Книга вторая. Будь поклята ты, война. Продолжение1

Эта проблема становится глобальной в пределах страны. Мир людей становится всё тревожней и злее.
Страшно преступление, совершонное частным лицом, но самое страшное, когда совершено представителем государственной власти, именно тем лицом, которое должно давать гарантию защиты и безопасности человека. И культ личности является самым страшным преступлением. И кто же от него защитит? К сожалению, на сегодняшний день этот вопрос остаётся риторическим.
Следующая проблема. Есть люди, от которых мы ждём помощи, , люди которые поставлены нас защищать и спасать. Но, когда эти люди становятся оборотнями, что может быть страшнее этого?
Вот такие дела, молодой человек. И результатом культа личности является то, что мы с тобой сейчас находимся здесь. Это результат планомерной политики того же культа личности. Политики всеобщего страха. Это политика всеобщего беззакония, когда человек может оказаться за колючей проволокой только за то, что он более образован, чем какой-то чиновник-люмпмен, больше знает, а значит, очень хорошо понимает происходящие события. Одним словом – интеллигент. Слово интеллигент стало нарицательным. Во все времена интеллигенция была двигателем прогресса, была эталоном самосознания общества. В силу исторически сложившихся обстоятельств, интеллигенция вышла, в основном, из дворянского сословия. Но и представители других сословий становились образованными интеллигентами. Возьмём, к примеру, Михаила Ломоносова. Надеюсь, вам знакомо это имя? И таких было и есть во многом количестве.
Я ещё не останавливался на духовенстве. Это же надо до такого додуматься – религия опиум для народа. Как можно понять, что духовность человека – это есть опиум? Бред. Ну, ладно, допустим, я говорю, молодой человек, допустим, что интеллигенция и духовенство – это враги народа. Но, как я вижу, здесь, кроме них, львиную долю составляет неимущий класс: рабочие, крестьяне, военные. Кстати, о военных. Большая часть их – это выходцы из вашего сословия, юноша, а заканчивают здесь свою жизнь с такими вот, как я, интеллигентами.
-Уважаемый учитель, - с сарказмом обратился к оратору Сашка, - а вы не боитесь говорить мне всё это? А вдруг я настучу?
-Молодой человек, я своё уже отбоялся. Посмотрите на меня – я что, похож на человека, у которого есть перспектива выйти отсюда живым? Правильно – нет. Мне уже всё равно – днём раньше, днём позже. Вот скажите мне, Николай, вы родились при этой власти, были ею обучены, обласканы. Вы же выросли на большевистских лозунгах, и большинство из вас верило и верит в светлое будущее коммунизма? Что же это за светлое будущее, если его строят на крови и костях своих соплемёнников? Это же нонсенс, молодой человек, нонсенс. Светлое будущее строится трудом, наукой и верой. Да, юноша, верой. Но не той верой, которую заставляют исповедовать нынешние власть имущие, а верой в человека, в его гений. Вот так! Я вас раньше не спрашивал, за что вы оказались в местах не столь отдалённых? Надеюсь, вы ничего не натворили сверхнеординарного? Вы ведь слишком молоды, чтобы прогневить власть и Бога. А, в общем, я могу и ошибаться. В сегодняшнем мире молодость не препятствие для великих дел. Но она имеет одну неприятную особенность – быстро проходит. Так за что вы здесь мучаетесь?
-В плен попал, жить хотел, вступил в РОА, воевал в армии Власова.
-А родители ваши кто? И где они в данное время?
            -Родители репрессированы. Я воспитывался в детском доме.
-А откуда у вас такие базовые знания? Насколько я знаю, в детских домах держат до окончания семилетки и, пожалуйте в ФЗУ. А у вас знания намного фундаментальней.
-Кто хочет учиться, тот найдёт возможность.
