Глава 10. Таверна Под Омаром

Михал долго сидел на берегу, не зная, что делать дальше. Встал разочарованно. Анна не ждала его, а он был уверен, что встретит её здесь. Он оглядывался, расхаживал туда-сюда по маленькой пристани на молу, у которой швартовались рыбацкие шхуны. Что-то здесь изменилось с прошлых времён, но что именно – он никак не мог понять. Остановился и задумался. Письмо он отправил неделю назад из Бреста, а почта приходит сюда по субботам с «Яном Безземельным». Он и забыл об этом. Его письмо лежит сейчас в почтовых мешках в трюме. Анна не могла знать, что Михал сегодня прибудет на остров. Это его успокоило. А он уж подумал было, что она намеренно не встречает его, что он её больше не интересует.

Его пробирал озноб. Он поднял повыше ворот непромокаемого плаща, чтобы прикрыть шею от ледяного дождя. Небо было серым, вода – серой, да и сам остров, несмотря на раннюю весну, выглядел серым.

Внезапно раздался тревожный звон, потом другой и третий. Сперва колокол звучал вроде нехотя, затем – всё громче, быстрее, интенсивнее. Звучное «бом, бом, бом» вылетало во всю мощь, как покидают голубятню вспугнутые голуби. «Этого ещё не хватало», - с горечью подумал Михал. Колокола то умолкали, то вновь звучали, в зависимости от направления ветра. «Нечего сказать, весело у них тут». Невольно он ещё глубже втянул голову в воротник плаща. Казалось, вот-вот какая-то тяжесть рухнет ему на голову. Но ничего не рушилось. Зато  на узкой набережной вдруг стало тесно от множества людей и огней. На плечах у мужчин – потёртые накидки, на головах – широкие рыбацкие шляпы, застёгнутые под подбородком. Все бежали куда-то и что-то кричали друг другу.

Михал поспешил за ними. Успел как раз к моменту, когда четверо рыбаков вскочили в спасательную моторку, вооружённую мощным прожектором. С трудом лодка отошла от берега. Михал, хотя и не знал, в чём дело, но понимал, что в океане разыгрывается новая драма. И удивлялся, что маяк снова не действовал. Ведь ещё недавно он исправно светил, и луч его обегал всё побережье.

Михал задал вопрос длиннобородому старику, но тот удивлённо посмотрел на Михала и пожал плечами. Какие вопросы могут быть в подобную минуту? Старик и остальные рыбаки сидели молча. Напряжённо следили за моторкой, которая взяла курс на «Маяк Самоубийц». Женщины, одетые в чёрное, опустились на колени в песок под деревянным крестом, сделанным из разбитой посудины, и громко, в тон ветру, запели молитву. К хору незаметно присоединился мужской голос. Михал с удивлением увидел среди женщин молодого ксендза, который стоял рядом с ними и снова заводил молитву по умершим. Время от времени он делал рукой жест, будто благословлял кого-то. Неизвестно лишь было, кого – четырёх ли смельчаков на моторке, или океан? А может, и то, и другое? Предупреждённый буфетчиком на «Яне», Лясовский остановился в отдалении. Нехорошо в такую минуту попадаться им на глаза.

И снова заработал маяк, к великой радости островитян. Медленно, словно нехотя, снопы света вспыхнули, освещая фарватер. Хор женщин зазвучал громче. Словно свет придал им сил для пения. Рваный ветер разносил голоса поющих далеко над водой.

Один из стражников, на том конце мола, где стоял прожектор, закричал вдруг громко, заглушая целый хор:
— Возвращаются! Вижу сигнальные огни!

Моментально  все голоса, как по команде, смолкли. Даже ветер, кажется, затих ненадолго. Михалу показалось, что он слышит биение сердец людей, сгрудившихся на пристани.

Только когда огни лодки увидели все, молодой ксендз затянул новую молитву. Напряжение ещё возросло. Михалу показалось, что сохранность лодки зависит от того, насколько убедительной будет молитва, ублажит ли она богов, опекающих эти берега.

