предисловие хроника 1

Васильев Игорь                Семенов Андрей












Кочегарские Хроники
                ( роман)




               



   




























                «Не смешите нас кризисом»
                Из разговоров на лоджии

                Предистория

Не сомневайся, о трезвомыслящий читатель, в достоверности событий, описанных ниже. Будучи лично знакомы  с Антоном Борисовичем Комиссаровым мы, глядя друг другу в глаза, заверяем – он никогда не врет…  Почти никогда. По крайней мере, половина рассказанного, – чистая правда… Около половины. Маленькие пятнышки на этом светлом полотне истины -  не в счет.
А если и после наших искренних слов тебя не покинули сомнения, то остается признать, что возможно ты и прав. Во всем, кроме одного. Все это происходило раньше, имеет место сейчас и, сменив имена, города и время будет свершаться в дальнейшем. Не взирая, на наше к этому отношение. И даже твое, любимый и уважаемый читатель. Ведь ты наверняка сейчас кем-то любим? По крайней мере, уважаем? Если и в этом неуверен ты, поступи, как делаем мы. Прими на двоих семьсот грамм просветительного напитка, после чего добавь на свое усмотрение и, взяв собутыльника за грудки, грозно вопроси: «Ты меня уважаешь?» Ответ развеет все сомнения, что вечно терзают трезвые души и обезвоженный разум.
Именно так собирались поступить и мы, когда в последний раз виделись с Антоном. Не догадываясь о том, что встреча прощальная, мы обрадовались ему не вполне искренне. Да и не обрадовались вообще. А как бы ты повел себя, о многотерпимый читатель, когда стол любовно сервирован на последние деньги, где присутствует баночка кильки в томате, огурчики маринованные, маленькие, но вполне крепкие, пол-буханки черного хлеба, коий и есть можно и занюхивать им не плохо, да мелконарезанное сало, не очень соленое, но мягкое, а спирт, в меру разбавленный только- только вынут из холодильника и скромная часть его разлита по рюмочкам, к которым ты протянул дрожащую руку, как раздается звонок и в дверном проеме показывается писатель с рукописью (и ТОЛЬКО рукописью!!!) «наисвежайшего шедевра отечественной литературы, мастерски написанного с ноября по май».
Мы вздохнули.
Какой автор не назовет последнее детище, рожденное в творческих муках – шедевром? А вдумчивый критик признает сию глупость, при условии, что нет у них взаимных финансовых претензий? Тебе, привередливый читатель, это известно лучше, чем нам.
Антон же, не обращая внимания на взгляды, не всегда одобрительные, шутил, требовал чаю, не забывая самостоятельно наполнять рюмку благородным спиртом, коий стремительно не прибавлялся. А в середине очередной байки, прервался, окинул задумчивым взглядом наши небритые лица, молча оделся и вышел. Он всегда был таким. Приходил не званным, уходил не прощаясь – джентельмен англицкий, с берегов туманного Мухозвонска.

Спирт еще оставался. Мы заварили чай, и, обсудив несколько мелких вопросов, прикоснулись  к оставленному Антоном «шедевру».
            По очереди, листок за листком, мы прочитали его, и прервались под стук колес первого  трамвая.
            Что сказать? Мы не критики. Нам просто понравилось, и мы не сразу заметили записку,  выпавшую из рукописи. Приводим ее дословно.

«Мужики!

 Между нами была шутливая договоренность: “обрабатывать” труды друг друга и в законченном варианте публиковать под своими именами. Однажды  я воспользовался этим правом   и в свою очередь, предлагаю “Хроники”. Сможете из них что-нибудь выжать - пожалуйста. Успехов  в  работе!
                Антон.
          Р.S.  Может быть,  это была наша последняя встреча, я не знаю. Но не теряю надежды встретиться ГДЕ-НИБУДЬ снова!!!»

Что ж, - сказали мы, - это заслуживает внимания.
      И  взялись за работу.
     Добавлять и перерабатывать нам пришлось по минимуму. И вашему вниманию все предстает почти таким же, как и нам.         
       Читай, читатель, наслаждайся, если найдешь чем, плюйся, если найдешь где, а мы пошли пить чай с водочкой, полностью уверенные, что ГДЕ-НИБУДЬ обязательно встретимся с Антохой.

