Сапоги

Предисловие

Ах, эти женские ножки (например, 35 размера)! Поэты воспевают, художники запечатлевают! Правда, производство и торговля  не очень замечают, но в целом общество к Золушкам очень даже благосклонно.

А если размер большой (скажем, 42)? В Европе даже у принцесс такое случается: и у принцесс, и у актрис, и т.д…. Но то в Европе. У нас таких женщин не бывает, а если и бывает, – то общество их не одобряет, иногда во всеуслышание, иногда противным  таким шепотком да насмешками. Ну, какая свекровь удержится, чтоб не подшутить над «ластами» невестки? Ладно, свекрови с невестками... Иная мамаша и над собственным чадом поизголяться не прочь: чадо со стыда провалиться готово, чуть не плачет, а все улыбаться пытается, дескать, понимаю же – юмор, весело...

И пусть размер обуви не заслуга, и не вина человека, но то – слова. На деле, рассчитали умные люди стандарты для одежды и обуви, вот и слушайся, рождайся себе со стандартными ногами; а не смогла, не захотела, – терпи, да скажи спасибо, что не коснулась тебя китайская традиция бинтования ног, ради одним китайцам понятного лотосоподобия искалеченных, изломанных ступней, при котором и ходить-то невозможно.

Уля жила на ходу: ела, водила экскурсии, закупалась, экономила на транспорте…

Сапоги

На словах легко не обращать внимания…  На деле, Ульяна так устала от недобрых шуток продавцов и покупателей, что в обувные лишний раз не совалась, а если жизнь заставляла,  то на женственные сапоги и туфли не заглядывалась. Однажды, понадеялась на чудо: купила туфли 41-ого размера, растянула до 42-ого, но счастье было недолгим. Созданное не для Ули, оно быстро пообтрепалось, износилось и расползлось, оставив на память ощущение несбыточной сказки.

Улина судьба ходила в кроссовках: сначала «подростковых», потом мужских (по возможности, не слишком грубых), потом в стиле «унисекс»; летом – осенью – зимой; в наших, турецких, немецких (если повезет).

Кроссовки Уля осматривала подолгу: не вольная выбирать из каблучков, платформ, фасонных линий, она оценивала прошивку пятки, эластичность и прочность подошвы, добротность и опрятность швов, приглядывалась к материалу: «дышит» ли. И если найти качественную пару было не слишком трудно, то найти такую, чтоб радовала ее взгляд – почти невозможно. Самые аккуратные, сдержанные, они обрекали на джинсы и куртки…

«Подумаешь! Вся страна так ходит! И мужчины, и женщины. Унисекс, спортивный стиль – и никаких проблем», – сколько раз Уля уговаривала себя, что женщину определяет, прежде всего, поведение, а не одежда. Сколько суперских сумок и курток она придумала и воплотила, чтобы хоть как-то выразить свое женское начало! Сколько раз слышала: «Лелик, Лелик, тебе не в экскурсоводы, – тебе в модельеры надо». Случалось даже, подругам шила: им на радость, себе в утешение. «На радость» получалось», а «в утешение» – нет. Со временем, швейный энтузиазм угас, а Уля научилась избегать неприятных мыслей.

Правда, походы в обувной превратились в настоящее испытание, в неизбывное и безусловное зло. Но и с этим Уля смирилась: сосредоточенный вид и стремительный шаг, обычно, отваживали продавцов от желания общаться, и избавляли Улю от необходимости краснеть за совсем не Золушкин размер.

Вот и сейчас, едва войдя в обувной и быстро, почти интуитивно определив нужное направление, Уля бросилась к полкам с кроссовками, и чуть не сбила вдруг подскочившую к ней продавщицу:
– У нас для вас сапоги есть!
– Нет! – уверенно ответила Уля. Самая-рассамая  продавщица не волшебница, чтобы менять размер ноги или обуви.
– Точно есть, – уверенно повторила продавщица, внимательнее приглядываясь к Улиным ногам. – Размер, наверное, большой? – и, не успела Уля ответить, продолжала, – а сама худенькая. Ну, точно для вас. Подождите, присядьте, я сейчас вынесу… –  и пропала, исчезла, скрылась между белыми стеллажами и спинами покупателей, оставив в оправдание себя затихающий стук каблучков.