Рыбаки приняли брошенный конец и оттащили лодку в бухточку, защищённую от волн и ветра. Когда потерпевшие и их спасители вышли на берег, люди бросились к ним, отыскивая в мерцающем свете огней знакомые лица.
— Ян!
— И Виктор здесь!
— Все здесь?

Птицей пронеслось из уст в уста известие, что нет шкипера с затонувшей шхуны. На вопрос рыбаков один из пострадавших показал на маяк и океан. Они посмотрели друг на друга и всё поняли. Среди них не было Ивека Керьяна. Он остался там. Один из строителей. И до него дошла очередь. Как и до Ренарда, и до других. Достал, значит, и его «Перст Божий».

Образовалась угрюмая процессия с ксендзом во главе. Толпа двинулась вглубь острова.

На песке остались только две женщины. Покрыв головы чёрными платками в знак траура, они стали на колени под крестом. Начали монотонно молиться. За ними, со скрещенными на груди руками, стоял понуро, как крест, старик с длинной, молочно белой бородой. Тот самый, которого Михал видел на пристани. Погибший шкипер был, очевидно, его сыном. А женщины? Наверно, мать и невеста.

Его охватила отчего-то глубокая жалость. И к этим людям, и к тем, кого оплакивали, и ко всем живущим на этом проклятом богами и ведьмами острове. Он ещё раз оглянулся на женщин, воющих вместе с ветром. И, словно сам потерял кого-то близкого, поспешил на мерцающие вдали огоньки. Там люди благодарили Бога за то, что пока ещё живы. Другие здесь, впотьмах, оплакивали умерших. Время от времени по молу проходил кто-то из таможенников. Фонарь на высокой мачте, в ржавом ореоле, словно луна перед дождём, горел таким скупым светом, что люди блуждали в этом свете как привидения, без лиц и силуэтов. Михал подумал: «В такой темноте сам чёрт никого не увидит…».

Он поднял ворот повыше и поглубже надвинул на голову шляпу. Только теперь, когда спало напряжение, его вдруг зазнобило от холода. Он весь промок, и это натолкнуло его на мысль о ночлеге. От встречного рыбака Михал узнал, что у «Косого» можно получить комнату. Если здесь не будет мест, то на другом конце острова есть ещё одна таверна. Что та, что другая – один чёрт, разве что у «Косого» подают ром пополам с водой, а у «Бородатого» — воду пополам с ромом. Эта – ближе, так что не придётся шляться ночью по острову.

Слова рыбака  были так невразумительны, Михал мало что понял из его болтовни. Придётся действовать как уж получится. Было холодно и муторно, хотелось есть. На судне он ничего не брал в рот. «Косой» или «Бородатый» — чёрт с ними. Наверняка один другого сто'ит, лишь бы дали поесть, выпить и постель на ночь. Он попытался вспомнить, у кого квартировал его отец во время жизни на острове. У «Косого» или у «Бородатого»?  У Михала была плохая память на имена. Кажется, всё-таки у «Косого». А в принципе, не всё ли равно? Поесть и поспать. Всё, что нужно. А завтра выберет удобное время для знакомства с людьми и местностью.

В тускло освещённом зальце сидело за столиками множество людей. Среди них были и туристы, с которыми он приплыл на «Яне Безземельном».

Он сел за свободный столик в самом конце и со вздохом облегчения вытянул ноги. Окружающих он видел словно сквозь туман. За стойкой стояла полная женщина в чёрном, и её пронизывающие глаза непрерывно обегали столики с гостями, а взглядом она направляла работу официантки. Официантка была низкорослая, худая и вся какая-то потухшая и слабая. Из-под чепца на брови спадала прядь, бросая тень на маленькое, как кулачок, неподвижное лицо. На лице жили только глаза, подвижные и выразительные. Кого она напоминает? Кажется, Зосю. А ведь «Косой» — это господин Эскублак. Да, это наверняка Зося. Михал махнул рукой и подумал: «Ей это подходит, как…», пытался подобрать сравнение, но не смог. Да, это именно у Эскублака жил инженер Лясовский. Михалу припомнились разные подробности. Латунные гильзы на камине, чучело голубя и портрет усатого мужчины в военном мундире. Патрона.