Откуда взялась водочка? Этот вопрос сразу всплывает в твоем возмущенном разуме, все подмечающий, и зрящий в самый корень проблемы, наш невидимый, но все видящий критик.  А мы разве не сказали? Меж сто двадцать четвертой и сто двадцать пятой страницей рукописи лежала прекрасная закладка с водяными знаками. Благодаря ей, рассвет казался не таким серым, а предстоящий день – по настоящему добрым и ласковым. Хотя бы в этом, согласись с нами, уважаемый…










ИСТОРИЯ.
Я одинок. Это не попытка выжать слезу сочуствия из ваших глаз, – мужественных или прекрасных. Не стремление познакомиться с жалобливой библиотекаршей, чтоб скоротать ночь. Просто – я одинок. Давно и, надеюсь, надолго. Меня это устраивает.
 Людей, которые трудятся  в котельной - тоже, потому что можно поменяться сменами, а то  и вовсе не придти: я добрый, роптать не стану...
          И я пишу. С тоски, с вдохновения, с голода, со смеха... С похмелья тоже. В подобном состоянии полет фантазии  достигает очень высоких сфер!
          Однажды, барышня, что случайно заночевала у меня, спросила:
       -  Вот ты, Комиссаров, человек неглупый, кое в чем разбираешься, и послушать тебя интересно и вообще... - она  изнеженно потянулась. - Скажи-ка, гений пустых бутылок, отчего, не сходишь в магазин, и не купишь  пол-литра, бархатного пива, а?
             В это время я сосредоточенно пишу и пытаюсь проигнорировать вопрос. Но белокурая искусительница не унимается.
       -  Почему ты, вольнодумец кочегарской братии, не зальешь пожар в страждущих душах - твоей и моей?
          Последняя ниточка великих мыслей ускользает и мне приходится отвечать.
       -  Потому, госпожа обнаженность, что я считаю недостойным оскорблять полет мыслей с похмелья ничтожными дозами пива. Лучше заварила бы чайку и устроила танец живота; меня это на романтический лад настраивает.
          Госпожа демонстративно фыркает и одевается.
       -  Извращенец! - бросает  она в мое  опухшее лицо и уходит, хлопнув дверью.
          Я завариваю чай, выкуриваю папироску, и нить былых рассуждений возвращается ко мне.
          Я пишу  “Кочегарские хроники”. Почему, спросите вы, кочегарские, и тем более  хроники?
          А почему нет? Имею полное право.
       « Конечно же, Антоша, кто в этом сомневается. - Отвечает мне внутренний голос, и добавляет, - при условии, что у тебя есть талант».
       -  А он у меня есть? - любопытствую я.
          Внутренний голос молчит - знак согласия.
          «Ну что же, - наконец откликается он, - наверное, стоящее название. Взять хотя бы  кочегарских хроников, людей. Есть  всякие  уличные, домашние, дворовые. А у тебя конкретно и с достоинством, - кочегарские. Красиво. Или, хроники, в смысле новеллы - вообще замечательно. Главное - как у великих писателей старины» ...  Голос удаляется - это он не хочет мешать; я знаю его, подлеца,  его хитрости известны мне наперед.