Уля, ошарашенная внезапной атакой, села на примерочный пуфик, дополненный низким зеркалом и рожком для обуви, и послушно ждала, нервно гадая: сбежать – не сбежать, сбежать – не сбежать! Ведь промах выйдет, – сапоги малЫ окажутся; придется шутить: вот уж одарила природа, так одарила! сразу с лыжами родила; снова утешающее: «ну что вы, с вашим ростом это нормально…»; и  шепотки, и насмешки, и косые взгляды…

«Нет, поигралась и ладно!», – Уля качнулась вперед, чтобы подняться, но откуда-то сзади слева накатил голос исчезнувшей было продавщицы:
– Уже несу! – А через секунду, почти над головой справа, прозвучало, – Ну точно, ваши! Пока Уля головой вертела, не заметила, как продавщица прямо перед ней оказалась, и медленно, с грацией феи-дарительницы, опускала на пол огромную раскрытую коробку.

В ней, разнежившись под белоснежной периной шуршащей бумаги, непозволительно женственные и ленивые, возлежали сапоги: шоколадно-коричневые, длинные, под самое колено, на молнии, гладко-кожаные снизу и сверху, а посередине – из мягкой замши, с невысоким аккуратным каблучком.

Такую обувь можно покупать как произведение искусства: картину, статуэтку или арт-объект, но брать в руки, но примерять… – оскорбление чистого разума! Продавщица же делала свою работу: отработанным движением расстегивая молнию на левом сапоге, вынимала картонную вкладку, начинку из плотной скомканной бумаги, и торопила нерешительную покупательницу, жестом указывая ей: снимите ж, наконец, кроссовки. Но Уля медлила.

Она слишком привыкла быть Леликом, чтоб едва увидев пару великолепных сапог, вот так сразу отказываться от спасительных привычек.

– Нет, лучше не буду даже… Такую красоту… Чтобы не расстраиваться, – бормотала Уля.
– Да вы померяйте только… – подбадривала продавщица, – еле заметно указывая внутрь сапога, на стельку, на непонятную дробь с цифрой 42 внизу, под чертой.
Меж тем Улина нерешительность грозила обернуться неприятностью. Вокруг собирались любопытствующие...

«Ну, попалась – не тяни: опозорься, отшутись, уйди, в общем, заканчивай эту историю…», – Уля все-таки не спеша (а кто бы спешил на казнь?) стала погружать стопу в нижнюю часть сапога, и осторожно заскользила пальцами по кожаной стельке вглубь, к носку.. Но не успели пальцы уткнуться в носок сапога, как пятка тоже поползла вниз, и стопа удобно и спокойно расположилась в уютном гнездышке. Продавщица просияла, а Уля нахмурилась, – все тяжелей сопротивляться этому сладкому манящему цвету, этим плавным, изящным линиям. А сопротивляться надо, а то сначала понадеешься, а потом окажется… Но уже и молния застегнута. Осталось встать, и прочувствовать, как оно существуется, стоится и ходится, в такой красоте.

– Не спеши, не спеши – наставляла себя Уля. – Сейчас поверишь – потом больней будет.
Но стоялось… Но ходилось. В подъеме на давило, в носке не жало, мягкое голенище ласково обнимала ногу, не стесняя и не болтаясь.
– Вы правый-то наденьте… –  смеялась продавщица.
Уля согласно промычала в ответ, и снова послушно опустилась на пуфик. Продавщица сноровисто помогла неуклюжей покупательнице, и правый сапог так же ласково обнял Улину ногу.
– Ну как? – любовалась на результаты своих трудов продавщица, указывая Уле в зеркало.
 
Как?.. Как в сказке. Как во сне… Как не бывает, не может быть. Потому что жизнь не сказка и не сон. В чудеса можно верить, но лучше на них не надеяться, уж слишком у них натура ветреная и непредсказуемая. Потому-то кроссовки, – растоптанные и невзрачные, не боящиеся гравия и луж, без каблуков, застревающих в трещинах асфальта, – надежнее любой другой обуви.

Женщины смотрели с восхищением и завистью. А Уля, сбитая с толку, не знала, что говорить и делать, – так и стояла, застыв, перед зеркалом.

– Что у вас тут? – подошла вторая продавщица. И быстро уяснив ситуацию, подытожила: – Ага, лишаете нас этой красоты! (Это Уле.) Ну что, ты на кассу? (Это первой продавщице.) Повезло вам (Снова Уле), таких красавцев отхватить, да еще с уценкой!
– С уценкой? – Уле аж полегчало: наконец-то! Наконец, чары падут, тайны прояснятся, а правда окажется, как всегда, печальной и неоспоримой.
– Ладно, – негромко проговорила вторая, обращаясь к первой. – Скоро обед, пойду, чайку поставлю. У меня к нему кое-что припасено… Что-то вкусненькое… – продолжала она говорить, удаляясь по направлению к кассе, потом за кассу, и, наконец, исчезая между вертикалями углов и стен.