-Похвально, похвально, юноша. Но вам ваше образование вряд ли поможет. Здесь сидят профессора, ученые, инженеры. К великому сожалению, это потерянные «мозги» для государства. А сколько они могли бы в своей жизни сделать! Власть, которая не бережет, не лелеет свой интеллектуальный потенциал, не думает о будущем страны и своего народа, а заботится только о своём благополучии сейчас и здесь – это не власть народа, а власть тиранов и узурпаторов, которые больны этой властью. Они стараются любой ценой эту заботу подкрепить своими законами, и даже такими извращениями, как вот всё это.
Он обвёл рукой вокруг, указывая на колючую проволоку и бараки.
-Это же надо, такие строки песни: «Мы свой, мы новый мир построим…», а ума хватило только на лагеря... Не спорю – строились заводы, фабрики, дороги, но какой ценой!?
Сашка и не спорил с учителем дворянского происхождения. Он был с ним согласен на все сто процентов. Но у него была своя правда. Обиды, как-то, сами собой забылись. Осталась только злость на всех и вся, и огромное желание выжить.
И вот теперь, вспоминая слова старого учителя, Сашка понимал, что при всей своей образованности, при всём багаже знаний, тот до конца так и не понял всей сути происходящего. Да, всё, о чем он говорил, было правильным, но он до конца так и не понял, или не хотел понять, что на данном этапе государства вступил в силу принцип – разделяй и властвуй. И это особо чувствовалось на войне. Он вспоминал слова одного подпольщика, которого допрашивали в гестапо. Его спрашивали, зачем он так самозабвенно защищает ленинские идеалы, когда в его стране такие же лагеря, как в Германии, так же уничтожают людей, как и в Германии? Так зачем это самопожертвование? На что он ответил: «Гитлеры и Сталины приходят и уходят, а народ остаётся. Мой народ». Ему указывают на Сашку и других карателей славянского происхождения. На что тот опять с невозмутимой убеждённостью ответил: «Даже миллион отщепенцев, служащих вам, не докажут мне, что я неправ». Он так и сказал: «Отщепенцев». Мама Марфа тоже когда-то сказала им с братом Колькой: «Два сына и оба отщепенцы». Как давно это было. Он вспоминал того подпольщика и опять, как в начале войны, задавал себе вопрос: «Неужели он верит в то, о чем говорит? Ему осталось жить всего-то ничего, а он о народе, как о своём собственном ребёнке. Неужели он в чем-то прав?»
Он с усилием отмахнулся от этих мыслей, стараясь вернуться к действительности. А действительность говорила ему, что не стоит размениваться на воспоминания – ненароком от таких мыслей и «крыша» может поехать.
Ночь никаких неожиданностей не принесла. Утром он, долго не задерживаясь в бараке, отправился в контору. У него было такое чувство. Что сегодня должно многое, а вернее, всё решиться. Сегодня случится крутой поворот в его жизни. От ожидания и волнения у него сосало под «ложечкой». Позавтракать он не успел, вернее, не захотел, но и желания особого не возникало. Аппетит ничем себя не проявлял. Вот только лёгкое подташнивание от волнения. Чёрт, пришла бы уже скорей. Обещала ведь». Посмотрев на часы, он понял, что волнуется напрасно. Это он припёрся рано. Его нетерпение было понятно. Не каждый день и, далеко, не каждому выпадает счастливый случай поменять вонючий барак на нормальную квартиру.
Чтобы убить время ожидания, он принялся дописывать месячный отчет. Практически, он уже был готов. Но некоторые графы он вчера заполнять не стал. Его предупредили – их заполнять нужно только после личной проверки старшим экономистом. Месячные отчеты – это простой мониторинг шахты, динамика её работы. И из них складывалась полная картина сначала за квартал, потом за полугодие и так далее. И в начале четвёртого квартала просматривалась перспектива выполнения годового плана. А так кА выполнение оного – это был закон, а нарушение закона – это прямой путь оказаться самим за «колючкой», то понятно – составление отчетов строго контролировалось. Если практические показатели отличались от плановых незначительно, и это можно бвло скрыть, не боясь разоблачения, то, в данном случае, приписывались нужные показатели и отчет шел по инстанциям. Если же разница была большая, то вступал в силу военный закон – план любой ценой. И тогда уже не жалели ни средств, ни, тем более, рабочую силу. Рабочая смена увеличивалась, добавлялись людские ресурсы. А там, где штурмовщина, там травматизм, и увеличение смертельных случаев.
