хроника 4

Х  Р О Н И К А  N 4.


          Осень... Не за горами начало сезона и, масса свободного времени, которое на первых порах не успеваешь забивать делами. Хотя какие там дела. Дом, работа, работа, дом, а в перерывах, ( в последнее время и без таковых ) пьянки, базары, шатания по городу...
          Иду по парку, пинаю желто-красные листья и размышляю. Куда иду - не знаю. Тоска, необустроенность, безденежье, п у с т о т а - время от времени подобное наваливалось,  но  безболезненно и само собой отходило, теряясь в жизненном потоке.  А  сегодня совсем  невмоготу. Черт! Чего я достиг в этом осоловелом существовании?! Дебильной работы, где в пятьдесят лет, не успев выйти на пенсию, загнешься от алкоголизма или по пьянке вывалишься с пайол вниз! Доморощенных измышлений, которые любой пусть не очень уважающий (хотя таких не встречал) журнал пустит в общественный туалет, не читая. Чего?!!
         Вот так и иду, психуя, раздражаясь непонятно на кого и за что. Хотя, в принципе, все ясно - мир не хочет понимать тебя. Старая история. Достаю из кармана сигареты, но они закончились. Ну, все против меня! Сел на скамейку, запахнул поплотнее куртку - ветрено, и сижу, жду у “моря погоды”. Нажраться, что ли? С тоски. Не получится - денег нет, а занимать гордость не позволяет. Вот попробуй понять после всего этого загадочного русского человека. А вы дайте ему денег, водки и бабу приведите посисястей. Он вам за это не только свои загадки расскажет, но еще и ваши в два счета решит, когда протрезвеет.
          Кстати, о бабах. Может тебе, Антоха, жениться, а? Найти какую- нибудь одинокую блондинистую по объявленьицу...
       -  Антоха! Комиссаров?!
          Поднимаю угрюмую физиономию и, что я вижу, господа?
          Дима, Димочка, Диман. Точно сегодня самый мерзкий день во всем моем несуразном житие, коль сей субъект Российской Федерации, вновь появился в поле моего зрения. Самые большие несчастья, происходившие со мной, неразрывно связаны с ним. Диман вообще невезучий и всех, кто рядом с ним, автоматически постигает то же самое. А на вид паинька-мальчик, симпатичный, с усиками.
          Лет семь назад, когда он устроился к нам и попал ко мне в вахту, ему было, лет двадцать пять. Дело наше молодое, сработались быстро. У меня в ту пору джемперок моднявый был, просто отпад. Диман на него глаз положил, - дай, - просит, - к подруге на день рождения сходить. Антоха добрый, Антоха отдал. И забыл ведь, что пропуск ( а по тем временам за его потерю I-ый отдел, то есть местное отделение КГБ, сношало нещадно со всеми вытекающими последствиями ) в кармане оставил. И что вы думаете? На обратной дороге домой его раздели до трусов и забрали все документы. На вахту Диман пришел в каком - то драном комбинезоне, отобранном у мирно спящего бомжа. Уж не знаю, что он там, на проходной наплел, чтобы пропустили, но явился. Утрата стоила мне многих моральных затрат, аж больничный брать пришлось.
          Ладно, прошло и забылось.  Пропуска новые выписали, джемпер другой купил. Однако Диму выгоняют из общаги, - завалился пьяный к барышням-девственницам, приставал, но получил мощный отпор. Решив отомстить, заблевал тринадцать метров ихней жилой площади. Пожалел братка, пригласил к себе на месяцок, пока комнату не снимет. Первые два дня его не слышно не видно было. А потом... Я на недельку в Псков уезжал - приобщаться к культуре,  он за это время завел  дружков у пивного ларька, вместе с ними выпил дома все, что горит, продал все, что можно продать, а остальное кто-то вынес, пока компашка валялась в отрубе.
          Ух, как я зол был. Димкиных корешей на ногах из квартиры выносил, а его, если не исправится, пообещал выселить. Он, конечно, очухавшись, оценил степень урона и кое-что даже вернул с зарплаты. Да и я оттаял потихоньку. Не век же на него зуб точить.
