Стихира-2

                "ЮРИЙ"

Юрий Смолов страдал от бессонницы. Чтобы улучшить качество сна, он уже давно спал на диване в отдельной комнате. Так ему было удобнее. Всё, что мешало: жена, телевизор, свет торшера — всё это вызывало у него раздражение. Он считал, что взрослый человек должен спать отдельно, особенно учитывая размеры квартиры.

Вечером он пытался максимально занять себя. Садился за компьютер, писал новые стихи или просто искал что-то интересное на различных сайтах. Когда он начинал читать, то часто видел стихи о расставании и не мог понять, зачем тратить время на такие вещи. Он злился и не понимал, почему люди пишут стихи только о том, как кто-то их бросил.

Когда он чувствовал, что устал, то ложился в постель, но не снимал наушники. С ними засыпалось легче — музыка или аудиокниги помогали ему улететь в мир грез и фантазий.

Юрий считал себя особенным, избранным. Он писал стихи в строчку, чтобы не быть похожим на великих поэтов. Темы его стихов были философскими — о бытии и предназначении человека на Земле.

Он мог помогать другим выбраться из сложных жизненных ситуаций, но сам не мог справиться с мелочами. Незаметно он достиг шестидесятилетнего возраста. Это уже возраст или ещё нет? Как посмотреть на это? С одной стороны, это уже возраст, а с другой — это только «молодость старости». И всё впереди, если жить правильно.

У Юрия было всё: мастерская, заказы, пусть и не очень большие, но всё же. Всего этого он добился, но оказалось, что ничего уже не нужно. Поздно. Поезд ушёл. Ничего не хочется, ничего не мило. Нет желаний. Пусто. Душу разрывает тоска. Чего только он не пробовал! И к рюмке прикладывался. Нет, он не пил, а только в оздоровительных целях — для расширения сосудов. Не помогло.

Как только ему исполнилось пятьдесят, в его жизнь будто бес вселился. Но что толку? Всё одно и то же. Только сам себе противен становишься.

Его друг говорил ему: «Ты, братец мой, словно пустая бочка, которая полежит на солнце, рассохнется и развалится на мелкие кусочки». Он знал, что есть высшая сила, которая руководит всеми процессами на Земле, но не мог понять, как это увидеть или пощупать. И если нельзя, значит, и нет ничего. Так он прожил жизнь «верующим атеистом» — вроде бы душой чувствует, а умом не приемлет.

Однажды его жена сказала: «Юра, ну что ты, как тень «Отца Гамлета», по квартире дефилируешь. Ты, может быть, присядешь или делом займешься? Ну что ты, как неприкаянный?»

Смолов понимал, что жена завелась надолго. Надо было слушать, а на это уходит время. Он поспешил сесть в кресло. Юрий любил сидеть там, мерно покачиваясь, слушая очередные излияния жены. Этим временем хорошо думалось. И оно быстро бежало, тем более, что напротив, около телевизора, стояли электронные часы, по которым он засекал тот отрезок, который отводил жене — не более 15 минут. Этого вполне хватало, чтобы узнать всё, дальше шёл повтор.

Жена продолжала: «Да, а как там твоя пассия? Ты уж извини, я прочла одно письмо. Ну, оно мне просто под руку подвернулось. Ой, я не могу… Ню, ню, ню… «Берегите себя… Не болейте». Ну прям семейный доктор. Юра, моему терпению может наступить конец. Я и так многое от тебя в жизни натерпелась. Мне одних твоих девочек-учениц достаточно, чтобы ещё «компьютерную воздыхательницу» переваривать. Мало у тебя их за нашу жизнь было, так ты ещё и в дом привёл. Я тут стихи её почитала. Надо же, «Утренняя роса»? «Подстилка она ночная…»

Юрий не выдержал: «Ну хватит! Что тебе от меня надо? Неужели тебе не понятно, что «Стихира» — это моя единственная отдушина, зацепка в этой жизни. Если бы ни это увлечение, я бы давно с ума сошёл, — тут Смолов замялся, посмотрел на жену. — Или от тоски бы умер».

Жена продолжала: «Я не знаю. Сходи в церковь, может, что изменится. Сколько с тобой об этом друг твой, Алексашка, разговаривал. А тебе всё как об стенку горох».

Она что-то ещё говорила, но он её больше не слушал. Вспомнил, как после очередной проповеди друга решил зайти в храм. Рассчитал, пришёл к началу службы. Всё, как полагается, свечи купил, даже записочки смог написать, долго вспоминая усопших родственников. К иконам прикладывался. Внимательно слушал хор и слова молитв — не пробрало. Вышел, как и вошёл — пустым, окаменелым. Видно, не настало его время для осознания Высшего.

                Выслушал я друга,
                Почесал затылок.
                Взял, сорвал одну травинку,
                Взял земли кусок,
                И, подав ему всё это,
                Вымолвил: «Вот Бог!»