Михал пригляделся к гостям, которые тонули в дыму. Дым плавал, свивался, рвался клочьями, как вата, над их головами, выдыхался из губ то столбом, то спиралью, образуя редкое облачко, которое постепенно становилось невидимым. Ничего удивительного. Жизнь продолжается. Тянется не спеша. Это Михалу не терпится. Не умеет он жить сегодняшним днём, где ничего не происходит. И прошлым жить не умеет. Из путешествия в прошлое он всегда возвращается, словно выкупавшись в грязи. Африка глубоко врезалась в его душу. Тачка, солнце, плеть надсмотрщика…

Подошла официантка, спросила, что ему подать.
— Есть, пить и спать.
— Может, подать вам наше фирменное блюдо: яичницу с омаром и сладкие колбаски со свиными ушками? Сидр или ром? Что до спанья, не знаю, есть ли ещё свободные комнаты. Посмотрим.

«Неужели не узнала меня? Я, должно быть, сильно изменился за эти семь лет. Интересно, узнает ли меня Анна…», — подумал он.

Перестал хмуриться только тогда, когда официантка поставила на стол дымящуюся яичницу с омарами и бутылку яблочного виньяка.
— Кальвадос. Из погреба отца Мало. Высший сорт.

— Спасибо. А как с ночлегом? Может, мне нужно идти к «Бородатому»? – он положил на стол банкноту и выразительно посмотрел на неё.
— Получилось удачно. На ваше счастье, только что один из гостей освободил комнату.

Михал был молод. И безумно голоден к тому же. Ни на кого не глядя, он ел, не смакуя, а насыщаясь. Съел бы всё, что бы ни поставили на стол. После выпитого кальвадоса, яичницы и сладких колбасок он совершенно размяк. И подремал бы сейчас, положив голову на стол, пока его не устроят в комнату. Однако ему не пришлось подняться наверх после ужина. На зов хозяйки в зал вошёл молодой мужчина. Завидев его, рыбаки у стойки приветственно замахали руками. Один из них громко крикнул:
— Давай сюда, Молчун! Давай, пропусти рюмочку-другую для поднятия настроения, а то тебе, кажется, не по себе!

— Не вздумайте испортить мне парня! – крикнула хозяйка, но стаканы наполнила. – Сегодня мой день. Праздник! Сын вернулся с континента, теперь уже насовсем.

— Пусть он  выйдет к нам!

— Позднее. Бедняге нужно столько рассказать папочке. Чего ждёшь, Молчун? Потопа, что ли? Играй. Сегодня должно быть весело. Празднуем возвращение нашего Флориана! Играй так, как никогда не играл!

Молчун кивнул и принёс из кухни маленькое банджо, бубен, тарелки и колокольчики.

«Целый оркестр в одном лице», — подумал Михал.

Молчун медлил с игрой. На лбу у него прорезалась глубокая морщина. Он был
взволнован чем-то. Ухватился пальцами за нос и начал терзать его. При этом озабоченно потирал свои большие уши, которые становились красными, как отмороженные. Оттопыривались, словно кувшинные горлышки. Лоб у Молчуна был низкий, а брови образовывали над носом густую, словно смоляную, дугу. Со своими кучерявыми и жёсткими волосами он выглядел словно в каракулевой шапке. А уши! Таким ушам и в самом деле следовало отвисать. Сейчас они казались не ушами, а наушниками к папахе из чёрного каракуля. Были длинными, эластичными, словно резиновыми. Ослиными, настоящими ослиными ушами.

Рыбаки шумели нетерпеливо.
— Нужно налить ему ещё одну, для настроения, — сказал кто-то из местных. – А то ничего из этой игры не выйдет.
— Его нужно не словами уговаривать, а на карман угодить, — тихо сказала официантка.
— А ты чего вмешиваешься, сорока? Не тебе учить нас, что делать!