 Вторая папироса, свежий чай, и дело уверенно движется вперед. До чего же приятно заполнять своими  каракулями девственный лист бумаги. Уноситься к своим героям, открывать дверь в неизвестное и, о проклятье, возвращаться в обычную суету. Глупо смотреть на надоевшие обои, с трудом понимая, что делаю здесь, в этом захолустье, на самом краю Галактики?!
         “Ты, что на работе, что в писании, будто наркоман” - говорят мои коллеги – кочегары, (хотя, выражаясь официальным языком, мы - операторы котельных установок).
         “А вы, - улыбаясь, отвечаю  им, - вы разве не наркоманы вашей душной прожженной жизни?”
         “Не-а, - вяло возражают они, - мы  расслабляемся”.
         “Ага, - киваю я, - каждый день, от получки до аванса и от аванса до получки. А когда же, позвольте спросить,  напрягаетесь?!”
          Коллеги некоторое время уязвленно молчат, выпивают по полстакана, и отвечают:
         “Все равно ты наркоман.”
          Я прикуриваю от их сигарет, и, пуская струю дыма, говорю: “Я свободен от всего этого, господа. Могу писать, а могу не писать. А вы, достойные хранители и наследники древней профессии, способны непринужденно отказаться от огненной воды, совершить, переворот в судьбе и мировоззрении?!”
          Коллеги молчат, пьют, и подтверждают.
          “Да, Антоха, ты прав. Давай за это!..”
          Я выпиваю, и пишу. Пишу, пока не затекает рука, и не слипаются от усталости глаза...
          Глядя со  стороны можно сказать, что я, могу творить, только на бумаге. Это не совсем верно.
         Вон видите, в углу, за старым сервантом стоит моя самая непревзойденная прелестница, что о шести струнах. Ни одна из ночевавших в моей клетушке барышень не может дать такого наслаждения, что дарит потрескавшаяся, с истертыми ладами гитара. О, как ревниво смотрят на нее хранительницы человеческого рода, когда ко мне приходит вдохновение и я,  отринув плотское, прижимаю мою единственную подругу к сердцу. Трогаю струны и, изливаю из души самое сокровенное.
     Иногда это проходит быстро, а временами затягивается на часы. Тогда соседи,    эти безжалостные гонители искусства, стучат о батарею  и нецензурно ругаются... Я прощаю их. Что, моя тоска, коли их новый  “Панасоник”  с кинескопом 60 см по диагонали является главным и основным передатчиком великой сути жизни.
          Временами, когда очень холодно и нет денег на хлеб, я пью несладкий чай и читаю книги. Это, пожалуй, вторая после гитары ценность, которой могли бы разжиться воры в  квартирке. Но они книг  почему-то  не читают. Во всяком случае, за три раза, что наведывались в мое отсутствие, не взяли не одной, а зря. Здесь есть хорошие издания Есенина, Цветаевой, прекрасные высказывания Конфуция и Шри Ауробиндо, тома великих просветителей человечества - Гессе, Ричарда Баха, Густава Майринка, Мейстера, Экхарта.  Словом, все то, что мне помогает, что дает силы и энергию. Поддерживает в трудные минуты  неуемной вибрирующей жизни.
   Иногда депрессия и страх сковывают своими клещами мое хрупкое, утонченное естество, и ко мне приходит внутренний голос. Мы общаемся, как брат с братом, и наши задушевные беседы давным-давно стали основой для творчества.
 
