Глава 11. Предупреждение

В скромно обставленной, но сверкающей чистотой  комнате было тепло и уютно, хотя по окнам скрёб ветер, а дождь хлынул как из ведра. Буря была так сильна, что весь дом, от фундамента до самой крыши, сотрясался как тяжело больной. Чайки с пронзительными криками искали укрытия между домами, чтобы птиц не подхватил ветер и не швырнул на скалы. Приятели – Смельчак, Михал и Отец Файка – сидели за круглым столом, наклонясь друг к другу. Заговорились они до того, что не слышали даже окликов матери Ивека, которая готовила на кухне ужин.

— Долго ещё будете канителиться? – прервал разговор старый рыбак с белоснежной бородой. Он стоял на пороге, высокий и бодрый, несмотря на свой седьмой десяток. Море лишило его ненужного балласта. Оставило только кости, мышцы и сухожилия. – Мать давно уже жалуется, что еда стынет, а бифштекс, с таким трудом добытый, превращается в камень.

Отец Ивека, старый рыбак, принял Михала как собственного сына. Нескольких фраз хватило, чтобы Михал почувствовал вокруг себя по-настоящему доброжелательную атмосферу. Старый Керьян принёс из погреба замшелую бутыль вина.

— Ну! Попробуем сейчас этого нектара, — сказал он, наливая в стаканы золотистую жидкость. – Вы только посмотрите на свет! Прозрачное и чистое, как слеза. А уж старое… Сам Бахус порадовался бы. У меня ещё двадцать бутылок этого божественного напитка. Берегу его для большого праздника. Оно родилось вместе с тобой, Ивек. Первую бутылку мы выпили с матерью, когда ты шёл под причастие. Вторую пью с вами за счастливое возвращение моего сына. Ну! С Богом!

Ивек, кажется, впервые в жизни услышал от отца такую длинную речь. Поднял свой стакан и выпил, не отрываясь. Такую жажду он испытывал и такое удовольствие.

— Несколько бутылок выпьем в день твоей свадьбы, а остальные – когда подаришь нам ребёнка, — лукаво пробормотал он в адрес сына.

«Хорошо, что Анна крутится на кухне», — подумал с облегчением Михал.

Видно было, что старый рыбак говорит просто, чтобы не молчать. Чтобы как-то заполнить тишину, которая всегда возникает после бесконечных объятий и поцелуев. Хотя им столько нужно было рассказать друг другу, никто в эту минуту – между приветствиями и новым сближением старых друзей – не мог решиться на самые простые слова. Даже Отец Файка, казалось, вместо нектара воды в рот набрал. Ивек это чувствовал. Нужно было прежде остыть от пережитых волнений.

— Ну, выпьем за здоровье сынка! Пусть у него всё в жизни будет хорошо, и чтобы он оставался таким же честным человеком, каким я его воспитывал! – Чокнувшись стаканами с сыном, он добавил: — А главное, чтобы нашёл хорошую работу…

— Разве пан Лабро недоволен мной?

Ивек смотрел на мать и не заметил, как отец при этих словах нахмурился. Пошевелил губами, словно хотел что-то сказать, напомнить, как Ленуар ходил к мэру, но в конце концов махнул рукой. Нет. Не будет он портить настроение сыну и гостям. «Наивный… Думает, что мэр обрадуется тому, что «Мария Моника» пошла ко дну, хотя вины шкипера в том не было».

Они сидели за столом, дожидаясь ужина. Ивек на почётном месте, посвежевший и побрившийся. Он снял с головы тюрбан из бинтов, а на подсохшую рану наложил широкий пластырь. Рядом с ним вертелся улыбающийся и, как обычно, разговорчивый Отец Файка. Сегодня он оделся по-праздничному. Праздник. Великий праздник. Его голубая куртка, до того пропитанная рыбьим жиром, что все кошки посёлка ходили за ним как зачарованные, висела на колышке. На Отце Файке была матросская форменка с широким воротом и берет с красным помпоном. Так он одевался только дважды в году – первого мая и четырнадцатого июля. Сегодня он повесил на грудь медали за спасение – их было у него целых пять. Рядом сидели Михал и отец Ивека. Анна была на кухне, где вместе с матерью готовила праздничный ужин. У них сегодня тоже был великий праздник. Мать праздновала возвращение сына, о котором сегодня вечером толковали в каждом доме. Анна же радовалась вдвойне. С ней снова были старший брат Ивек  и Михал, которого она так ждала все эти годы. Лицо её сияло от счастья.