Через несколько минут любители доброй выпивки и музыки сумели добыть из тощих кошельков несколько франков, припрятанных от жён «на всякий случай», о котором женщинам знать не положено.

Один из рыбаков подошёл к Молчуну и высыпал из горсти на тарелку собранные франки. Только тогда Молчун зашевелился. Надел на голову обруч с колокольцами. Между коленями поместил тарелки, а в рот сунул маленькую дудочку, похожую на сигару. Правую ногу поставил на педаль барабана. Внезапно каким-то ласкающим движением провёл рукой по банджо, словно хотел его погладить. Посмотрел на лица ожидающих людей. Встряхнул головой, чтобы обруч с колокольцами глубже сел на оттопыренные уши, набрал воздуха в лёгкие и заиграл.

Михал мечтал лишь об уютной постели, но когда зазвучала музыка, он забыл обо всём. И не только он. Туристы загляделись на Молчуна, и вилки их застыли на весу, все забыли об ужине. Одна лишь официантка посматривала на гостей, и взгляд её говорил: «Замечательно! Пальчики оближешь! Это вам не кошачья музыка, а концерт».

Это был действительно концерт. Мелодия, которую играл Молчун, не похожа была на  известные песенки. В этой музыке Михал услышал то, что пережил пару часов назад на судне. Были в ней чудовищный вой ветра, сирены тревоги, сердитый шум океана, а порой пробивались нотки тоски по чему-то невыразимому. Может быть, по большому миру, закрытому для Молчуна. Были там грохот, стон и плач. Было что-то ужасное, чего нельзя выразить никакими словами. Стоило приехать на Остров Ведьм хотя бы ради Молчуна и его музыки. Не лангусты и омары приносили известность таверне, а Молчун. Но было известно также, что музыкант играл перед публикой лишь в особых случаях, по приказу хозяйки. Куда охотнее он играл в своей каморке, избегая людей.

Когда он закончил, в зале повисла тишина. Только сейчас гости поняли, что ужин остыл, что они неподвижно держат в руках вилки с тех пор, как Молчун заиграл. Смотрели друг на друга пристыжено. Они приехали с континента, где их ничто не могло удивить, а здесь – пожалуйста, люди, дивитесь! Обед, дожидаясь голодных, остывал, потому что музыка Молчуна заставила забыть о нём. А скоро они забыли и о буре, которую пережили пару часов  назад.

А официантка, которая прежде выглядела потухшей и поникшей, выпятила худую грудь и со смеющимися глазами подсовывала гостям оловянную тарелку, в которую туристы бросали  монеты и банкноты.

— Кто он такой? – спросил Михал Зосю, когда та сунула ему под нос оловянную плошку. – Откуда приехал?

— Кто он такой? Неизвестно. Откуда приехал? Матерь Божья, Покровительница Пропавших, наверное, могла бы сказать. Его нашли мальцом на берегу. Когда же это было? Ой, давно! Давным-давно. Меня ещё и на свете не было, когда на рифах у острова разбилось судно под аргентинским флагом. Океан выбросил тогда на берег порядочно трофеев, и среди прочих – его. Говорил он на непонятном языке. Никто им не интересовался, поэтому взял его к себе пан Эскублак. С той поры прошло лет двадцать. Своего языка он не помнит, а нашим – не умеет или не хочет пользоваться. Поэтому прозвали его Молчуном. Помогает хозяйке, а иногда вечерами, когда в хорошем настроении, играет для гостей.

Девушка говорила о Молчуне с таким пылом, что Михал легко догадался, какие чувства её обуревают. Нужно быть слепым, чтобы не заметить, как она его любит. Лясовский дал щедрые чаевые, рассчитался за ужин и ночлег.

— Все формальности – завтра утром, — сказал он. – Я устал. Надеюсь, постель будет такой же славной, как музыка Молчуна.

Он тяжело поднялся и отправился за официанткой. Вдруг открылась дверь из соседней комнаты. В двери появился, рядом с коренастым и усатым господином, ксендзок с судна. Михал отвернулся, чтобы его не узнали. Из буфета долетали голоса рыбаков:
— Слава! Слава нашему Флориану! Сто лет жизни ему!