        Как -то раз, в одну из таких бесед-рассуждений, я спросил:
 “Ты, невидимый и великий праведник, - приходишь, советуешь и уходишь. Все у тебя получается правильно, я бы даже сказал искренне; неужели ты на самом деле такой?”
         «Разумеется», - отвечает он мне   твердым и уверенным тоном.
 “И тебе никогда не бывает скучно?”
“Мне бывает печально, не более. Каждый выбирает свой путь, и свернуть с него, значит крупно и бесповоротно проиграть”
“Проиграть можно в том случае, - отвечаю, а у самого в голове кутерьма, мысли вразброд, что даже неприятно немного, - если ты хоть раз в своей жизни сыграл”.
 ”А с кем мне играть кроме тебя? Да и не интересно... - голос призадумался: я даже подумал, что ушел. - Ты знаешь, а давай.”
 “Что?” 
“Сыграем. Поменяемся с тобой местами...”
                “Давай” - легкомысленно улыбнулся я и...


ПРОЛОГ
   
                Дело было так...
          Я тогда на главных* котлах работал, вторым номером, в котельной на территории  секретного предприятия. Шум невыносимый, жарко, влажно; прямо субтропики. Старшой спит (впрочем, кочегары* редко спят, обычно, - отдыхают), в мужской раздевалке. Аппаратчица покинула нас  с полчаса назад - ушла в гости в другую котельную, и скоро не появится.
          А я молодой,  спать хочу, ибо предыдущую ночь вообще не смыкал глаз. Котла и прилегающих к нему причиндалов, называемых вспомогательными механизмами* не знаю, и поэтому еще и страшно. Старшему- то что, пришел, окинул лукавым взглядом мои кудри и, пошел допивать то, что не допил перед проходной. Минут через двадцать возвращается и смотрит лукаво:
       -  Если что, котел остановить сможешь?
         “Если что” - это масса всевозможных случаев узаконенных инструкцией, когда необходимо действовать очень-очень быстро, порою в темноте. А поскольку я человек здесь, можно сказать новейший, то стараюсь отвечать честно.
      -   Нет.
          Его, естественно, искренность моя не устраивает, и он возражает.
       -  Да чего ты мне тут пи...?! - и смеется. - Или  объяснить?
          Он добрый, потому что знает; между фильтров*  стоит заветная беленькая, с помощью которой, он может, за пять минут объяснить, как останавливаются не только наши, но и все котлы в мире.
          Мгновенно решив, что лучше - слушать объяснения или бороться со сном, я выбираю второе. Удовлетворенный, он плавно удаляется, а я сижу, тупо уставившись на колонки с водой*, попиваю чаек и пытаюсь решить жизненно важную проблему: когда необходимо действовать очень-очень быстро, что делать? Спасать старшего и оборудование, или же, бежать куда-нибудь без оглядки?.. Балансирую между сном и явью, поддерживаемый чаем, и инстинктом самосохранения.
           Вдруг заходит в котельную мужичок лет сорока пяти, в спецовке дежурного мастера*, с газеткой в руках, садится рядом и пристально смотрит в глаза. Они у него бездонно-серые, мягкие и, что самое главное - трезвые.
           Вообще-то вход к нам разрешен только десяти-пятнадцати лицам, да и то  “в сопровождении и с разрешения”. А ночью круг посетителей сужается до трех. Но я знаю об этом понаслышке, и сердцебиение учащается.
       -  Вы дежурный мастер? - тихо спрашиваю.
          Вошедший мотает головой.
          Пульс интенсивно увеличивается. Если не дежурный, тогда кто? Инспектор? Диверсант?? О необузданное воображение!
          Незнакомец приходит на помощь - наклоняется к уху и шепчет:
       -  Я ангел, дурачок ты эдакий. Не надо меня бояться.
       -  Ага, - не верю я, и страх перерастает в ужас. - Не бывает ангелов с газеткой,  я  знаю.
          Он опять шепчет:
       -   А какие они бывают, Антошенька, ангелы-то?
       -  Они большие и с крыльями. - Храбрюсь я, пытаясь показать, с какими именно.
          Ангел  улыбается мне и становится таким, как я  сказал.
      -   Лучше?!! - спрашивает он.
          Я, вжимаясь в стул, соглашаюсь. Хотя никогда не видел живого ангела.      
           А он опять рядом со мной и треплет по плечу.
- Ты  совсем душу в пятки загнал.
Я справляюсь с ужасом и глубоко вздыхаю.
       -  Да нет, не испугался я, просто необычно это...
       -  Конечно, - ангел смеется и разворачивает газету. - Это тебе.
       -  Спасибо, - говорю, - попозже почитаю.
          И тут, смятенный и кроткий, спрашиваю:
       -  Но ведь не затем же ты явился, чтобы газеты раздавать?
       -  Верно, - подтверждает ангел, читая в моем горячем взоре следующий вопрос. - Писать ты, Антон, будешь. Много, по возможности, правдиво. Познавать в то же время, и познаешь, если... - ангел замолкает.
       -  Что?! Что?!! Скажи мне, посланник!..
          Но никого рядом нет.
          И я, лихорадочно роюсь в столе, отыскиваю стопку тетрадных листов, выдергиваю из вахтенного журнала*  замусоленную ручку, и замираю, немея от  захлестнувших мыслей. Мимолетным взглядом, параллельно с вихрем снизошедшего с небес откровения, читаю первую, попавшуюся на глаза фразу из газеты:
          “...Все, что он напишет, может и будет мудростью, но  самому этого не суждено понять никогда”
          Вот тут-то ручка и воссоединилась с бумагой.
