Воркутинский уголёк был круто замешан на крови. И появлялись новые внеплановые могилы в вечномёрзлой, Воркутинской земле.
Закончив с отчетом, Сашка осмотрелся и,  проведя взглядом по комнате, отметил – все уже на местах. Каждый занимался своим делом, молча уткнувшись в бумаги. Не прошло и нескольких минут, как его вызвали к старшему экономисту. Постучав, он вошел в кабинет.
-Разрешите, Иван Пантелеевич.
Тучный мужик с круглой, как футбольный мяч, головой, молча махнул рукой, давая понять, чтобы вошедший скорее подошел к столу. Потом поднял лицо от бумаг, лежащих на столе, и уставился своими безбровыми, как у поросёнка, глазами на стоящего перед ним Сашку. Голова его была аккуратно побрита и от этого блестела, как электролампочка. От каждого движения блики света отсвечивались, как от зеркала.
-Так, э-э-э. Всё забываю твою фамилию. Ах, да! Глушков.
-Глушаков, Иван Пантелеевич.
-Да, да. Я понял. Надо запомнить. Показывай, что ты там насочинял.
Сашка положил на стол отчет и стоял, ожидая дальнейших указаний. Хозяин кабинета посмотрел сначала на стопку бумаг, потом на него. Глазами указал на стул, а сам углубился в изучение бумаг. Это длилось довольно долго. Сашка даже немного заскучал. Его начальник время от времени карандашом делал какие-то пометки. Иногда что-то писал. Наконец оторвался от бумаг, посмотрел внимательно на Сашку.
-Неплохо, как для новичка. Ни единой грамматической, и ни единой арифметической ошибки. Похвально. Неплохо, видать, учился в школе. Значит так – я написал кое-какие цифры. Короче, привёл твой отчет в нормальный вид. Переписать начисто со всеми изменениями и исправлениями. К концу рабочего дня чтобы он лежал у меня на столе. И чтобы я в него больше не заглядывал, не тратил время, а шел с ним…
Он указательным пальцем ткнул в потолок. Потом махнул рукой, давая понять, что разговор окончен. Сашка, забрав бумаги, быстро вышел из кабинета.
Работа с отчетом заняла у него время до самого обеда. Наконец поставлена последняя точка. Ещё раз внимательно перечитал отчет. Потом, с хрустом потянувшись всем телом, с удовольствием расслабился.
-Глушаков, к тебе пришли, - послышался голос из коридора в полуоткрытую дверь Бухгалтерии.
«Пришла, - ёкнуло сердце. – Наконец. Неужели сегодня всё свершиться?»
Быстро сложив бумаги, вышел в коридор. Он не ошибся. Возле окна стояла она, его спасительница и покровительница. Солнце, светившее в окно, освещало её рыжие волосы, освещало улыбающееся лицо с ярко накрашенными губами. Сашка с волнением подошел к ней. Его окутал приятный аромат дорогих духов. «Красная Москва, отметил он. – Живут же люди. Откуда она могла взять их? Раньше пользовалась американскими».
-Надя, наконец! Как долго тянулся день. Ну, говори. Свершилось? Да? По светящемуся лицу своей покровительницы понял – наконец-то. Даже лёгкая дрожь в ногах появилась от волнения.
-Коленька, всё готово. Квартира есть. Правда, не ахти какая. Я имею в виду – не отдельная, а в коммуналке. Одну семью перевели работать в другое место. Вот я и постаралась. Правда, мне пришлось…, она замолчала. – Короче, мне пришлось кое-чем расплатиться.
-Надеюсь, не этим? – Сашка жестом провёл от головы до ног.
-Ну, что ты, дурачек. Как ты мог подумать?