В этот же самый вечер люди пили за здоровье Смельчака и у «Косого», и у «Бородатого». Ивек Керьян вырос в глазах у этих скупых на признание заслуг людей до героя. Не было дома на острове, где не обсуждали бы его поступок. Составилась даже делегация к мэру Лабро, чтобы тот просил у властей представить Смельчака к высокой награде. Мэр не только обещал похлопотать перед властями о награде, но и (тут уж ничего не поделаешь!) предать забвению гибель «Марии Моники». Он уже говорил об этом деле с комендантом порта, выясняя, нельзя ли заставить какое-нибудь страховое общество возместить ему ущерб. Ведь не буря стала причиной гибели шхуны, но авария на морском маяке.

Так что у людей было много поводов для радости. И лишь Керьян был рассеян, но присутствующие отнесли это на счёт полученной им раны. Перед тем, как покинуть маяк, Ивек Керьян припёр к стенке старого Роберта, требуя помалкивать о том, что происходило на маяке прошедшей ночью. Голову он разбил о выступ скалы, и всё тут. Людвика забрали в больницу, потому что он снова стал заговариваться.

Отец Файка ел медленно, смакуя каждый кусок. Еда не мешала ему говорить.

— Я пережил трёх жён, но ни одна из них не умела готовить такой еды, которая сейчас у нас на столе.

На острове все уже слышали об этих его жёнах. Никто, однако, не мог понять, были ли они плодом его фантазии, или же действительно жили когда-то на континенте. Пережить стольких женщин! Роберт рассказывал о них с такой горячностью и убеждённостью, что трудно было не верить в его рассказы. Первой была Лизетта, по прозвищу Цыпочка.

— Так и бегала за мной – цып, цып, цып, я всегда, в любое время, в каждую минуту жизни слышал её тихие, вкрадчивые шажки – цыпочки! Ох, как они мне осточертели! Я уж мечтал, чтобы она ступала как слон, как мамонт! Пускай бы уж ходила за мной, а не семенила как курица на этих своих тонких ножках!... А когда умирала, когда смерть уже стояла у изголовья, я сказал ей: «Ты! Лизетта! Неужели тебе не жаль, что ты просеменила всю свою жизнь, вместо того, чтобы пройти её по-человечески, нормальным человеческим шагом?»  Ей, похоже, ничего так не было жаль, как того, что не сможет больше семенить за мной.

— Поэтому, — вставил старик с бородой, — ты и сбежал на маяк, да? Уж туда-то она никак не могла добраться.

Внезапно в комнату ворвался, как вихрь, хлопец. Это был Томаш, третий и последний ребёнок Керьянов, который явился на свет довольно поздно. Для сына бедного рыбака Томек выглядел неплохо. Всё у него было округлым. Полное и румяное лицо с излишне серьёзным для его возраста взглядом, глаза – голубые, как небо в погожий день. Он был невысок, коренаст, с короткой шеей молодого бычка. Стройное тело чётко обозначалось под тонкой одеждой. Навстречу ему из кухни выбежал пёс. Весело вилял хвостом, и вдруг стал как вкопанный при виде чужого человека в столовой. Пёс грозно присел и уже готовился к прыжку, когда Ивек успокоил его одним восклицанием:
— Не трогать! Не видишь, что это свой?...

Пёс, ободрённый дружеским взглядом Михала, приблизился к нему и тщательно обнюхал. Потом, упёршись лапами ему в грудь, заглянул внимательно в глаза и в знак признания лёг у его ног.

Ивек сказал серьёзно:
— Видишь? У тебя появился друг. А с нашим Перцем подружиться не так легко.

Михал запустил руку в мягкую шерсть, перебирая её. Перец широко раскрыл пасть, зевая и показывая клыки. Ему было явно приятно.

— Чёрт возьми! Зубы как у гориллы. Не зубы, а сабли. Вот так «Перец»!

Пёс был великолепным образцом собачьей породы и, вопреки имени, напоминал скорее телёнка, чем стручок перца.

— Вас ещё с псом здесь не хватало! – прикрикнул старый Керьян на Томаша. – Марш на кухню ужинать и спать!