 


Х Р О Н И К А     N 1.

       -  Антоха! Поддай вот сюда, где на кирпичах сажи поменьше!.. Да нет!.. Дай я сам…
          Лешка выхватил алюминиевую кружку из моих рук и, зачерпнув из старого оцинкованного ведра, плеснул на правую сторону топки. Вода, мгновенно превращаясь в пар, ускользнула вверх, увлекаемая естественной тягой, и только какая-то часть достигла нас. Но этого было вполне достаточно, чтобы бисеринки пота обильно выступили по всему телу.
      -  О-о-х! Дошло!.. - Леха сунул кружку обратно и, задрав вверх подбородок окаймленный знаменитой на весь котельный участок  “шотландской” бородой, стал яростно нахлестывать грудь свежим дубовым веником. - А... Ах!.. Ах!.. Ох!.. Хорошо!..
         Иван прищуренными глазами - 36-вольтовая лампочка, конечно же, не могла осветить всю топку, смотрел и покачивал головой. Мазохизмом человек занимается, разве ж можно себя так истязать!
         Я же, покрякивая от волн горячего воздуха настигающих с каждым взмахом веника, поворачивался то одним , то другим боком, осознавая, что парилка в топке котла не такое уж необычное дело...
Идея сауны в котельной  присутствовала всегда, поскольку любой мужской разговор, так или иначе, касается этой темы. Несколько раз  предпринимались вполне настойчивые попытки к ее воплощению, но  на второй стадии, (когда от слов приступают к делу) начальство ставило барьеры: то пожарники могут за это поиметь то вышестоящее начальство, потому что не предупредили,  в плане этого нет, инструкцией не предусмотрено. И так далее и тому подобное.
         Идею похерили, инициативу застопорили, а зачинщиков (Комиссарова и Лойку) бросили на аварийные ремонтные работы в Центральную котельную. Работа не то чтобы тяжелая, но жаркая - полетела трубка*. Не буду вдаваться в процесс необходимых действий - не к чему. Но как, к ним приступить, если  кучу железа, что называется паровым котлом и выдающим этого пара по 50 тонн в час, остановили  сто двадцать минут назад?!
          Вот и сидим,  за столом, чешем головы, размышляя, а нужно ли нам это все, включая и  сверхурочные, что обещали, кои вроде как по двойному тарифу...
          Сверху, с “командного” этажа спускается Леша,  - младший помощник старшего дворника - мастер. Должность вроде бы ничего, но, как говорится, снизу ругают, а сверху давят.
       - Чего сидим?
          По тону и вопросу становится ясно - он с нами, в смысле поработать. Ценные указания раздать, руки испачкать. Судя по блеску в глазах сегодня еще и в котел полезет - как пить дать. Или выпить?
          Иван красноречиво разводит руками  - горячо.
       -  А топку чего не открываете?
          Вопрос предполагает ответ. Встаем, сдергиваем люк, скручиваем десять гаек и снимаем крышку.
       -  Готово, начальник.
          Леша разматывает переноску и осторожно заглядывает в зияющий квадрат семьдесят на семьдесят сантиметров.
       -  Да... Жарковато. Хоть парилку устраивай... - его слова наполовину унеслись в топку, но другая-то часть  осталась снаружи!
          Иван медленно поднимает брови вверх и, не быть мне на этом месте, если у Архимеда было другое выражение лица.
       -  Эврика!
          Поскольку я знаю Ивана уже лет семь, то буквально на лету улавливаю следующие слова:
       -  Веничек бы хорошо...
          Леша оборачивается и, растягивая лицо в улыбке, говорит:
       -  Вы это бросьте, мужики. Работать надо, ра-бо-тать. - по слогам, чтобы все лишние концепции сразу отпали.
          Но тема возникла и мало-помалу уплотнялась; не без усилий Ивана и моих, конечно.
       -  А у меня, там, в кармане кое-что бренчит. Могу сбегать... - издалека начинаю я, хотя пить совсем не хочется, но вот после...
          Ванечка более конкретен и прямолинеен.
       -  Алексей Геннадьевич, какие проблемы? Быстро-быстро делаем работу, паримся с веничком, освежаемся в душе... - он уже парится в мыслях, и потому начинает смаковать отдельные моменты. – А, в посадке дубки молодые растут, и Антоха не ленится сбегать. Представляешь, из топки - и по рюмашечке, по ма-а-ленькой, для поднятия тонуса...
          Лешка внимательно смотрит на нас и, усаживаясь на любимого начальственного конька, твердо отдает приказы.
       -  Так, Антоха, давай на проходную, Иван, постели в топке что-нибудь, водички набери, а я пошел за вениками...
