машина занялась пламенем, то я сгорела бы в этом костре, заживо, как и положено той, которая навлекла на мужа гибель и все еще не искупила свою вину. Там, в маршрутке, даже салон был красным, а индийские вдовы часто идут на костер в свадебном красном сари. Я погибла бы сегодня, как на отсроченном сати, ведь у этого обряда нет срока давности.

- Значит, ты считаешь, - сказала Лиля, - что мелькнувшая перед тобой час назад возможность гибели в огне, в этой маршрутке с салоном темно-красного цвета, под цвет свадебного индийского сари, согласно твоему мнению – то, что и должно с тобой случиться? Прямо Бхарата в Москве! И в самом деле, сплошные совпадения. Твой муж погиб в огне, теперь огненное погребение – твоя судьба? Ты желаешь отсроченного сати? Тебе кажется справедливым этот обычай, во всяком случае в отношении тебя?

Лена молчала, не в силах выдавить из себя ни да, ни нет. Сердце у нее в груди колотилось как бешеное.

- А знаешь, живи ты в Индии на самом деле, быть бы тебе на костре, как пить дать, - покачала головой Лиля. - Твоя родня, заручившись твоим добровольным согласием, с большим удовольствием отправила бы тебя в огонь. Твоя свекровь сама подтолкнула бы тебя в спину, а твоя мать принесла бы с собой на церемонию фотографию твоей сестры, чтобы хоть ее изображение присутствовало при такой семейной радости, раз уж ей самой не судьба попраздновать. И твой зять, хотя и не точно такая же сволочь, как они обе, но тоже защищать бы тебя не стал. Сжечь в муках красивую, умную, талантливую, утонченную, чистую душой и непокорную – какое ни с чем не сравнимое удовольствие!

          Новое парадоксальное лилино заявление снова сбило Лену с толку, заставляя ее взглянуть на дело под другим углом. Она живо вспомнила события, последовавшие за гибелью ее мужа, поминки, на которых свекровь, плача, обвиняла ее в смерти ее сына. Если бы не сестра мужа, которая жила в другом городе, но приехала на похороны брата и, шокированная поведением матери, вступилась за Лену, та оказалась бы один на один с разъяренной старухой.

Сестру Миши Катю Лена встречала редко и всегда после сожалела о том, что эта приятная спокойная молодая женщина всегда находится вне пределов досягаемости, никому из родственников, даже матери, не говоря уж о прочих и о ней, Лене, не давая приблизиться к себе слишком близко, чему, конечно, способствовало местонахождение ее дома, но также и ее желание: ведь поступала она так явно сознательно, скорее всего, из требований самосохранения. Тому, вероятно, должны были иметься причины. Не всё, наверное, обстояло так благополучно в этой будто бы идеальной семейке и прежде, - также, как теперь.

Лена хотела бы дружить с Катей, но у нее это не получалось, Катя не спешила откликаться на ее авансы, спасибо, что хоть изредка, движимая то ли чувством справедливости, то ли сострадания, приходила ей на помощь. Расставаясь с нею, Лена всегда жалела, что их сближение снова не состоялось, и надеялась, что их дружба все-таки впереди.

          Между тем Лиля развивала тему сати, которую никак не могла оставить Лена, но только с другой, только что заявленной ею стороны, причем проявляла немалую осведомленность в этом вопросе. Может быть, она тоже когда-то что-то об этом читала и не позабыла, а может быть, те сведения, которыми сейчас так свободно оперировала, используя их для своих выкладок, ей сообщила сама Лена, увлеченно изучавшая этот вопрос несколько лет назад и успевшая между делом обговорить его с подругой? Доподлинно Лена этого не припоминала, но мало ли о чем они успели переговорить за время своего общения… 
 
Лиля вспоминала о бессовестной спекуляции на сати в социуме: вдову, которая сгорит, не надо содержать, а ее личное имущество (чаще всего носимые ею драгоценности), переходят в руки родственников или жрецов (браминов). Кроме того, для родни пожертвовавшей своей жизнью женщины, превратившейся в обожествленную Сати, ее подвиг - это повод повысить свой престиж, что также немаловажно. В связи с этим женщин стараются заставить согласиться на самосожжение и для верности опаивают их опиумом.

Но это что касается простых женщин, у которых кроме пары браслетов и сережек ничего нет за душой. А если дело обстоит иначе? Хорошо известно, что знатные госпожи становились жертвами интриг, сплетенными их соперниками в борьбе на власть. В этом случае опасную конкурентку удачно устраняли именно с помощью сати.

В общем, вывод ясен. Сати из пусть жестокого, но хотя бы благочестивого обычая давно превратилось в узаконенное убийство неугодной женщины, причем убийство с особой жестокостью. Вдова, неугодная родне, которая элементарно не желает ее кормить; имущество, большое или маленькое, которое всегда является для кого-то предметом вожделений; ненависть, живущая в семьях… сколько причин, а исход один – костер, окруженный бьющей в барабаны и орущей что есть мочи толпой, поскольку из соображения общественных приличий принято поднимать весь этот шум, чтобы хоть немного заглушить ужасающие вопли погибающей в пламени несчастной жертвы…
 
- Сати - удачный повод получить выгоду и отличный способ сведения счетов, - подвела итог Лиля.

          Но Лена возразила:
- Сати выросло не из людской злобности и ненависти друг к другу, оно только использовалось злодеями в некоторых случаях. Сати неразрывно связано с религиозными догмами, с институтом брака, а не с разборками между родственниками.