Радостная хозяйка, несмотря на кажущуюся тучность, легко выскочила из-за стойки и обняла сына.
— Наконец-то! Вернулся к мамочке, на наш остров! Вернулась наша радость, наш новый ксендз!

Михал понял, что его присутствие здесь нежелательно, и решил исчезнуть с глаз. Как знать, не вышвырнут ли его отсюда пинком, несмотря на всё гостеприимство местных жителей. Так или иначе, это  будет его последняя ночь в таверне «Под Омаром».
***

С постели Михал встал с неприятной головной болью. Ночь была заполнена утопленниками, и дикие ведьмы плясали у него на животе, подбираясь скользкими щупальцами к горлу. Хотели утащить его в какое-то болото. Колдуньи были похожи на девушку, которая вчера подавала ему ужин.

Среди утопленников, являвшихся ему во сне, один стоял в сторонке и долго смотрел на него пустыми глазницами, делая руками какие-то непонятные знаки. Михал не сомневался, что это его отец, он хотел предостеречь Михала  от чего-то. От какой-то нависшей над головой угрозы. Едва исчезали все видения, рядом с постелью, то ли наяву, то ли тоже во сне, появлялся молодой ксендз. Говорил, что пришёл последний час Михала, и спрашивал, не желает ли он исповедаться. Хотел обманом выпытать тайну и толкнуть его в новые переделки. Наконец, под самое утро Михал уснул крепким сном, как в обморок провалился. Утром холодный душ остудил горячее тело, но головная боль не исчезла.

Внизу горничная наводила порядок в зальце, поглядывая на «раннюю пташку» исподлобья. Михал сел и заказал крепкий кофе. Из кухни вышел человек с косящим взглядом. Это был хозяин – пан Эскублак, или «Косой». Под глазами – синие круги, волосы растрёпаны. Видно, только что встал с постели. Увидев Михала, быстро вернулся в кухню и какое-то время спустя появился опять, прилично одетый и причёсанный. Слегка кивнул головой в ответ на приветствие и стал за стойку, на которой лежала груда немытых стаканов. Сполоснул два маленьких стакана, он налил сидра и подошёл к столику Михала. Не дожидаясь приглашения, поставил стаканы на столик и сел.
— Такова уж моя традиция. Всегда утром выпиваю с первым посетителем, который появляется в зале. Ваше здоровье!

Принёс большую тетрадь и подал её Михалу.
— Заполните разборчиво все рубрики. Пойду, подгоню этих лентяев и принесу завтрак.

Из кухни доносился чад горящего масла, шипело на сковородке мясо. Зал был убран, пол посыпан тонким песком. Сверху долетали чьи-то приглушённые голоса.  «Туристы встают», — подумал Михал, вписывая в тетрадь свои данные.

«Косой» вернулся с кухни с завтраком и поставил на стол дымящиеся тарелки. Михал отдал ему тетрадь и смотрел на него, желая узнать, какое впечатление произведёт на трактирщика его фамилия. «Косой» глянул на запись и резко сел, словно ударенный обухом.
— Вы не родственник ли инженера Лясовского?

— Я его сын. Вы меня не узнаёте, да? А отца вы хорошо знали?

— Очень хорошо. Не раз выпивал с ним. Он тоже любил вставать рано, как и вы сегодня. Он хорошо платил, и на чаевые горничная никогда не жаловалась. Какое несчастье! Я был едва ли не последним, кто разговаривал с ним. Кто бы мог подумать! Такое великое несчастье. Такой умный человек, и так нехорошо исчез.

Они помолчали.

— Вы не знали, куда он собирался?

— Инженер уходил каждый день. Чертил, рисовал. Компас и приборы носили два человека. В тот фатальный день он ушёл один. У него был туго набитый портфель, в котором были бумаги и верёвка.

— Откуда вам известно, что было у отца в портфеле? – спросил вдруг Михал.

