Охмуревшее утро

Мини-предисловие.
   Покушаться пародией на творчество А.И.Солженицына можно счесть и некоторым кощунством, но в его произведениях столько «чернухи», что устоять не смог. Захотелось потарантинить. Всем дочитавшим до конца – заранее спасибо.

   
   Я с трудом открыл глаза, но ничего не увидел – под одеялом было темно. Дышать тоже было тяжело – в носу замёрзли сопли. Я отбросил одеяло на соседний шконарь. Заледеневшее от мороза, оно со стуком упало на едва дышащего Сергея. Тот только жалобно застонал.
   В кубрике царил сумрак. Лишь в угловом ходке чуть заметно полыхал слабый огонёк. Там, на факелах, Богдан и Ромка с новыми кентами пытались закипятить в пластмассовом ведёрке лёд, чтобы заварить чифир. Рома вчера получил от родных «кабана»  – целых двадцать три гранулы чая.
   Я подошёл к ним и взял ведёрко в руки, надеясь их согреть.
   -Дай закурить! – попросил Ромка.
   Я невесело усмехнулся. Все мы уже давно забыли запах табачного дыма. Но Рома этого не помнит. Когда-то давно он нанюхался муки и у него случился передоз. С тех пор этот добродушный тевтонец постоянно улыбается и просит закурить.
   Запахло шашлыком.
   - Ромка, у тебя руки горят, - заметил я.
   - Благодарю, - ответил тот, улыбаясь, и начал стряхивать с костей обгоревшую кожу и мясо.
   - Зря ты ему это сказал! – недовольно проговорил Богдан. – Простыни уже закончились. На чём теперь воду кипятить?
   Я пожал плечами и начал натягивать на распухшие ноги отсыревшие ботинки.
   Раздался грохот. Это упал со своей «пальмы» Лёва. Спички мои были уже на исходе, но я всё же зажёг одну, чтобы посмотреть: жив ли он? Лёва не дышал. Его честные глаза в обрамлении заиндевевших ресниц неподвижно, с тоской и каким-то укором смотрели на меня. Всё, что я для него мог сейчас сделать – это затолкать его тело подальше под шконарь, чтобы отрядник, пока мы будем на проверке, не затащил несчастного на «петушатню».
   Очнулся Вова. Пыхтя и отдуваясь, он сел и с надеждой открыл свою тумбочку. Там висела мышь. Вова со злостью выбросил её из ходка. Каждое утро он проделывал это, но мышь с упорной настойчивостью возвращалась следующей ночью и упрямо лезла в петлю.
   Скрестив по-турецки ноги, сидел на своём шконаре Сулейман. Он не брился уже больше месяца и теперь из моджахедской бороды хищным огнём сверкали его глаза, следящие за каждым движением просыпающегося Малыша Тугарина.
   Послышался хлюпающий, с надрывом, звук. Это сдувался Толик. От былого величия его мощного живота остались одни воспоминания. «Этак он скоро совсем исчезнет!» - невольно с горечью подумал я.
   Скрипнула дверь. Кто-то пытался открыть её со стороны продола, но, видно, не хватало на это сил – слишком тяжелой оказалась бутылка с песком, являющаяся противовесом на двери. Лишь с пятой попытки она слегка отворилась и впустила в кубрик вползшего Гапея. Из последних сил он прополз к последнему ходку и прохрипел:
   - Ботя! Братуха! Вставай! Проверка!
   Ботя уже второй день находился в голодном обмороке. Разлепив слипшиеся губы, он еле слышно пробормотал:
   - Щас я, щас… Уже иду.
   Приподнявшись на локтях, он увидел обессиленного Гапея.
   - Слышь, не уходи! – прошептал он. – Держись! Вспомни Кандагар, Пешавар, Волковыск, Горки…
   Гапей не шевелился. Ботя поднял вверх глаза и в отчаянии простонал:
   - Но-о-оу!!!
   Не в силах видеть эту картину, я поплёлся к выходу. У вешалки я споткнулся о чьё-то маленькое окоченевшее тело. Я поднял с пола голову несчастного, которая лежала в стороне от туловища.
   - Бедный Ярик! – вырвалось у меня. – Я знал его, он был славный малый.
   Позади меня раздался ехидный смешок. Обернувшись, я увидел, вытирающего об одеяло заточку, Гену.