- Брак, конечно, - сказала Лиля. - Если в Индии умирает жена, муж просто женится на другой, а если умирает муж, вдова должна погибнуть вместе с ним. И вот так мы опять возвращаемся к тому же, к отношениям между мужчинами и женщинами и к неравенству между ними.
          Обычай сати ужасал европейцев, и поступки английских офицеров, которые решительно вмешивались в происходящее, защищая обреченных на гибель женщин, грозя их палачам виселицами, восхищают как проявление гуманизма, благородства, рыцарства. Один англичанин даже женился на молодой вдове какого-то дохлого брахмана, которую он в последний момент спас от участи сати, и это уже настоящий роман, впору прослезиться от умиления, и я говорю так не в уничижительном смысле, а в самом уважительном. Хотя представители образованной прослойки местного населения выступали против сати даже более рьяно, а сами англичане казнили восставших, расстреливая их из пушек. 
          Но, раз сегодня для нас с тобой эта тема стала вдруг такой же актуальной, какой была в 18-том веке для англичан, колонизировавших Индию, в виде побочного эффекта сталкиваясь при этом то с огненной Сати, то с кровавой Кали, стоит копнуть глубже, хотя в таком случае появляется необходимость погружения не только в темное прошлое, но – и это куда более рискованно и еще менее приятно – на самое дно человеческих душ, в ту тьму, что таится там, то боясь и стыдясь сама себя, а то беря верх над светом и вырываясь на свет божий. 
          Ведь дело тут не только в кровожадных языческих пережитках, корни зловещего обычая уходят гораздо глубже, произрастая из проблемы взаимоотношения полов, зиждясь на различиях между мужчинами и женщинами, и в физиологическом плане, и в психологическом. 
          Да и вообще, миром правит сила. Мужчины физически сильнее, они подчинили себе женщин, а затем дали этому и обоснование, с которым женщины должны были согласиться. 
          На заре христианства отцы церкви рассуждали на церковном соборе о том, а человек ли женщина вообще. Исказить очевидное удается не всегда: им все-таки пришлось признать, что женщина человек и наделена душой, как и мужчина, но задумана она была лишь как его спутница, и не более, так что ее права должны быть ограничены. С тех пор утекло много воды, многое изменилось, но некоторые вещи поддаются переменам тяжело.
          На кострах, зажженных святыми инквизиторами и их протестантскими коллегами по борьбе с демоническими силами, сжигали и мужчин, но женщин было сожжено во много раз больше.
          На Руси жестокие законы приговаривали женщину, которая убила мужа, к закапыванию в землю живьем, да еще не целиком, а лишь по шею, чтобы подольше мучилась, умирая (и так было законодательно закреплено до конца 17-того века). С другой стороны, это все-таки за доказанное убийство, а не по облыжному обвинению в колдовстве и не по причине столь отвлеченного понятия, как плохая карма… В остальном же в Московском царстве-государстве мужчины разве что изо всех сил старались запереть жен в тереме, впрочем, может быть, сначала в самом деле из лучших побуждений – для их же безопасности в неблагополучные времена войн и социальных конфликтов… хотя этому альтруистическому предположению противоречат колоритные народные пословицы, сохранившие точку зрения мужиков на баб во всей своей настоящей, не завуалированной красе. 
          Англичане придумали для женщин, пытающихся высунуть нос за пределы кухни и спальни, дразнилку «синий чулок», причем она до сих пор воспринимается как уничижительная; Шопенгауэр назвал женщин вторым полом, промежуточным между ребенком и мужчиной (каковой, по его предвзятому мужскому мнению, и есть человек в полном смысле слова), а другой немец сформулировал правило трех «к» - «киндер, кирха, кухня», очертив этим треугольником приемлемую роль женщин в обществе; в Индии, да и не только в ней одной, изнасилованную женщину и сегодня признают виновной в том, что она сама спровоцировала своих насильников, поэтому их порой даже и не ищут, и не наказывают, - а обряд сати несмотря на все усилия индийских властей никак не удается окончательно перевести из современной реальности в область мрачных воспоминаний.   
          Если посмотреть по странам и континентам, по векам и временам… вспомнить, например, китайцев, калечивших женщинам ноги бинтованием, чтобы обезножили и не разбежались из гаремов… в общем, многое еще можно поставить в строку, однако не будем углубляться в частности, даже столь занятные, вернемся к сути. 
          Мужчины выиграли информационную войну, они сумели внушить женщинам, насколько они стоят выше их. Женщины проиграли, когда поверили. Как сказал Шекспир устами своей героини Катарины: «Из женщины не трудно сделать дуру, \ Когда она боится дать отпор». Это из «Укрощения строптивой», если что.
          С этого момента времена звездных богинь и могучих амазонок ушли в прошлое. Мужчины до сих пор очень боятся, что женщины очнутся и вернут себе свой трон. К примеру, богиня Изида носила свой трон на голове в виде короны, она была из первых поколений звездных богинь, ее сестрам нужно было брать с нее пример более прилежно, лучше беречь свое имущество и свое могущество. Стоит упомянуть, что супруг божественной Изиды тоже погиб по пьяной лавочке, и дальше она уже крутилась по хозяйству одна, и мужа достойно похоронила, и сына в фараоны вывела.

- Твоя речь – сродни апофеозу идеи эмансипированного феминизма, - пробормотала Лена.
- И пускай, - заявила Лиля. - Апофеоз патриархальных идей и поныне горит живыми свечами, так неужели женщина не может хотя бы высказаться?
          Рабство женщины находится внутри нее самой. Любая из нас глубоко в душе верит, что в конечном счете сама виновата во всем плохом в своей жизни, а вследствие этого сама жертвует собой и не осмеливается роптать. К счастью, гипноз не всесилен, в некоторых случаях он ослабевает. Женщины так и не потеряли способность бороться. Не все признают себя грешными априори и покорно взбираются на костер, чтобы дать сжечь себя живьем.
          К слову сказать, там, в стране раджей, вокруг костров сати собираются в основном мужчины, это они волокут жертву на костер, хватая ее за волосы и заламывая ей руки, это они колошматят палками ту, которая выбросилась из пламени, перешибая ей кости, а потом бросают ее обратно, чтобы она уже сгорела наконец, перестав кричать и брыкаться – сжигать женщин это мужское дело. 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 8.

- Хочешь чайку? – спросила Лиля, вставая с места и начиная доставать из буфета чашки, поскольку последняя часть их оживленной беседы происходила в самом уютном месте любого дома, на кухне. - У меня пирожные есть, и конфетки. Лимонные, как ты любишь. А то мы что-то совсем заболтались…
- Хочу, - кивнула Лена. - В горле пересохло.