          Димка после этого случая плотно за ум взялся, - пить завязал, халтуру где-то нашел, с девчонкой серьезной познакомился. От меня, естественно, съехал - комнату снял. Тут стало спиртное из магазинов пропадать, а у него матушка с отчимом приторговывали втихаря зеленым змием. На него давно рукой махнули, мол, чего с дурака взять. Однако дело разрасталось, ширилось, торговля бойко шла. Они его к себе в долю взяли. И за каких-то два месяца он полностью забил гардероб импортными шмотками, от носков до кожаного плаща, завел две сберегательные книжки, десяток ****ей и личного венеролога.
Представляете размах по тем временам?
Объявился у меня весь с иголочки, трезвый, одеколоном французским пахнет. Посидели, чайку погоняли, старое вспомнили. И Диман выдает напоследок такой перл: хочу, говорит, машину покупать, надо дело увеличивать. От родичей отделился, ищу себе компаньона, пойдешь? Да ты чего, - смеюсь, - ошизел? Это же криминал чистейшей воды. Я этих зон за семнадцать лет жизни на севере насмотрелся, а ты мне туда дорогу мостишь... Нет, не хочу. Диман щурится, дымит  “Честерфилдом”. Там все схвачено, сообщает. Ежемесячно отстегиваю чтобы лишний раз не трогали. И тогда я понял, что его игра идет козырными картами. Ни фига себе, думаю, поднялся парень. А он предложил: давай по- другому сделаем, - будешь у меня в охране, - по ночам всякое случается, - и пятьдесят процентов у тебя в кармане. Ну, будешь там помогать, принести-отнести по мелочи...
          Предложение, конечно, заманчивое. Тем более уже с полгода собирал деньги на заказную концертною гитару. А здесь за месяц можно две купить и кое - что в голову отложить из опыта, так сказать, жизнь ночного города.
          Так начался первый запой длиной на три месяца. Великий кочегар по этому поводу говорил, что запоев, как таковых у людей не бывает, потому что человек, попробовав однажды вкус просветления, всю последующую жизнь вновь и снова стремится к нему. И здесь я с ним согласен.
          По стечению обстоятельств в то лето с вахты меня не сняли на ремонт, как это обычно бывает с молодежью, а перекинули в другую котельную вторым. Милое дело. Ответственности почти нет, нагрузка маленькая*, начальство в отпуске. Иной раз отпросишься у старшего - чего вдвоем у котла торчать в выходные, и на    “пьяный “ угол, работать.
          На самом деле подобных углов в каждом районе пруд пруди. но наш (приятно сказать “наш”, ощущая себя частицей чего - то ), на мой взгляд, являлся помимо своего прямого назначения еще и клубом пьяниц. Нет, что вы, пьяницей себя там, естественно, никто не считал. Ну что такое бутылка - две в день в общей сложности. Разминка, тонус, создание приемлемого настроения. Ой, кого там только не встретишь! Каратистов, картежников-профессионалов, модельеров, аспирантов с универом за плечами... Про такие скромные начинания, как оператор котельной или водитель троллейбуса я промолчу.
          Расклад торговли вполне обычный, приемлемый всеми подобными структурами. Работают парами или тройками, поочередно предоставляя другим парам-тройкам “скидывать “ товар. Все толкутся в четырех местах, в основном у углов домов, на тротуаре. У каждого по бутылке в рукаве и две за пазухой. По мере опустошения кто-то бегает к ближайшему складу - квартире или комнате.
          А теперь о самой продукции. Как, думал я, и главное, где, можно доставать спиртное в то время, когда везде за ним стоят километровые очереди  и заметьте далеко не в каждом магазине? Оказывается, существует целая система, куда входят и продавцы госторговли, и грузчики, и водители. Если бы я опубликовал это в те времена, то всей этой системе пришел бы каюк. Но, думаю, и мне тоже. Но суть не в этом.
          Обыватели “ пьяного” угла разделены как бы на две социальные группы, причем ими же самими.  Одна - это те, кто занимается этим для того чтобы просто заниматься. Здесь бытует и общение, и острое общение, физическое выяснение преимуществ, и любовные интриги с совершенно неожиданными финалами и еще много чего такого, что может послужить сюжетом к длинному телесериалу.