— Он при мне открывал его, чтобы положить туда приготовленный моей женой завтрак. Это не было ни для кого тайной. Он всегда так делал, и в тот день тоже, хотя я не до конца уверен. Столько лет прошло с той поры, что забываются подробности. Какое несчастье! – повторил он. – Сколько хлопот было у меня потом из-за этого дела! Следствие, допросы, вызовы в комиссариат…

Он понизил голос до шёпота:

— Пуркуа здесь, пуркуа там, пуркуа везде. Вы об этом не знаете, потому что… уехали. Что ж, такова жизнь, как сказал бы ваш знакомый, Роберт. Людей преследуют случайности.

— Вы уверены, что это была обычная случайность? – спросил Михал.

— О чём вы говорите? – испугался пан Эскублак. – Вы кого-то подозреваете?

— Никаких подозрений у меня нет, — соврал неожиданно Михал. – Мне просто известно, что местные не любили отца из-за этого маяка.

Михал не мог объяснить себе, почему в последнюю минуту солгал, не сказал о существовании письма, подписанного Цирцеей. Возможно, из-за тревожного сна?

«Косой» не спускал с Михала глаз, словно хотел прочесть его мысли. Он был явно встревожен. Всякому, кто знал трактирщика, многое говорило его пыханье трубкой, в которой не было табака. Заметил это даже молодой Лясовский, придвигая к нему пачку папирос. Эскублак отказался.

— Вы не здешний. На острове живёт почти тысяча душ. Половина из них Керьяны, другая половина – Кариганы, и все составляют одну большую семью. Наши женщины здесь рождаются, здесь вырастают, выходят замуж, здесь умирают. Иногда кто-то из наших парней идёт в армию, на континент, но после службы возвращается сюда. Я тоже уже здешний, хотя семья моя родом не отсюда. Я, однако, прижился здесь, и поэтому меня называют «Косым». Керьяны и Кариганы происходят от древних норманнов, которые поселились на острове Бог знает сколько веков назад.

Эскублак глотнул воздуха, ему было душно.

— Народ здешний не слишком уж религиозен. На свой манер, конечно. До сих пор у этих людей, живущих в окружении океана, не удалось искоренить языческих традиций. Они веруют в Бога, но в глубине души поклоняются древним богам. Добрым божеством для них является также Океан, который кормит их. Злые божества, которых нужно порой умилостивить жертвой, это ветер, туман, буря. Божество также и солнце, которое редко светит над островом, но которое всегда предвещает богатый улов омаров и лангустов. Люди судорожно цеплялись за своих ведьм, боялись рассердить их чем-то, потому что они повелевают большой водой. Они выбрасывают из глубин сокровища, они же могут наделать бед, если разозлятся… Верно, инженера люди не любили. В нём видели чужака, который хочет поломать старые порядки. Мало того. Морской маяк на дороге среди скал – это оскорбление их чувств. Но чтобы туземцы каким-то образом дали ему это почувствовать — в такое не верю. Хотя и здесь, как и повсюду, достаточно фанатиков. С тех пор, как маяк светит по ночам, разгневанные ведьмы перестали выбрасывать сокровища из океанских глубин. Это и понятно, — заключил Эскублак, — нет катастроф – нет и добычи. Но не все туземцы понимают это. Были и остаются недовольные. И на туристов много жалоб. Таков уж наш мир.

Позади тихонько скрипнула дверь. Появился улыбающийся ксендз. При виде отца, беседующего с Михалом, глаза его зло сверкнули. Он был молод и необуздан. Теперь он не был похож на вчерашнего ксендзика с судна, который молился за умерших. Одним прыжком он подскочил к хозяину и вырвал стакан у него из руки. Раздался звук разбитого стекла. Эскублак ошеломлённо смотрел на сына. Михал тут же понял, в чём дело. Ксендз не был здесь гостем, как он. Ксендз был сыном хозяина. Слишком поздно Михал вспомнил, что вчера буфетчица угощала всех выпивкой в честь возвращения сына. Сына, на которого Лясовский в момент нечеловеческого ужаса на судне напал и схватил за горло.