- А впрочем, - как ни в чем ни бывало продолжала Лиля, разливая ароматный чай, - впрочем, все крайности плохи. Плохи амазонки, убивавшие мужчин после того, как они переставали быть нужными; плохи мужчины, видевшие в своих излишне прекрасных женах порождение тьмы и бросавшие их в огонь.
          Суфражистки в знак протеста публично сжигали свои бюстгальтеры, но ведь теперь это кажется смешным, а феминистки, пытающиеся перенять в своем облике и поведении мужские черты, чтобы таким образом сравняться с «сильным полом», сами себя загоняют в тупик: извратив свою внутреннюю суть, женщина едва ли станет свободной в полной мере, зато рискует потерять себя, то есть потерять себя такую, какой ее создала природа (или бог), а бог и природа - это последняя инстанция, тут не поспоришь.
          Песня Джона Леннона «Woman is The Nigger of the World» сначала просто неприятно задевает, словно оставляя занозу в душе, а потом заставляет задуматься. Бетти Фридан писала о женщинах, существование которых ограничено золотой клеткой, - но ведь золотой. Папская курия запретила книгу Симоны де Бовуар, подробно освещающую все аспекты женского вопроса, снова продемонстрировав старые методы борьбы. Но во всех ли своих утверждениях права сама Симона? К тому же настораживает тот факт, что назвать ее умной и передовой женщиной можно, но что такое была ее собственная жизнь – пример свободы или разнузданности?   
          Шекспир (знаток человеческих душ, не так ли?) в уже упоминавшейся пьесе «Укрощение строптивой» (а ведь это комедийное произведение, созданное вроде бы в первую очередь для развлечения, но ведь сказка ложь, да в ней намек), - так вот, он в легкой и доступной форме, через хиханьки и хахоньки, предложил женщинам и мужчинам компромисс, способный их примирить: мужчина получает власть над женщиной, которая признает ее, но признает номинально, найдя способ управлять своим повелителем исподволь, а он понимает это, но соглашается на сделку. И заключенный мир скрепляется поцелуем. Все счастливы. Лукавая мудрость гения. Как там у него в самом конце-то сказано… Сейчас припомню… Мне очень нравится эта пьеса, я ее почти наизусть знаю… «Строптивая смирилась – поздравляю. \ Но как она сдалась, не понимаю». А она и не сдалась, хотя он и получил свои лавры. Аплодисменты.

И Лиля, засмеявшись, сама захлопала в ладоши, вследствие чего и Лена тоже улыбнулась.

- Не такой уж плохой вариант, должна отметить, - сказала Лиля, по привычке крутя пальцами прядь своих светлых волос и продолжая улыбаться. – Уверена, что женщины до сих пор еще порой живут с мужьями по Шекспиру. Однако этот способ, конечно, устарел, как и многое устаревает в нашем изменчивом мире. Ничего с этим не поделаешь. Для современных женщин, способных на самостоятельность и самодостаточность, это уже унизительно. 

- Я, наверное, пыталась поступать также, как герои «Укрощения строптивой», - вздохнула Лена. – Пыталась найти какой-то компромисс в отношениях с Мишей, но… В общем, в моем случае это не сработало. 

- А это как раз от избытка любви, - произнесла Лиля. - Ты вот говоришь, что не любила мужа, но ты искренне старалась его полюбить, ты была его женой, ты стала матерью его ребенка. Да ты любила его сильнее, чем если бы любила на самом деле! А он, тварь неблагодарная, этого не оценил. Ты была слишком добра с ним, слишком хороша.
          У женщин есть качество, свойственное мужчинам, по крайней мере большинству из них, в меньшей степени: способность любить. Это и есть женская слабость, женская Ахиллесова пята. Она ведет к добровольной жертвенности. Кто еще умеет жертвовать собой так, как женщина?
          Кстати, богиня Сати, можно сказать, сгорела от ярости, которая зажгла ее сердце изнутри прежде, чем она бросилась в жертвенный огонь яджны. В этом отношении символично, что яджна по сути представляет собой обряд, цель которого попросить у богов исполнения своих желаний. А ярость ей сообщила любовь к мужу, которого оскорбили, то есть она сгорела не потому, что хотела последовать за мертвым мужем на тот свет (он вообще был в тот момент жив-здоров, хотя и с репутационными издержками), а стала жертвой извечной женской слабости – способности глубоко, искренне, бескорыстно и самоотверженно любить своих мужчин, своих потенциальных поработителей, гонителей и даже убийц. 
          Ты любила, дорогая подруга, ты жертвовала, и ты не виновата.

- Я читала, что по одной из версий отец Сати был страшно недоволен тем, что она выбрала в мужья Шиву, поскольку тот был жутко безобразен, - сказала Лена.
- Вот видишь, какова сила женской любви, даже уродов любят до смерти. 

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 9.

- Конечно, то, что случилось в твоей семье, с твоим мужем, это очень плохо, очень тяжело, очень больно. И мало ли какие оплошности, ошибки, провинности можно вспомнить за собой, провожая в последний путь близкого человека и сознавая со всей отчетливостью, что итог подведен, ничего исправить нельзя. Муки совести, куда же мы без них.
          С другой стороны, нет ничего хуже, если совесть спит. Но и меру знать нужно. Ты, Лена, так сильно страдаешь, потому что твоя душа жива, она не зачерствела от всего, что тебе было суждено пережить. Бывает, что страдающему человеку умереть кажется выходом, ведь в некоторых случаях не жить – легче. Загорелась свечой, взвилась пламенем – и вот всё, что мучило, болело, тянуло, надрывало сердце, закончилось навеки вечные. Ничего больше не должна, чиста, свободна. Какая сладкая обольстительная мечта… но снова только мечта, только иллюзия. А мало ли уже было в жизни иллюзий. И вреда от них.

- Что же мне делать, как жить дальше? – прошептала Лена.