          Вторая группа - это те, кто исключительно обогащается. Люди из нее малоразговорчивы, трезвы, франтоваты и наглы. Время от времени кое-кто из второй группы попадает в первую, но ни разу не заметил, чтобы было наоборот. Теперь можно представить в какую среду я попал, и с какими моральным и физическим испытанием подвергался в течение 92 дней.
          Поначалу мое лицо хотели бить просто за то, что оно чужое и не покрытое синюшными пятнами - верным признаком частого употребления алкоголя. Когда первый круг знакомства прошел (а это ни много, ни мало сорок две бутылки водки и двадцать четыре крепленого вина по ноль семь), я получил разрешение обоих групп на право беспрепятственного нахождения на точке в любое время суток и при любой погоде. Но так, как старший компаньон являлся на тот момент трезвенником, а я нет, то одна сторона убеждала, что работать с трезвым компаньоном несерьезно, мол, пора отделяться. А другая, решительно отвергала поучения первой. Я же старался быть лояльным ко всем мнениям, но пил по-черному. В итоге дело дошло до того, что Диман работал в одиночку, а я на “наши” деньги имел все, что хотел и целыми днями и ночами валялся в снятой им комнате в отрубе. Такой психологической нагрузки он, конечно, не выдержал, и мы стали валяться вместе, пропивая все, что можно, но уже из Димкиных вещей.
          С работы я бы полетел с двумя тройками на горбу, но спас отпуск. Его-то как раз праздновали грандиозно, на все отпускные. И очнувшись, после глубокого похмельного сна я все же отважился взглянуть в зеркало...
          До сих пор без внутреннего содрогания не могу вспоминать этот эпизод. Даже примерно невозможно описать  ч т о  я там увидел, но понял одно: пора рвать когти, иначе жизнь закончится в комнате с белыми стенами и потолками, где ты будешь сидеть на коне белой горячки.
          В первый рабочий день после отпуска я уже уверенно себя чувствовал, несмотря на боли в печенке, но это  не мешало; а скорее напоминало, из чего хватило сил вылезти. Диман загудел на двадцать один день и был уволен. Правда, начальство сделало жест доброй  воли, позволив написать заявление по собственному желанию, но это я узнал от Лешки. С Димкой наши пути разошлись навсегда, предполагал я до нынешнего момента.
          Диман обнимал за талии двух очаровашек лет двадцати вполне приятной внешности. Обе имели длинные ноги, прикрытые в самом-самом начале. “Подругам обеспечено воспаление придатков”. - Вторая посетившая меня мысль.
       -  Ты чего здесь делаешь? - Диман отпускает девиц и присаживается рядом со мной -  наглядное пособие для программы, «Как живут в стране», - волосатый-небритый, джинсово-мятый-хмурый. И кожаный-холеный-золотобраслетный-жизнерадостный.
          Я смотрю, как барышни садятся. Одна - блондинка - около меня, вторая - брюнетка - возле Димы, и лениво отвечаю:
       -  Мечтаю о женитьбе. - Не могу же я вот так взять и рассказать о моих э... проблемах.
          Дима весело ржет. Смех у него не изменился, так и остался идиотским. Просмеявшись, достает гаванскую сигару, откусывает кончик и выплевывает его в урну. Попадает. 
       -  Не поверишь, - Диман прикуривает, - Наталка на тебя пальцем показала и сказала: я его хочу. А ты у нас, оказывается, о женитьбе мечтаешь... Ха-ха!..
          Поворачиваюсь в сторону Наталки. Она спокойно берет мою руку в свою, мягкую и прохладную, с отличным маникюром, подносит к финской куртке на синтепоне, и прикладывает к сердцу, под левую грудь. Чувствую ее истомную тяжесть и частое сердцебиение. У меня, похоже, уже такое же.
       -  Нравится? - смотрит она, хлопая невероятно пушистыми ресницами.
          Диман просто в восторге от ее вопроса и моей реакции. Он хлопает ладонями по своим коленкам обтянутым «левисами» за сто баков и комментирует :
       -  Предлагаю закинуться в мою фатеру и закатить междусобойчик с изысканными песнями лауреата международного конкурса в Сан-Ремо господина Антона Комиссарова. Как? Звучит?? То-то же! Ну, давай, давай, обнимай свою любимую половину и пошли, поехали, полетели истреблять гнусное настроение навеянное промозглой питерской погодой!..