Томек вздохнул. Такие гости, сколько можно наслушаться, сколькому научиться у Отца Файки, и вот на тебе! Нижняя губа у него отвисла, как у собирающегося заплакать ребёнка. Однако он молча забрал собаку и вышел из комнаты.

— Дальше – больше. Через несколько месяцев, пся крев, обабился я во второй раз. Представьте  себе! О ней поговаривали: Валентина баба сварливая, фурия, ведьма, змея, дракон в юбке. Она не была красивой, не была, собственно, никакой. Бледная, плоская, как вырванный из тетради неисписанный лист. Когда друзья спрашивали, почему на ней женюсь, я отвечал: «Потому что никто до сих пор не исписал этот лист». Уже через несколько дней я понял, что эту «четвертушку бумаги» я до конца не испишу, потому что раньше рехнусь или задушу её ночью в супружеской постели. Её голос всегда звучал громко, как иерихонская труба. «День добрый!» — выкрикивала она, как попугай. – «День добрый, Коко!». Возвращаясь с моря, я ещё на улице слышал этот голос: носовой, горловой, с оттенком бешенства. Ещё на лестнице я дрожал от страха, что сейчас увижу её выпуклые глаза, которые я с удовольствием бы выцарапал. Когда она злилась, глаза её окрашивались желчью, а чувства юмора у неё никогда не было. Злость выпучивала эти глаза. Они будто выскакивали навстречу, как жала, готовые к нападению. Каждая выкрикнутая, украшенная грязным уличным эпитетом фраза кончалась словом «Да!». Это была её точка над «и» и как бы сургучная печать. Тем сильнее, тем крепче должен быть попрёк, припечатанный этим словом.

Отец Файка много ел, пил и говорил. Он не терпел, когда его прерывали. Каждому он объяснял, что у него больное сердце, и это сердце, хотя и каменное, но имеет какой-то изъян. Он постоянно боялся, что не успеет договорить начатую фразу, и потому говорил слишком много, не давая вставить слова другим. Нужно, однако, признать, что у него был к этому талант. Из уст говорящего бил настоящий родник, и каждое слово было каплей, дробящей камень.

— Ну, а теперь выпьем за здоровье нашего героя! Про Магдалену расскажу в другой раз.

Хозяин чуть ли не силой привёл  из кухни жену. Анна осталась там. Не подобает, чтобы молодая девушка присаживалась к столу с мужчинами. Только сейчас Михал смог увидеть мать Анны. Нельзя сказать, чтобы она отличалась особой красотой. Так, женщина, каких много, с широким, довольно плоским лицом, но с такой обаятельной улыбкой, с такими выразительными глазами, что это лицо нелегко было забыть.

За окнами стояла тёмная ночь, а ураган продолжал биться в стёкла.
Всё это не располагало к выходу на улицу, поэтому Михал обрадовался, когда услышал предложение Ивека:
— Оставайся. С отцом мы уже договорились. Будем теперь жить вместе. Места нам здесь хватит.

Кроме постели, в комнате Ивека стоял диван, мягкий и широкий.

— Положим тебя, Михал, на диван, — продолжал Ивек. – Как раз по твоему росту, — дружески буркнул он.

Старый Роберт давно уже попрощался с ними, обещая, что разбудит их рано утром. Два приятеля остались одни.

Было поздно. Выпитый сидр и плохое самочувствие Ивека Керьяна не располагали к серьёзным разговорам. Поэтому они пожали друг другу руки и легли спать.

Пока наши знакомые сидели у Керьянов за сытным ужином, а на дворе выл ветер и сёк дождём – укрываясь от человеческих глаз, неподалеку остановился мужчина в длинном клеёнчатом плаще, с капюшоном, скрывающим лицо. Он осмотрелся вокруг, не видит ли его кто-нибудь. Потом  подкрался к закрытому окну. Прильнул глазом к выпиленному в ставне сердечку. Долго смотрел внутрь. Как раз тогда Отец Файка рассказывал о своих жёнах, и незнакомец мог убедиться, что Керьяны понимали юмор. Он по очереди рассматривал гостей, но дольше других всё-таки Михала. Когда Михал говорил что-нибудь, он не сводил глаз с  губ, словно хотел прочесть по ним его слова. Потом подошёл к двери, приложил ухо к замочной скважине. И, только услышав несколько обрывков разговора, отошёл и вернулся в тень. Ему удалось, видимо, понять, о чём идёт разговор, и не было смысла нарываться на чьё-нибудь неожиданное появление. Долго стоял так. Видел, оставаясь сам невидимым, как вышел, слегка пошатываясь, Отец Файка. Прижался к выступу стены. А Роберту даже и не снилось, что он проходит рядом с незнакомцем, который так интересовался их разговором. Но незнакомца старый Роберт наверняка не интересовал, и вместо того, чтобы следовать за ним, незнакомец продолжал стоять, будто был не из плоти и крови, но из камня.