- А я тебе скажу, - охотно откликнулась Лиля. - Начни с самых насущных проблем. Тебе наконец нужно сделать в квартире ремонт. Ведь ты же не собираешься умирать, я надеюсь? А живой человек должен жить в достойной человека обстановке, а не на пожарище, как ты живешь последнее время. Сделай дизайн-проект, измени все, создай новый мир. И не скупись, не хватит денег – продай те безделушки, которые дарил тебе муж, вряд ли их стоит хранить. А новый пол и новые стены еще очень пригодятся, и тебе самой, и твоему сыну.
- Я боюсь, что свекровь в конце концов отнимет у меня моего ребенка, - воскликнула Лена с прорвавшейся в голосе горечью. -  Она все бьет и бьет в одну точку, ни в какую не унимается. Она постоянно вклинивается между нами и, я уверена, потихоньку приучает мальчика к мысли о том, что его мать плохая, что ему самому будет плохо рядом с нею… Он еще мал, но он вырастет с этим, он с этим повзрослеет, и тогда уже ничего не поправишь.      
 
Раздавленная происшедшим несчастьем, Лена не слишком сопротивлялась, когда свекровь заявила, что внуку сейчас будет лучше находиться с нею. У нее была своя квартира, а Лене с Ванечкой жить после пожара оказалось в сущности негде. В самом деле, нельзя, чтобы ребенок находился в полу-сгоревшем доме, где еще витает тень его погибшего в огне отца.

Лена понимала, что многолетняя борьба за Ванечку, которую она вела со свекровью, теперь может оказаться ею проигранной, но она так устала, так настрадалась. Она видела, что Ванечке, которого они обе, мать и бабушка, тянули каждая к себе, соперничая друг с другом, все это шло во вред. В общем, она временно отступилась, Ваня оказался полностью на попечении бабушки.

Конечно, Лена надеялась, что, как только она отремонтирует квартиру, то снова поселится в ней вместе с сыном… но она не находила сил ремонтировать квартиру, а время шло, и у нее постепенно возникло ощущение, что каждый новый день, прожитой ею врозь с сыном, все больше отдаляет их друг от друга… 

- Сейчас у тебя тяжелый период, - задумчиво произнесла Лиля, - но все постепенно наладится. Твоя свекровь женщина в годах, на нее на самом деле надежда плохая, мало ли что… Да и вообще Ванечка в первую очередь твой сын, а потом уж ее внук, этого не изменить. Ты нужна своему сыну, Лена. 
- Я, кажется, уже ничего не знаю и не понимаю, - пробормотала Лена. - Смогу ли я быть для него хорошей наставницей, хорошим примером? Я сама так грешна, чему же я его сумею научить?
- Научишь его думать, восхищаться красотой, чувствовать, сострадать, жить душевной жизнью… даже если все вокруг поступают по-другому… быть самим собой… собак кормить.
- Каких собак?
- Не знаю, каких-нибудь, - Лиля засмеялась и вздохнула. - К слову пришлось… Ну что ты, Лена, не падай духом, - она протянула руку и положила ее на руку подруги. - Ты сумеешь вырастить его хорошим, достойным, нравственным и сердечным человеком, а без тебя – что с ним станет? 

- Как дождь-то разошелся, так и льет, словно из ведра, - сказала Лиля далее, встав с места и подойдя к окну. - Такой дождь любой пожар затушит, даже если несчастье вдруг случится… Ты знаешь, та твоя идея относительно оформления витрины, о которой ты мне говорила, насчет манекена, одетого в юбку из нескольких жестких ярусов наподобие кринолина, каждый из которых будет увит цветочными гирляндами… в ней что-то есть… и основой юбочных ярусов в самом деле могут быть все те же наши зонтики… это будет очень красиво, изящно и необычно…

Лиля стояла вполоборота к окну, ее лицо казалось бледно-голубоватым… возможно, дело заключалось в тени, падающей от затуманенного мокрого окна… Шум дождя за окном, стук дождевых струй по стеклу и подоконнику усилились, заглушая ее голос…  несколько сказанных ею слов Лене даже не удалось расслышать…

 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 10.

          Жить в квартире, где не так давно ужасной смертью погиб человек, где еще стояли на прежнем месте обугленные остатки кровати, ставшей его смертным ложем, Лене было страшновато, но что же тут поделать. У нее не имелось возможности перебраться куда-нибудь в другое место даже на время. Комната, в которой разразилась катастрофа, оказалась попорчена огнем и разворочена примчавшимися по срочному вызову пожарными весьма сильно: тут и стена обгорела, и стекла в окне полопались, и потолок обуглился, но вторая комната, где была детская, а также коридорчик перед кухней, сама кухня и ванная с туалетом не пострадали, только в них довольно долго еще ощущался запах гари.

Лена поневоле устроилась на жительство в детской, перетащив туда уцелевший от огня телевизор, пару стульев и еще кое-какие пощаженные огнем вещи, а в большой комнате занавесила разбитое окно одеялом, чтобы меньше дуло, и наглухо закрыла в нее дверь.

Покончив с необходимыми хлопотами, Лена решила, что таким образом можно перекантоваться некоторое время, пока она купит все, что нужно для ремонта, найдет мастеров, присмотрит и закажет новую мебель… но дни и недели уходили, а она жила, словно во сне, ничего не предпринимая… ее душевные раны продолжали ныть, желание что-то изменить и приняться наконец за переоборудование квартиры не появлялось… она чувствовала, что упускает возможность поставить на своем в отношениях со свекровью, оставляя ей сына на больший срок, чем следовало… она понимала, что обязана начать действовать… но она не могла, ей что-то мешало, у нее совсем опустились руки… тоска точила ее изнутри… уходя на работу, она немного забывалась, а приходя домой, кое-как перекусив в одиночестве, ложилась спать на ваничкин диванчик и думала о том, что за стеной находится пожарище, впитавшее в себя человеческую кровь… не мудрено, что она старалась поменьше времени проводить дома, стремясь уехать куда-нибудь… в музей фотографии хотя бы, тем более что каждое третье воскресенье месяца вход туда был бесплатный…

          Страшное приключение в маршрутке могло бы, кажется, доконать ее и спровоцировать тяжелый нервный срыв, но недаром говорят, что клин клином выбивают. Пережитое потрясение и затем долгий разговор с подругой неожиданно (а может быть, напротив, в этом случае закономерно?) оказали на нее какое-то освежающее, бодрящее действие.

Возвращаясь от Лили домой под проливным дождем, Лена ощутила, что в сыром воздухе неуловимо запахло весной… зима подходила к концу. Согревшись дома за чашкой чая, Лена в первый раз без ужаса, но даже как-то вскользь подумала, что соседнюю наглухо закрытую комнату пора освободить от грязи… и вдруг замечталась о том, каким будет теперь ее домашний очаг.