          Первые полчаса проведенные в его новой вишневой “девятке” я молча немел, задаваясь привычным, почти родным в последние два месяца вопросом: “Интересно, чего же тогда я могу сделать и достичь??! Уж Дима-Димочка-Диман, рас... по жизни, и тот катается на машине, весь в золоте и с прицепом баб?!”
          После шока  курю, вникаю в шумы автомагнитолы и спрашиваю:
       -  Как же, Димка, все произошло? Скинь, с души бремя, похвастайся.
          Не нужно быть знатоком человеческой психики. Ждал он этого вопросика, ой как ждал.
       -  Не торопись ты. Всему свое время. Будет разговор. Отдышись, проникнись атмосферой... Ах, хороша Наталка, посмотри-ка! Так бы и скушал...
 Весь мир сегодня перевернулся, или я выпал в какое-то параллельное подпространство. Но это мои слова! Я ему об этом всегда твердил!..
       -  Посмотри ты какая девка! - тычет он в ногу перстнем с брюликом на два карата.
          Чего смотреть, я ее и так мысленно поимел везде, куда можно.
          Квартира у него, конечно, соответствует. Все последних моделей и модификаций - от вешалки в прихожей до ангелочков на обоях в спальне. Диман, как заправский домохозяин, и вообще “новый” русский, быстренько отсылает барышень на кухню, а сам водит меня по комнатам, тыкает в пульты управления всяких там телевизоров, видеомагнитофонов, музыкальных центров, попутно щебечет об удачных сделках с инофирмами; аж целых два контракта заключил. Впрочем, мне это ни о чем не говорит, и я, обессилев от изобилия и роскоши, просто говорю:
       -  Диман, давай короче. Тащи бутылку и два стакана - будем разгоняться, а то пожар... - многозначительно провожу рукой по горлу.
          Диман застывает, говорит “айн момент”, и распахивает дверцу бара.
          Чего там только нет! Мартини, трех видов, шампанского- пяти, три - французского, виски- четырех, коньяки, ликеры “Мари Бризар” и “Айриш Мист”. И водонька! Он кивает головой, показывая на стеклянную, разноцветную батарею: что?
       -  Сто грамм “Мари Бризар”, сто грамм сливок, пятьдесят апельсинового сока и семьдесят пять водоньки. Ликер мятный, водка русская. Все смешать, лимон с сахаром на блюдечке. С золотой каемочкой. Слабо?
          Ну, думаю, ошарашил. Ни в жизнь ему не справиться с моим заказом. Ничего подобного. Диман зовет Люсю и в точности повторяет все, что я сказал, а себе просит большой стакан клубничного сока.
          Через десять минут, сидя на мягких креслах, посасываем трубочки, в виде фунта стерлингов и говорим.
       -  ... И на черта мне сдалась такая жизнь?! - это он о нашей работе. - С утра встал, бегом, на полусогнутых, за проходную. Вечером домой, жрать готовить, к телевизору на пару часов, и спать...
       -  Все не так уж плохо, - возражаю я. - Бывают и другие интересы.
       -  Да брось ты, - Диман хмурится. - Газеты читаешь?
       -  Нет, - отвечаю.
       -  Ну, радио, телевизор там... Вот и представь, как я раскрутился на все, - он обводит руками ковры и мебель, - это.
      -   А конкретнее? - мне  хочется знать чего стоит его благосостояние.
          Диман ржет.
       -  Ладно, скажу. Теперь уже можно. - Он молчит, а потом указывает на мой хрустальный бокал, в смысле, который у меня в руках. - Все очень просто, как говорит Макаревич. Спирт на заводе оптом, ларек с крышей, подвал для производства, тара по объявлению, а вода водопроводная...
       -  И как долго?
          Диман поднимает палец вверх.
       -  Один год. За это время знакомства, подкупы, узнавание лазеек и... вполне официальный бизнес, как видишь.
