Анна Павловна

Надену я черную шляпу шшш шляпу шшш шляпу шшш шляпу.

Анна Павловна, поставив на стол розетку с вишневым вареньем, погрозила кулачком старой радиоле. Словно устыдившись, иголка нашла нужную бороздку.

Поеду я в город Анапу, и выйду на берег морской со своей непонятной тоской.

– Вы бывали в Анапе, милочка?
– Нет, не довелось, – вздохнула Вика и украдкой бросила взгляд на часики.
«Почти три. Час на интервью. На другой конец Москвы полтора часа, если повезет. Если не повезет – то все два. Впритык, но успеваю к закрытию детского садика».
– Вы знаете, – добавила она, чтобы скрыть подглядывание, – всё больше как-то Крым. Ялта, Алупка.
– Вам непременно надо поехать в Анапу, – Анна Павловна легко коснулась викиного плеча. – Попробуйте варенье. Это замечательное варенье из полтавской вишни. Я сама его делала, – сказала Анна Павловна гордо, будто сварила она не обычное варенье, а выплавила рекордное количество чугуна.
Вика положила варенье в фарфоровое блюдце, такое тонкое, что просвечивалось оно насквозь.

Волна будет мчать за волною, беседовать тихо со мною, – хриплый баритон рассказывал историю посещения города Анапы.

– Солнце, море, горячий золотой песок, тенистый бульвар, – улыбнулась Анна Павловна, – как там было хорошо перед войной.
Она съела ложечку варенья, пригубила, подавшись вперед, чай из чашки. Всё это она проделала удивительно грациозно, с каким-то природным изяществом. Вика в свои неполные тридцать лет чувствовала себя неуклюжей и неповоротливой рядом с семидесятилетней бывшей балериной.
«Балерины, – думала Вика, глядя на Анну Павловну, сидящую, не касаясь спинки стула, – не бывают бывшие».
– Наша труппа гастролировала по городам Ставрополья и Краснодарского края. Знаете, как это бывает, – Анна Павловна начертала в воздухе плавную линию, – полукоммерческое, полукультурное предприятие. Нынче это называют чёс, но в то время мы не осмеливались быть циничными. Энтузиазм, милочка, властвовал над всем.
Вика кивнула, соглашаясь. Анна Павловна съела ложечку варенья, отпила из чашки.
– Вкусное варенье, не правда ли?
– Очень вкусное, – охотно подтвердила Вика.
– В Анапе нам понравилось. Мы пробыли там целую неделю, или чуть дольше. По вечерам давали концерты в доме офицеров, а днями наслаждались теплым морем и горячим песком, – Анна Павловна прерывисто вздохнула. – За мной ухаживал Виктор. Герой. Орденоносец. Он находился на излечении после госпиталя. Его ранило в пограничном конфликте где-то на Амуре. Хотите, я вам покажу его? – Анна Павловна глянула на Вику.
«Надо хотеть, – решила Вика, уловив во взгляде старой балерины тоску по общению и грусть по прошедшей молодости».
– Конечно хочу, – преувеличенно бодро воскликнула Вика.
Анна Павловна порывисто встала и легкой походкой вышла из комнаты.
Вика представила себе недовольное лицо Светланы Юрьевны, воспитательницы Сереженьки, её нахмуренные брови, поджатые губы. Представили себя, краснеющую, лепечущую слова оправдания, желающую схватить в охапку Сережу и поскорей бежать от этой злой женщины. Вика потерла горящие щеки ладонями, чтобы развеять видение. Это помогло.
Она внимательно оглядела комнату. Стандартное жилище нового массива выдавало очевидный вкус и прежний достаток хозяйки. В углу подле окна, причудливым образом спаренного с балконной дверью, стояли напольные часы, слишком массивные и высокие для низкого советского стандарта. Часы мерно тикали. Рядом к стене прислонилась гэдээровская стенка из светлой под дуб фанеры. Красивая и дефицитная, она совершенно не сочеталась с другой мебелью. В одном из углублений стенки стояла радиола, выпущенная советской промышленностью лет десять, а то и пятнадцать тому назад.

Останется берег морской, со своей непонятной тоской, – завершил баритон песню про город Анапу, про чёрную шляпу.

