Диагноз

Диагноз

— Осталось одно: сойти с ума, — сказал я себе, выходя из военного стола своего НИИ.
  И вот я в военкомате.
— Как вы относитесь к военной службе? — спрашивает меня парень с широким туповатым лицом.
— Отрицательно.
— То есть как?
— Не хочу служить в армии.
— Пиши: хочет в Морфлот,— усмехается другой парень.
— Нет,— говорю я мрачно,— в Морфлот тоже не хочу.
                ***
— Жалоб нет,— отвечаю я офтальмологу.
— Жалоб нет,— отвечаю я ЛОРу.
— Жалоб нет,— отвечаю я хирургу.
— Жалобы… А, жалоб нет,— говорю я психиатру, избегая смотреть ему в глаза.
— В семье больные есть? — спрашивает меня усталая пожилая женщина в белом халате.
— Нет, в семье все здоровы.
— Ты раньше в университете учился?
— Да.
— А почему ушёл?
— Выгнали.
— За что?
— За неуспеваемость по военному делу.
— А теперь ты в армию идёшь?
— Я не иду.
— Как так?
— Я учиться людей убивать не буду.
— Понятно… А как ты, хорошо спишь?
— Теперь ничего, нормально.
— А что, раньше плохо спал?
— Нет. Нет. Всегда хорошо.
— Ты с родителями живёшь?
— С отцом и мачехой.
— Мать умерла?
— Нет, я ушёл к отцу. Потому что мать ничего не понимает. Я ей говорю, что непротивление злу насилием есть высочайшее благо, а она не понимает.
— А отец понимает?
— Не всё. Зато дед и дядя хорошо понимают. Жалко я их редко вижу.
— Не с вами живут?
— Дед на Волге, а дядя в Москве, но всё в больнице лежит.
— А чем болеет?
— Не знаю, кажется, врачи называют это манией преследования.
— Понятно… А тебя из института справедливо выгнали?
— Нет.
— Понятно… Мы тебе сейчас дадим бумажку,  и ты с ней пойдёшь в диспансер, только не один, а с матерью. Хорошо?
— А можно с отцом?
— Ни в коем случае!
— Хорошо.
                ***
— А всё-таки как быть с фашистами? —  спрашивает меня серьёзная пожилая женщина-врач в приёмном отделении психиатрической больницы.
  Я молчу.
— Ты читал о нацистах? — спрашивает она меня снова.
— Я таких книг не  читаю.
— А что же ты читаешь?
— Классику.
— Хорошо. Ну а по телевизору смотрел  недавно фильм про Штирлица?
— Я телевизор не смотрю.
— Как так?
— Телевизора у нас нет, газет я не читаю, и радио я не слушаю.
— Как нет телевизора? — не понимает врач.
— Был один, но мы с отцом его выкинули. Всё равно за два года ни разу не включали,— отвечаю я.
  Она смотрит на меня с испугом. Я про себя удивляюсь. Неужели врач ещё не привык к тяжелым больным?
— Убивать людей я не буду,— решительно сообщаю я ей.
  И меня отправляют наверх, в палату. Кругом тихие, спящие на ходу люди – алкоголики. В течение десяти дней, которые я провёл  в больнице, я не уставал радоваться, что попал в палату не к призывникам, а к тихим белогорячечникам. Любимым времяпрепровождением первых было, усевшись на толчки в дымном накуренном туалете, петь в тридцать голосов и четыре гитары песню тёмным кошмаром врезавшуюся в мою память.
— Молодость моя, Белоруссия,— начинал первый палач, и вой хора продолжал пытку.
  Наркоманы же и запойные пьяницы мирно почивали, наевшись нагоняющих сон лекарств. В такой-то, полной больничной тишины, палате и обосновался я вместе с четырьмя книгами по индийской философии и одной книгой на неизвестном мне языке. Возможно, это был, изучаемый мной в течение одиннадцати  лет, английский.
Следующий день я провёл за сложнейшей работой. Я запомнил около полусотни сложных индийских терминов.
— На беседу,— позвала меня сестра.
  Втянув голову в плечи, шаркая тапочками, я тихо направился к кабинету заведующего.
— Можно?— спросил я из-за двери.
—Пожалуйста.