          Прикинув план действий, Лена в самом деле, как и советовала ей Лиля, продала все золотые вещи, которые дарил ей Миша, когда был в нее влюблен, и, сложив вырученные деньги с теми, которые заработала за последнее время, поняла, что имеющие в ее распоряжении ресурсы не так уж малы, поэтому в деле переустройства квартиры у нее до известной степени развязаны руки. С готовым эскизом она обратилась к бригадиру ремонтной бригады, с которым имела несколько случаев сотрудничать во время своей оформительской деятельности, и попросила его сделать ей ремонт: так, как она этого хочет, и так, как он это умеет.
- Оригинальничаете, - хмыкнул мастер, рассматривая ее рисунки. - И откуда у вас в голове такие мысли берутся, не пойму.
- Из нее же, из головы, - пояснила Лена. - Так сделаете?
- Сделаю, чего ж не сделать. Интересно с вами, Елена. 

          Прежний интерьер квартиры был от и до создан лениной свекровью, уж она постаралась для сына в самых своих лучших традициях. Все тут носило явный отпечаток ее взглядов, ее вкуса, ее прилежания. Лена, как правоприемница жилплощади, в первую очередь хотела стереть даже воспоминание об этом факте. И вряд ли она заслужила по этому поводу упрек. Однако помимо желания искоренить чуждый ей дух она была движима также стремлением воплотить в жизнь собственные эстетические взгляды, то есть выразить себя и пропитать пространство веяниями собственной души. 

Если у человека есть желание, есть силы, есть планы и есть деньги, да еще если он может опереться на людей, которых знает и которым доверяет, то дело пойдет быстро и без проблем. Через месяц ленино жилье было не узнать. Ремонтники сделали все в лучшем виде, а в это время в ателье, на базе которого теперь работала Лена, сшили по ее особому заказу три комплекта спроектированных ею новых штор для всех трех помещений квартиры, двух комнат и кухни.

Первое празднование новоселья произошло спонтанно, но зато оказалось очень непринужденным и веселым. Так получилось, что мастера еще что-то доделывали, причем на готовую работу заехал посмотреть уже занятый на другом объекте бригадир, а тут привезли шторы, доставку которых сопровождала сама хозяйка ателье, желавшая обсудить с Леной срочный заказ, а также заодно уж глянуть, что она там устроила в своей квартире…

Пока шторы вешали на свои места, Лена с шофером хозяйки быстренько съездили в ближайший магазин, накупили полные сумки вина и закусок, и маленький праздник состоялся в лучшем виде. Второе празднование Лена устроила в ателье для всех сотрудников. В результате всех трат ее денежная шкатулка почти опустела, но она не волновалась об этом, вполне уверенная в своем завтрашнем дне, и смело транжирила последние крохи.

В заключении, уже после того, как в ее обновленный дом привезли и собрали новую мебель, она пригласила церковного батюшку, чтобы он провел специальную службу освящения квартиры, окропил все святой водой и прочел положенные молитвы: чтобы все следы прошлого оказались стерты, и ей отныне жилось здесь спокойно и хорошо.

Ее немного удивило, что батюшка отнесся к ее ожиданиям как-то скептически… он заметил ей в ответ на ее восторги, что немало помещений освятил, но главным остается желание людей жить по-человечески, потому что с неба просто так манна давно уже не сыплется. Да, она была слегка шокирована, но праздничное настроение ее не покинуло.

          Лена едва-едва успела справиться со всеми этими личными делами и снова полностью углубилась в дела производственные, в связи с чем сидела в рабочем зале ателье перед своим манекеном, путем облачения в необычный наряд, словно сотканный из искусственных цветов и листьев, ожидавшего чудесного превращения в богиню Флору (работа была не срочная, и Лена отложила ее до окончания своего ремонта, но теперь взялась за нее всерьез), - она как раз накалывала на основу очередную цветочную гирлянду, прикидывая, где и как ее еще стоит немного подрисовать, когда подал голос ее сотовый телефон.

К ее большому удивлению, звонила ее свекровь. В последнее время Лене из-за происков последней не удавалось толком встретиться с сыном. Если она приходила вечером, то он уже спал или должен был ложиться спать, если днем – бабушка вела его на прогулку, которую никак нельзя было отложить. Либо их вообще не случалось дома. Входящие звонки Лены ее свекровью обычно либо игнорировались, либо сбрасывались. И вот вдруг она объявилась сама. Лена даже испугалась – не случилось ли чего с Ванечкой. Нет, с ним все было в порядке, и тем не менее свекровь попросила ее срочно приехать к ней, по срочному же делу.

Лена, конечно, не замедлила исполнить ее просьбу и узнала, что на днях пожилой женщине стало плохо на улице, на детской площадке, где она гуляла с Ваней. Хорошо, там было много их знакомых, с которыми они постоянно общаются, поэтому ей помогли, а за Ваней присмотрели. Пока бабулю откачивала скорая, Ваня сидел в гостях у соседей. С удивлением Лена услышала, что свекровь, постоянно упрекавшая невестку за склонность к аллергическим реакциям, переданную ею сыну, подкосила аллергия на лекарства, которые она принимала по причине хворей, обычно непременно в той или иной степени дающих о себе знать в преклонные годы: игнорировать их не получится даже у женщины с железным характером.   

Струсив после страшного приключения, но не торопясь сдавать позиции, упрямая дама позвонила сначала не невестке, а дочери, но нарвалась на нагоняй: Катя не собиралась становиться на сторону матери и потребовала от нее, чтобы она незамедлительно передала Ваню Лене, а сама занялась своим здоровьем. Она должна понять, что поступить иначе не имеет права, ведь не хочет же она причинить обожаемому внуку вред. Что с ним станет, если она однажды рухнет замертво где-нибудь вдали от дома? А Лена вовсе не плоха, она заботливая мать и неглупая, приличная, добросовестная женщина. Стоит наконец отнестись к ней не предвзято, несмотря на какие-то темные штрихи в ее прошлом.