       -  А душа, Дима, мораль, наконец... - коктейль потихоньку начинал свое дело.
       -  А ты, когда на углу, бормотухой торговал, душу чувствовал? - его глаза за стеклами очков в золотой оправе стали ледяными.
       -  Да! Черт тебя раздери!.. Я согласился тогда из-за того, что хотел жизнь узнать со всех ее необъятных сторон, понимаешь?! Это только ты  думал, что я за барышом гонюсь...
          Наши разгорающиеся прения прервали Люся и Наталка. Грациозно, словно лебеди (или ле****и?!) они внесли два больших овальных блюда. На одном находилась черная и красная икра, в одинаковых розетках, ломти белого хлеба, с фигурными кусочками масла, оливки и маслины, кета и горбуша (уж это могу отличить с закрытыми глазами), русский сервелат и швейцарская салями, голландский сыр, а так же полуторалитровая “Столичной” с запотевшими боками, окруженная тонкими граненными стопками. На втором, дымилась картошка, присыпанная петрушкой, сельдереем и грецкими орехами, утка, спрятанная среди яблок, помидор, сметана и майонез, и посуда - тарелки, вилки, ножи.
       -  О чем спор? - мягко спросила Люся, переставляя содержимое на стол.
          Диман гладит ее по заднице и, моментально сменив выражение лица, отвечает:
       -  Да все нормально. Давно не виделись, а тут появилась возможность завершить старый диалог.
       -  Может, не будем ворошить старое? - Наталка расположила утку в центре. -Давайте просто отдохнем.
       -  Женщина всегда мудра, - заключает Диман и откупоривает бутылку.
          Первый тост покатил за хозяина, как полагается в гостях и вообще в культурном обществе. Второй за гостей, как принято там же. Третий за женщин, потому что они, в конце концов, готовили закусь и вроде как ждали, что это будет замечено. Следующие два разогрели атмосферу до дружелюбной, - Наталка пересела ко мне поближе и время от времени прижималась бедром, а я  пялился на розовые кружевные трусики Люси, ибо сидя напротив, она непринужденно их демонстрировала, бросая томные недвусмысленные взгляды.
            Диман почти не пил; его стопарь был едва пригублен. Сняв очки, он расфокусированным взглядом следил за моей мимикой, когда я рассказывал истории о братьях-кочегарах, и странно улыбался. Потом он что-то шепнул Люсе и она вышла в смежную комнату. Не акцентируя внимания, на подобных мелочах, я продолжал смаковать подробности, и вдруг увидел, как Диман и Наталка заинтригованно смотрят поверх моей головы. Оборвав фразу на полуслове, медленно поворачиваюсь. И, как вы думаете, что же я там увидел, господа? Голая Люська, прикрывалась ни много, ни мало двенадцатиструнной черной лакированной гитарой фирмы “Ибанес” с узким закругленным грифом.
       -  Ха!!! - истошно заорал Диман. - Вот тебя и поймали, Антоха! Бери, пользуйся, играй, мать твою, выворачивай грешные души наизнанку!
          Гитара перекочевала ко мне, а Люська к Диману. При этом она раздвинула ноги, на мгновение, для вкуса. Ну, как можно петь о чем-то возвышенном?
          Подстроив инструмент (можете себе представить, к а к  звучит отличная гитара в умелых руках?) я все  же слабал. Такую балладу вточил, на двадцать две минуты. Ода! Это неописуемо, господа.
          Под последний аккорд плакали все четверо; Диман и Люська обнявшись, Наталка, опрокинувшись на спинку дивана, а я, словно гордый орел, сам с собой. Оттого, что стало грустно. Бывает, тут  ничего не поделаешь.
          Димка молча встал, пошарил рукой под столиком, и вытащил капсулу из-под сигары. Отвинтил пробку и сыпанул на руку белого порошка. Заткнул одну ноздрю, а другой со свистом втянул в себя крахмальную кучку, зажался, и минуты две сидел ,не шевелясь.
       -  Все, девчонки, давайте в ванну, - он убрал капсулу на место.
          Наталка и Люся удалились.
       -  Давно на героине сидишь? - спросил я, отставляя гитару.