Её лицо стареющей дамы, густо покрытое пудрой и с подведенными, черным карандашом, бровями, светилось довольствием.
-Есть много возможностей решить вопрос к обоюдному удовольствию. Есть ещё на этом свете такие прозаические вещи, как спирт, продукты, деньги, «тряпки», в конце концов. Да мало ли ещё возможностей кроме той, о которой подумал ты.
Сашке было, в общем, глубоко наплевать, каким способом она добилась результата. Однако, изображать ревнивого любовника – это был беспроигрышный вариант. Женщины в возрасте очень чувствительны к лести и к ревности. Чувствовать свою значимость, думать, что они ещё держат «Бога за бороду» – это для них, как бальзам на сердце.Вот и сейчас она думала, что имеет полную власть над этим худым, но таким молодым и симпатичным, зеком В её понятии, он был её вещью, её собственностью. Ещё бы! Сколько в него вложено сил и нервов, сколько, наконец, в него вложено материальных ценностей.
Она так до сих пор и не поняла, что привлекло её тогда в этом худом, умирающем пациенте? Это был как порыв последнего угасающего чувства под названием – любовь. И неважно, что здесь преобладало чисто женское или материнское начало. Никогда не имевшая детей, подспудно, как женщина, всегда этого желающая, она пожалела его. Почему его, она и сама не могла понять. Но и пропустить возможность воспользоваться своим привилегированным положением она не могла. Да, она ещё чувствовала себя женщиной. Да, много повидавшей, много пережившей в своей жизни, в конце концов, довольно циничной, но женщиной. И в ней ещё сидел бес авантюризма, который часто, в молодости, доставлял ей неприятности, но и часто выручал в критические моменты. Ей просто везло. И вот она оказалась за полярным кругом не по этапу, как большинство здешнего народа, а по своей воле. И вот последнее приключение, последняя прихоть, последняя авантюра.
Сашка стоял, слушал её, вдыхал аромат духов и косметики. А правды ради сказать, как женщина, она умела следить за собой. В этом упрекнуть её было нельзя. Стоял и слушал, а желание было единственное – скорее оказаться в своей квартире, подальше от вонючего барака.
Наконец, Надежда, поняв его состояние, хлопнув себя ладонями по щекам, воскликнула:
-Вот я дурра и чего я баснями соловья кормлю. Так, Коленька, сколько тебе осталось до конца рабочего дня? Четыре часа? Вот и хорошо – через четыре часа я буду ждать тебя здесь.
Она посмотрела на трофейные женские часики и кокетливо натянула тонкую перчатку. Этот трофейный атрибут женского гардероба очень красиво смотрелся на её руках, лишний раз подчеркивая неплохо сохранившуюся её фигуру.
-Побежала я. У меня заканчивается перерыв. Ты смотри, не задерживайся. Сегодня твой «дебит» сойдётся с твоим «кредитом», - с некоторой кокетливой иронией промолвила она.
-Да, но мне нужно будет заскочить в барак, забрать свои вещи.
-Какие вещи, Коля? Ты что, собираешься тащить в новое жилище свои вшивые тряпки? Забудь. Купим всё новое.
-Где ты всё это купишь? Американцы уехали. В магазинах опять пусто.
-Не волнуйся, мой хороший, - погладив его по щеке, проворковала она. – Не купим, так достанем. Дел-то. Ну, ещё раз до свиданья. Я побежала. Не задерживайся, - ещё раз махнула рукой и исчезла в проёме двери.
Остаток рабочего дня для Сашки тянулся, как его срок. Он уже и не знал, кто он теперь – зек или вольный.  Как вести теперь себя? Работа чистая, квартира есть, женщина есть. Правда, пока он не получил ни копейки зарплаты. Выезд ему из города запрещен. Документа личности никакого нет, кроме справки, что он расконвоирован. Так что, он бесправен со всех сторон. Пока он никто. Как говорил «хозяин» - вы пыль, вы грязь, вы никто и звать вас никак. Вы только номер лагерный.