   На улице было холодно и мерзко. Шёл дождь и намокшая телага сразу покрывалась ледяной коркой. По локалке, с трудом переставляя ноги, топтался Дмитрич. Я поприветствовал его коротким хрипом.
   Моё внимание привлекли глухие удары. Это Серёга натыкался на деревья. Вчера вечером он столкнулся на «Бродвее» с Мерседесом и в результате этого ДТП потерял одно очко. Нет, то очко – какое надо очко, он геройски отстоял. А вот стеклянное разбилось. Второе стёклышко сейчас покрылось льдом и бедолага, выставив вперёд руки и, спотыкаясь на каждом шагу, двигался к нашему столику.
   Из окна нашего кубрика выпал какой-то куль. Это был Тугарин. Он ещё маленький и боится темноты. Но ещё больше Малышан боится злых зеков, вылавливающих в тёмных закоулках юношей. Поэтому он выходит на улицу через окно, опасаясь спускаться по неосвещённой лестнице с третьего этажа. Коля, напугавший Малыша этими страшными историями, теперь каждое утро развлекался тем, что выбрасывал доверчивого парнишку из окна. Сам Тугарин прыгать отказывался, потому что боялся ещё и высоты.
   Негромко вякнув, Малышан шмякнулся на газон под окнами. Полежав немного, он поднялся на четвереньки и направился ко мне.
   - Как сам? – спросил Тугарин, выплёвывая очередной зуб.
   - Нормально, - ответил я. – А ты?
   - Сегодня лучше, чем вчера. Только один зуб вылетел.
   В калитке локалки появился Константиныч. Увидев торчащую у него изо рта ложку, я понял, что он идёт из столовой.
   - К языку примёрзла, - начал оправдываться Константиныч, показывая на ложку.
   - Чем кормят? – спросил подошедший Санчела. Его сильно раскачивало от порывов ветра и, если бы не заботливый Женя, положивший в карманы кореша камни, того бы давно уже сдуло.
   - Изумительный завтрак! – жизнерадостно ответил Константиныч. – Целых три макаронины!
   - А на диету?
   - Не знаю.  Спроси вон у Виктора.
   Пританцовывая на ходу, как князь Мышкин из «Даун хауса», в локалку вошёл неунывающий Виктор.
   - А на диету тоже макароны. Только вареные! – радостно сообщил он.
   - В газетах пишут, что с нового года улучшат наше питание, - сказал Дмитрич. – Будут давать по четыре макаронины.
   Тугарин оживился.
   - Санчела, - обратился он к Сане, - если подохнешь, давай я тебя буду прятать за дерево, а на проверку выставлять? Хоть пайку твою сожру. Хорошо?
   - По-по-по… , - начал отвечать заикающийся Саня.
   - Пожалуйста! – помог ему вежливый Женя.
   - Н-нет! – быстро поправил Санчела. – Подавишься!
   В локалке соседнего отряда Дмитрич заметил Профессора и мы поспешили обменяться новостями.
   - Что в мире нового? – поздоровавшись, спросил Дмитрич у Профессора.
   - Да вот, - многозначительно улыбнулся тот, - вчера состоялась встреча Финберга с Кобзоном!
   - Ну-ка, ну-ка? – заинтересовался Дмитрич.
   - Кобзон отказывается петь на Славянском базаре по старым расценкам. Заломил цену в три раза больше.
   - А что Наш?
   - Наш? Хм… Наш заявил, что тогда не даст Кобзону свой оркестр для очередного прощального тура.
   - Да-а, дела! – задумчиво произнёс Дмитрич и заметил рядом ухо. Это было ухо Виктора.
   - Так что там насчёт амнистии? – поинтересовался Виктор.
   Дмитрич решительно сдвинул на брови шапку:
   - Думаю – будет! Если Финберг не пойдёт на уступки – хана Славянке! А где деньги взять, чтобы заплатить Кобзону?! Придётся всех нас распускать.
   - Совершенно верно, - согласился Профессор.
   С оптимизмом и верой в будущее мы вернулись в свою локалку. Там уже всех доставал Рома:
   - Дай закурить!
   Сверху раздался душераздирающий вопль Боти:
   - Гаврюшенька! Сынок!
   Мы молча сняли шапки.
   Начинался новый день…