 Я вошёл, остановился и беспомощно огляделся по сторонам, не замечая сидящего прямо передо мной врача.
— Садитесь. Итак, почему ты попал к нам?
— Не  знаю.
— А всё-таки, что тебе сказали, когда направили сюда?
— Ничего, я только объяснил, что не могу идти в армию и почему не могу. А они как-то странно на это прореагировали и направили меня сюда.
— Так,— начал понимать врач,—  из-за чего же ты не можешь служить?
— Я не могу взять на себя грех убийства человека. В «Удьйогапарве» сказано: «непротивление злу насилием есть высочайшая добродетель».
— Так! — челюсть психиатра отвалилась вниз,— откуда у тебя эти толстовские идеи?
— По-моему это общечеловеческие идеи. На протяжении всей человеческой истории разные народы на разных материках приходили к ним. Даже в такой жестокой книге как «Тора» сказано: «не убий». Джива не добьётся освобождения без выполнения этого основного принципа.
Мне показалось, что я слышу треск, так меня поразила вновь отвалившаяся челюсть моего внимательного слушателя.
— Что такое Джива? — спросил он.
— Виджнянабхикшу  говорит, что Джива – это Пуруша с Аханткарой, и я, в общем-то, согласен с таким расширенным толкованием. Вам понятно? — забеспокоился я.
— Продолжайте.
  Видимо ему было всё ясно, так как челюсть, на которой я сосредоточил всё своё внимание, поднялась до нормального уровня.
— Я придерживаюсь точки зрения Патанджали, что без Ахимсы невозможна практика йоги,— пояснил я.
  Услышав знакомое слово, психиатр весь подобрался:
— Ты занимаешься йогой? — спросил он.
— Нет, я только пытаюсь жить в соответствии с идеями Ахимсы и Вайратьягах.
  Видимо, решив перейти на более знакомую почву, врач спросил:
— А друзья у тебя есть?
— Один, всегда один! — не задумываясь, печально ответил я.
— Конечно, есть у меня несколько знакомых, придерживающихся тех же идей, что и я. Вот один – у вас недавно лежал. Другой – сейчас в Кащенко.
— А родные? — продолжался допрос,— кажется, у тебя дядя и дедушка больны. А отец?
— Да, Вы правы, у дяди мания преследования, у дедушки мания величия, а отец – художник,— подтвердил я. — То есть, деньги он зарабатывает как программист, старший научный сотрудник, но вообще-то он  художник.
— Понятно. Теперь последнее. Никак я не пойму, как ты это в жизни…? Вот если на улице женщину будут бить. Ты что, пройдешь мимо?
  Я ужасно обиделся:
—  Ни в коем случае!
— Выходит, ты будешь драться? — обрадовался психиатр.
— Что Вы?!  Я подойду и объясню, что стыдно обижать женщину.
— Ну и что? Ударят тебя посильней и будут продолжать.
  Я тут же рассказал замечательную историю о претворении идей в жизнь:
— Вы не правы, может быть, они и ударят меня, но продолжать не будут. Когда я учился в школе, к нам часто приходили бить евреев и интеллигентов, так вот, я каждый раз объяснял, что такое поведение стыдно.
— И?
— Сначала, конечно, меня ударяли, а потом уходили, не продолжая драки.
— Всё понятно! Губишь ты себя,— с горечью в помутившемся взоре, произнёс психиатр,—  можешь идти.
  Второй встречи не понадобилось, предварительный диагноз был ясен: шизофрения. Однако без комиссии, собиравшейся по четвергам, заключение не давали. Поэтому в ближайший четверг я стоял перед консилиумом, состоящим из  зав. больницы, зав. отделением и ещё каким-то завом.
— Веришь ты в Бога? — ошеломил меня первый вопрос.
— Смотря, что понимать под Богом,— попытался объяснить я,— я верю в то, что над человеком есть некая высшая сила. Но ни в Христа, ни в Иегову или Аллаха я не верю. Это высшую силу можно называть Брахманом,—  несколько опомнился я.
— Как ты относишься к фашистским лагерям? — второй вопрос ошеломил меня, чуть ли не больше первого.
— А как вы относитесь к советским лагерям? — ответил я автоматически.
— Полагаю достаточно? — спросил зав. больницей.
  Предварительный диагноз подтвердился.