Тем временем Михал и Смельчак ушли на второй этаж, чтобы лечь спать. Чужак заметил свет. Видимо, он хорошо ориентировался в расположении комнат Керьянов, потому что, как только увидел тени на стекле и погасший свет, так ушёл, не оглядываясь. Направился в северный конец острова, где под менхиром его дожидались двое мужчин. Тот, который повыше, нетерпеливо сшибал траву окованной железом палкой.

— Ну, что? – бросил он тихо, но сварливо.

— Ночует у Керьянов.

— Это худшее, что могло случиться, — сказал он низкому.

— Я чувствовал, что так будет. Керьяны гостеприимны, а Смельчак – его не взяли даже вода и все ведьмы – работал с инженером. Отец Файка тоже. Ясно? И о чём же они говорили?

— Ничего важного.

— Иди! Оставь нас. Не спускай с них глаз. Следи так, чтобы тебя не заметили. От того, что они будут делать, зависит всё.

Казалось, эти три тени телом и душой принадлежали ночи. Ночь их породила и ночь забрала, чтобы завтра снова привести их к людям, ждущим солнечного света. Мужчина, который явился с новостями, поглубже натянул  капюшон и растаял в темноте. Оставшиеся помолчали. Наконец высокий с палкой  принял решение:
— Задержать товар вплоть до выяснения. У нас на складе есть хоть немного товара?

— Всё ушло вчера с транспортом.

— Хорошо. Теперь слушай. Мы должны как-то избавиться от шпика. Хорошо, что мне сразу дали о нём знать.

Он замолчал. Напряжённо следил, как лучи Маяка Самоубийц через равномерные промежутки времени освещают океан. Они стояли за менхиром и были невидимы с другой стороны.

— Дело серьёзное, но повода для паники пока нет. Я держу руку на пульсе. На худой случай всё приготовлено. Так или иначе, нам ничто не грозит. Следов нет, и найти ничего не смогут.

Низкому показалось, однако, что его компаньон успокаивает самого себя,  убеждает себя, что им не грозит опасность со стороны непрошеного гостя, который спутал им все карты, как паршивый пёс во время игры в кегли. Однако низкий был убеждён, что достаточно тревожного сигнала, чтобы его компаньон вылетел отсюда, как из пращи, и никому никогда не узнать, что же такое с ним случилось. Они были постоянно готовы к подобным неожиданностям. Они были достаточно опытны и не рассчитывали, что дела их могут продолжаться бесконечно.

Внезапно высокий поднял палку, словно замахнулся на низкого.

— Не ты ли мне говорил, что молодой Лясо бросился на нашего ксендза и при туристах схватил его за горло? Что-то такое говорилось, или мне приснилось. А может, от кого-то другого слышал?

— Я ничего не говорил, но об этом шумят на острове.

— Что там, собственно, случилось?

— Молодой Лясо, похоже, ошалел от страха, и действительно схватил Флориана за горло. Это подтверждают все присутствующие. Общее мнение против него. Конфликт между ними начался после отплытия с континента. Лясо высказался за забастовку рыбаков.

— Ах ты, поганец! Знал об этом и ничего мне не сказал! Склероз напал? Ты не представляешь себе, какие карты у нас на руках!

Он радостно засмеялся. Даже сам Маккиавели не нашёл бы так скоро способа погубить младшего Лясовского.

Он наклонился к приятелю и долго шептал ему что-то на ухо.

— Не забудь – завтра с самого утра, — заключил он. – Остальное предоставь мне. Уж я всё устрою. Статьи и параграфы закона опутывают людей, как силки птиц. А какими будут силки – это уж моё дело. Долго из них не выпутается.
***

Они проспали долго каменным сном. Но утром, когда их разбудил Отец Файка возгласом, что такого и в кино не покажут, чтобы спать до полудня, они чувствовали себя бодрыми и здоровыми. Жар у Ивека бесследно прошёл, так что сразу после выпитого крепкого кофе они заперлись в комнате. Слишком много накопилось невыясненного, странного. Только сейчас они могли спокойно обсудить минувшие события.