       -  Кокаин, - поправил Диман, надевая очки, и становясь серьезным. - Чистый. Знатная штучка. Вот такие дела, Антоха... Ты, в общем, на меня не смотри, - Диман подходит к телевизору, включает его, видеомагнитофон и достает кассету, - развлекайся  с Наталкой. А будет скучно - заходи ко мне, то есть к нам, - сверкнув очками, он уходит  в спальню и закрывает за собой дверь.
          Вскоре туда же, шелестя махровым халатом, проплывает Люся, мельком взглянув на экран телевизора; там западная плейбойша обрабатывает двух волосатых суперменов. Наливаю себе водки на три пальца и залпом опрокидываю внутрь: пусть, думаю, мне будет хуже.
       -  Нельзя так много пить, Антоша. - Говорит Наталка, подсаживаясь ко мне. - Можно желудок сжечь и печень посадить, - она говорит, а с воздухом к моему носу приносятся немыслимые ароматы парфюмерии, аж до мурашек пробирает. - Ты чем занимаешься? - спрашивает Наталка.
       -  Закусываю, - отправляю в рот маслину.
          Она смеется.
       -  Я не сейчас имею ввиду, а вообще, по жизни.
       -  Антропогнозией, физиогнозией, космогнозией и теогнозией. - это мой, обычный ответ для не очень знакомых людей.
- Это в свободное от работы время? - никак не реагирует Наталка. Ей, похоже, до лампочки, чем я занимаюсь.
-   Это вообще во время всего.
- А на гитаре давно играешь?
-  Лет сто. Может и больше. С каждым годом все труднее считать становится - склероз. - Показываю себе на макушку.
          Тут она рассмеялась надолго.
       -  А с тобой легко. - Успокоившись и став необычайно строгой, говорит она. - Сейчас  редко таких людей встретишь...
          И после этого я растаял; не зря все утро в голове вертелись сумасбродные мысли. Будто кони-скакуны понесли из меня все наболевшее и тяготившее; и про одиночество свое рассказал, и про неудачи творческие, и коллег-пьяниц упомянул, кризис душевный, и на жизнь опостылевшую пожаловался, как на духу, на исповеди тайной выкладываю. Долго трепался, аж осип. И что же вижу? Сидит себе голая Наталка, ногой болтает, взгляд далекий и туманный в порнографию Димкину вперился. И самое главное - не усмотрел на каком месте она меня слушать перестала. Наливаю на два пальца, чтобы по норме, выпиваю, и вместе с жжением в пищеводе находит некое такое подозреньице.
       -  А ты, - спрашиваю, потому что хочу развеять это самое подозреньице, - чем занимаешься?
          Она прямо не ответила. Помялась сначала, для порядка, но желание клиента, как нам известно, закон.
       -  ... Раньше, таких, как я называли гетерами.
       -  Это проститутка что ли? - выпалил я.
          Наталка вроде как обиделась, но быстро отошла.
       -  Проститутка - это когда сунул, вынул, заплатил и пошел. А я должна твои бредни слушать, жрать готовить, да после всего этого еще и ножки раздвинуть - она сгримасничала и налила себе водки. На три пальца минимум.
       -  Ясно, - говорю, - теперь все ясно.
          Вламываюсь в спальню. Диман лежит на кровати, раскинув волосатые тощие ноги, а над ним склонилась Люська.
       -  Диман, что за дела?
          Оба отрываются от наслаждения. Правда, Диману надо отдать должное - не дернулся, не вскочил, лишь приоткрыл глаза.
       -  Соси, Люсенька, не отвлекайся, - и кладет ей руку на шею. - Чего ты орешь, как ненормальный, весь кайф сгонишь...
       -  Да насрать на твой кайф! Ты что же, считаешь, что я за деньги буду трахаться?!
       -  Ой, Антоха, если тебя это волнует, то за все уже заплачено. Иди и занимайся любовью, не гневи Наталку, она с третьего раза согласилась с тобой спать, бля буду. Иди...
        -  Это и за мои песни заплачено, и за слезы?! - разгораюсь я.
       -  Да брось ты... - Диман снова закрывает глаза. - Жалко тебе что ли?