          Вот так и получилось, что вскоре ситуация, которая казалась Лене неразрешимой и терзала ее душу, исправилась почти совершенно. Вскоре сын снова был с нею. При этом ей удалось соблюсти баланс в отношениях со свекровью: она понимала, что, как бы там ни было, но бабушка искренне привязана к внуку, да и он к ней тоже, и разлучить их после столь долгого и тесного общения было бы жестоко и неправильно, а кроме того, ее время в основном принадлежало работе, так что ей требовалась некоторая помощь, хотя бы на ближайшие месяцы: с осени Ваня должен был идти в школу, начальные классы обеспечивались услугой продленного дня, но до этого еще предстояло дожить, ведь впереди было целое лето.

Хозяйка ателье пошла Лене навстречу в ее семейной проблеме и разрешила ей взять летом отпуск, даже более длительный, чем обычно, только с тем, чтобы она все же помогала с заказами, хотя бы на расстоянии, высылая проекты электронной почтой. Таким образом, Лена получила возможность вместе с сыном несколько недель прожить на даче.

Прежде свекровь ее туда не приглашала, наслаждаясь возможностью общаться с внуком без помех, то есть без его матери, однако теперь, в связи с ухудшением здоровья, она, скрепя сердце, но проявляла благоразумие, больше не осмеливаясь взять на себя полную ответственность за ребенка и вынужденная войти в сотрудничество с невесткой.

Оказалось, что они все же могут ужиться под одной крышей все втроем. Лена и Ваня много гуляли, собирая гербарии из трав и цветов, которые могли пригодиться Лене в ее творчестве (в то время, как прихварывавшая бабушка предпочитала проводить время, сидя на террасе с книгой в руках). Ваню очень заинтересовала новая работа матери, он охотно помогал ей и сам пробовал составлять цветочные картины. Свекровь была удивлена успехами невестки, причем, исходя из новых обстоятельств, которые заставляли искать и находить компромиссы, удивлена приятно. В общем, лето выдалось совсем неплохим.

          Осложнение чуть было не возникло в самом конце дачного отпуска, когда пришло время возвращаться в город. Однажды на прогулке к Лене и Ване привязался щенок, то ли потерянный кем-то из дачников, то ли убежавший из своей бродячей стаи. Поселить собачку в наскоро устроенной из ящика конуре на участке и кормить ее было совсем не сложно, а играть с нею - приятно и весело, но теперь они уезжали, а щенок должен был остаться – в одиночестве, голоде и холоде. Выживет он один или нет, даже гадать не хотелось.

Ваня очень расстроился и стал просить взять щенка с собой, бабушка была категорична – нет, но Лена пожалела и щенка, и сына… да, собака в доме была ей совсем не нужна, и да, у нее и Ванечки имелась склонность к аллергии, но все же с одним домашним животным, если немножко постараться, то справиться можно, а что касается аллергии, то эта проблема в данном конкретном случае имела размытые контуры.

У Ванечки наблюдался поллиноз, у Лены имелась непереносимость некоторых химических составов, оба в случае необходимости курсами принимали нужные лекарственные препараты и в последнее время не переживали никаких неприятностей. Да и вообще, как ни старайся, от жизни не загородишься, под стеклянным колпаком не проживешь.

К неудовольствию и негодованию свекрови, которая все время пыталась быть терпимой, но тут не выдержала и откровенно вспылила, воскрешая худшие периоды в их отношениях, Лена решила взять щенка с собой в Москву.

- Вот изгадит он тебе твое свеже-отремонтированное жилище, - со злорадством бросила ей свекровь, - и ничего от твоего дизайн-проекта не останется, - она в свое время была шокирована тем, как невестка на правах новой хозяйки «осмелилась» преобразить квартиру ее покойного сына. - Ты ведешь себя неправильно и просто глупо, потакая детским капризам и собираясь тащить в дом эту гадость.

- Дружок не гадость, бабушка, - чуть не плача, высказался Ваня, случайно оказавшийся свидетелем этой семейной разборки, обнимая своего четвероногого питомца и прячась за мать в поисках защиты. 

- Я не буду подавать сыну пример бытового бессердечия и практичной жестокости, - сказала Лена решительно. - Живое существо, даже не имеющее никакой цены, как эта дворняжка, дороже любого ремонта, тем более в глазах ребенка, у которого практичность еще не заменила чувства. Нельзя так с живыми, сегодня поиграл, а завтра на улицу, на голодную смерть, под ноги прохожим.   

          Дружок переехал в городскую квартиру, у Лены прибавилось хлопот и расходов (но ведь, положа руку на сердце, приятных хлопот и не таких уж больших расходов), Ваня был счастлив, а его ворчливой бабушке, которую жизнь на старости лет принялась обламывать особенно сурово, словно спохватившись, что не сделала этого раньше, снова пришлось смириться: а что еще ей оставалось, не ссориться же с невесткой и с самим обожаемым внуком, рискуя наконец остаться в одиночестве со своими обидами и болячками. В конце концов она признала в Дружке члена семьи и подарила ему новый ошейник и игрушечную собачью косточку. Собачка отреагировала адекватно – изорвала игрушку в клочья и научилась вытаскивать голову из скользящего ошейника.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 11.

          В жизни любого человека постоянно происходят ситуации, предоставляющие ему тот или иной выбор. Всегда есть варианты – и в отношении связей с людьми, и в отношении трудовой деятельности. Всегда есть несколько дорог, стелющихся под ноги или манящих поодаль. Одна кажется более удобной, другая безопасной, третья приятной. Какая из них прямая, а какая кривая, какая приведет к желанной цели – успеху и счастью, а какая заведет в тупик, - это станет ясно позднее, а пока приходится оценивать на глазок, причем угол зрения при такой визуальной оценке может быть различным.

Куда пойти, чем заняться, с кем водить дружбу человек может решить согласно своим личным желаниям, стремлениям и чувствам, но также исходя из требований долга, кроме того, применительно к представлениям, принятым в обществе, где он вращается, наконец, сообразно сложившимся на тот момент обстоятельствам. И так далее, и тому подобное.