          По этой части он спец. Сразу чувствуется деревенская закалка. Смастерит десяток на любой вкус - от маленького и упругого, до большого и мягкого, как пуховое одеяло, за час, глазом моргнуть не успеешь.
         Возвращаюсь - они уже коллектора*  вскрыли.
      - Чего так долго? - шутливо вопрошает Иван и подмигивает, незаметно указывая на Лешку.
         Пропускаю вопрос мимо.
     -  У меня засада получилась, рассказать?
         Леша меняется в лице.
      -  На проходной  зацепили?
      -  Да нет, - улыбаюсь я, - на две не хватило. Пришлось взять одну большую, - достаю из правого рукава, - и одну маленькую, - из левого.
      -  Ты что, - Леша рассматривает этикетку, - напиться  сюда пришел?
         Иван тянет губы и кивает головой - много. Я закуриваю.
      -  А зачем все пить-то? Надо так чтобы обязательно оставалось...
         Вот услышал бы кто-нибудь из старшего поколения кочегаров – засмеял бы. Где это видано, чтобы с 750-ти граммов водки три мужика напились?!
      - Давай, поехали. - Отдает распоряжение Лешка.
         И мы даем, в смысле, работаем.
         Поскольку впереди вырисовывается приятная перспектива, то, разумно распределив обязанности (здесь же нет лишних глаз и ушей, потому можно  напрячь Лешку потягать прижимные* крышки), мы к шести вечера заканчиваем ударно трудиться, и приступаем к отдыху.
         Обе двери на замок, иначе, что может подумать случайно вошедший (или вошедшая) глядя, как три голых мужика, постанывая, лезут в топку? Причем просто так туда не попасть; надо одеть ватник. В противном случае можно здорово обжечь плечи. Ватнику, естественно, лет десять от роду и вид у него... На негров еще не похожи, но уже не бледнолицые. Кочегары, одним словом.
      -  Мужики, я все... - Лешка сует веник Ивану и, напялив ватник, на карачках выползает из топки.
      -  Чайник поставь. - Говорю его заднице, и жестом прошу у Ивана веник.
         На самом деле, из всех сведений, что приходили ко мне от разных людей относительно того, как париться, я выделил несколько, на мой взгляд, подходящих.
         Если паришься больной, но без сильного кашля и насморка, то веник ни в коем разе нельзя замачивать, - он должен забрать из тела пот, намокнуть, размякнуть, и отдать лечебные масла. Выздоровление гарантировано.
         Когда болезнь засела глубоко и организм вот-вот начнет поднимать температуру, - тут желательно обходиться сауной и ледяным бассейном. Причем, если позволяет сердце, количество “заходов” можно не ограничивать.
         А вот здоровая баня, ( начиная с того, что собираться надо исключительно самому) включает в себя парилку с тремя видами веников (особо искушенные приплюсовывают еще и четвертый), массаж с элементами мануальной терапии, горячий чай, холодный квас, (последнее, как убеждали меня знатоки на  “Фонарях”, легко заменяется красным несладким вином), бассейн и хорошее общество.
         Кто-то хочет возразить?
 -  Э… Але, - причесанный (когда успел?) Лешка заглядывает в сауно-русскую парилку, по-кочегарски. - Пошли, я чаю с жасмином заварил.
         Иван достает из ведра новый веник и, тряхнув им на кладку, жмурится, жадно вдыхая ртом.
       -  Чай - это хорошо. А, насчет, к чаю?
          Леша улыбается.
      -   Вам как, больше того или  этого?
      -   И того и другого. - Я протискиваюсь в лаз и бегу в душ, на второй этаж.
          Струя ледяной воды вонзается в плечи и покалывающей дрожью пробегает по всему телу, выскакивая у пяток. Сердце делает сто пятьдесят ударов, кровь кипит в венах. Вниз приходится спускаться на полусогнутых. Мимо пробегает что-то красно-бурое и горячее; Иван - догадываюсь я.
       -  Так же запариться можно. -  Улыбается Леша, отчего его влажные усы топорщатся, как у кота. - Давай. - Он протягивает пятьдесят грамм.
          Это, конечно, не холодный квас, но минут через десять я начинаю понимать, что если из моей жизни вычеркнуть состояние подобной легкости, чистоты и отрешенности, то какая же это, на  фиг, жизнь получится?!
          Возвращается Иван. Его карие глаза излучают удивительную ясность, будто это совершенно другой человек. И я себя спрашиваю: неужели и со мной после парилки происходят такие перемены? Но ответить на вопрос не успеваю - Леша разливает в дежурные стаканы и  говорит что-то о нашем нудистском виде; есть у него такое в крови - отметить относительно длины причинного места или волосяного покрова там же. Я непроизвольно улыбаюсь и выпиваю, закусывая шоколадной конфеткой. Разговор входит в спокойное русло и, ненавязчиво изгибаясь от темы к теме, захватывает разные стороны нашей жизни.
