Стихира -2

               
                "ЮРИЙ"

                Смолов спал плохо. Чтобы как–то отрегулировать свой сон, он уже давно перешёл спать на диван в отдельную комнату. Так будет лучше. Ему мешало всё: и жена, а он считал, что взрослый человек должен спать только отдельно, тем более, что этому помогают размеры квартиры; и телевизор, который она постоянно крутила, переключаясь с одного канала на другой; и свет торшера, который она постоянно включала без всякой надобности. Любовь любовью, а сон это священнодействие, в котором должен участвовать только один человек, а всякие там "обнимочки" - этим надо наяву заниматься, а во сне даже самый близкий человек может оказаться лишним...

                Вечером он старался максимально измучить себя. Садился за компьютер, писал что-то новое или просто лазил по страничкам, выискивая что-нибудь свеженькое. Начинал читать, но когда видел уже с первых строк, что кто-то кого-то бросил и больше не может жить, то не раздумывая покидал страничку. Он всегда злился и не понимал, почему надо писать стихи только из-за того, что тебя бросил очередной мужчина или назовём более ласково – ушёл. Но ушел и ушел, скатертью ему дорога, так чего себе голову морочить и людей утомлять: «Ты меня, я тебя, всегда вместе, навеки мой». И этим забито половина «Стихиры». А если не про любовь, то про одиночество и о том, как в сентябре падают первые листочки. А весной капель – кап, кап... Неужели не было Пушкина, Тютчева, а потом Есенина, Блока, неужели после них ещё можно что-то писать и гордо считать себя поэтом?

                Он изматывал себя компьютером, и  почувствовав, что валится с ног,- ложился. Но вставлял в уши наушники. С ними было легче заснуть - музыка или чтение очередной аудио – книги, хорошо способствовало этому. И он легко "улетал" в мир грёз и не придуманных фантазий.   

                Конечно, Юрий был другим, по крайней мере он таковым считал себя. Он видел себя избранным, единственным в своем роде, и стихи свои писал в строчку, а не столбиком, чтобы не уподобляться великим. А темы брал в основном философские – о бытие и предназначение человека здесь, на земле.

                Он мог учить, помогать другим выбраться из трудной жизненной ситуации, но при этом сам не мог справиться с мелочами. Незаметно подкатило 60. Это уже? Или еще? А как на это посмотреть. С одной стороны это возраст, а с другой это только еще «молодость старости». И всё ещё впереди, если, конечно, жить будешь, а «не сыграешь в ящик» по своей же дури. Как? Да чего мало способов? Их хоть отбавляй. Тут и рюмка лишняя свою роль сыграть может, да и увлечение слабым полом в его возрасте может иметь роковые последствия. Я не говорю уже про тот кирпич, который все ещё лежит на крыше. Но, что главное угнетало Юрия и не давало нормально жить, это депрессия.

                У него было всё. Нет, он не был «новорусским», но и старым себя не считал. Художник с положением. Мастерская, заказы, пускай не ахти какие, но все же. Всего этого он добился, но оказалось, что ничего уже и не нужно. Поздно. Поезд ушёл. Ничего не хочется, ничего не мило. Нет желаний. Пусто. Душу разрывает тоска. Чего только не пробовал. И к рюмке прикладывался. Нет, он не пил, а только в оздоровительных целях – для расширения сосудов. Не помогло. Сосуды, может, и расширились, а вот на душе как лежал камень, так и остался. Как пятьдесят стукнуло, тут и «бес в ребро». Да что толку, все одно и то же. Только сам себе противен стал.

                - Ты, братец мой, словно пустая бочка,   которая полежит на солнце, рассохнется и развалится на мелкие кусочки, – говаривал Смолову его друг, Александр. - Что толку в человеке, который веры в себе не имеет. Дожил ты, Юра, до седых волос, а смысла в жизни так и не понял. Не всё так просто в этом мире. Всё по своим законам живет, а управляет этими законами что-то свыше и имя ему Бог!