Народ не собирался расходиться, даже наоборот, в некоторых взглядах проскользнул хищный азарт.
– А что с сапогами не так, – обратилась Уля к уже почти родной продавщице тихо-тихо. – Почему они уценены?
И некоторые уши напряглись…
– Все так! – шепотом обрадовалась продавщица. – Все так! Просто размер большой, – его обычно полные женщины берут. А тут, видите, и колодка и голенище – узкие, щиколотка – тонкая, да еще каблучок книзу сужается. Не для полных ног. Вот и стоят: хозяйку найти не могут.
– А что, многие мерили? – Уля снимала сапоги, и прежде, чем положить обратно в коробку, невольно приглядывалась (молния, подошва, качество швов), возвращаясь к реальности через привычную придирчивость.
– Пытались… Но полнота не пускала, – продавщица помогла упаковать сокровище.
– Странно… – теперь Уля с легким недоумением воззрилась на свои ноги, будто впервые обнаруживая, что кроме длины, у них есть другие измерения.
– Ну? Берем?! – то ли спрашивала, то ли утверждала продавщица.
– Да, – отчетливо, как будто на публику, кивнула Уля. – и спасибо вам, – почему-то тихо поблагодарила она продавщицу.
Это таинственное «спасибо» прозвучало так искренне, и трогательно, что продавщица даже оторопела,  на секунду-другую задержала взгляд на лице счастливой обладательницы шоколадных сапожек, но скоро уже щебетала с особым вдохновением:
– А знаете, узкая стопа говорит о натуре тонкой и мечтательной… Я вот просто вижу, что эта пара для вас, даже представить себе не могу, чтобы они кому-то еще подошли, – почти пела она, закрывая коробку, выбивая чек, выписывая гарантийный талон, засовывая коробку в огромный пакет.
– Ну, ты скоро? – долетел голос второй продавщицы.
– Сейчас, – откликнулась первая, и, наконец, вручив Уле пакет, выставила у кассы табличку «Обед», и попросила всех на выход.

Народ расходился, кто с огорчением, кто с надеждой. Уля уходила с большой длинной коробкой… Никакого ощущения счастья, – просто коробка.

***

Уля привыкала к сапогам постепенно: в первые дни доставала их из коробки, рассматривала, убирала обратно, опять доставала, опять убирала… Через три-четыре дня осмелилась, наконец, походить в них по комнате. Мучительно приучала себя к мысли, что рано или поздно придется выйти в них на улицу, туда, где грязь, лужи, трещины на асфальте, камешки, битые стекла, застывающие дорожные смеси… По началу «выгуливала» свое сокровище только в хорошую погоду и под постоянным присмотром.

Но так нежны были замшевые объятья, так удобен маленький каблучок, и так надежна архитектура обувных построений, что значение кроссовок в жизни Ули стремительно падало.

Правда, экскурсии она по-прежнему водила в кроссовках, но однажды пришлось зайти в бухгалтерию в свой нерабочий дней.

– А, Лелик! – приветствовала Улю бухгалтер, милая женщина с цепким взглядом. – Ты выросла что ли? – заметила она в Уле какую-то перемену, и оглядев ее с головы до ног, задержала внимание на сапогах:
– Откуда красота такая? Пройдись-ка…
– Повезло, купила вот, – и Уля продефилировала с непринужденностью, удивившей ее саму.
– И сияешь… А спина не болит?
– Нет, – озадаченно отвечала Уля. – А что?
– Бывает, когда крылья режутся… – на всякий случай начала подозревать бухгалтер. – Сначала крылья режутся, а потом в декрет уходят…
Уля безмятежно улыбалась в ответ, ни с чем не споря, и ничего не утверждая.
– Ладно, к делам, – посуровела бухгалтер.
И скоро, разобравшись с делами, – ознакомив, уведомив, получив подписи, и проставив числа, – уже прощалась.
– Ну ладно, Улечка, давай… Да про крылья не забудь!

***

«Крылья, крылья… – думала Уля. – Сапоги, нежно обнимая ноги хозяйки, легко и уверенно несли ее мимо зданий, фонарей, оград, перекрестков, по досочкам над разрытыми ямищами, по тонким бровкам огромных луж, мимо люков, торчащих на вздыбившемся асфальте…  – Причем здесь крылья? В таких сапогах и на земле очень даже… – Уля приостановилась, чуть прищурившись, взглянула куда-то в сторону, словно разглядывая что-то издали, легонько кивнула и улыбнулась, вполне довольная увиденным, – …даже, да!»