         Послебанные разговоры - это особая тема, которой стоит уделять внимание, как сказал бы Великий кочегар. Я, безусловно, согласен с ним.
       -  ... Мы тут однажды парились с дедком одним, - вспоминаю  - живописный мужик... Прежде чем подняться на полог, обязательно перекрестит всех, а потом себя. Раза три подряд, совершенно случайно, мы встречались...
       -  «Мы», это в смысле ты?
       -  Да нет, - отмахиваюсь,- вы этих ребят  не знаете. Попарились, все, как полагается, чаек достали, сидим - пьем. И вдруг он подходит, присаживается рядом  и пристально так смотрит на меня. Даже не по себе стало - кто знает, что у него на уме...
       -  Ну-ну, - вставляет Леша.
          Иван улыбается.
       -  Вот тебе и “ну-ну”! Посмотрел и говорит: ты, сынок, угорел, и скоро голова у тебя болеть станет, можешь сознание потерять. Дело, конечно, твое, но я бы посоветовал настоечки попробовать, у меня с собой припасено... Настоечки, думаю, так настоечки. С чайком тоже неплохо. Уходит и возвращается с бутылкой. Обычная зеленая поллитровка из-под “Русской”, но в ней что-то бурое и густое. Открыл, прищурился, и налил всем троим, но каждому по разному. Кстати, мне почему-то больше всех досталось. Пейте, говорит, но маленькими глоточками и не отрываясь. Я может и не стал пить-то, желания большого не было, но тут голова как раз и разболелась...
       -  Выпил? - спрашивает Иван.
       -  А как же. По инструкции деда. На вкус чем-то еловым и сладким отдает и вроде с градусами.
       -  А голова прошла? - интересуется Леша.
       - Потому и рассказываю, что прошла. Не сразу, естественно, пару минут поболела и перестала.
       -  А у корешков твоих?
       -  У них не болела. Он потом объяснил, что им для профилактики давал. Обычное дело, говорит, - очищение.
       -  Разными дозами?
       -  Ну да. Сашка тоже удивился, мол, чего это всем по-разному налил. А дед только посмеялся, но сказал почему.
       -  Ну и? - Лешка наливает еще по пятьдесят грамм.
       -  Потому что мы все разные!..
       - Ты хочешь сказать, что тебе надо наливать побольше ?!
       -  Да  нет, - смеюсь, - до меня позже дошло. Ведь одному, чтобы
напиться, в смысле утолить жажду, надо сделать четыре глотка, например, чая, а  мне  двух бокалов мало будет...
          Иван задумчиво водит пальцем по краешку стакана и говорит мысль достойную уст самого великого Кочегара:
       -  Как мало мы о себе знаем.
       - И я о том же. Сашка  у него,  про другое спросил; он любитель  вопросиков, с подковыркой. Почему разным людям делают прививки от болезней одинаковыми дозами? Тот наклоняется к нам и тихо отвечает: это, просто преступление. И улыбается...
       -  Это где ты говоришь? - спрашивает Иван.
       -  Глубинка. Периферия.. - Наливаю  “кочегарского” чая. - После этого свидеться больше не довелось, но, что характерно, ни разу не угорел за последнее время.
          Лешка,  советует:
       -  Сплюнь и постучи по дереву.
       -  Да ладно - Отмахиваюсь я.
          Потом мы еще пару раз закидываемся в топку и доводим веники до их нормального послебанного состояния. Когда тела начинают дышать порами кожи, мы идем мыться. А на столе, между прочим, остается на донышке в большой, учитывая, что есть еще и маленькая. И пить уже никому не хочется,  разве что Лешке, но он человек компанейский и не станет употреблять водку в гордом одиночестве, говоря по кочегарски: “сам на сам”.
          Безжалостно выливая остатки в дренаж*, мы убираем пустую бутылку под фундамент котла, (там негласный склад стеклянной посуды), на случай, если кому-то не хватит до желаемой суммы. Полную Лешка уносит в кабинет, на будущее, не забыв, предложить ее откупорить. Иван смеется и спрашивает:
       -  Какой смысл тогда было выливать остатки?
          Леша отвечает что-то о бессмысленности жизни и порядка. А я посмеиваюсь про себя - никто не сомневался, что он не остановится на достигнутых вершинах.
       -  А может все-таки... - смотрит он на нас, стоя на лестнице.
       -  Леша! Хочешь - пей, мы подождем. Какие проблемы?
          Но Леша уходит и чувствуется: настроение у него слегка портится.
          За проходной,  пожав друг другу руки, мы расходимся в разных направлениях.