       -  Ну и сука же ты! - говорю, и чувствую, что грязно и подло обманут. Что-то нечистое с самого начала было во всем,  какая- то фальшивинка, огрешинка.
          С одной стороны, плюнуть бы, на все это, да  позабавиться как следует, но что-то взыграло во мне, взбеленилось, супротив холеного блага и красивых тел. И ушел, хлопнув дверью напоследок так, что в парадной стекла звякнули.
          Посидел на деревянной скамейке, покурил Димкиных сигарет, и нет чтобы успокоиться, так словно бес попутал или кто там у них, вернулся блудный сын, раздавать авансы пришел.
          Наталка по-прежнему сидела на диване, разглядывая, почти пустую бутылку “Столичной”. На меня даже не посмотрела. Молча, подойдя, я расстегнул штаны, спустил до колена и, как это говорится в Кама-сутре, партнерша на локтях и коленях, а партнер, стоя сзади, сделал свое дело.
          Наталка не сопротивлялась; лишь тихо постанывала, причитая пьяным плаксивым речитативом: “Ну и падлы же вы, мужики, ай суки противные... Ну и падлы... Ну и суки...” А потом, чтобы хоть как-то подавить противную, липкую гадливость в себе и, к миру, который олицетворял Диман, с размаху саданул “Ибанесом” о стенку - только щепки полетели, кинул остатками в дверь спальни и теперь уже окончательно ушел, скрипя зубами до боли в деснах.
          Прав был Великий кочегар говоря, что если находишься не в ладу сам с собой, то не найдешь его нигде; ни в друзьях, ни на работе, ни в женщинах. “Они только временно помогут тебе, до тех пор, пока сами балансируют на грани равновесия, а потом, сорвясь, перестанут понимать тебя. Не ты первый, не ты последний.”
          Всю дорогу до дома пройдя пешком, я тщательно пытался успокоиться, как-то оправдаться в собственных глазах и почти протрезвел. Все бы хорошо, но, зайдя в квартиру, первое, что увидел -  лужа на полу, в которую медленно капало с потолка.
          Исполнившись решимости кого-нибудь отправить на тот, как представляется лучший свет, я взлетел по лестничному пролету к квартире расположенной надо мной. Дверь туда болталась сквозняком. Возможно, это удержало меня от кровопролития, потому что беспрепятственно проникнув на чужую территорию, я подумал: залезли воры и второпях кое-то опрокинули. Но увидел, однако, следующую картину. Рассказываю по мере выхватывания взглядом.
          Посередине комнаты располагалась старая оцинкованная ванна, доверху наполненная водой и забитая пол-литровыми бутылками. Рядом стояла шеренга литровых полных. Этикетки говорили, что это спирт “Онежский” и “Роял”. Несколько бутылок было опрокинуто. Далее валялись пластиковые пятилитровые канистры, неровные стопки этикеток от водки, картонный ящик с крышками-бескозырками, и, похоже, две закатывающие машинки - прямо производство по розливу алкогольных напитков. В углу, на полутораспальной тахте без ножек возлегали двое; кто именно, мужчины или женщины, разобрать не удалось, но нога, в дырявом носке, одного (или одной?) из них, упиралась в опрокинутую канистру, из которой еще сочилось. Быстро подняв ее, я на всякий случай заглянул в ванну - там тоже были одни пустые бутылки, и помчался к себе, не забыв захлопнуть чужую дверь - пусть отдыхают спокойно. И только подойдя поближе к образовавшейся луже, наконец-то понял, ч т о  капало с потолка. Подставив банку, благо далеко ходить не надо, я поимел грамм так четыреста чистейшего халявного спирта, причем прошедшего очистку через известняковый фильтр.
          Убирая остатки потопа, во мне уже смаковал пиршество некто, которого до сегодняшнего дня я не знал. И после контрастного душа, он пил чай со спиртом на лоджии, и плакал, натурально, навзрыд, сморкаясь и всхлипывая. А я, уничтоженный и попранный, затаясь, наблюдал, понимая, что это одно и тоже существо, которые все привыкли звать Антоном. Переправив четверть имеющегося спирта в организм, я выключился прямо на плиточном полу, зациклившись на мысли, что скоро получка и неплохо бы сходить с ребятами в баню