Последнее письмо

Послания, пришедшие из прошлого
 Странный порыв заставил молодого мужчину, зашедшего в подъезд, резко остановиться. Словно секундное помешательство. Не дойдя до лифта всего несколько шагов, он замер и повернул голову в сторону почтовых ящиков.

 Груда искореженных, ржавых, окрашенных синей краской металлических коробочек была испещрена похабными словами и кривыми рисунками. На некоторых из них висели сломанные замки, а в тех, что имели неосторожность потерять свои дверки и вовсе красовались использованные презервативы и пустые, смятые банки из-под пива. Взгляд зацепился за цифру 40. Счета он забрал еще неделю назад, печатный спам его не интересовал, а газет и журналов он вовсе не выписывал. Тогда, что за странное ощущение, просто болезненная необходимость заглянуть внутрь? Что он ожидает там увидеть?

 Тихое шуршание одежды, позвякивание ключей, изъятых из кармана джинс, еле слышный щелчок открываемого замочка… Округлившиеся глаза, искреннее удивление, слегка вспотевшая ладонь и щемящее ощущение неизбежности… Письма? Кто вообще пишет письма в наше время, когда можно воспользоваться благами моментальных посланий через Интернет?

 Два бежевых конверта слегка подрагивали в трясущихся руках. На шероховатой бумаге одного и другого послания размашистым, слегка неопрятным почерком был указан адресат. На первый взгляд они были идентичны… Только вот в верхнем правом углу одного из конвертов красовалась надпись : «Вскрыть через 10 лет». Что за ненормальный прислал письмо, которое можно открывать только лишь спустя столько лет?

 Знакомое имя отправителя болью резануло глаза, а нос уловил едва различимый аромат белых лилий. Мужчина поднес конверты ближе к лицу и сделал глубокий вдох и вместе с ним судорожная дрожь прошла по всему телу… Так и есть, бумага пропитана этим ароматом.

 Он не знал, как долго простоял вот так, не моргая, уставившись на конверты в своих руках. Дыхание сбилось, а время изменило свой привычных ход. Стоял и не шевелился: может минуту или две, может жизнь или две… А может и целую вечность.

 Грязный подъезд, запах человеческих нечистот, поскрипывание старого лифта, шум и приглушенные крики из квартир, потрескивание тусклой, грязной лампы и грохот в мусоропроводе… Кто-то выбрасывал на помойку вещи: сломанные, некогда бывшие неотъемлемой и важной частью жизни. Все это казалось таким обыденным и неизбежно постоянным, однако два пахнущих лилиями шероховатых конверта вносили иррациональность в окружающую действительность.

 Он почувствовал себя персонажем, изображенным на какой-то сюрреалистичной картине: все было искажено, все вокруг плавилось, однако при этом пугало своей реальностью. Он сам был нечеткой карикатурой, пародией на самого себя… Только два письма остались неискаженными.

 Все изменилось мгновенно, словно кто-то нажал на спусковой крючок. Он бежал по лестнице, даже не подумав воспользоваться лифтом. Последний, десятый этаж казался непозволительно далеким и ненавистно близким одновременно. Он до судороги, сжимающей горло, мечтал быстрее вскрыть письма, причем оба сразу. Он до сладковато-липкой тошноты хотел их никогда не получать.

 Быстрые, рваные движения, упущенные ключи, трясущиеся рука, замочная скважина, наспех захлопнутая дверь, сорванная куртка и разбросанная по прихожей обувь… И наконец своя комната-убежище, мягкое кресло напротив письменного стола, беглый, вопрошающий взгляд на иконки, стоящие подле, словно они могли рассказать, что ждет его внутри этих конвертов, но они молчали… Они всегда молчат.

 Звук рвущихся конвертов, шелест расправляемой бумаги и усилившийся запах лилий…
 Он их не читал, просто сидел и смотрел не в силах оторвать взгляд. Такой знакомый почерк неуловимо отличался в двух письмах.

 Было видно, что первое письмо написано наспех: скачущие строчки, зачеркивания и в нескольких местах размытые слова… Бумага будет вечно хранить боль, пролитую в слезах. От чего-то захотелось прикоснуться пальцами к этим высохшим капелькам агонии, а еще тихо взвыть.

 Письмо же, которому надлежало быть прочитанным лишь через десять лет, казалось, было идеальным, если не считать неровности почерка: строки были похожи на гладкий ручеек, слова были обдуманы и выверены… Письмо, как и первое, пахло белыми лилиями, а еще тоской.

 Первое письмо было сплошным, слегка сумбурным текстом, отчаянием и болью, вылитыми на бумагу, без намека на приветствие или же прощание. Второе – плавное и мягкое, прошитое нитью грусти со штампом какой-то безысходной решимости. В нем было и приветствие, и даже прощание. Прощание, которого глаза никогда не хотели видеть, а губы прочесть.

 Полная грусти улыбка проскользнула по лицу мужчины. Так на нее похоже: выдать на-гора тонны информации и эмоций, а потом смутиться, что забыла в начале беседы, хотя бы поприветствовать оппонента.

 Грустная улыбка исчезла с лица так же быстро, как и появилась, а во рту остался соленый вкус отчаяния и безысходности из-за того, что уже нельзя что-либо изменить. Раньше он не задумывался о том, каковы слезы на вкус…

Первое письмо "Агония, застывшая на кончике пера "
«Я тебя заперла в самых дальних и неосвещенных уголках своего сердца и сознания. Я искренне стараюсь наслаждаться жизнью и свободой. Я часто улыбаюсь и улыбка моя искренняя. Искренняя? Все так считают, а я им верю. Над моими шутками смеются, а я в ответ смеюсь над их.