— Я утром разговаривал с отцом Людвика. Он категорически утверждает, что не посылал никакого вина на именины сына. И не писал никакого письма. Был я и на почте, чтобы узнать, не помнят ли там, кто несколько дней назад сдавал посылку. Работница там ничего не знает ни о какой посылке, она была в отпуске, а замену ей присылали с континента. Её адрес нужно узнавать в главном почтовом управлении. Такого и в кино, пся крев, не покажут! Интересно, кому понадобилось вывести нас из строя как раз в тот день, когда прибывал «Ян Безземельный». В вине была какая-то отрава! Это же преступление! Угостить нас этим проклятым вином, с которого началось всё зло и несчастья.

Смельчак зажмурился и легонько погладил болевшую ещё голову. Это можно было предвидеть. Они имели дело не абы с кем. Игра начиналась необычно, и это ещё сильнее побуждало Смельчака к борьбе. Это было заложено в его натуре. Чем больше препятствий и трудностей, тем больше хотелось их преодолеть. Он говорил тихо, словно сам с собой. То, что в вино был подмешан какой-то наркотик, не вызывало ни малейших сомнений, хотя и доказательств никаких не было. Так что лучше пока никому об этом не говорить. Пусть всё остаётся до поры до времени между нами. Даже несчастная открытка с поздравлением куда-то исчезла, а это было бы уже кое-что. Впрочем, Ивек уверен, что она писалась не на острове. Чего добивался, какую цель ставил отправитель посылки, посылая отравленное вино смотрителям маяка, и зачем нужно было, чтобы вино было выпито именно в этот, а не в другой день? Смельчак не верил в то, что неизвестный хотел таким образом убить маячников, тогда легче было бы отравить продукты. Скорее всего, нужно было в этот день, то есть в субботу, помешать смотрителям зажечь маяк. Кому-то чертовски нужно было, чтобы в эту ночь маяк не освещал океан, и при этом чтобы  ни островитяне, ни портовая стража ничего не заметили.

  «Ян Безземельный» был судном старым, отслужившим своё. Ещё в прошлом году был разговор об отправке его на металлолом. Разве гибель судна не была бы на руку владельцу? Он получил бы большую компенсацию, ведь судно было застраховано на порядочную сумму. Если бы так случилось, кто бы узнал, что всё было заранее подстроено? Если бы не непредвиденное вмешательство Смельчака, лежал бы сейчас «Ян Безземельный» на дне океана. Владелец получил бы высокую премию, а Отец Файка и Мопс сидели бы в тюрьме. Никто бы не смог доказать, что в тот день у Мопса после выпитого вина был приступ безумия, а у Отца Файки паралич. Через несколько дней комиссия сообщила бы коротко и ясно, что смена на Маяке Самоубийц напилась и не выполнила обязанностей, возложенных на них и подтверждённых  личными расписками. Соответствующий параграф уголовного кодекса гласит: «Пятнадцать лет заключения; при отягчающих обстоятельствах пожизненное заключение». Статьи и параграфы спутывают людей, как силки птиц. Следствие по делу Отца Файки и Мопса не было ещё закончено, но сам факт отправки Мопса в больницу и то, что Отец Файка сегодня на воле, заставляет верить, что комиссия приняла во внимание заявление Роберта.

Михал слушал и время от времени понимающе кивал. То, о чём говорил Смельчак, имело свою железную логику, и трудно было бы что-либо прибавить к сказанному или убавить. Сначала ему казалось, что инцидент с маяком имеет какое-то отношение к его делу, что на нём, как на краеугольном камне, Михал выстроит здание своих подозрений, и это облегчит ему поиски и откроет убийц отца.

— Я приехал искать виновников смерти отца, — нарушил долгое молчание Михал. – Надеюсь, что вы, как его давние работники, поможете мне. Один я ничего не сделаю, и однажды утром меня тоже могут найти со свёрнутой шеей. Если убийцы на острове, они наверняка знают о моём появлении и сделают всё, чтобы не допустить открытия правды. Я знаю только, что отец хотел найти какой-то тайный ход.