Однако, лагерной пылью он себя уже не считал. Сознание того, что ему уже не надо возвращаться в вонючий, вшивый барак, пропитанный запахом грязной одежды, немытых тел, и ещё чем-то непонятным, присущее только лагерям. Сознание того, что он уже не такой, как все остальные, грело ему душу. Ему вспомнился старый московский учитель из ПечерЛАГа и, как ни странно, стало даже жаль его. Но это был мимолётный всплеск сочувствия. В следующий момент он начисто забыл об учителе и в голове пульсировала единственная мысль: я жив, здоров, впереди появился шанс, который нельзя никак упустить. Ради этого можно пойти на многое. Совесть, жалость и другие сантименты не имеют права отвлекать его от одной единственной цели – выжить. И жить, как можно, лучше.
Остальное время он коротал, выполняя всякую мелкую работу, накопившуюся за месяц. Привёл в порядок недельные отчёты бригадиров в хронологическом порядке. Подогнал статистику под требования старшего экономиста. Словом, навёл порядок, как хозяйка наводит блеск в квартире накануне праздника. А что для него грядел праздник, так это было без комментарий.
Чем ближе окончание рабочего дня, тем чаще он поглядывал на часы. Стрелки как будто остановились, зависли. И только равномерное цоканье настенных часов , бой через каждые полчаса, говорили, что время не стоит на месте.
Наконец часы пробили последний удар. Сашка мгновенно поднялся и вышел из-за стола. К этому моменту у него на столе царил полнейший порядок. Ни единой лишней бумажки или скрепки. Через минуту он уже был на улице и направился к проходной. Только пройдя мимо охранника, и выйдя на улицу, он почувствовал огромнейшее облегчение. Оглянулся вокруг. Надежды нигде не было. Он ещё раз обвёл глазами вокруг – никого. И только вдали, со стороны центра города, мчалась легковая машина. По очертаниям, как будто, «Эмка». Ему сейчас меньше всего была интересна эта легковушка. «Ну, где же её черти носят, - с раздражением подумал он. – Сама же предупреждала, чтобы я не задерживался. Вот бабьё – всё у них какие-нибудь дела срочные».
-Коленька! Коленька! Ау, Коленька! Оглянись, я здесь.
Сашка вздрогнул, оглянулся. Машина, которая ещё недавно маячила вдали, стояла у него сзади. Занятый своими мыслями, он не заметил, как она подъехала и остановилась у него за спиной. «Наконец! Фу, а я уже подумал черт знает что», - пронеслось в голове. Он ещё стоял, как застывший манекен, а Надежда, выскочив из машины, бежала к нему.
-Ну, что столбом стал? Пойдём, поёдём в машину. Чего стоять и отсвечивать перед проходной?
-Откуда такой «рыдван»? Богато живёшь.
-Коленька, мир не без добрых людей. А у меня таких «добрых» наберётся…, но не будем уточнять. Садись, садись быстрее. Время не терпит. «Рыдван», как ты сказал, нужно вернуть скорей. Машину я взяла на время.
Сашка нырнул в открытую дверцу «Эмки», оглянулся. Кроме него и Нади, был один лишь шофёр. Он с невозмутимым спокойствием сидел за рулём, как будто происходящее его не касалось. Только мельком Сашка заметил, что тот внимательно наблюдает за ним в зеркало заднего вида.
-Петя, поехали. Мы и так уже задерживаемся, а машину тебе нужно подогнать через полчаса. Поехали быстрей, миленький. Опоздаем – не смогу больше пользоваться доброжелательностью Ивана Андреевича. Любит пунктуальность, как немец.