Он мог бы часами размышлять на эту тему, высказывая свои мысли, и его рассуждения были искренними. У него было много отзывов, а Лена писала ему длинные письма, в которых иногда путала свои мысли. Иногда ему казалось, что ей просто нравится писать, а потом читать написанное и любоваться собой. Но он точно знал, что её письма были для неё единственной возможностью вырваться из серой обыденности, в которой она долго пребывала, не зная, как найти выход. Поэтому он всегда старался хоть кратко, но ответить ей, понимая, как важна для неё обратная связь.

Что касается его увлечения, то здесь и говорить не приходится. В его мастерской было много учениц, которые посещали занятия в надежде прикоснуться к высокому искусству. Иногда ему казалось, что женщины заполнили собой всё пространство, не оставляя места для мужчин.

Когда он предавался воспоминаниям, перед его глазами вставали образы женщин, прошедших через его мастерскую. Здесь были и молодые домохозяйки, решившие освоить азы изобразительного искусства, и зрелые женщины, подверженные осенне-весенним депрессиям, которые не знали, куда деться от тоски пережитой жизни. И, конечно, не обойтись без длинной череды натурщиц, которые вносили особый колорит в повседневную жизнь мастерской. Так он и жил последние двадцать лет, окружённый со всех сторон слабым полом.

Почему-то он часто сравнивал всё это с жизнью в женской колонии. Не ахти какое сравнение, но так ему казалось. У него не хватало времени даже на жену, не говоря уже о какой-то эфемерной Лене, которая сидела во всемирной паутине где-то там, далеко, на берегах Волги, и присылала ему свои пространные философские измышления, чтобы облегчить свою душу. Но что ему со всем этим делать? Он этого не знал, но обижать человека не позволяла совесть. И Смолов продолжал читать сочинения Лены, особо не вникая в суть написанного, зная, что главное — это ответить. Пускай пару слов, самых обыденных, но ответить.

А в это время в мастерской...

— Юрий Петрович, ну как у меня? Вы знаете, я уже отчаиваюсь. Ничегошеньки у меня не получается. Муж говорит, что это пустое провождение времени. Нет, деньги тут ни при чём. У меня такое впечатление, что он меня ревнует, — начала свои стенания очередная ученица.

— Да что вы такое говорите, Лара? — выдавил из себя удивление Смолов.

— Да, ревнует. И вы хорошо об этом знаете. Конечно, к «Большому искусству».

— А-а, — перевёл дух мастер. — Тогда другое дело. Мы, художники, — тут Смолов обвёл глазами мастерскую, плотно забитую «страждущими», — обречены на вечное непонимание. Мы будем вечно гонимыми, так как наше искусство идёт впереди, и только потомки смогут по достоинству оценить его. А вы говорите, муж...

Тут Смолов замолчал, почувствовав, что его понесло. Только бы вовремя остановиться.

— Наше занятие подошло к концу, все свободны до следующего четверга. Да, а вы, Дашенька, останьтесь. Нам нужно немного подправить вашу работу. Всем остальным — спасибо за внимание!

Вечером усталый он завалился домой. Жена подготовила к его приходу долгий, нудный разговор о том, что он совсем от рук отбился и что так больше нельзя. И сколько это может продолжаться? Мало того, что он поздно приходит, так ещё подозрительно усталый, но при этом находит время и силы просидеть полночи за компьютером со своими поэтессами. И что он общего находит с этими пенсионерками, а жена в это время одна в пустой кровати должна маяться, будто и не замужем вовсе, а одиночка какая-то. Впору самой начинать стихи писать о горькой бабьей доле. Так и начала бы, да знает, что уже всё написано, а что одно и то же из пустого в порожнее переливать.

— Твоя опять письмо написала. Извини, я уж прочла, не выдержала. Ну не обижайся. Чисто бабье любопытство заело. Ну знаешь, я чуть от тоски не померла – одна философия. Да ладно философия, как таковая была бы, а то бред просто какой–то. Предложения с маленькой буквы, запятые где попало, мысль не связана, но мужика, особенно такого, как ты, такой писаниной охмурить можно. Ты же у нас весь заумный. Я не пойму, чего ей надо. Что у неё мужа своего нет? Есть? Так чего же она от тоски сохнет. Взяла бы его в оборот, реанимировала, на ноги бы поставила, ведь всё в руках наших, женских. Куда захотим, туда и повернуть сможем. Вся беда наша, что многим это уже наскучило, неинтересно стало. Ну что делать, вот и спим одни в своих кроватях с подушками, по ночам разговаривая, а мужья наши на стороне с другими развлекаются, с теми, кому это ещё в охотку будет.

Юрий уже не слышал своей жены, он думал о своём сокровенном. В голову уже лезли строчки...
                Вечер застрял на отметке 12.
                Это не вечер, а полночь.
                Что мне сказать тебе на прощанье?
                Вымолвить мне очень сложно…

                Ничего не объясняя, только бурча себе что-то под нос, Смолов встал и пошёл к компьютеру. Начинался долгий поэтический вечер…

                (продолжение следует)

                2013г*)