— Флориан! – выговорил трактирщик. – Флориан, что ты делаешь? Как ты можешь при госте?

— Гость! – с иронией проговорил сын хозяина. – Хорош гость! Пьёшь с человеком, который вчера хотел меня задушить. Это тот, о котором я говорил тебе вечером.

Эскублак то бледнел, как покойник, то краснел, как варёный рак. Его глядящие сквозь Михала глаза потемнели от ненависти. Но это не была ненависть человека к человеку. Это была ненависть к слабости, к поражению, к злу, возникающему не из людских поступков, а от ударов слепого рока.

— Боже, великий Боже! – только и смог воскликнуть Эскублак, тяжело оседая на табурет и запрокидывая голову назад. Михал подбежал к окну и широко открыл его. Трактирщик захлебнулся воздухом, выпрямил согнутую шею и глубоко вдохнул. Прошло. А казалось, вот-вот его поразит апоплексический удар. Ему казалось, что в мозг его хлынул горный поток. Он смотрел на Михала, как на виновника несчастья,  и хотел разразиться потоком слов, но опустил глаза, боясь нового приступа. По голове, как молот по наковальне, непрестанно грохотала кровь, а в ушах шумело и свистело. Он только показал рукой на дверь и сквозь стиснутые зубы сказал:
— Прочь!

Михал хотел что-то сказать в своё оправдание, объяснить хозяину всё случившееся на судне, но быстро понял, что в данном случае ничего говорить не надо. Что бы он ни сказал в своё оправдание – до отца Флориана слова не дойдут.

Он тяжело поднялся наверх и собрал свои вещи. Посмотрел ещё раз на комнату, в которой долго жил инженер, и с опущенной головой, ни с кем не прощаясь, вышел в коридор. Там стояли Зося с Молчуном.

— Это вы хотели убить единственного сына нашего хозяина? Благодарите Бога, что нет здесь местных, иначе вам досталось бы! Разве вам известно, что значит Флориан для владельца таверны! Он душу бы дьяволу отдал, чтобы с сыном не случилось ничего плохого! Пан  Лясовский посмел поднять руку на нашего ксендза. Тьфу! – плюнула она ему в лицо. – И как это Перст Божий до сих пор не покарал вас за это! Как у вас руки не отсохли! На священника поднять руку! Виданное ли дело! Но вы ещё за это заплатите! Вот погодите! Пусть только местные узнают об этом, они вам этого так легко не простят! Лясовскому нужно собирать манатки и бежать в порт, пока не поздно! Через час отходит «Ян Безземельный». И больше никогда, никогда не возвращайтесь, если не хотите разделить судьбы своего отца, инженера Лясовского, которому ведьмы предъявили свой счёт!

Молчун исподлобья поглядывал на него, сжимая в карманах широких штанов кулаки.

Михал вышел на улицу сломленным. Мало того, что из-за своего безрассудства на судне он потерял союзника, но ещё и нажил врага в человеке, который мог бы ему помочь, который наверняка многое знал. И ещё угрозы этой девушки. Он уже был свидетелем того, как славили островитяне своего ксендза. Первые шаги Михала на острове стали роковыми. Он винил себя за неосторожность. Друзья в армии говорили ему, чтобы он остерегался своей вспыльчивости. Быть неосторожным – то же, что подхватить заразную болезнь. Спохватываешься, когда уже поздно. Какого чёрта он накинулся на ксендза? Или был временно невменяем и не мог контролировать свои поступки? Или же, как его невезучие друзья из Африки, подхватил так называемую «леку де бамбу», что-то вроде солнечного удара, при котором, бывает, убивают человека безо всякого повода? Он и сам не раз был свидетелем того, что может натворить мужчина в таком состоянии.