Смельчак поднял голову и сказал с нажимом:
— Инженер несколько раз спрашивал, не знаю ли я каких-нибудь пещер  на острове. Он где-то слышал об их существовании. Я слышал о гроте, когда был ещё маленьким. Но всё это в виде легенд, которые наши деды рассказывали во время долгих зимних вечеров. Кажется, в XI веке норманны, которым удалось как-то обнаружить эти пещеры, заняли Остров Ведьм и заставили местных жителей построить большой грот и припрятали в него свои награбленные сокровища. Потом говорилось о каком-то катаклизме, о том, что боги прогневались и уничтожили грот со всем содержимым. Кажется, грот с сокровищами погрузился в океан. Больше уже никто не смог его найти. Разве сам факт, — продолжал Смельчак, — что инженер слышал о существовании грота и пытался его найти, не доказывает, что он существует? Не сомневаюсь, что смерть инженера как-то связана с открытием грота. Строительство маяка, наверно, как-то связано с угрозами неизвестных людей. А теперь вопрос: разве последний случай на маяке не связан с теми же людьми? Это означало бы, что маяк и сегодня мешает кому-то так же, как когда-то. Если мы примем такое предположение, то сразу можно исключить арматора судна «Ян Безземельный».

Воцарилось долгое молчание. Отец Файка был сильно взволнован, но и он как воды в рот набрал.

— Они очень сильны… И отнюдь не новички… И следы за собой задули, как нищий жалкую свечку, — задумчиво сказал Смельчак.

Внезапно Михал очнулся от задумчивости и привстал со стула.

— Послушайте, — пристально посмотрел он на товарищей. – Смельчак сказал сейчас, что на остров ведёт только одна дорога, по которой прибыл «Ян Безземельный». Правильно я понимаю?

— Остров окружён тройным кольцом рифов и подводных скал. Известна  только одна дорога. – Смельчак вынул из шкафа карту и разложил её на столе. – Вот здесь, — показал он пальцем, – здесь у нас Маяк Самоубийц. Как видите, даже на карте обозначены рифы и скалы.

— А если я скажу, что в субботу вечером, когда ненадолго зажёгся маяк, я видел судно, которое на всех парах уходило от северного берега острова, что тогда?

Ивек и Отец Файка вскочили. Смельчак схватил Михала за руки и возбуждённо тряс их.

— Ты уверен?! Тебе не показалось? Ты подумай. Если это правда, то у нас есть ключ, которым мы откроем одну, а может, и другую тайну. Выясняется причина, по которой так упорно сопротивлялись строительству маяка, и мы узнаём, почему должен был погибнуть твой отец. И притом погибнуть на северном берегу острова, а не на южном, как нас убеждали.

— Это значит, — выпалил в свою очередь Отец Файка, — что мы не были жертвами галлюцинации, когда утверждали, что видели инженера на скале! Как раз на северном мысу.

Михал начал рассказывать, что было во время бури на «Яне Безземельном», когда загорелся маяк, и рассуждал о судне, которое отплывало ночью от северного берега острова без опознавательных огней.

Наступила тишина. Слышно было, как внизу, на кухне, Анна пела что-то печальное, а старый Керьян отчитывал непослушного Томаша. Из-за туч выглянуло солнце, и сразу в комнате Ивека стало светло. И не только в комнате. В голове у Ивека тоже. То, что рассказал Михал о неизвестном судне, было тем самым недостающим звеном, соединяющим в одно целое всю цепь.

— Теперь понятно, почему маяк в ту ночь не должен был светить. Понятно, почему должен был погибнуть инженер Лясо. Почему некоторые так неприязненно смотрели на строительство маяка и делали всё, чтобы затянуть его подольше? Мотив понятен. Маяк мешал. Он мог осветить слишком многое из того, что совершалось и существовало только в темноте, в царстве ночи.

— Не сомневаюсь также в обстоятельствах смерти твоего отца, —продолжал Смельчак. – А вчерашний случай заставляет предположить, что убийца живёт и продолжает действовать на острове. Кроме того, можно отбросить гипотезу об участии в махинациях владельца судна. Дело серьёзное. Негодяи не остановятся ни перед чем. Михал, ты должен дать мне слово, что ни в коем случае не станешь бродить по острову в одиночку. Это дело организовано целой бандой, у которой наверняка есть возможности влиять на события. Берегись, Михал. Никому ни слова о том, о чём мы говорили. Лучше всего не выходи несколько дней из дому.
                *****