                Знал обо всём Юрий. Мать ещё в детстве говорила. Да мало ли от кого и чего он слышал. Слышать-то слышал и душой понимал, что есть на свете высшая сила, которая руководит всеми процессами, проходящими на Земле, а сознание всё поперек становилось. Как это увидеть? Да как это пощупать? А коль нельзя так, значит и нет ничего. Вот так и прожил жизнь «верующим атеистом» – вроде бы душой чувствует, а умом не приемлет...

                - Юра, ну, что ты, как тень «Отца Гамлета», по квартире дефилируешь. Ты, может быть, присядешь или делом займешься? Ну, что ты, как неприкаянный? Да, как там стихи твои? Я смотрю, ты их совсем забросил... – начинала издалека жена.

                Смолов хорошо понимал, что жена завелась надолго. Надо было слушать,а на это уходит время, - он поспешил сесть в кресло – качалку. Юрий любил сидеть там, мерно покачиваясь, слушая очередные излияния жены. Этим временем хорошо думалось. И оно быстро бежало, тем более, что напротив, около телевизора, стояли электронные часы, по которым он засекал тот отрезок, который он отводил жене, а это было не более 15 минут. Этого вполне хватало, чтобы узнать все, дальше шёл повтор...

                - Да, а как там твоя пассия? – продолжала она. – Ты уж извини, я прочла одно письмо. Ну, оно мне просто под руку подвернулось. Ой, я не могу?!.. Ню, ню, ню… «Берегите себя….не болейте». Ну, прям семейный доктор. Юра, моему терпению может наступить конец. Я и так многое от тебя в жизни натерпелась. Мне одних твоих девочек - учениц достаточно, чтобы ещё «компьютерную воздыхательницу» терпеть. Мало у тебя их за нашу жизнь было, так ты ещё и в дом привёл. Я тут стихи её почитала. Надо же, - «Утренняя роса»?!.. "Подстилка она ночная…»

                - Ну, хватит! – не выдержал Юрий. – С меня хватит. Что тебе от меня надо? Неужели тебе не понятно, что «Стихира» - это моя единственная отдушина, зацепка в этой жизни. Если бы ни это увлечение, я бы давно с ума сошёл, - тут Смолов замялся, посмотрел на жену. – Или от тоски бы умер...

                - Я не знаю, – продолжала жена, – сходи в церковь, может, поможет. Сколько с тобой об этом друг твой, Алексашка, разговаривал. А тебе всё, как об стенку горох...

                Она что-то ещё говорила, но он её больше не слушал. Вспомнил, как после очередной проповеди друга, решил зайти в церковь. Рассчитал, пришёл к началу службы. Всё, как полагается, свечи купил, даже записочки смог написать, долго вспоминая усопших родственников. К иконам прикладывался. Внимательно слушал хор и слова молитв – не пробрало. Вышел, как и вошёл – пустым, окаменелым. Видно не настало его время для осознания Высшего.

                Выслушал я друга,
                Почесал затылок.
                Взял, сорвал одну травинку,
                Взял земли кусок,
                И, подав ему всё это,
                Вымолвил: «Вот Бог!»

                Философствовать и рассуждать на эту тему  он мог часами. Писал, что думал, получалось, как есть. Отзывов было достаточно,  Лена писала целые письма, длинные и пространные, иногда, путаясь, противореча сама себе. Юрию порой казалось, что ей просто нравится писать, а потом, наверняка, читать написанное и любоваться самой собой, своим красноречием. Но  о чём он точно догадывался, что письма к нему были для Лены, единственной дорожкой   из серого леса обыденности, в котором она долгое время прибывала, не зная, как выбраться оттуда. Поэтому он всегда старался, хоть кратко, но ответить ей, понимая, как важна для неё эта обратная связь. Что до увлечения ею, тут и говорить не приходится. Целый Союз художников - женщины, да одних учениц, которые посещали его мастерскую, в надежде прикоснуться к высокому искусству, ну а что из этого получалось, один Бог знает. Порой ему казалось, что женщины давно заполнили собой всё пространство, не давая проходу, ещё каким-то образом функционирующим мужчинам.