Пластинка продолжала вращаться. Иголка царапала пустую дорожку. Из динамиков раздавалось шипение, ставшее фоном тиканью часов. Вика не решилась выключить радиолу.
С потолка свисала люстра горного хрусталя. Она почти касалась круглого стола на гнутых ножках. Вдоль другой стены расположились резное пианино и узенький диван из класса атаманок.
«Комната перегружена, – решила Вика, – каждая вещь сама по себе, исключая стенку, уникальна, но всё вместе создает ощущение избыточности».
На стенах с обоями в веселенький цветочек, небрежно наклеенными, вероятно, вечно спешащими к сдаче строителями, висели картины абстрактной живописи. Вика плохо разбиралась в абстрактном ответвлении изобразительного искусства, да и саму абстрактную живопись она признавала за искусство с некоторыми оговорками, но она почему-то прониклась уверенностью, что картины настоящие. Не копии, не жалкие подделки под абстракционизм.
Ветерок слегка колебал края тяжелых штор из синего бархата. В растворенную балконную дверь проникало глухое ворчание большого города, и слышались взвизги мальчишек, играющих в войну во дворе.
Шипение радиолы прекратилось. Вика оглянулась. Увлекшись разглядыванием цветных полос на большом полотне, она не слышала, как вернулась Анна Павловна. Она переставила корзинку с печеньем, чашки, на освободившееся место положила фотоальбом и жестом пригласила Вику приблизиться. Вика подошла.
Анна Павловна перевернула несколько страниц и указала на фото.
– Вот он, мой герой, мой Виктор.
Фотография навек запечатлела статного военного средних лет, напряженно вглядывающегося в камеру, и девушку ослепительной красоты. Задник композиции состоял из солнечного летнего дня, с кусочком неба, полоской моря и светлого пляжа, густо усеянного загорающими людьми. Анна Павловна дрогнувшей рукой погладила снимок.
– Снято, – сказал фотограф, выбравшись из-под чёрной накидки.
Аня немного отстранилась от Виктора, улыбнулась фотографу.
– Когда будут готовы снимки?
Виктор достал из нагрудного кармана кителя початую пачку Казбека. Постучал мундштуком о ноготь большого пальца, заломил папиросу. Он закурил, спрятав, повинуясь привычке, горящую спичку в ладонях. Фотограф, молодой человек в парусиновых штанах и застиранной майке, откровенно поедал глазами Аню, неотразимую в своем ситцевом платьице с коротким рукавом. Аня нахмурилась, фотограф, поправив очки, потупил взор.
– Завтра в это же время. Сколько штук вам напечатать?
– Два снимка. Нет, нет, – воскликнула Аня, – напечатайте три. Один мне, другой Виктору, а третий на всякий случай.
– Хорошо, – ответил фотограф, делая пометку в своем блокноте, – завтра на этом же месте в это время.
Аня взяла Виктора под руку, и они двинулись по тенистой гравийной дорожке, идущей вдоль моря. Их оглядывали вслед: молодые женщины и девушки – с завистью, мужчины, по большей части военные, – с сожалением. Аня щебетала о балете, о преимуществах прогрессивного танца перед реакционным буржуазным, о турне их группы, о реквизите и погоде. Виктор, козыряя встречным офицерам, изредка вставлял замечания, краткие и точные.
– Аня, – сказал Виктор, когда они дошли до конца дорожки, – скоро вечер.
– Да, – кивнула Аня, выжидающе глядя на Виктора.
– Надо бы где-нибудь поужинать. Короче, – неожиданно смутился он, – я приглашаю вас в ресторан.
Аня взвизгнула.
– Хочу шампанское! – она дважды высоко подпрыгнула, изящно перебирая в воздухе ногами. – Хочу мороженое! Хочу праздник!
Виктор рассмеялся, глядя на танцующую Аню. Он хотел сказать что-то важное и уже глубоко вздохнул, но в последний момент передумал.
– Идемте, – согнул он руку в локте, – делать праздник.

Шампанское Виктору не нравилось. Аня это видела. Она видела также, что он старается скрыть отвращение. Они сидели на открытой веранде за круглым столиком, накрытым белой скатертью. Официант уже убрал пустые тарелки и на столе остались два бокала, полупустая бутылка шипучего вина и вазочка с мороженым.
Вечерело. Красный диск солнца коснулся синего моря. Повеяло ночной прохладой. Аня зябко поежилась. Виктор, встав, накинул ей на плечи свой китель.
– Спасибо, Виктор, – благодарно улыбнулась ему Аня.
Виктор закурил.
– Аня, – сказал он, выпуская дым через нос, – выходите за меня замуж.
Аня рассмеялась серебристым смехом.
– Так вот почему вы смурной целый день. Я уж думала, враг у ворот и вам срочно нужно в часть, а вы просто копили решимость.
– Что тут смешного, – нахмурился Виктор, – я не сказал ничего смешного.
Он собирался еще что-то добавить, но Аня, упредив его, накрыла его кисть своей ладошкой. Успокаивающе погладила его.
– Карпов, – с чувством произнесла она, – как вы себе это представляете? Я в Москве снимаю угол у чужих людей, а вы где-то на Амуре летаете на своем самолете. Между нами тысячи километров.
– Я не фантазер, – буркнул Виктор.
– Не обижайтесь. Я не хотела вас обидеть.
– Вот как я себе это представляю. В части меня ждет назначение на обучение в военно-воздушную академию имени Жуковского. За нами будущее. Партия повернулась лицом к нуждам авиации. Товарищ Сталин…
– Знаете что, – перебила его Аня, – пойдемте купаться.
– Дык ночь на дворе!
Виктор посмотрел на пляж, постепенно погружающийся в синие сумерки, на полную луну, горящую чистым серебром.
– Разговорчики в строю, – преувеличенно строго прикрикнула Аня, – это приказ, товарищ майор, а приказам нужно подчиняться.
– Есть подчиниться приказу, – Виктор задорно вскинул руку к виску, – эх голова пустая, – засмеялся он.
– Сверим часы, – Аня глянула на пустое запястье, – сколько на ваших?
– Двадцать пятьдесят, – посмотрев на свои командирские, ответил Виктор, подхватив серьезно-шутливый тон Ани.
– Непорядок, товарищ военный летчик, ваши часы отстают на две минуты.
– Виноват, товарищ балерина первого ранга.
– Прима-балерина, – поправила его Аня.
– Виноват, товарищ прима-балерина.
– Значит так. Через час, в двадцать один пятьдесят, встречаемся у дальних камней с купальными принадлежностями. По машинам.
– Есть по машинам.
– И не забудь, – сказала Аня, – захватить полотенце.