Поскольку выбор часто сложен, а параметры выбора не всегда верны, то ошибки возникают постоянно. Иногда даже складывается впечатление, что любой шаг – уже сам по себе ошибка. Тогда люди начинают толковать о судьбе или оправдываться тем, что сваливают ответственность за происшедшее на кого-то другого, кто якобы дал вредный совет. Надо же как-то утешаться в горе и неудаче, а если во всем обвинить себя самого (как, собственно, оно во многом и есть на самом деле) – то что же тогда, суицид?

Куда пойти, что делать? Как сложилась бы жизнь, если бы в тот раз, при тех самых обстоятельствах решение было принято в пользу другого варианта? Такие вопросы время от времени возникают в мозгу любого человека. И, хотя уже нет никакого толка в том, чтобы мысленно прокручивать заново то, что нельзя заново прожить, люди не могут перестать это делать.   

          Не послушайся Лена совета циничной матери и безалаберной сестры, возможно, ее первый любовный опыт не оказался бы столь плачевным, - и не появились бы на свет безобразные фотографии, которые позднее разрушили ее брак. Или же фотографии были только предлогом, а брак все равно ждала неудача, - потому что она ведь не любила мужа, а он не долго смог это терпеть. Или это муж на самом деле мало любил ее и потому не сумел заслужить ее ответной любви, превратил в ад и ее жизнь, и свою?

Значит, первая ошибка не была роковой, роковой оказалась вторая – замужество? Почему так получилось, что она вышла за Мишу, а не закрутила роман с молодым доктором-аллергологом, который ее вылечил и которому она нравилась, так же, как и он ей? Связь с Мишей оказалась неудачей, но сулила ли удачу связь с тем врачом (в том случае, когда бы она вообще могла состояться на самом деле)?

Если вернуться на прежнее место в прежнее время, стоит ли застенчивой пациентке набраться смелости и самой предложить лечащему доктору, такому милому и внимательному, что это не представляется невозможным, сходить куда-нибудь в кафе и обсудить там что-нибудь помимо медицинских назначений? Стоит ли ей вступать в разговор с незнакомым молодым человеком, покупавшем для матери лекарства и уронившем журнал ей под ноги, - журнал с рекламой фотовыставки на обложке? В конце концов, если бы рекламы на обложке не имелось, они бы, вероятно, не заговорили… роль судьбы сыграла редакционная группа издательства?.. И почему они поехали незадолго до свадьбы именно в Индию, зачем им нужно было стоять вместе перед крепостной стеной, к которой когда-то прикоснулись, прощаясь с белым светом, пятнадцать смертниц? Совсем не нужно, если разобраться…

С выбранной дороги чаще всего уже нельзя свернуть, пока она не пройдена до конца. А потом ждет следующая развилка. И снова надо выбирать. Прямо пойдешь, направо пойдешь, налево…

Допустим, Лена точно знает, что не хочет выходить замуж за вдового зятя, который ей это недавно предложил, - предложил, упирая на практичность такого союза, ведь она не бросает племянников, помогает им по мере сил, и это при том, что теперь ей предстоит растить в одиночестве собственного сына… так не лучше ли им, двум взрослым людям, давно уже чуждым иллюзий, но не чужих друг другу, объединить усилия, то есть объединиться?
- Нет, - сказала Лена, представив себе эту ловушку, подобную по ее ощущениям яме-костоломке, разверзающейся возле ее ног. - О нет!

Если, конечно, это в самом деле была ловушка… Ведь даже зная многое, заранее в результате все же быть уверенным нельзя.   

Но если подобный союз для Лены невозможен, станет ли для нее правильным выбором завязывание более близких отношений с бригадиром ремонтников, который преобразил по ее заказу ее квартиру? И, может быть, преобразит в дальнейшем ее жизнь… но как именно? Он ей нравится, в отличие от зятя, и намекнул ей, что свободен. Если не врет. Во всяком случае, по расчету она замуж больше не выйдет, только по любви. Но если чувства тоже готовят для нее подвох?..

          Однажды, уже в конце осени, во время обычной прогулки с Ванечкой, собакой и свекровью, Лена, размышлявшая о новых перипетиях своей жизни, вдруг почувствовала необходимость дружеского совета. И вспомнила, что она давно не встречалась с Лилей. Собственно, не встречалась с того самого весеннего дождливого дня, когда она прибежала к ней рассказать о хулиганах, до смерти напугавших ее в маршрутке, после чего они так долго разговаривали с нею – так долго и так о многом. А потом началась новая полоса в ее жизни, она занялась ремонтом, ушла в работу, должна была заняться сыном и его бабушкой… завязала новые связи… а Лиля между тем куда-то уехала… да, она, кажется, уезжала, но уже должна была вернуться… странно, что она не перезвонила сама, как это часто происходило прежде.

Лена принялась названивать подруге – тщетно, телефон не отвечал. Выбрав время, она отправилась к ней домой. Странно – дверь в уютную Лилину квартиру, где Лена бывала много раз, стояла распахнутой, рабочие таскали мешки с цементом и ящики с плиткой… здесь полным ходом шел ремонт.

- А хозяева где? – спросила Лена. Рабочие не знали, их более осведомленного старшины не было на месте, но пока Лена топталась на лестничной клетке, соображая, что делать дальше, появился незнакомый мужчина, который к ее удивлению и назвался хозяином квартиры. На вопросы Лены он ответил, что приобрел квартиру недавно, но через посредника, так что о прежних жильцах ничего сообщить не может.

Лена попросила телефон риэлторской конторы, мужчина дал ей какой-то номер, однако или номер был неправильный, или контора больше не существовала: Лена никуда не прозвонилась и ничего не узнала.

Она попробовала поспрашивать о Лиле у ее бывших соседей, однако никто ничего толком не помнил. Когда Лена принималась описывать внешность своей подруги, говорила о ее муже и сыне, люди смотрели на нее недоуменно и только качали головами.
- Не припоминаю я что-то такой симпатичной светловолосой, - пожала плечами немолодая женщина из соседней по лестничной клетке квартиры. - Лилия… Нет, не припоминаю. 