С близкого океана дул холодный, порывистый ветер. Михал не чувствовал его, пока шёл узкими улочками. Только когда вышел на открытое пространство, его охватил озноб. Ещё на судне он заметил, что картины восходящего и заходящего солнца здесь редкость. Здесь нет зимы и нет лета. С января по декабрь – бури и густой туман. Михал был удручён, зол и одинок. Куда теперь деваться? «Ян Безземельный» всё ещё стоит у пристани. Опущенный трап ждёт туристов. Неужели он сбежит с острова, как последний трус? Даже не поговорив с Анной? Не отыскав убийц отца? Он ведь уверен, что инженер погиб не по своей вине. Целью жизни Михал прежде всего считал отомстить за отца, разыскать Цирцею. И ещё оставалась Анна! Она верила и ждала его возвращения. Нет! Что будет, то будет. Он не отступит, даже ценой жизни. Пожалуй, он пойдёт к «Бородатому». К Керьянам с чемоданами идти не стоит. Михал шёл скорым шагом, желая оказаться как можно дальше от таверны «Под Омаром». Дошёл, наконец, до пристани, где высадился вчера вечером. Да! «Ян Безземельный» ждал. За ним, укрытые естественным волноломом, были пришвартованы стройная яхта и полицейский моторный катер.

Что-то, однако, всё-таки изменилось здесь за прошедшие годы. Голые прежде берега были застроены. Появилась фабричка по плетению сетей, принадлежащая господину мэру. Из барака-времянки рыбаки вытащили на площадку тралы, невода и ставные сети, крупно- и мелкоячеистые. Тралы уже готовы к прибрежному лову, а машина с помощью ловких и трудолюбивых рук вяжет ставные сети, так называемые вентеря, пользующиеся большим спросом в сезон угрей. За площадкой были новые ремонтные мастерские. Согнувшись под лодкой на слипе, рабочие, заменив доски обшивки, теперь конопатили её. Глухо стучали молотки, пахло смолой, краской и водорослями, выброшенными волной на берег.

Сегодня океан не был ласков к рыбакам. Рыбаки рисковать жизнью не хотели. Каждый ещё переживал трагедию «Марии Моники». До сих пор неизвестна была судьба её шкипера. Несколько женщин в чёрных одеждах, перетянутых в талии ремнями, несли на головах корзины с лангустами, омарами, или, если кому-то угодно, морскими раками. Работали они угрюмо, молча, как автоматы. Океан вечным своим шумом заглушал их, отучал от лишних разговоров.
Неожиданно одна из них поскользнулась на мокрой доске, служившей мостиком, и большая часть содержимого корзины выплеснулась в воду. Хозяин лодки посмотрел на виновницу и пригрозил пальцем. Он был грузен, приземист и ничем не отличался от обломка скалы, выступающего из воды. Должно быть, обладал необычайной силой.

        — Заплатишь! Удержу из зарплаты, корова старая!

        Здесь и повсюду расхаживали рыбаки в засаленных плащах с капюшонами, надвинутыми низко на лица. Как две капли воды похожи были на свои приземистые шхуны. И дома строили тоже по своему подобию – низкие, квадратные, втиснутые в скалы, словно вырастающие из острова. Люди, скалы и дома казались едиными плодами этой земли.
Каково же было удивление Михала, когда, дойдя до креста, он увидел там старика с молочно белой бородой и съёжившуюся на песке женщину под чёрной шалью. Михал не видел её лица. Неужели они провели всю ночь на этом пустыре? Неужели ждали, когда волна выбросит на берег тело шкипера?

        Он поднял повыше воротник плаща и невесело глядел на молящихся людей. Внезапно с наблюдательной вышки сбежал вниз мужчина в мундире таможенника. Увидев людей, он крикнул, заглушая на мгновение шум океана и вой ветра:
        — Чёрный флаг на Маяке Самоубийц!

        Руки рыбаков повисли над корзинами с рыбой. Все как один смотрели туда, где из утренней мглы появился маяк. Поднял голову и белобородый старик, а молодая женщина поднялась с коленей. Ветер рванул чёрную шаль, открывая её лицо. Только сейчас Михал увидел, что перед ним стоит Анна, его такая давно желанная Анна – сестра Ивека.