 Мы много говорим и многое обсуждаем. И это, несомненно, очень важно: новый фильм, прошедший рабочий день, симпатичный мальчик официант, основы теологии и несовершенство политического курса страны…

 Периодически ходим куда-то: кафе, выставки, концерты, кино. И снова говорим, обсуждаем, делимся… Правда почему-то «искренняя» улыбка и плавные, откровенные разговоры даются легче, когда мы сидим дома, в прокуренной кухне, на ногах домашние тапочки, а в руках истина… Истина переливается и играет разными цветами в гранях стеклянного стакана.

 Вчера обсуждали, как поедем на море. Я не люблю море, но я улыбалась и заверяла, что обязательно возьму гитару…

 Вокруг меня почти всегда люди… Близкие и безгранично дорогие. Они стараются. Они поддерживают. А в ответ получают мою безграничную благодарность. Да я в жизни не испытывала столько благодарности. Кажется, могу взорваться и забрызгать их ошметками благодарной, истерзанной и кровоточащей души…

 Научилась ли я врать, прятать эмоции и заглушать чувства? Вчера поняла, что так и не достигла совершенства…Поняла, когда, стоя в толпе, уловила запах… Запах безумно похожий на твой: сигаретный дым, недорогой, слегка сладковатый парфюм и что-то, что я никогда не могла определить, что-то неуловимо родное и свойственное только тебе… В этот миг, могу поклясться, я слышала как треснула и осколками осыпалась на пол моя маска. Но это ничего… У меня всегда есть запасная.

 Спроси ты меня хоть раз, что я чувствую в действительности? Если бы спросил хоть раз! Я бы, не таясь, сказала все как есть. Я бы сняла все маски и сожгла бы их к черту… И ни за что бы не стала улыбаться!

 Я бы рассказала о том, как тлеют, осыпаются пеплом и смердят сожженной плотью воспоминания, как пережитое счастье гниет и липкой жижей растекается по рукам, пачкает лицо, как ощущения и память тела, некогда приятные, заставляют сжиматься и дрожать, словно от тонких надрезов грязным, холодным скальпелем… Едва ли мне удастся отмыться и исцелить раны… Едва ли я смогу научиться не обращать внимания на ноющую боль в особо дождливые вечера… Едва ли пойму почему человек, когда-то отчаянно близкий не может быть рядом, не смотря на то, что он жив…»

 ***
 Текст оборвался так же резко и неожиданно, как и начался. Сердце, остановившееся на пару минут, возобновило свой бег, а кислород снова начал поступать в легкие, заполняя их до предела, до болезненного спазма. Он не заметил, не почувствовал, не услышал глухого удара сжатым кулаком о стену. Долго и с удивлением рассматривая содранную кожу и саднящие израненные костяшки пальцев, он ощутил неприятное жжение в ранках. Что-то соленое и разъедающее капало на избитую руку. Кап. Кап. Кап…

 Пожалуй, десять лет перерыва не такая уж и плохая идея для прочтения очередного письма, но боль притупляется, жалость к себе проходит, а интерес возрастает. Может в бумажном плену конверта сокрыто что-то хорошее, что-то, что не заставит плакать?

Второе письмо "Последний поцелуй"
«Здравствуй. Я была уверенна, что и десяти лет не пройдет, как ты прочтешь это письмо. Ты никогда не слушал и не делал, того, о чем я тебя просила. Мне так многое надо тебе сказать, но я, пожалуй, проявлю несвойственную для себя краткость.»

 От приветственных слов веяло теплом, мягкой улыбкой и грустью. А еще какой-то странной, пугающей решимость.

«Ты удивишься, но это письмо написано меньше чем через час после первого. Вот и меня смущает такой резкий перепад. Еще час назад я садилась за стол и хотела излить на бумагу всю боль и отчаяние, готова была кричать, умолять, угрожать… Даже пару раз мечтала, как заеду тебе по лицу… Излила, накричала, разбила чашку. Потом просто поняла. Хотя, нет! Не просто, я словно в миг прожила лет десять жизни. Прожила, пережила, перегорела, повзрослела… В общем полный «П».

 Так странно… Я никогда не могла с тобой…Только вот и без тебя я не смогла. Живу, улыбаюсь, дышу, а на душе пусто так, словно в пересохшем колодце. Надежды нет, вера давно иссохла, а любовь… Любовь? Не уверена, что видела ее в лицо.

 А ты живи! Слышишь? Живи, дыши и улыбайся… Улыбайся по настоящему, а не потому, что так надо.

 Наверное, я бы тебя сейчас поцеловала. В щеку. Мягко, по дружески, может даже по родственному. Может быть, прижалась сильнее, чем дозволено. Только вот…

 Живи… Живи и иногда вспоминай! Все остальное я уже прочувствовала за нас двоих.

 Ты прости… Прости, что написала, поделилась. Слишком много было эмоций и чувств для меня одной. Эгоистично не смогла все вынести одна.

 Прощай!

 Прощай, любимый...»

 ***
 Точка невозврата была поставлена. Все, что было до – навсегда останется в памяти, а то, что после… После уже ничего не будет.

 Он плакал… Плакал и улыбался. Улыбался искренне, потому что был любим. Улыбался безумно, потому что не защитил. Улыбался отчаянно, потому что теперь ему жить за двоих…

 ***
 Ей было страшно… Страшно, что кто-то не сможет понять и простить, но жизнь уже безвозвратно утекала в водопровод, а с ней щемящая боль, предсмертная агония и липкий страх. Счастливые воспоминания миллионами красок отразились в расширенных зрачках, а затем мир погас для нее навсегда. Теплая вода приняла ее в свои объятья, отрезав от окружающего мира. Настоящая, счастливая улыбка навеки застыла на израненных губах…