И Лена вдруг поняла, что сама не слишком много знает о Лиле. Ее фамилия? Имя ее мужа, его профессия, место его работы? В какой школе и в каком классе учился ее сын? Да что там, она ведь даже, не смотря на частые визиты к Лиле, ни разу их не видела.   
- А меня вы помните? – спросила она у местной жительницы. - Я часто сюда приходила.
- Я за соседями не слежу, - отвечала та, - своих дел полно. Не помню я вас, девушка, не встречались.

Тогда Лена отправилась в клуб, где весь прошлый год вела кружок флористического коллажа, обучая любительниц рисовать и мастерить своими руками хитрому искусству составления объемных картин. Но в клубе недавно сменилось руководство, многие сотрудники ушли, на их место были приняты другие… недавно устроившаяся на работу девушка-администратор не располагала старыми учетными журналами, а новенькая бухгалтерша отказалась искать прошлогодние ведомости по запросу незнакомого человека, который не имел права делать ей такой запрос.

          В общем и целом, Лиля исчезла из поля зрения Лены, да так, как будто ее и не было вовсе. Лене осталось смириться с этим – и жить дальше. Она так и поступила. Но временами она вспоминала о Лиле, дружба с которой поддержала ее в самый тяжелый период ее жизни, осветив самый темный ее этап. И, вспоминая Лилю, после того, как убедилась в том, что больше они не увидятся, - по прошествии недель, месяцев, лет, - вспоминая ее с благодарностью и теплотой, она все больше склонялась к тому, что с самого начала личность ее подруги была весьма загадочной, и это обстоятельство оставалось скрытым (или не слишком бросалось в глаза) только в самом начале их дружбы, но непременно должно было проступить в дальнейшем.   

          Прошло время. Как-то раз к Лене заглянула Катя, сестра ее погибшего мужа, недавно переехавшая в Москву и поселившаяся у матери, лениной свекрови. С этой женщиной, всегда импонировавшей Лене, у нее наконец завязались довольно близкие отношения, которые, пожалуй, можно было классифицировать как дружбу.

За чаем Катя, продолжавшая заниматься журналисткой деятельностью, рассказывала о своей служебной поездке за границу в одну экзотическую страну, из которой вернулась лишь на днях.
- Знаешь, все эти древние обряды… такая жуть, если разобраться… давно уже должны были отойти в прошлое, так нет же, еще дышат… Тяжелое впечатление, никак не отойду, - она даже вздохнула и затем слегка призадумалась, крутя пальцами выбившуюся из прически прядь своих светлых волос. - Мне тут одна просветленная дама в связи с этим посоветовала в церковь сходить. Затеплишь, говорит, свечечку на налое – полегчает. У вас тут поблизости есть церковь?

Лена ответила, что да, есть, и даже старинная, принадлежавшая некогда митрополичьей усадьбе. Раньше, как говорят, была очень красивая: вся, словно раззолоченная шкатулка. Иконы и фрески работы мастеров из кремлевской Оружейной палаты. Не так давно ее отреставрировали. В целом неплохо получилось, но… Лена запнулась на минуту, подбирая слова для правильной характеристики возрожденного культового здания, попутно удивившись тому, что, оказывается, давно уже не посещала церковь, ни эту, ни какую-либо другую. В прежние времена ни один праздник уж точно не пропускала, а нынче совершенно забыла, надо же.

И этому было объяснение: утешение вне семьи ей искать теперь было не нужно, не то, что в старые печальные времена. Целый огромный слежавшийся пласт жизни уходил в прошлое, со всем, что его составляло. Да к тому же общение с церковными и воцерковленными людьми исподволь подводило к некоторому скепсису. Если же хорошенько подумать, то ведь именно последнее посещение местной достопримечательности стало для нее как бы последним разочарованием на религиозном поприще.   

Она хорошо помнила, как ходила на субботники, собиравшие всех желающих для уборки бывшего храма и бывшего склада, что предшествовало реставрации. И перед куском фрески со святыми женами, одной только сохранившейся из прежнего разнообразного богатого убранства, находился ящик с песком для свечей вместо паникадила. И она тоже вместе с другими ставила свечки в этот ящик. В церкви все было разорено и разворочено, вместо дверей проломы в стенах, но огоньки свечей мерцали, разрежая мрак и согревая душу.   

Теперь эти дни остались в прошлом, церковь приобрела куда более приличный вид, но в новом интерьере Лена не нашла старой, так памятной ей фрески. Она стала спрашивать служительниц, но ее не понимали, да еще смотрели не слишком доброжелательно, поскольку посетительница своими странными вопросами мешала заниматься делами. И наконец она, не добившись толку, побродив по притвору и пространству центрального нефа, ушла из храма с печальным чувством утраты, словно ощутив себя чужой в незнакомом месте. Вероятно, фреску, и вместе со всеми святыми женами, сбили со стены или закрасили, как слишком облупленную и некрасивую.

Странно, что после того, как старые стены, камни которых были обнажены пережитым лихолетьем, оказались спрятаны под новыми росписями, ушло еще что-то: неуловимое, но важное, подлинное, особенное, уступив место значительно более приемлемым утилитарно, но мало трогательным вещам. Ветер перемен подул, преодолевая затхлость заброшенного помещения, и утих где-то в уголке устоявшегося в своем новом качестве мира.    

- Церковь после ремонта стала обыкновенной, как все, - пробормотала она наконец, завершив свое сообщение.

- Ну и ладно, - сказала Катя. – Я, в общем-то, не всерьез, это все не мое. А где Ванятка пропадает? – продолжала она, меняя тему.    
- Гуляет с собакой. Как завели мы Дружка, он стал больше гулять, меньше болеть, окреп, даже аллергия отпустила. 
- Вот и отлично. А то бабушка, помню, все убивалась и виноватых искала… Да, Лена, вот еще что. Я тут рекламу в одном журнале увидела, новая фотовыставка. Стоит, пожалуй, сходить, это может оказаться занятно. Ты как, не против?
- Давай в следующее воскресенье, оно как раз третье по счету, вход будет бесплатный. 

- Я закурю, ладно? – спросила Катя, вставая с места и подходя к окну, под открытую форточку. - Надо завязывать с этой привычкой, да я все никак не соберусь…
    Она достала из пачки сигарету и щелкнула своей металлической зажигалкой.   
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
14.12.2013