«Поеду на такси, – подумала Вика, вынырнув на мгновение из летнего дня Анны Павловны, – должна успеть к закрытию садика».

Держа в руке босоножки, сверток с купальником и резиновой шапочкой, Аня шла по пляжу. Потом ей надоело вязнуть в песке, и она двинулась по теплой воде. Мелкие волны лениво накатывались на берег, смывая её следы. Пляж был пуст, только у самой кромки прибоя сидел мужчина в пиджаке и чёрной шляпе. Он с тоской взирал на темное море.
Виктор уже её ждал. Ане пришла в голову шальная мысль незаметно подкрасться к нему и напугать, но он увидел её и двинулся навстречу.
Они плескались в воде, как две большие рыбы. Потом лежали на полотенце и целовались.
– Я согласна, Витя, – прерывисто произнесла Аня, – выйти за тебя замуж.
– Я люблю тебя, Аня.
– Дурачок ты мой любимый, – Аня взъерошила Виктору волосы, – с этого надо было начинать.
И счастье острое до слез накрыло её волной.

– И что было дальше, – спросила Вика, очарованная историей, – вы поженились?
– Мы не успели, – ответили Анна Павловна, печально улыбнувшись, – Виктора забрали перед новым годом. Удивительно, он сумел передать из Лефортово записку. Всего два слова – не жди. Но я все равно ждала, надеясь на чудо. Чудо не случилось, а потом пришла война. Когда партия повинилась, его реабилитировали посмертно. И я узнала, его обвинили в том, что он продал японской разведке какие-то секреты пилотирования.
Несколько минут женщины сидели молча и недвижно, будто погруженные в ледяное предвоенное время, время людей-винтиков, перемолотых в стальной утробе зверь-державы.
«Какое счастье, – думала Вика, – что всё это минуло. Я бы не выдержала, если бы Олега, моего Олега! арестовали».
Из оцепенения их вывел бой часов.
– Половина четвертого. Заболтала я вас, – виновато произнесла Анна Павловна. – Давайте приступим к тому, для чего вы пришли.
– Давайте, – согласилась Вика, и подумала: «Поеду на такси», – вы не возражаете, если я нашу беседу запишу на пленку.
– Не возражаю.
Вика достала из сумки маленький кассетный магнитофон, приладила к нему микрофон.
– Раз, раз, раз, – произнесла она в микрофон, – пробная запись, сегодня восемнадцатое апреля.
Она перемотала пленку, прослушала пробную запись и осталась ею довольна. Вика снова перемотала пленку на начало.
– Несколько вводных слов, – сказала она и нажала клавишу пуска. – Сегодня восемнадцатое апреля 1985 года. Я, Виктория Синицына, корреспондент Комсомольской правды, нахожусь в квартире ветерана войны Глушко Анны Павловны, балерины Большого театра на заслуженном отдыхе.
Анна Павловна, вы прошли всю войну…
– Не всю, Виктория, – поправила её Анна Павловна, – осенью сорок четвертого меня демобилизовали, и я вернулась в театр.
– Анна Павловна, – после секундной заминки продолжила Вика, – расскажите читателям газеты наиболее запомнившийся эпизод из ваших военных будней.
Вика переставила микрофон ближе к Анне Павловне.
– Это было, – медленно, словно раздумывая, произнесла Анна Павловна, – это произошло в августе сорок первого года. Под Смоленском на наш санитарный поезд напали два фашистских стервятника. В то время они безнаказанно бесчинствовали в нашем небе. А мы… что мы могли сделать, только прятаться, как мыши, да отстреливаться из табельного оружия. Первой бомбой немцы подожгли паровоз. Поезд стал. Один вагон перевернулся. Крики, ругань, стоны раненых, повсюду кровь и смерть, а мессеры снова и снова заходят на атаку, пулеметным огнем уничтожая всё живое…