Стань сильнее!

               - С каждым отказом в публикации ты становишься сильнее! - победно провозгласил лучший друг начинающего писателя Никодима и ободряюще похлопал того по плечу. После третьего или четвертого отказа. - Смело шли свою писанину по всем известным тебе издательствам. Еще пару раз отфутболят, и тебя уже ничем не испугаешь и не проймешь. А сломаешься - всю жизнь проживешь в серости, да и помрешь в безвестности! - Высказавшись он с сомнением оглядел нехитрую, хотя и добротную обстановку дома Никодима. И ответа ждет. А им по двадцать...
               Между тем, жизнь вносила в эти оптимистичные планы свои неожиданные коррективы. Сильней юный автор никак не становился и даже наоборот. На двадцать восьмом отказе у Никодима слегка подкосились ноги, на сорок третьем - безостановочно задергалось левое веко, а в юбилейный сотый писатель перенес первый микро инфаркт. Впрочем, ему было всего двадцать и он быстро оклемался, а надолго слег только через год - после двухсот двадцать пятого отказа. К тому же, он после этого уже не просто боялся ответов из издательств, но и при получении их плакал долго, горько и частенько навзрыд.
               В конце концов, даже доселе невозмутимая бабушка Никодима слегка встревожилась и совет лежащему в анабиозе внуку дала незатейливый:
                - А ты отказы эти электронные брось читать. И вся недолга. В корзину их прямиком кидай, как спам. И живи - не тужи, а то чокнешься совсем! Кто дрова тогда пилить да колоть будет, когда помру?
                - А разве можно так? - как в полусне произнес Никодим, а его нога под одеялом при этих словах нервически дернулась. Собственно, после ноги моментально задергалось правое веко, потом мелкой дрожью затряслась кисть левой руки писателя, и лишь только тогда он полностью пришел в себя и вышел из того самого состояния коматозной спячки, в которую впал после памятного двухсот двадцать пятого отказа в публикации.
                - Нужно!!! Если жить хочешь! Ведь даже Любка уже от тебя сбежала! - громко повторила бабушка и прошлепала во двор - пилить и колоть дрова для печки. Дверь за ней громко захлопнулась, а ее внук при этом потерял сознание.
               Между тем, беда не пришла одна. После ухода любимой девушки и ряда последующих отказов в публикациях, у Никодима, когда он однажды во сне ненароком выпал из кровати, случилось неприятное - его руки с тех пор уже более не слушались своего хозяина и полностью потеряли чувствительность. Выручила бабушка. Будучи полуслепой, она взялась таки на свой страх и риск печатать на ноутбуке тексты юного дарования. Под его диктовку. Конечно, старуха частенько путалась в компьютерных программах, мешала латиницу с древнееврейским, и тыкалась в клавиатуру одним пальцем, но в целом работа продвигалась успешно. Жаль только, что слышала она не очень хорошо и частенько засыпала во время литературных сеансов, а то бы все это действо вообще смотрелось бы просто идиллическим.
               Впрочем этой идиллии не суждено было длиться вечно. Ведь за те несколько лет, что изможденный болезнями Никодим надиктовывал свои произведения бабушке, та, уже давно страдавшая от застарелой глаукомы, в конце концов ослепла окончательно. После этого в творчестве Никодима наступил тяжелый застой, отказов соответственно стало значительно меньше, а здоровье вдруг неожиданно, медленно, но верно начало возвращаться к писателю. Сначала на инвалидной коляске, а потом и просто на костылях он спустя пять лет уже мог свободно передвигаться по дому, а вскоре (еще через годика три) с бадиком выбрался и во двор. Прошло всего пятнадцать зим, а Никодим был уже практически здоров. В какой-то момент он даже нашел время заняться не только своим здоровьем, но и здоровьем любимой бабушки и свозил ее в больницу на операцию по восстановлению зрения. Операция на удивление прошла успешно, зрение восстановилось, а Никодим уже предвкушал свое возвращение к письменному столу и бабушкино - к пиле, топору и кастрюлям, как к ним в гости впервые за много лет вдруг пожаловал лучший друг писателя. Свой новенький "Мерседес" он оставил у порога практически развалившегося за последние годы деревянного дома писателя, а с собой захватил лишь красавицу-жену... Любку.
               - Ты - молодец, что тогда послушал меня и не опустил рук при первых неудачах, - с чувством сказал друг, обнимая выздоровевшего Никодима. - Представляешь, насколько ты стал сильнее? И теперь, поверь мне, тебе ничто не страшно, и ничем тебя не напугать. Пиши, твори и, успех обязательно придет!
                Потом он еще что-то говорил, но худой, бледный и сморщенный Никодим его уже не слушал. Он смотрел на свой бадик, на Любку, на новый, с иголочки, костюм лучшего друга, и вдруг с ужасом ощутил, как дернулось его собственное веко, а потом оно же дернулось еще раза два. Тогда писатель попробовал сосредоточиться на приятном, но внезапно понял, что зацепиться ему в сущности не за что, и ничего приятного в его жизни давным-давно не происходило. Это его немного смутило, а дырка на собственном старом тапке сомнения усугубила.
                - Держись, - шепнула ему Любка, когда друг ненадолго отошел к окну, чтоб полюбоваться своим сверкающим "Мерседесом", - в душе я по-прежнему с тобой. Будь сильным!  Напиши роман про нашу любовь! Про страсть! А я прочитаю его и тихо проплачу всю ночь...
                Потом лучший друг с Любкой поспешили уйти, поскольку очень торопились к Лазурному берегу во Франции и на чартер соответственно. А к любимому внуку подъехала бабушка. На его стареньком инвалидном кресле. Никодим в этот момент стоял посреди комнаты и тупо смотрел на дверь оставшуюся распахнутой после ухода гостей. Рот его был полуоткрыт.
                - Новый роман сочиняешь? - прошамкала старая беззубым ртом и подбодрила того добрым словом. - Плюнь на все неудачи. Ты - гений! Я горжусь тобой! - После такого неказистого напутствия она кряхтя поднялась из кресла и с трудом прошлепала во двор - рубить дрова. Для полуразвалившейся печки...
                А потом случилось странное: Никодим вдруг очнулся и воочию услышал голос лучшего друга: "С каждым отказом в публикации ты становишься сильнее! Смело шли свою писанину по всем известным тебе издательствам.  А сломаешься - всю жизнь проживешь в серости, да и помрешь в безвестности!"
                И смотрит Никодим, а друг - перед ним и ждет ответа. А им по двадцать...