               
                Из  размышлений  А.Комиссарова.

          Сейчас, уже нельзя сказать точно была ли та парилка отправной точкой в моем путешествии по миропониманию или, все случилось, когда родители зачали меня.  Своего первого похода к вратам парной я не помню, а все остальные, столь же  экзотические, как парилка в деаэраторе*, в палатке на берегу реки...
          И не осталось у меня такой яркой и детализированной картины, - только череда объединенных воспоминаний. Может, так устроена человеческая память - отбирать и ставить изначально то, что помогает ей анализировать будущее. Или же мне свойственно проскальзывать сквозь события, наполняться их флюидами и, спустя промежуток времени, на волне эмоций и переживаний осмысливать содеянное.
          “Все это так, - подтверждает внутренний голос, - но вспомни беседу тет-а-тет с Великим  кочегаром, мудрым и просветленным, разве не он напомнил тебе, что свойство людей теряться в необычайно широкой полосе событий, является просто их естественной реакцией защиты. Мир необъятен и просторен, и ты, как представитель людского рода, не являешься исключением, и тоже в какой-то мере пугаешься этой необъятности, хотя и чувствуешь, что она - твой, может быть, единственный приют”.
          “Это не решает моих проблем и противоречий”. - Отвечаю я, но голос, посмеиваясь, уходит.
          Пока его высказывание остается свежим - спешу зафиксировать на бумаге. Где-нибудь пригодится, если не потеряется среди подобных записей.
          Я выхожу на лоджию, закуриваю, и спешу насладиться панорамой вечернего Питера. Это не тяга почувствовать себя частицей принадлежащей к  яркому, огромному, движущемуся и мигающему, а необъяснимая тоска полученная в наследство, и ты, вынужден нести ее на себе, как крест, от которого не избавиться.
          И когда приходит это состояние - внутренняя чистота и летучесть образов-мыслей, которыми можно с легкостью управлять, - надо заваривать чай, садится за стол, оставляя один единственный светильник, и писать. Уноситься в мир тобой создаваемый, где путь вьется под ногами просто и незаметно, где даже самые мерзкие и отвратительные герои являются частью  тебя...          Но тут раздается телефонный звонок.