                Иногда, когда, вдруг, Смолов решал предаться воспоминаниям, перед его глазами вставали образы женщин, прошедших через его мастерскую, начиная с учениц, которые сами по себе народ разношерстный. Тут и молодые домохозяйки, решившие познать азы изобразительного искусства и уже зрелые женщины, подверженные осеннее-весенним депрессиям, не зная, куда деться от тоски пережитой жизни. Заканчивался этот ряд длинной чередой натурщиц, которые сами по себе вносили особый колорит в повседневную жизнь мастерской. Так он и жил последние лет двадцать, окруженный со всех сторон слабым полом. Почему–то он часто сравнивал все это с жизнью в женской колонии. Не ахти какое сравнение, но так ему казалось. Тут на жену время не хватало, а что уж там говорить о какой-то  эфемерной Лене, сидящей во всемирной паутине, где–то там, далеко, на берегах великой Волги и присылающая ему свои пространные философские измышления, дабы облегчить свою душу. Только вот ему что со всем этим делать? Он этого не знал, но обижать человека не позволяла совесть. И Смолов продолжал читать сочинения Лены, особо не вникая в суть написанного, зная, что главное – это ответить. Пускай пару слов, самых обыденных, но ответить... А в это время в мастерской...

                - Юрий Петрович, ну, как у меня? Вы знаете, я уже отчаиваться начала. Ничегошеньки у меня не получается. Муж говорит, что это пустое провождение времени. Нет, деньги тут ни причём. У меня такое впечатление, что он меня ревнует.- начала свои стенания очередная ученица.

                - Да, что вы такое говорите, Лара? - выдавил из себя удивление Смолов.

                - Да, ревнует. И вы хорошо об этом знаете, ну, конечно, к «Большому искусству»».

                - А-а, - перевёл дух мастер, - Тогда это другое дело. Мы, художники... – тут Смолов повёл глазами по мастерской, плотно забитой «страждущими»... - Обречены на вечное непонимание. Мы будем вечно гонимыми, так как наше искусство идёт впереди и только наши потомки смогут по достоинству оценить его. А вы говорите муж.

                Тут Смолов замолчал, почувствовав, что его понесло. Только бы вовремя остановится...

                - Наше занятие подошло к концу, все свободны до следующего четверга. Да, а вы, Катенька, останьтесь. Нам нужно немного подправить вашу работу. Всем остальным  - спасибо за внимание!

                Вечером  усталый завалился домой. Жена подготовила к приходу долгий, изнурительный разговор о том, что он совсем от рук отбился и что так больше нельзя. И сколько это может продолжаться. Мало того, что он поздно приходит, так ещё подозрительно усталый, но при этом находит время и силы просидеть полночи за компьютером со своими поэтессами. И что он общего находит с этими пенсионерками, а жена в это время одна в пустой кровати должна маяться, будто и не замужем вовсе, а одиночка какая. Впору самой начинать стихи писать о горькой бабьей доле. Так и начала бы, да знает, что уже все написано, а что одно и тоже из пустого в порожнее переливать...

                - Твоя опять письмо написала. Извини, я уж прочла, не выдержала. Ну не обижайся... Чисто бабье любопытство заело. Ну, знаешь, я чуть от тоски не померла – одна философия. Да ладно философия, как таковая была бы, а то бред просто какой–то. Предложения с маленькой буквы, запятые, где попало, мысль не связанна, но мужика, особенно такого, как ты, такой писаниной охмурить можно. Ты же у нас  весь заумный. Я не пойму, чего ей надо. Что у неё мужа своего нет? Есть?! Так чего же она от тоски сохнет. Взяла бы его в оборот, реанимировала, на ноги бы поставила, ведь всё в руках наших, женских. Куда захотим, туда и повернуть сможем. Вся беда наша в том, что многим это уже наскучило, не интересно стало. Ну, что делать, вот и спим одни в своих кроватях с подушками, по ночам разговаривая, а мужья наши на стороне с другими развлекаются, с теми, кому это ещё в охотку будет.

                Юрий уже не слышал своей жены, он думал о своём сокровенном. В голову уже лезли строчки….

                Вечер застрял на отметке 12.
                Это не вечер, а полночь.
                Что мне сказать тебе на прощанье?
                Вымолвить мне очень сложно…..

                Ничего не объясняя, только бурча себе что-то под нос, Смолов встал и пошёл  к компьютеру. Начинался долгий поэтический вечер….

(продолжение следует) 12.13г*