Шофёр молча, без каких-либо комментарий, включив передачу, тронулся. Машина набирала скорость, Сашка время от времени, кидая взгляд на зеркало заднего вида, замечал, что водитель бросал короткие взгляды на него. В какой-то момент у него ёкнуло сердце. Что-то неуловимо знакомое показалось во взгляде шофёра. Лица он его не видел, только мощный затылок с коротко стрижеными волосами и мельком – глаза в зеркале. «Знакомый взгляд. «Чёрт, где я видел эти глаза?» Водитель завернул за угол, высадил пассажиров и, нажав на «газ», рванул с места. Выходя из машины, Сашка ещё раз всмотрелся в фигуру водителя. Тот на миг повернулся к нему лицом. В голову Сашке ударила кровь. «Не может быть. Неужели он? Или я ошибся? А если нет? Бугай! Это же Петька Бугаёв. Чёрт, неужели он узнал меня? Что же делать? Мысли толпой роились в голове, мешая принять решение, единственно правильное – что делать дальше? Как поступить в этой ситуации? А что делать нужно срочно – это даже не имело смысла обсуждать. «Или он меня узнал, или только заподозрил догадку? Чёрт! Так, нужно подумать спокойно, без паники.
-Коля, Коля, очнись. Что ты застыл, как памятник? Пойдём, пойдём быстрее. Здесь уже недалеко.
Сашка очнувшись от «столбняка», повернулся к Надежде. Он с трудом вернулся к действительности.
-Ты что, Коля? Вид у тебя такой, как будто увидел привидение. Ну, да ладно. Пойдём смотреть твоё новое жильё. И не только смотреть, но и обустраиваться. А всё же, Коля, ты чего такой заторможенный? Хорошо, пойдём, пойдём.
Они двинулись по тротуару вдоль улицы. Метров через сто повернули налево. Двухэтажное здание барачного типа снаружи выглядело не очень презентабельно. Это довольно старые Воркутинские постройки. Узкая деревянная лестница скрипела от каждого шага. Второй этаж, длинный коридор с чередой дверей. Надежда достала из сумки ключ, открыла дверь.
-Прошу, мой господин, - с лёгкой иронией произнесла она.
-Только после вас, моя госпожа, - поддержал словесную игру Сашка.
-А почему я?
-Потому что ты женщина, а им, женщинам, принято уступать. А для красивых женщин, тем более, не может быть никакого отказа.
Надежда слегка зарделась от неприкрытой лести. В какой-то мере, враньё, но, всё же, приятно. В полумраке коридора заметить румянец было трудно, да Сашка и не обращал внимания, а только открывая замок, подытожил:
-Есть такая притча. Одного мудреца спросили, почему женщину нужно пропускать вперёд?
-А потому, - ответил старец, что в древние времена, когда люди жили первобытным строем, и охотились на диких зверей, они часто, ища себе жильё, (строить они его ещё не научились), использовали под оное естественные пещеры. Но было одно «НО» - эти пещеры, зачастую, были заняты. Их хозяева, свирепые хищники, добровольно уступать жильё не собирались. А как узнать, есть ли там, в этой пещере, кто или нет? Вот и пускали вперёд женщину, чаще, преклонного возраста. Их было не жалко. Они ведь небыли охотниками, пищу не добывали и потому для общества представляли меньшую ценность, чем мужчина-добытчик. Вот такая история, моя милая.
Санькина спутница шутя шлёпнула ладонью его по спине и прошла первой в открытую дверь. Сашка вошел следом.
Первое впечатление было, как будто он из свинарника попал в номер «люкс». Такой разительной была для него разница между зековским бараком и этой квартирой. Естественно, везде виделось, что здесь не обошлось без женских рук. Во всём было видно их присутствие. Даже простые занавески на окнах и простенький абажур под потолком придавали сказочный вид всему жилью. Старенький диван и железная двуспальная кровать, а также стол под окном, довершали интерьер комнаты. Смежная дверь вела в другую комнату. Осторожно заглянув туда, Сашка понял – кухня. «Но, почему вход через комнату, а не наоборот?» Он понял, что две комнаты объединили в одну квартиру, пробив в стене проём для дверей. Вход-выход в кухню имелся и с коридора, но те двери были закрыты и к ним был приставлен кухонный шкаф. Всё это он успел обозреть за несколько секунд.
Надежда стояла и с интересом наблюдала за его реакцией.